.. Ну, конечно, само собой разумеется, внешние чувства и HHCTHHKfbi! Но если чувства и инстинкты обладают такими прекрасными свойствами, то чем же мыслительная способность выше их? Наши аппараты и машины еще далеко не достигли той степени надежности и точности, какой отличаются чувства и инстинкты животных, птиц или насекомых. Лишь столь присущие человеку тщеславие и заносчивость не позволяют нам видеть дальше своего носа. Знаешь ли ты хоть одно двуногое, четвероногое или многоногое существо, кроме человека, которое тратило бы большую часть своих жизненных сил на уничтожение себе подобных? По какому же праву называют человека венцом природы? Если жизнь есть величайшая ценность, данная человеку, то его разум должен был бы защищать жизнь, помогать ее сохранить. Однако интеллект слишком часто является силой разрушительной, чтобы его стоило восхвалять. Жизнь сейчас не имеет худшего врага, чем человеческий разум. Нет, нет, я уж и не говорю об атомной бомбе. Даже каким-нибудь порошком от клопов ДДТ, и тем человек не умеет пользоваться! Я, братец, знаю, что ДДТ — не только порошок от насекомых, что это синтезированный человеческим гением ядохимикат, но разве инсектициды не стали для жизни врагом номер один? Не только для человеческой жизни, но и для всякой другой. Мы объявили войну вредителям растений и другим насекомым и начали уничтожать самих себя. К тому же не забывай, что насекомые, даже клопы, приспособились к ДДТ, только человеку он принес рак и белокровие. Разве не так обстоит дело? Так, так, и не пытайся спорить. Приведу тебе еще один пример. Муравьи живут сообща в большущих гнездах, с точки зрения муравья, в гигантских городах,
и этим работягам живется там превосходно. Человек тоже создал для себя огромные муравейники — многомиллионные города, но разве ему там хорошо жить? Вместо блага город принес ему кучу всяческих бедствий. Какое животное загрязняет воду, которую пьет, воздух, которым дышит, пищу, которую ест? Так поступает только царь природы, а мы только и делаем, что поем хвалебные гимны величию его духа... Если навозный жук для тебя неприемлем (я понимаю, что это так), оставим жука и сравним человека с пчелой. Может, это покажется тебе более терпимым? Ведь пчела— красивое трудолюбивое создание, а мед так приятно ласкает нам язык и нёбо. Хотя пчела тоже способна уничтожать себе подобных, пчел из чужого семейства, все-таки она во многом превосходит человека. В человеческом коллективе никогда не царят такие единодушие и организованность, такое сознание долга и дух самопожертвования во имя жизни, как в пчелином рое... Ну, теперь ты, конечно, начнешь толковать о самопознании. Я этого ждал. Но таким мизерным козырем человека не спасешь. Понятие самопознания— это придуманный самим человеком самообмане Если самопознание должно помимо всего прочего означать, что человек знает самого себя, понимает цель своей жизни среди всего многообразия форм жизни во вселенной, то надо признать, ни одно существо не познало себя так плохо и мало, как человек, хоть у него и есть университеты, академии, газеты, радио, телевидение, кино, вычислительные машины, космические корабли, атомные электростанции, экзистенциализм и бог знает что еще. В постижении себя самого и своей миссии человек так же слеп, как навозный жук... ох, извини, так же слеп, как пчела. Между прочим, тебе не кажется, что это звучит странно: «Так же слеп, как пчела»? Видишь ли, про человека можно сказать «слепой», отлично вяжется одно с другим, а про пчелу так не скажешь. Даже о слепой пчеле не годится сказать «слепая», а к человеку вполне подходит, даже к такому, у которого прекрасное зрение да еще подзорная труба под рукой... И ни малейшей почвы не имеют под собой сказки о том, что-де материя нуждается в самопознании. Вечно существующей материи ни холодно ни жарко от того, мыслит ли некое населяющее землю двуногое или не мыслит, познает оно себя и мир или не познает. Она совершает свой известный танец «материя — энергия — материя — энергия», совершает, ни капли не заботясь о том, умеет кто-нибудь описать этот танец или нет. Таким образом, самопознание — это не бог весть какая ценная способность, если у человека она вообще имеется... Ладно, ладно, имеется. У навозного жука... ох, извини, у пчелы этой способности нет, однако ее жизнь до того целеустремленна и гармонична, что мы можем только позавидовать... Ну, разумеется, так я и знал, что ты в конце концов выложишь еще один козырь — искусство. Неужели ты действительно думаешь, что литература и искусство—-это то, что может спасти репутацию человека при сравнении его с другими существами? Ты хочешь этим доказать творческую силу человека, его способность создавать новую реальность, которая может достойно существовать наряду с остальной реальностью или даже подняться выше ее? Тут мы опять-таки имеем дело со свойственным человеку тщеславным самообманом. С новой реальностью, рождаемой искусством (а она, между прочим, тысячекратно отстает от новой реальности, создаваемой наукой и техникой и даже простым ремеслом), дело обстоит точно так же, как и с другими ценностями, творимыми человеком: она из рук вон плохо служит интересам жизни. Литература, с ее прыжками из стороны в сторону, литература — зеркало человеческой суетности, делает сейчас, пожалуй, самое худшее, что она когда-либо делала: провозглашает бессилие человека защитить свою Жизнь, порождает пессимизм, зовет растрачивать жизнь впустую, проповедует, что человек человеку чужой, и так далее. И это сегодня, когда необходимо величайшее Понимание друг друга, чтобы держать в уйдете силы Зла, которые породил человеческий разум... Не считай Меня нигилистом — я, дескать, все отрицаю. Я не отрицаю, я говорю это все не ради отрицания, ты меня неправильно понимаешь. Я только хотел тебе доказать. Что жизнь навозного жука ничуть не менее важна, чем жизнь человека. Но в общем жизнь человека — это вСе-таки дьявольски ценная штука, и хорошо, если мы соображаем. А также то, что и жизнь всякого другого существа — штука стоящая; правда, никто еще не смог убедительно доказать, что жизнь есть высшая, в какой проявляет себя материя. Во всяком случае, величественный каменный утес производит на меня гораздо более мощное впечатление, нежели надравшийся хмельного длинноволосый homo sapiens, который умеет сварганить из слов стихотворные строчки и продекламировать их сладким голосом. Не бойся, я не стану тебе доказывать, что неживая природа более ценна, чем живая, хотя подобное утверждение нетрудно аргументировать. Позволь мне лишь один пример: утес всегда остается утесом, а много ли есть людей, которые могут похвалиться тем, что остались самими собой? Но не будем удаляться от темы, речь ведь зашла о жизни, Я и не думаю отклоняться в сторону. Как я уже сказал, жизнь есть жизнь и ничто другое. Жизнь есть ценность в себе, и ее нельзя мерить ничем иным, кроме Самой жизни. Нет, нет, от тавтологии я далек. Я повторяю вполне сознательно, повторяю уже в третий раз: жизнь есть жизнь, и ее ценность чувствует каждый, Даже человек, который не кончил и восьми классов и не прочел ни одной книжки, который только и умеет, что орудовать лопатой или метлой да вертеть ручки телевизора. Но чувствовать ценность жизни — или было бы точнее сказать «познавать»? — еще не значит ощущать от жизни наслаждение. Ценность и наслаждение — это вещи разные, запомни это. Человек редко чувствует наслаждение жизнью, и менее всего чувствуют те, кто убежден, будто они-то и умеют правильно определить ценность жизни. Человек, не чувствующий вкуса к жизни,— это зачастую высокообразованный господин, живущий среди книг и электронно-вычислительных машин. Книги и ЭВМ похищают все его Йремя, ему некогда жить. Чем больше человек читает книг, тем больше он сомневается; в конце концов он Начинает сомневаться, имеет ли жизнь вообще какой-нибудь смысл, живет ли он сам или просто существует, и не находится ли под вопросом даже само это существование. У каждого о смысле жизни свое понятие, будь то добрая толика долларов или рублей, должность министра или директора, титул академика или звание народного артиста, «Волга» или яхта с золотым бассейном, теплые высокие сапожки с модным каблучком или же удачная строфа. Счастлив тот индивид (между прочим, индивид и индивидуальность, лицо и личность— вовсе не синонимы), да, счастлив индивид, который достиг того, что он считает смыслом своей жизни, и у которого хватает ума не гнаться за каким-то новым смыслом. А если он не осуществил свою мечту (а в большинстве случаев так и бывает, ибо мы всегда откусить больший кусок, чем нам по силам), тогда наступает конец света! Тут пессимизм и депрессия, пьянство и скрежет зубовный. Не пытайся спорить, ценность жизни каждый человек меряет на свой аршин. А? Что? Всеобщие ценности? Общественные критерии? Да и я против них не возражаю, но для многих людей они не значат так много, как обычно считается, во всяком случае, для многих они не являются определяющими. Многим они ни к чему. Не все в состоянии быть пророками, кое-кто считает, что жизнь пророка не стоит и гроша. Для иного человека женщины — это все, даже за рублем и за докторской степенью он гонится ради женщин, и никакая общая идея не волнует его так, как мелькающие из-под юбки коленки. Честно говоря, коленки уже никого особенно не волнуют, коленки у всех голые и на виду; то, что возбуждает, должно быть хоть чуточку прикрыто... Для такого субъекта все—аппетитная сладкая манна: революция и свобода, кибернетика и генетика, самовыражение и истина, война во Вьетнаме и события в Чехословакии. Такого пошиба «цари природы» не понимают благородных душ, страдающих от мировой скорби, таких, как мы с тобой, — уж это верно, как «аминь» в церкви. Но кто скажет, что подобные нам благородные души стоят выше, нежели рабы желудка? Раб желудка улыбается миру хотя бы в тот момент, когда переваривает свою порцию, а мы вечно ноем и охаем. Что? Не хочешь быть возвышенной душой — не будь, будь тем, чем хочешь. Кстати, благородная душа и борец за истину может в то же самое время быть козлом и свиньей, менять женщин, как перчатки, жрать и пить, он может это делать преспокойнейшим образом, если сумел вместе с друзьями-приятелями соткать вокруг своей головы ореол благородного рыцаря и искателя истины... Погоди, минутку терпения, о серьезных вещах нельзя рассказать в два счета, а жизнь, в конце концов, самая серьезная вещь, какая вообще дана человеку. Ах, по-твоему, я повторяюсь? Нет, не повторяюсь, а, так сказать, рассматриваю исследуемую проблему в различных аспектах; между самоповторением и научной разработкой проблемы все же есть разница! Я хочу сказать одно: жизнь есть жизнь, у нее нет иной ценности, чем сама жизнь. Жизнь — это не школьная премудрость, жизнь — это не изящные искусства (в наше время, наверно, не годится говорить «изящные искусства», нынче искусство — это что угодно, только не изящество, жизнь — это не труд и не производство, хотя труд и сделал обезьяну человеком. И так далее. Жить можно без образования, не зная искусства, не работая. Даже у нас иные ловкачи умеют прожить и пальцем не шевельнув, не говоря уж о странах капитала — там лучше всего живут как раз те, кто и соломинку к соломинке не положит. Таковы факты, протестуй сколько угодно... Так что же такое жизнь, спрашиваешь? Экий чудак! Десять тысяч лет лучшие умы человечества искали смысл жизни, об этом написаны сотни и сотни толстых томов, а я должен тебе все одной фразой объяснить! Конечно, для некоторых людей дело вполне ясно, так сказать, проще пареной репы; например, для генералов, на чей взгляд миссия человека во вселенной заключается в беспрекословном повиновении и исполнении приказа. Или же для слуг господних, по чьему учению жизнь — это лишь подготовка к смерти, которую они окрестили вечной жизнью. Нет, нет, не беспокойся, я ограничусь этими примерами. Далее: можно 'ли сказать земледельцу, что смысл его жизни кроется в глубине борозды при пахоте или же в вымени высокоудойной племенной коровы? Ведь часто говорят, даже поют, что земля — это все, что она — это истина и справедливость, прошедшее и будущее, и тысячу всяких таких вещей. Но разве человек не оставляет землю тотчас же, если надеется жить лучше где-то в другом месте? Жить — обрати внимание на это слово. Суть жизни в том, чтобы жить, и, как я уже говорил, каждый человек понимает это по-своему. Жизнь только тогда жизнь, если я могу быть кем хочу и делать что хочу. Погоди, погоди! Я сам знаю, что человек — животное общественное и что людское стадо — это такое стадо, где одна особь должна считаться с другой. Но тут я снова вынужден вернуться к живым существам, лишенным способности мыслить. У каждого вида животных или насекомых, живущих стадно, уже в генах запрограммирован стадный инстинкт, и в силу этого разве они не стоят неизмеримо выше человека, который, правда, вынужден жить стадом, но у которого гены не запрограммированы для стадной ^кизни. Иначе почему же каждый мыслит по-своему и все тянут в разные стороны, а?
А теперь, будь другом, одолжи мне три рубля,
1969
ВЗРЫВ
Телефонный разговор окончательно выбил Роланда из колеи.
Прежде всего, Хилья заставила его напрасно ждать. Могла ведь позвонить и предупредить, что не может приехать, однако этого не сделала. Хилье просто не хотелось ехать, она нисколько о нем не беспокоилась. А Роланд ждал, терпеливо ждал. Тщательно привел себя в порядок, почистил зубы, выскреб электробритвой дочиста каждый бугорок, ямку, складку на щеках и подбородке; холеная кожа Хильи не выносила жесткой щетины — небритого лица. Долго возился Роланд с узлом галстука, который никак у него не получался. Наконец все было приведено в безупречный вид, во всяком случае, по мнению самого Роланда. В зеркале на него смотрел высокий, ширококостный мужчина, чуть сутуловатый, как это обычно бывает у людей, большую часть своего времени проводящих за письменным столом. На лице выделялся крупный, крепкий нос, над которым любили подшучивать его приятели. Роланд остался доволен своим костюмом, но не самим собой. В выражении лица не хватало всегдашней уверенности, его взгляд, обычно такой острый, а по мнению некоторых, даже нагловатый, сегодня потускнел; эти глаза принадлежали человеку не жизнерадостному и бодрому, а равнодушному и разочарованному. Роланд постарался взять себя в руки, и когда ровно в одиннадцать часов пошел встречать Хилью, он снова выглядел энергичным мужчиной зрелого возраста. Но Хилья, обещавшая приехать к одиннадцати, не прибыла ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час. Тогда-то Роланд и позвонил ей.
Лучше бы он не подходил к телефону. Хилья говорила холодно и безучастно, даже высокомерно. «Я не смогла приехать,— сказала она спокойно.— Я считаю, что тебе и без меня довольно весело». Когда Роланд вскипел, Хилья резко оборвала разговор.
Неужели Хилья догадывается? По-видимому, да, иначе она не попыталась бы его уколоть: «А почему я должна была опрометью бежать к тебе?»
Когда-то Хилья бежала опрометью. Бежала от своего мужа в его, Роланда, объятия. Муж был вдвое старше Хильи, усталый, пресыщенный и разочарованный. Теперь и он, Роланд, устал, пресыщен и разочарован, может быть, поэтому Хилья и не спешит к нему больше? К кому же она теперь спешит?
Так Роланд уже давно не думал о Хилье. В его сердце снова закралось опасение, что Хилья может и от него уйти. Еще полгода назад такая мысль показалась бы не только нелепой, но и смешной. А сейчас Роланд силился угадать, что кроется за небрежностью Хильи.
Сам тоже виноват. Знал же он, что Хилья не терпит упреков. И, в конце концов, что ж тут такого? Не приехала — и все. Они ведь уже не юные горячие головы, готовые вспыхнуть, как взорвавшийся порох, — они люди среднего возраста, которые прожили вместе около двадцати лет. Тут Роланду вспомнилось, что Хилья, несмотря на свои сорок три года, все еще томится жаждой, как земля в засуху, и ему стало не по себе. Неужели Хилья действительно готова поставить на нем крест?
С одной стороны, Роланд был даже рад, что Хилья не приехала. Он совсем не был уверен в себе.
Роланд считал, что всему виной нервы. Разве их не треплют беспрерывно, разве не вынужден он даже теперь постоянно быть начеку, разве он снова и снова не подвергается испытаниям? Вот и теперь. Уже более года длится спор, в котором ни одна из сторон не хочет уступить. Все уже, казалось, было согласовано, Рийсман, с его слишком далеко идущими выводами, лишился доверия, и все же окончательное решение из месяца в месяц откладывается. Кто же это поддерживает Рийсмана? Сейчас дело идет не о каком-нибудь текущем, повседневном вопросе, обычном споре — вся дальнейшая жизнь Роланда зависит от этого решения. Роланд верил, что, если оно будет положительным, наступит его время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
и этим работягам живется там превосходно. Человек тоже создал для себя огромные муравейники — многомиллионные города, но разве ему там хорошо жить? Вместо блага город принес ему кучу всяческих бедствий. Какое животное загрязняет воду, которую пьет, воздух, которым дышит, пищу, которую ест? Так поступает только царь природы, а мы только и делаем, что поем хвалебные гимны величию его духа... Если навозный жук для тебя неприемлем (я понимаю, что это так), оставим жука и сравним человека с пчелой. Может, это покажется тебе более терпимым? Ведь пчела— красивое трудолюбивое создание, а мед так приятно ласкает нам язык и нёбо. Хотя пчела тоже способна уничтожать себе подобных, пчел из чужого семейства, все-таки она во многом превосходит человека. В человеческом коллективе никогда не царят такие единодушие и организованность, такое сознание долга и дух самопожертвования во имя жизни, как в пчелином рое... Ну, теперь ты, конечно, начнешь толковать о самопознании. Я этого ждал. Но таким мизерным козырем человека не спасешь. Понятие самопознания— это придуманный самим человеком самообмане Если самопознание должно помимо всего прочего означать, что человек знает самого себя, понимает цель своей жизни среди всего многообразия форм жизни во вселенной, то надо признать, ни одно существо не познало себя так плохо и мало, как человек, хоть у него и есть университеты, академии, газеты, радио, телевидение, кино, вычислительные машины, космические корабли, атомные электростанции, экзистенциализм и бог знает что еще. В постижении себя самого и своей миссии человек так же слеп, как навозный жук... ох, извини, так же слеп, как пчела. Между прочим, тебе не кажется, что это звучит странно: «Так же слеп, как пчела»? Видишь ли, про человека можно сказать «слепой», отлично вяжется одно с другим, а про пчелу так не скажешь. Даже о слепой пчеле не годится сказать «слепая», а к человеку вполне подходит, даже к такому, у которого прекрасное зрение да еще подзорная труба под рукой... И ни малейшей почвы не имеют под собой сказки о том, что-де материя нуждается в самопознании. Вечно существующей материи ни холодно ни жарко от того, мыслит ли некое населяющее землю двуногое или не мыслит, познает оно себя и мир или не познает. Она совершает свой известный танец «материя — энергия — материя — энергия», совершает, ни капли не заботясь о том, умеет кто-нибудь описать этот танец или нет. Таким образом, самопознание — это не бог весть какая ценная способность, если у человека она вообще имеется... Ладно, ладно, имеется. У навозного жука... ох, извини, у пчелы этой способности нет, однако ее жизнь до того целеустремленна и гармонична, что мы можем только позавидовать... Ну, разумеется, так я и знал, что ты в конце концов выложишь еще один козырь — искусство. Неужели ты действительно думаешь, что литература и искусство—-это то, что может спасти репутацию человека при сравнении его с другими существами? Ты хочешь этим доказать творческую силу человека, его способность создавать новую реальность, которая может достойно существовать наряду с остальной реальностью или даже подняться выше ее? Тут мы опять-таки имеем дело со свойственным человеку тщеславным самообманом. С новой реальностью, рождаемой искусством (а она, между прочим, тысячекратно отстает от новой реальности, создаваемой наукой и техникой и даже простым ремеслом), дело обстоит точно так же, как и с другими ценностями, творимыми человеком: она из рук вон плохо служит интересам жизни. Литература, с ее прыжками из стороны в сторону, литература — зеркало человеческой суетности, делает сейчас, пожалуй, самое худшее, что она когда-либо делала: провозглашает бессилие человека защитить свою Жизнь, порождает пессимизм, зовет растрачивать жизнь впустую, проповедует, что человек человеку чужой, и так далее. И это сегодня, когда необходимо величайшее Понимание друг друга, чтобы держать в уйдете силы Зла, которые породил человеческий разум... Не считай Меня нигилистом — я, дескать, все отрицаю. Я не отрицаю, я говорю это все не ради отрицания, ты меня неправильно понимаешь. Я только хотел тебе доказать. Что жизнь навозного жука ничуть не менее важна, чем жизнь человека. Но в общем жизнь человека — это вСе-таки дьявольски ценная штука, и хорошо, если мы соображаем. А также то, что и жизнь всякого другого существа — штука стоящая; правда, никто еще не смог убедительно доказать, что жизнь есть высшая, в какой проявляет себя материя. Во всяком случае, величественный каменный утес производит на меня гораздо более мощное впечатление, нежели надравшийся хмельного длинноволосый homo sapiens, который умеет сварганить из слов стихотворные строчки и продекламировать их сладким голосом. Не бойся, я не стану тебе доказывать, что неживая природа более ценна, чем живая, хотя подобное утверждение нетрудно аргументировать. Позволь мне лишь один пример: утес всегда остается утесом, а много ли есть людей, которые могут похвалиться тем, что остались самими собой? Но не будем удаляться от темы, речь ведь зашла о жизни, Я и не думаю отклоняться в сторону. Как я уже сказал, жизнь есть жизнь и ничто другое. Жизнь есть ценность в себе, и ее нельзя мерить ничем иным, кроме Самой жизни. Нет, нет, от тавтологии я далек. Я повторяю вполне сознательно, повторяю уже в третий раз: жизнь есть жизнь, и ее ценность чувствует каждый, Даже человек, который не кончил и восьми классов и не прочел ни одной книжки, который только и умеет, что орудовать лопатой или метлой да вертеть ручки телевизора. Но чувствовать ценность жизни — или было бы точнее сказать «познавать»? — еще не значит ощущать от жизни наслаждение. Ценность и наслаждение — это вещи разные, запомни это. Человек редко чувствует наслаждение жизнью, и менее всего чувствуют те, кто убежден, будто они-то и умеют правильно определить ценность жизни. Человек, не чувствующий вкуса к жизни,— это зачастую высокообразованный господин, живущий среди книг и электронно-вычислительных машин. Книги и ЭВМ похищают все его Йремя, ему некогда жить. Чем больше человек читает книг, тем больше он сомневается; в конце концов он Начинает сомневаться, имеет ли жизнь вообще какой-нибудь смысл, живет ли он сам или просто существует, и не находится ли под вопросом даже само это существование. У каждого о смысле жизни свое понятие, будь то добрая толика долларов или рублей, должность министра или директора, титул академика или звание народного артиста, «Волга» или яхта с золотым бассейном, теплые высокие сапожки с модным каблучком или же удачная строфа. Счастлив тот индивид (между прочим, индивид и индивидуальность, лицо и личность— вовсе не синонимы), да, счастлив индивид, который достиг того, что он считает смыслом своей жизни, и у которого хватает ума не гнаться за каким-то новым смыслом. А если он не осуществил свою мечту (а в большинстве случаев так и бывает, ибо мы всегда откусить больший кусок, чем нам по силам), тогда наступает конец света! Тут пессимизм и депрессия, пьянство и скрежет зубовный. Не пытайся спорить, ценность жизни каждый человек меряет на свой аршин. А? Что? Всеобщие ценности? Общественные критерии? Да и я против них не возражаю, но для многих людей они не значат так много, как обычно считается, во всяком случае, для многих они не являются определяющими. Многим они ни к чему. Не все в состоянии быть пророками, кое-кто считает, что жизнь пророка не стоит и гроша. Для иного человека женщины — это все, даже за рублем и за докторской степенью он гонится ради женщин, и никакая общая идея не волнует его так, как мелькающие из-под юбки коленки. Честно говоря, коленки уже никого особенно не волнуют, коленки у всех голые и на виду; то, что возбуждает, должно быть хоть чуточку прикрыто... Для такого субъекта все—аппетитная сладкая манна: революция и свобода, кибернетика и генетика, самовыражение и истина, война во Вьетнаме и события в Чехословакии. Такого пошиба «цари природы» не понимают благородных душ, страдающих от мировой скорби, таких, как мы с тобой, — уж это верно, как «аминь» в церкви. Но кто скажет, что подобные нам благородные души стоят выше, нежели рабы желудка? Раб желудка улыбается миру хотя бы в тот момент, когда переваривает свою порцию, а мы вечно ноем и охаем. Что? Не хочешь быть возвышенной душой — не будь, будь тем, чем хочешь. Кстати, благородная душа и борец за истину может в то же самое время быть козлом и свиньей, менять женщин, как перчатки, жрать и пить, он может это делать преспокойнейшим образом, если сумел вместе с друзьями-приятелями соткать вокруг своей головы ореол благородного рыцаря и искателя истины... Погоди, минутку терпения, о серьезных вещах нельзя рассказать в два счета, а жизнь, в конце концов, самая серьезная вещь, какая вообще дана человеку. Ах, по-твоему, я повторяюсь? Нет, не повторяюсь, а, так сказать, рассматриваю исследуемую проблему в различных аспектах; между самоповторением и научной разработкой проблемы все же есть разница! Я хочу сказать одно: жизнь есть жизнь, у нее нет иной ценности, чем сама жизнь. Жизнь — это не школьная премудрость, жизнь — это не изящные искусства (в наше время, наверно, не годится говорить «изящные искусства», нынче искусство — это что угодно, только не изящество, жизнь — это не труд и не производство, хотя труд и сделал обезьяну человеком. И так далее. Жить можно без образования, не зная искусства, не работая. Даже у нас иные ловкачи умеют прожить и пальцем не шевельнув, не говоря уж о странах капитала — там лучше всего живут как раз те, кто и соломинку к соломинке не положит. Таковы факты, протестуй сколько угодно... Так что же такое жизнь, спрашиваешь? Экий чудак! Десять тысяч лет лучшие умы человечества искали смысл жизни, об этом написаны сотни и сотни толстых томов, а я должен тебе все одной фразой объяснить! Конечно, для некоторых людей дело вполне ясно, так сказать, проще пареной репы; например, для генералов, на чей взгляд миссия человека во вселенной заключается в беспрекословном повиновении и исполнении приказа. Или же для слуг господних, по чьему учению жизнь — это лишь подготовка к смерти, которую они окрестили вечной жизнью. Нет, нет, не беспокойся, я ограничусь этими примерами. Далее: можно 'ли сказать земледельцу, что смысл его жизни кроется в глубине борозды при пахоте или же в вымени высокоудойной племенной коровы? Ведь часто говорят, даже поют, что земля — это все, что она — это истина и справедливость, прошедшее и будущее, и тысячу всяких таких вещей. Но разве человек не оставляет землю тотчас же, если надеется жить лучше где-то в другом месте? Жить — обрати внимание на это слово. Суть жизни в том, чтобы жить, и, как я уже говорил, каждый человек понимает это по-своему. Жизнь только тогда жизнь, если я могу быть кем хочу и делать что хочу. Погоди, погоди! Я сам знаю, что человек — животное общественное и что людское стадо — это такое стадо, где одна особь должна считаться с другой. Но тут я снова вынужден вернуться к живым существам, лишенным способности мыслить. У каждого вида животных или насекомых, живущих стадно, уже в генах запрограммирован стадный инстинкт, и в силу этого разве они не стоят неизмеримо выше человека, который, правда, вынужден жить стадом, но у которого гены не запрограммированы для стадной ^кизни. Иначе почему же каждый мыслит по-своему и все тянут в разные стороны, а?
А теперь, будь другом, одолжи мне три рубля,
1969
ВЗРЫВ
Телефонный разговор окончательно выбил Роланда из колеи.
Прежде всего, Хилья заставила его напрасно ждать. Могла ведь позвонить и предупредить, что не может приехать, однако этого не сделала. Хилье просто не хотелось ехать, она нисколько о нем не беспокоилась. А Роланд ждал, терпеливо ждал. Тщательно привел себя в порядок, почистил зубы, выскреб электробритвой дочиста каждый бугорок, ямку, складку на щеках и подбородке; холеная кожа Хильи не выносила жесткой щетины — небритого лица. Долго возился Роланд с узлом галстука, который никак у него не получался. Наконец все было приведено в безупречный вид, во всяком случае, по мнению самого Роланда. В зеркале на него смотрел высокий, ширококостный мужчина, чуть сутуловатый, как это обычно бывает у людей, большую часть своего времени проводящих за письменным столом. На лице выделялся крупный, крепкий нос, над которым любили подшучивать его приятели. Роланд остался доволен своим костюмом, но не самим собой. В выражении лица не хватало всегдашней уверенности, его взгляд, обычно такой острый, а по мнению некоторых, даже нагловатый, сегодня потускнел; эти глаза принадлежали человеку не жизнерадостному и бодрому, а равнодушному и разочарованному. Роланд постарался взять себя в руки, и когда ровно в одиннадцать часов пошел встречать Хилью, он снова выглядел энергичным мужчиной зрелого возраста. Но Хилья, обещавшая приехать к одиннадцати, не прибыла ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час. Тогда-то Роланд и позвонил ей.
Лучше бы он не подходил к телефону. Хилья говорила холодно и безучастно, даже высокомерно. «Я не смогла приехать,— сказала она спокойно.— Я считаю, что тебе и без меня довольно весело». Когда Роланд вскипел, Хилья резко оборвала разговор.
Неужели Хилья догадывается? По-видимому, да, иначе она не попыталась бы его уколоть: «А почему я должна была опрометью бежать к тебе?»
Когда-то Хилья бежала опрометью. Бежала от своего мужа в его, Роланда, объятия. Муж был вдвое старше Хильи, усталый, пресыщенный и разочарованный. Теперь и он, Роланд, устал, пресыщен и разочарован, может быть, поэтому Хилья и не спешит к нему больше? К кому же она теперь спешит?
Так Роланд уже давно не думал о Хилье. В его сердце снова закралось опасение, что Хилья может и от него уйти. Еще полгода назад такая мысль показалась бы не только нелепой, но и смешной. А сейчас Роланд силился угадать, что кроется за небрежностью Хильи.
Сам тоже виноват. Знал же он, что Хилья не терпит упреков. И, в конце концов, что ж тут такого? Не приехала — и все. Они ведь уже не юные горячие головы, готовые вспыхнуть, как взорвавшийся порох, — они люди среднего возраста, которые прожили вместе около двадцати лет. Тут Роланду вспомнилось, что Хилья, несмотря на свои сорок три года, все еще томится жаждой, как земля в засуху, и ему стало не по себе. Неужели Хилья действительно готова поставить на нем крест?
С одной стороны, Роланд был даже рад, что Хилья не приехала. Он совсем не был уверен в себе.
Роланд считал, что всему виной нервы. Разве их не треплют беспрерывно, разве не вынужден он даже теперь постоянно быть начеку, разве он снова и снова не подвергается испытаниям? Вот и теперь. Уже более года длится спор, в котором ни одна из сторон не хочет уступить. Все уже, казалось, было согласовано, Рийсман, с его слишком далеко идущими выводами, лишился доверия, и все же окончательное решение из месяца в месяц откладывается. Кто же это поддерживает Рийсмана? Сейчас дело идет не о каком-нибудь текущем, повседневном вопросе, обычном споре — вся дальнейшая жизнь Роланда зависит от этого решения. Роланд верил, что, если оно будет положительным, наступит его время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33