Первое <.яъ. Военные объекты. Жилые районы не военные объекты.
Второе "я". Вески бросил гранату в свой дом.
Первое "я". В доме Вески укрывались немцы.
Второе "я". В Таллине находились штабы оккупационных войск, руководящие органы, склады, воинские части, тысячи фашистов.
Первое "я". Там были и тысячи мирных жителей.
Второе "я". В том-то и состоит ужас войны, что не все бомбы падают на военные объекты. Мирное население страдает больше всех. Если бы фашизм не начал войну, Таллин не пришлось бы бомбить.
Первое "я". Ты стал коммунистом.
Второе "я". Если бы так! Если бы я был такой, как Мяги, как Вески, как Рюнк, как Кирсти, тогда бы ты исчез окончательно. У меня предчувствие, что из-за тебя что-то еще произойдет.
Первое "я". Ты больше не думаешь своей головой.
Второе "я". Ты родился тогда, когда моя голова не могла больше ничего понять. В начале войны тебя еще не было. Ты родился в трудармии и объявил, что ты - это я.
Первое "я". Ладно. Оставим это. А матери тебе не жаль? Она одинока. Больна. Она осталась одинокой и начала часто болеть после бомбежки Таллина.
Второе "я". Зачем ты меня мучаешь? Я думаю о матери. Привезу ее в город.
Первое "я". Когда? Война не кончилась. А если тебя убыот?
Второе "я". Что же мне делать?
Первое "я". Теперь тебе ничего больше не сделать. Ты выбрал войну - вот и воюй.
Второе "я". Войну выбрал не я, а фашизм.
Первое "я". А зачем ты явился на мобилизационный пункт?
Второе "я". Три года назад я не сумел тебе ответить. Теперь умею. Что ж мне, в войска СС нужно было вступать? Или прятаться в лесу? Убежать в Швецию?.
Первое "я". Зачем нам нужно было совать свой нос в войну коммунизма с фашизмом?
Второе "я". Кое-чему и ты научился. Раньше ты говорил - воина немцев с русскими.
Первое "я". Это не ответ.
Второе "я". Ты знаешь мой ответ. Третьей возможности нет, Мянд прав. Я выбрал коммунизм. Советский строй, при котором великие и малые народы равны. Друзья, не оставляющие друг друга в беде.
Первое "я". Ты еще сомневаешься. Ты еще пойдешь со мной.
Первое "я". Ха-ха-ха! Кстати, что погнало тебя не могу. Ты не даешь мне жить. Стать настоящим человеком. Я бы с радостью удавил тебя.
Первое "я". Ха-ха-ха! Кстати, что погоняло тебя к Кирсти?
Второе "я". Смейся, смейся! Я ездил домой. Мама в деревне, я не попал в квартиру. Походил по домам родственников и знакомых, но никого не застал. Куда же мне было идти? Вот я и пошел к Кирсти.
Первое "я". Дядя сказал, что ты можешь остаться у него.
Второе "я". Там тесно. Разве ты не видел, как там тесно? Я помешал бы им.
Первое "я". Врешь! Разве у Кирсти просторнее? Не обманывай себя - ты пошел объясниться в любви.
Второе "я". Я люблю ее.
Первое "я". Но она равнодушна к тебе. Уложила спать на полу! Это оскорбило тебя. Я сказал: "Уйдем",- и ты чуть-чуть не" сделал это. Почему ты остался? Зачем ты унижался?
Второе "я". По-твоему, я должен был оскорбить ее?
Первое "я". Она - фронтовая женщина. Не думаешь ли ты, что она прошла войну и осталась чистой, как утренняя роса?
Второе "я". Мерзавец!
Первое "я". Кирсти спала в новогоднюю ночь у Мянда. Каталась верхом с Рейнопом.
Второе "я". Она сказала мне: "Ведь вы человек". Она искренняя. Мне хорошо с ней. Я люблю ее. Она сказала, что будет ждать меня.
Первое "я". Какая это любовь!
Второе "я". Нет, нет, нет! Ты - мое несчастье. Ты - враг всего прекрасного. Ты - гнусное порождение сомнений.
Первое "я". Братоубийца.
Второе "я". Что ж, я должен был дать убить себя? Фашизм - враг человечности. Коммунизм - это будущее, широкое, чистое и сверкающее будущее.
Первое "я". Мне тяжело дышать у тебя.
Второе "я". Я задушу тебя.
Первое "я". Ты убьешь сам себя.
Второе "я". Тебя больше нет.
Первое "я". Я не исчезну. Я снова воскресну.
Второе "я". Наплевать! Пойми - тебя действительно больше нет.
Когда Энн Кальм уснул, часы показывали пятый час утра.
3
Кирсти изменилась. Она была оживленна, и в то же время мысли ее витали где-то в другом месте. Не отве чала на вопросы. Когда ей говорили об этом, Кирсти весело смеялась и обещала исправиться. Изменилась она после того, как у нее побывал Энн Кальм.
Кирсти меньше всего ожидала, что в дверь постучится Кальм. После боев на Сааремаа Кирсти всего один раз встретилась с Кальмом. И ни один не сказал того, что хотел сказать. Кирсти перевели на работу в Таллин, назначили заведующей отделом в газету "Воля народа". Кирсти, хотя и демобилизовалась, носила шинель, ушанку и высокие сапоги. Снимая погоны с плеч и звездочку с ушанки, она чувствовала себя дезертиром. Об этом Кирсти рассказала и' Кальму. Кальм понял ее. Кирсти понимала, что Энн стал для нее очень близким человеком, таким близким, что она боялась себе в этом признаться. Но в тот раз Кирсти очень торопилась. В следующем номере газеты для ее репортажа было отведено двести строк. Неожиданное оперативное задание, для выполнения которого она должна была сломя голову мчаться в свою старую дивизию, обрадовало Кирсти. И она радовалась бы еще сильнее, будь побольше времени. Рейна она в тот раз вообще не видела и едва выкроила двадцать минут для беседы с Энном. О новой встрече не говорили. Кирсти не звала Энна в город, и Энн не просил разрешения навестить ее. Потом -Кирсти еще посмеялась над собой- она, как школьница, едва не потеряла голову.
И все же на пороге стоял Энн Кальм.
Он пришел поздно, в девять часов вечера. Кирсти читала гранки и не сразу услыхала стук. Гранки своих статей она всегда читала очень внимательно. В гранках она каждую свою фразу видела заново. Поэтому гранки всегда пестрели исправлениями. Она обвиняла себя в поверхностности, в том, что пишет сгоряча, азартно, не выбирает сразу нужные слова. Кирсти старалась до сдачи в набор, если позволяло время, опллифовахь каждую рукопись. Перепечатывала их по нескольку раз и отправляла в типографию, убежденная, что уж на этот-то раз не придется больше ничего изменять. Но сегодня она исправляла каждую третью-четвертую фразу, поэтому и не расслышала стука
Когда Энн поздоровался, она стояла растерянная и понимала ЛУШЪ то, что в дверях стоит Кальм, что в коридоре темно и чго оттуда гянет холодом. Наконец она сообразила пригласить:
- Прошу.
- Извините, что я так поздно. В редакции мне дали ваш адрес... Если я мешаю, если время неподходящее, скажите честно. Я сразу уйду.
- Нет, тшт... Я рада!
Энн объяснил, что его о шуст или в город, что он был дома, но не попал в квартиру. И у друзей ему повезло не больше. Прямо как в чужом городе.
- Наконец собрался с духом и отыскал вас.
Кирсти вспомнила, что и она, попав в Тарту, чувствовала себе чужой. Это из-за войны, которая все смешала. Многого из того, что в ее воспоминаниях неразрывно связано с родным городом, больше нет. Ни дома, она жила, ни пожарной каланчи, где при пожаре тревожно звонил колокол, ни Каменного моста, по которому она проходила сотни раз. Всегда шумная и хлопотливая улица Вескимяэ стала заброшенной, в развалинах лишь изредка мелькали отдельные фигуры. О г пекарни Сангпуу осталась лишь закоптелая каменная стена, фундамент и трубы. Кирпичные стены винной монополии все же устояли, а в пустых проемах окон был ветер. Но она уже встречала знакомых, узнала, куда уехали ее родители, побывала на горе Тооме н у реки Эмайыги, и Тарту снова стал городом, который всегда будет ей роднее и ближе всех других городов.
Кирсти и Кальм быстро побороли неловкость.
Кнрсги векипяшла кофе. Кроле черного кофе, у нее ничего не было. Даже сахар она еще не успела получить по карточкам. И хлеб кончился, последний ломтик она съела час назад. Да и вообще о хозяйстве она не заботилась. Обедала в ресторане поблизости от рз-дакции, утром и вечером обходилась тем, что удавалось купить в магазине. Сегодня она даже стояла в очереди, но продукты кончились раньше, чем она подошла к прилавку. А часто не было времени, чтобы выстоять в очереди, и она ложилась спать полуголодная. Продавщица посоветовала прийти завтра, по булка, колбаса л масло оказались нужньцименно сегодня.
Они пили кофе, им о многом нужно было поговорить, ни один из них не замечал, как летели часы.
В два часа ночи Кальм признался, что ему некуда идти. Он застал дома только дядю, но семья дяди живет в такой тесноте, то он не решился просить о ночлеге.
- Оставайтесь здесь,- как само собой разумеющееся сказала Кирсти.
Она постелила Кальму на полу, а сама легла на диване. Кирсти казалось, что Энн не спал. И она сама тоже не спала. "Это, наверное, от кофе",- думала она. В эгу ночь Кирсти спросила себя, кто для нее Энн Кальм.
Но так и не нашла ответа.
Утром Энн сказал ей:
- Я люблю вас. Я поклялся себе, что никогда не скажу вам об этом. Но я не могу иначе. Я люблю вас давно. С нашей первой встречи. Теперь вы знаете.
Кирсти пристально смотрела ему в глаза. Она подошла к Кальму, тот хотел обнять ее. Кирсти резко отодвинулась.
- Проводите меня в редакцию.
Энн проводил ее. Они молча шли по улицам.
- До свидания,- сказала Кирсти, прощаясь.- Я жду вас.
И все.
После этого посещения Кирсти часто ловила себя на том, что думает об Энне. Она была рассеянна, беспокойна. Ей не хватало Энна. Кирсти ждала его, скучала по нему.
Это любовь, призналась она себе.
Нет, нет, нет, это не любовь!
Разве она не верила, что любит Рейна? Что если не любит Рейна, то полюбит его? И все же ока ошиблась.
Еще раз ошибиться Кирсти не хотела.
Она боялась ошибиться, но с каждым днем все сильнее хотела новой встречи. Ей казалось, что, увидев снова Энна, она окончательно разберется в своих чувствах. Наконец она решила поехать в дивизию. Это было легко - именно она занималась в редакции материалами о действиях корпуса.
В дивизию Кирсти поехала на старом, дребезжащем "оппеле". Всю дорогу она думала о Кальме. Она волновалась, чувствовала себя несказанно счастливой.
В дивизии выяснилось, что рота Энна (она забыла, что раньше называла ее ротой Рейна) работает в лесу. До места их работы было несколько десятков километров. Быстро найдя нужных ей людей, заказав статьи, она приказала шоферу ехать дальше.
Она торопила шофера. Тот ругал плохую дорогу, но делал что мог. И здесь, в качающейся, громыхающей и чихающей машине, Кирсти призналась себе, что любиг Энна.
4
Третий батальон копал на побережье рвы. Седьмая рота работала в тридцати километрах от берега, в лесу.
Там, у реки, все и произошло.
Люди сидели у костра - перекур. Вески, только что вернувшийся из отпуска, рассказывал:
- Дочь меня не узнала, честное слово. Ведь когда я уходил, ей было всего три года. "Ты, дядя, и есть мой папа?" - спросила она у меня. Чудно было. Такая большая уже вытянулась. Белокурая, как и Юта. Глаза Юты и голос Юты. А сама Юта похудела. И постарела. Заботы и горе... А ведь она еще молода, в ее годы стареть рановато. А она меня все уверяла, что я каким был, таким и остался, но тут она сочиняла. Деревенские старухи, увидев меня, качали головами: "Юри как Юри, вот только поседел..." Ох, братва, золотая женщина Юта! Ни разу глаз не отвела, когда я на нее смотрел. Плакала от радости. Я и сам чуть-чуть не заревел. А спать ложились, так застыдилась, как девка,- чудные все же женщины... На рабааугуского Сасся сердита, Сассь сперва такой слабенький был, ходил да приговаривал: "Живи себе на моей земле, свои люди... Что е того, что Юри ушел, раз такой приказ был! Он ведь не вернется больше. Жаль беднягу, хороший был батрак. А из-за того, что Юри свою избушку на моей земле сколотил, я на тебя зла не таю. Такое уж время было". Потом стал приставать. Все "Юточка"да "Юточ-ка"... У меня в глазах почернело, когда об этом услыхал. С лапами полез, прямо силой. Но Юта не уступила,- тогда он начал угрожать и пугать. Наконец прогнал. Старостой он не был, но с немцами хороводился. Хитрый, сволочь. Теперь боится Юты. И ненавидит... Да-да, Сассь остался. Я знал, что никуда он от своей усадьбы не уйдет. Я уже тогда, когда фронт перекатился через рабааугуские земли, сказал это Кальму, он может подтвердить. Сассь к своему добру приклеился, как клещ, свою землю и дом он ни за что не бросит. Теперь надеется на свою хитрость. Людям из волиспол-кома уже головы задурил. Привез добровольно две тонны зерна в фонд победы - прямо советский патриот. От меня Сассь держался в стороне. Боится, сволочь. Перед отъездом я его отыскал. Предупредил, что если; кто хоть пальцем тронет Юту, отвечать будет он. Он и никто иной. Приду и застрелю его, как собаку. А то еще натравит "лесных братьев" на Юту. Я не сомневаюсь, что Сассь связан с бандитами. Его сын, говорят, где-то прячется, на свет божий выйти не осмеливается - лапы в крови.
Вески умолк, поправил огонь и вздохнул:
- Десять дней - чертовски короткое время. А как в усадьбе мужская рука нужна...
- Ох и смеху было, когда я родителей отыскал! - торопливо стал рассказывать Сярглепп.- Мама и слова вымолвить не смогла. Как услыхала, что я теперь комсомолец, так чуть сознание не потеряла. Хорошая она, но в голове мусору полно и все горюет о сгоревшем доме. Папахен тоже: так, мол, и сяк... Рассердили меня. Тут я во весь голос рявкнул, что и в партию еще вступлю. Это их сразило. И маму, и папахена, и теток... Мололи что-то непонятное... Придется мне после войны заняться воспитанием родителей.
Рюнк молча курил. Вески обратился к нему:
- Не слыхал, когда нас на фронт отправят?
Старшииа роты не ответил на вопрос. Он бросил окурок в огонь и сказал:
- Я разыскал родных Рауднаска.
- Нашел?
- Зря Мянд меня посылал. Мне в таких делах не Dejer. Квартиру нашел довольно скоро. Постучал. Дверь открыл какой-то ьерзила. Спрашиваю: "Здесь ли живет Айли Рауднаск?" - "Здесь,- отвечает.- Что вам от нее нужно?" Меня прямо передернуло. Но виду не подал, спокойно сказал, что меня прислал Виктор Рауднаск. Я ведь и верно от пего пришел. Тут мужчина куда-то ушел, вскоре в прихожую вышла женщина, пригласила меня в комнату, попросила сесть. Я сел и говорю, что хочу кое-что сообщить ей о Викторе. "Очень интересно,- замети па она. Представляешь себе - сочень интересно". Если бы Рауднаск для нее что-то значил, она бы почувствовала. А она - сочень интересно". А я даже взял ее за руки, боялся, что она, услышав о его смерти, в обморок упадет. Этакий осел! Это я о себе. Я вел себя как последний дурак. Начал осторожно говорить, что служил с Виктором в одной роте и так далее. "С ним что-нибудь случилось?" - вскоре прервала она меня. Спросила это равнодушно, будто мы говорили о чужом человеке. У меня защемило сердце. Рауднаск три года думал только о ней, а она сидит и равнодушно слушает... Но я все еще надеялся, сжал ей руки и сказал, что он тяжело ранен на Сырве. с Он умер",- всхлипнула жена Рауднаска, опустила голову и сидела так несколько минут. Потом встала и спросила, не выпью ли я чаю. Поверь, Юри, мне хотелось закричать. Мне показалось, что предо мной стоит не жена Рауднаска, а Вильма. Жутко стало. Я уверял себя, что эта Айли просто умеет держать себя в руках и не хочет показать свою боль мне, чужому человеку. Я не буду утверждать, что она не жалела Виктора. Но так не ведет себя человек, потерявший то, что ему дороже всего, единственное. Я передал ей письмо и карточку, которые мы нашли у Рауднаска, и спросил,- спросил только потому, что обязан был спросить, говорить с ней я не хотел,-не может ли наша часть чем-нибудь помочь ей и сыновьям Виктора Рауднаска. Она ответила, что ей ничего не нужно. Дети, видимо, будут получать пособие и... Когда я уже был в дверях, она спросила, будут ли дети получать пособие, когда она
снова выйдет замуж? Я STOTO не зна i, пробормотал чт~ то и вышел. В этот момент она вскрикнула и прошептала: "Я не верю, не верю..." За эти последние слова и многое простил ей.
- Человек потерял надежду. Устал,- произнес Вески.
Рюик задумчиво сказал:
- Рауднаск чувствовал, что его жена способна сбежать за границу. Помнишь, что он писал? Хорошо и то, что она не оставила детей без родины.
Новичок в отделении, Кристьян Отсник, мобилизованный уже после освобождения Эстонии, жадно следил за рассказом Рюнка
Сярглепп толкнул его в бок и шутливо спросил:
-- Ты женат?
- Нет,- чистосердечно признался тот.- Дезушка в деревне осталась.
- Напиши, чтобы приехала проведать,- посоветовал ему Сярглепп с мудростью опытного фронтовика.- Женщинам верить нельзя. Скоро, наверное, опять поедем на фронт, тогда уж ты ее не обнимешь. Не вешай голову. Война долго не продлится. Самое большее - полгода, и тогда всё. Меня не было три с половиной года, а это уже срок немалый.
- И ждала?
- Ждала. Смеху было, как я к пей приехал! Дьявольски похорошела. Глазищи, как тарелки, так и сверкают. И не моргнула, когда сообщил, чго я теперь комсомолец. Я тогда для проверки сказал, что вступлю и в партию. А сам искоса поглядываю: как подействует^ А она молодчина, прощебетала, что званием комсомольца и коммуниста не годится кокетничать. Верно сказала. Я, кажется, влюбился. И она, похоже, в меня втрескалась.
- Втрескалась? - Отсник тихонько засмеялся. Сярглепп понял, чго разболтался, как мальчишка, и, чтобы не потерять своего авторитета бывалого фронтовика, сурово спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28