Он мог уложить бревно на стену, не раз стоял у наковальни с клещами в одной руке и молотом в другой. И Юта подтверждала, что у него девять специальностей, есть и десятая — голод, но последнее говорилось просто так, для красного словца. Но что предпринять тогда, когда из-за холмов с воем и визгом летят мины,— этого он сразу сообразить не мог, хотя на учениях он был не глупее других. Он долго лежал на животе в мелкой стрелковой ячейке и рассуждал про себя, что лучше бы был небольшой мороз. Оттепель размочила склон холма, и, куда ни бросишься, всюду под тобой хлюпает. Наконец он начал углублять ячейку, не обращая внимания на снаряды. Работа действовала успокаивающе. От него валил пар, но к тому времени, когда из тумана появились танки, стрелковая ячейка полного профиля была готова Теперь он чувствовал себя увереннее. Тщательно целясь, он сделал три-четыре выстрела, сердясь на Кальма, который палил без разбора, а еще больше на Вийеса, который не высовывал головы из воронки от снаряда.
Изредка, когда близко шлепалась мина, Вески думал, что будь он метров на десять ближе — и его не было бы больше. В эти моменты приходили на память Юта и рабааугуский Сассь, И двенадцать гектаров, которые Юта не доллша бы уступить Сассю, потому что в земли Рабааугу труда вложено больше, чем труда Сасся. В нагрудном кармане Вески носил письмо, на треугольном, свернутом из обычного листка тетради в клетку конверте которого был адрес Юты, а на таком же листке черным по белому была изложена мысль, которая всегда приходила ему в голову, когда поблизости рвался снаряд или мина. Письмо кончалось словами: «Будь здорова. Помнивший тебя до смерти Юри». Правда, Тислер, которому Вески начал доверять, потому что тот говорил о колхозе в Сибири так же серьезно, как сам Вески о двенадцати гектарах Рабааугу и о своем доме, этот Тислер считал, что носить такое письмо в кармане как будто бы немного странно. Не из-за содержания — оно-то правильно,— но ведь он еще живой. Нет смысла самому себе гроб сколачивать. Вески ответил, что, если бы гроб вместился в нагрудный карман, он выстрогал бы и его заранее. Мысли о письме и о Юте вызывали грусть, но это была такая грусть, которая прибавляла сил.
Когда дали приказ готовиться к контратаке, Вески пожаловался Тислеру, что ему жаль бросать хорошую ячейку. По команде Агура он выскочил из ямы и, крепко держа винтовку в руках, начал деловито спускаться с холма. Рядом с ним шагал Тяэгер и ворчал про себя — не разрешили стрелять. Они не знали, как далеко зашли, ориентироваться в темноте трудно. Вероятно, до позиций немцев оставалось метров пятьдесят— шестьдесят. И вдруг темнота ожила. В десятках мест вспыхивали огненные глаза, и вокруг них свистели пули.
Тяэгер чертыхался, но шел дальше. Вески сгорбился, но тоже шел впереди. Рядом с ними шли еще бойцы, сзади подходила вся рота. Осветительная ракета заставила их броситься на землю. Когда она погасла, они оба вскочили и теперь уже побежали вперед. Но далеко они не продвинулись. Яростный, все усиливающийся огонь не давал и головы поднять.
Вески попал в какую-то клейкую грязь. «Глина и снег»,— подумал он и хотел ползти дальше.
— Виллу! — Он приподнялся на колени и повернулся в ту сторону, где, по его мнению, должен был лежать Тяэгер.— Виллу...
Продолжить он не смог. Как будто кто-то ударил его дубиной по голове.
Все получилось так, как хотел Вески. Долго его нес Тя^ер. Сперва волочил вслед за собой —сам должен был ползти. Лишь позднее» когда их прикрыл низкий гребень холма, он смог взять товарища па руки.
Из санроты полка младший лейтенант Спмуль выбрался не скоро. Возможно, что его уже увезли бы, но красноармеец Соловьев сказал, что они с младшим лейтенантом могут еще подождать. Сперва тяжелораненых, говорил Соловьев, и его слушались так» как будто у него были генеральские звезды. Контузия, ко нечно, поганая штука, болтал Соловьев. Он, мол, знает. В их деревне жил один солдат, контуженный в первую мировую войну на Карпатах, так он не мог мочу удержать. Но ранение в живот или в легкое опаснее для жизни, и поэтому в первую очередь нужно отправлять людей, у кого такие раны.
У самого Соловьева было прострелено бедро.
Младший лейтенант Спмуль лежал у костра и пытался улыбаться, хотя он с большим удовольствием отругал бы Соловьева.
Принесли пять-шесть раненых. Один из них все время требовал воды.
— Жжет! — хрипел он бесцветными губами. Отблеск костра придавал его известково-белому, болезненно искривившемуся лицу какой-то призрачный вид.
Пить ему не давали.
— Воды, дайте воды...— просил он все больше слабеющим голосом.— Скоро меня... так к так... черви... жрать будут.
Рука раненого ощупывала грязную снежную кашу рядом с собой, но он не мог поднять руку ко рту. Тогда он попытался повернуться на бок, но для этого сил и совсем не было.
— Почему ему не дают пить? — прошептал Спмуль.
— Ранение в живот,— предположил Соловьев и громко сказал: — Крепись, браток, жажда не убивает.
Губы раненого пошевелились, но голоса больше не донеслось.
Симуль боялся, что раненный в живот старший сержант действительно умрет Он не знал его и заверял себя, что ему безразлично, умрет старший сержант или нет. Но все же это беспокоило его.
Поблизости упало два-три снаряда. У Симуля задрожали плечи. Самое противное, что он не может подавить страх.
Фронт в двух шагах. В любой момент немцы могут прорваться сюда. А вдруг дорога уже отрезана? Сани, которые давно должны были вернуться из медсанбата, все не возвращались. Как обошлись бы с ним немцы? Они должны понять, что он мобилизованный, не доброволец. Как офицер запаса, он не мог не выполнить приказ. Немцы учтут это, успокаивал он себя. Ради бога... они не смеют его расстрелять.
Принесли нового раненого. Вернее — он передвигался сам. Обе его руки, а также голова были неумело обмотаны бинтами. Фельдшер начал торопливо перевязывать его.
— Дьяволы! — ругался новый раненый, по знакам отличия рядовой.— Дураки! Как стадо баранов! Были бы у меня руки целы... Командир взвода первый растерялся. Подняли лапы, шкурники... Еще пожалеют об этом, честное слово!
Он упал бы, не поддержи его фельдшер.
— Спокойно! — уговаривал его командир санвзвода.
— Были бы у меня руки целы... Он не договорил, потерял сознание.
Симуль жадно слушал его. Кто поднял лапы? Где? Когда? Видимо, только что. Что сделают с попавшими в плен? Пошлют в лагерь? Отпустят домой? Лагерь лучше, чем фронт. Все же... Переход был бы сумасшествием. И в их роте много таких фанатиков, как этот красноармеец. Попытайся он, Симуль, сдаться в плен, ему просто всадили бы пулю в затылок. Солдат своего нового взвода Симуль знал хуже, но и там хватало людей вроде Тяэгера или Рюнка, которых ничем не испугаешь. Да еще пришел Мянд. Уж у этого рука не дрогнет! Младший лейтенант Симуль хотел бы побольше узнать о том, что произошло, но потерявший созна ние красноармеец не приходил в себя.
— Смелый патриот,— прошептал Симуль дрожащими губами.
— Убежденный парень,— согласился Соловьев,
— Умрет?
Симуль прикусил губу. «Дурак, бессмысленный вопрос...»
— Кто знает,—сказал фельдшер.—Его отправим в первую очередь.
— Тем... кто.. позволили... взять... себя... в плен.., по ним... надо бы... стрелять...
Симуль испугался. Не лязгнул ли затвор автомата? Кто это сказал? Старший сержант, раненный в живот. Он еще жив? Видимо, коммунист. И в его взводе два члена партии и шесть комсомольцев. «Боже мой, почему я так думаю? Ведь я и шагу не сделал в сторону врага...» Симуль тихонько, сквозь зубы, заохал.
Сани вернулись.
Симуль застонал громче.
— Прежде всего тяжелые,— послышался голос Соловьева.
— Вы сможете еще потерпеть? — спросил командир санвзвода.
— Смогу,— пробубнил Симуль, хотя все его существо кричало обратное. Чертов Соловьев...
Втроем, фельдшер, Соловьев и он, остались у костра, с трех сторон огороженного плащ-палатками.
Передовая гремела, трещала, гудела, щелкала, громыхала.
— Тяжелая ночь,—• сказал фельдшер.
— Мы не отступим,— прошептал Симуль и снова охнул сквозь зубы.
— Со следующей партией отправим вас,— успокоил его фельдшер.
— В первую очередь тяжелораненых,— по мнению Симуля, назло ему, заметил Соловьев.
— Я не пойду никуда,— сказал Симуль.— Я не могу. Мой взвод...
Его последние слова превратились в труднопонимае-мое бормотанье.
Под утро его отправили в санбат. Всю дорогу Симуль стонал. Вески, принесенный перед самым отъездом, лежал наполовину на нем. Симуль почувствовал, как что-то мокрое просачивалось сквозь ватные брюки на бедро. «Кровь», — подумал он и содрогнулся. Если Вески умер, размышлял он про себя, можно снять его с са-' ней. Нет, этого требовать нельзя. Это пробудило бы подозрения,
Полозья саней скрипели на оголенных песчаных склонах холмов. Сани тряслись, раненые стонали. Локоть Вески врезался Симулю в пах. С фронта, не затихая, доносилась стрельба.
— Вы?! — испугалась Татьяна Гавриловна, увидев Симуля в палатке, где принимали раненых.
Симуль попытался встать, но покачнулся, и оперся о растяжку палатки. Он виновато улыбнулся.
— Ничего особенного. Пустяковая контузия.— Едва слышно охнул сквозь зубы и заметил: — Против воли сюда прислали. Дальше везти я не позволю. — Закрыл глаза и, лежа так, с опущенными веками, ухватился за руку врача.
Уставшая до изнеможения Таня гладила пальцы Симуля. Она охотно присела бы рядом с Агу Робертовичем, но подвоз раненых не прекращался. Она мягко освободила руку и ушла.
В госпиталь Симуля отправили на следующий день. Командир санбата, которого вызвал младший лейтенант, готов был послушать Симуля и не эвакуировать его, но Татьяна Гавриловна убедила его в обратном. Симуль настороженно следил за их тихим, во многом непонятным ему разговором. Он едва смог спрятать свою радость, когда победило желание Татьяны Гавриловны.
— Ничего,— успокаивал его майор медицинской службы,— скоро вернетесь. Еще покомандуете своим взводом.
Татьяна Гавриловна растрогалась. Если бы не майор, она при всех поцеловала бы Симуля, мужественного человека, для которого долг выше всего. Но Фердинанд Михайлович может понять это иначе, а этого она не хотела.
VII
1
Оборонительные бои продолжались еще два дна. Утром немцы снова усилили нажим. Капитан Сауэр выдвинул свой командный пункт на линию седьмой и восьмой стрелковых рот. До переднего края осталось всего около двухсот метров. Третья рота размещалась сзади, в глубине обороны. Командный пункт находился на гребне холма, который непрерывно бомбили. В яс-н>ю погоду к нему очень трудно подойти: голые подходы к командному пункту простреливались огнем немецких пулеметов. Но и в солнечный день капитан Сауэр выбрал бы этот же гребень холма. Потому что отсюда он мог своими глазами следить за боем на всем участке батальона. Жаль только, что туман не рассеивается, плохая видимость способствует наступающим. Как и раньше, немецкие танки как из-под земли появились перед боевыми порядками рот. В бинокль они казались устрашающе большими. Склон холма, где помещалась рота лейтенанта Аава, ощетинился огнем. Но это не остановило стреляющие на ходу танки. Капитан Сауэр потребовал, чтобы его соединили с командиром противотанковой батареи, но связи снова не было. Тут же ухо уловило резкий лай сорокапятимиллиметровок, и он успокоился.
Полковник Ратае запросил по радио информацию о положении и повторил неизвестно в который уже раз, что без его распоряжения батальон не смеет отступить ни шагу. Капитан подумал, что командир полка нервничает, как и он сам.
Едва ли сейчас спокоен и командир дивизии. Найдется ли вообще солдат или офицер, чье сердце не забьется во время наступления врага?
Седьмая рота выдержала нажим.
Немцы предприняли новую атаку. Перед этим они засыпали батальон минами. Был момент, когда капитан Сауэр подсознательно ощутил, что напряжение достигло высшего предела. Он не мог больше оставаться на наблюдательном пункте, предупредил своего заместителя и решил пойти в седьмую роту, где было труднее всего. Капитан попытался пройти отделявшие его от роты двести — триста метров, но непрерывно рвущиеся мины заставили его броситься на зехмлю. Он сразу же вскочил, сгорбившись пробежал с десяток шагов, снова бросился на землю, потом снова вскочил и побежал дальше. Рота не потеряла головы. Люди лежали в воронках от снарядов, в ложбинках, в ямах. Кое-кто попытался выкопать себе ячейку, но замерзшая почва не поддавалась. Лейтенант Аава наблюдал за долиной между двумя холмами, откуда во время прошлой атаки появились танки.
— Патронов хватит? — Капитан присел на корточки рядом с командиром роты.
— Пока — да,— ответил лейтенант Аава.
— Мы должны выстоять,— сказал капитан Сауэр.— Любой ценой.
Сперва он намеревался говорить гораздо решительнее, но, увидев, с каким самообладанием действует Аава, понял, что громкие слова излишни. Зачем подчеркивать, что отступление роты лейтенант ответит своей жизнью! Угроза может лишь оскорбить Аава; ведь его самого рассердило такое же предупреждение командира полка. Запугиванием не превратишь труса в воина. Лейтенант Аава оказался крепче, чем он думал. Он и сам понимает, что отступать нельзя.
— У меня к вам просьба, — сказал лейтенант Аава, когда командир батальона собрался уходить.— Прикажите командиру хозвзвода, чтобы он сразу же, как только стемнеет, прислал горячий суп в термосах. Я не могу отпустить за едой ни одного человека. К вечеру нас останется совсем немного.
Капитан Сауэр охотно обнял бы лейтенанта,— ведь Аава считает само собой разумеющимся, что рота не уступит своих позиций врагу.
За огневым налетом минометов последовала танковая атака.
На этот раз батальон действительно дрогнул.
Танки вклинились между седьмой и восьмой ротами. Они почти дошли до гребня холма. Здесь их остановил огонь противотанковых орудий. Два танка загорелись. Остальные три оттянулись назад. Немцев, проникших под охраной танков к подножию холма, уничтожили.
Ночью враг еще раз попытался прорваться.
И на этот раз батальон выстоял.
Потом на их участке стало поспокойнее. Центр тяжести атак передвинулся на позиции соседней дивизии. Вообще казалось, что сражение понемногу утихает.
Вечером батальон получил приказ передать позиции другой части.
Этот приказ привел в бешенство капитана Сауэра« Что это такое? Ежедневно меняй позицию. Не война, а детская игра! Он сказал это командиру полка. Полковник Ратае напомнил ему, что приказ есть приказ и их долг — выполнять приказы. Фронт действительно не ящик с песком, здесь не умничают, а действуют. Это во-первых. А во-вторых, задача, ради которой их дивизия прибыла сюда, выполнена. Немцы не смогут больше наступать, пока не получат новых подкреплений, что подтвердил вчерашний день. В-третьих, неужели он не понимает, что, уничтожив окруженные в Великих Луках вражеские войска, они выполнят основную задачу на этом участке фронта?
Первые же дни наступления на подступах к городу доказали капитану Сауэру, что он ошибался. Новая задача была не легче. За неделю наступления им удалось продвинуться вперед всего на два с половиной километра. И уже несколько дней, как продвижение полностью затормозилось.
Наступлению батальона мешало большое, изуродованное снарядами каменное здание. Крыша дома сгорела, половина перегородок и потолков обрушилась, во внешних стенах зияли гигантские дыры, но засевшие в доме гитлеровцы держали все окрестности под плотным огнем. Здание стояло на небольшом холмике. Вокруг было пусто. Когда-то здесь стояли маленькие, одноэтажные деревянные дома, но теперь от них ничего не осталось. Сделал это не только орудийный огонь. Деревянные здания растащили сами немцы, используя бревна для строительства подвалов и блиндажей, на потолки для дзотов и на топливо. Там, где на карте значились улицы, капитан Сауэр видел только запорошенные снегом ямы, остатки фундаментов, проволочные заграждения, огневые точки, казавшиеся разбитыми, но снова и снова оживавшие во время атак.
И на этот раз капитан Сауэр расположил командный пункт на линии стрелковых рот. Вместе с солдатами бежал он по открытому полю, но дальше заграждения из колючей проволоки не прошел и он. Огонь не позволял даже приподнять головы, и им пришлось дожидаться темноты, чтобы отступить назад. Греясь у огня, капитан подумал, что нужно было скомандовать наступление. Зря мерзли четыре часа на снегу. Разве не могли бы они сейчас быть в окопах фрицев? Эти сорок — пятьдесят метров, отделявшие их от вражеской траншеи, они преодолели бы за две-три минуты, неожиданность помогла бы им.
Эта мысль не давала ему больше покоя.
Он дал людям отдохнуть, получил согласие полковника, сам обошел роты и в пять часов утра повел батальон в атаку. Незаметно для врага они подползли туда, откуда днем не смогли сделать ни шагу вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Изредка, когда близко шлепалась мина, Вески думал, что будь он метров на десять ближе — и его не было бы больше. В эти моменты приходили на память Юта и рабааугуский Сассь, И двенадцать гектаров, которые Юта не доллша бы уступить Сассю, потому что в земли Рабааугу труда вложено больше, чем труда Сасся. В нагрудном кармане Вески носил письмо, на треугольном, свернутом из обычного листка тетради в клетку конверте которого был адрес Юты, а на таком же листке черным по белому была изложена мысль, которая всегда приходила ему в голову, когда поблизости рвался снаряд или мина. Письмо кончалось словами: «Будь здорова. Помнивший тебя до смерти Юри». Правда, Тислер, которому Вески начал доверять, потому что тот говорил о колхозе в Сибири так же серьезно, как сам Вески о двенадцати гектарах Рабааугу и о своем доме, этот Тислер считал, что носить такое письмо в кармане как будто бы немного странно. Не из-за содержания — оно-то правильно,— но ведь он еще живой. Нет смысла самому себе гроб сколачивать. Вески ответил, что, если бы гроб вместился в нагрудный карман, он выстрогал бы и его заранее. Мысли о письме и о Юте вызывали грусть, но это была такая грусть, которая прибавляла сил.
Когда дали приказ готовиться к контратаке, Вески пожаловался Тислеру, что ему жаль бросать хорошую ячейку. По команде Агура он выскочил из ямы и, крепко держа винтовку в руках, начал деловито спускаться с холма. Рядом с ним шагал Тяэгер и ворчал про себя — не разрешили стрелять. Они не знали, как далеко зашли, ориентироваться в темноте трудно. Вероятно, до позиций немцев оставалось метров пятьдесят— шестьдесят. И вдруг темнота ожила. В десятках мест вспыхивали огненные глаза, и вокруг них свистели пули.
Тяэгер чертыхался, но шел дальше. Вески сгорбился, но тоже шел впереди. Рядом с ними шли еще бойцы, сзади подходила вся рота. Осветительная ракета заставила их броситься на землю. Когда она погасла, они оба вскочили и теперь уже побежали вперед. Но далеко они не продвинулись. Яростный, все усиливающийся огонь не давал и головы поднять.
Вески попал в какую-то клейкую грязь. «Глина и снег»,— подумал он и хотел ползти дальше.
— Виллу! — Он приподнялся на колени и повернулся в ту сторону, где, по его мнению, должен был лежать Тяэгер.— Виллу...
Продолжить он не смог. Как будто кто-то ударил его дубиной по голове.
Все получилось так, как хотел Вески. Долго его нес Тя^ер. Сперва волочил вслед за собой —сам должен был ползти. Лишь позднее» когда их прикрыл низкий гребень холма, он смог взять товарища па руки.
Из санроты полка младший лейтенант Спмуль выбрался не скоро. Возможно, что его уже увезли бы, но красноармеец Соловьев сказал, что они с младшим лейтенантом могут еще подождать. Сперва тяжелораненых, говорил Соловьев, и его слушались так» как будто у него были генеральские звезды. Контузия, ко нечно, поганая штука, болтал Соловьев. Он, мол, знает. В их деревне жил один солдат, контуженный в первую мировую войну на Карпатах, так он не мог мочу удержать. Но ранение в живот или в легкое опаснее для жизни, и поэтому в первую очередь нужно отправлять людей, у кого такие раны.
У самого Соловьева было прострелено бедро.
Младший лейтенант Спмуль лежал у костра и пытался улыбаться, хотя он с большим удовольствием отругал бы Соловьева.
Принесли пять-шесть раненых. Один из них все время требовал воды.
— Жжет! — хрипел он бесцветными губами. Отблеск костра придавал его известково-белому, болезненно искривившемуся лицу какой-то призрачный вид.
Пить ему не давали.
— Воды, дайте воды...— просил он все больше слабеющим голосом.— Скоро меня... так к так... черви... жрать будут.
Рука раненого ощупывала грязную снежную кашу рядом с собой, но он не мог поднять руку ко рту. Тогда он попытался повернуться на бок, но для этого сил и совсем не было.
— Почему ему не дают пить? — прошептал Спмуль.
— Ранение в живот,— предположил Соловьев и громко сказал: — Крепись, браток, жажда не убивает.
Губы раненого пошевелились, но голоса больше не донеслось.
Симуль боялся, что раненный в живот старший сержант действительно умрет Он не знал его и заверял себя, что ему безразлично, умрет старший сержант или нет. Но все же это беспокоило его.
Поблизости упало два-три снаряда. У Симуля задрожали плечи. Самое противное, что он не может подавить страх.
Фронт в двух шагах. В любой момент немцы могут прорваться сюда. А вдруг дорога уже отрезана? Сани, которые давно должны были вернуться из медсанбата, все не возвращались. Как обошлись бы с ним немцы? Они должны понять, что он мобилизованный, не доброволец. Как офицер запаса, он не мог не выполнить приказ. Немцы учтут это, успокаивал он себя. Ради бога... они не смеют его расстрелять.
Принесли нового раненого. Вернее — он передвигался сам. Обе его руки, а также голова были неумело обмотаны бинтами. Фельдшер начал торопливо перевязывать его.
— Дьяволы! — ругался новый раненый, по знакам отличия рядовой.— Дураки! Как стадо баранов! Были бы у меня руки целы... Командир взвода первый растерялся. Подняли лапы, шкурники... Еще пожалеют об этом, честное слово!
Он упал бы, не поддержи его фельдшер.
— Спокойно! — уговаривал его командир санвзвода.
— Были бы у меня руки целы... Он не договорил, потерял сознание.
Симуль жадно слушал его. Кто поднял лапы? Где? Когда? Видимо, только что. Что сделают с попавшими в плен? Пошлют в лагерь? Отпустят домой? Лагерь лучше, чем фронт. Все же... Переход был бы сумасшествием. И в их роте много таких фанатиков, как этот красноармеец. Попытайся он, Симуль, сдаться в плен, ему просто всадили бы пулю в затылок. Солдат своего нового взвода Симуль знал хуже, но и там хватало людей вроде Тяэгера или Рюнка, которых ничем не испугаешь. Да еще пришел Мянд. Уж у этого рука не дрогнет! Младший лейтенант Симуль хотел бы побольше узнать о том, что произошло, но потерявший созна ние красноармеец не приходил в себя.
— Смелый патриот,— прошептал Симуль дрожащими губами.
— Убежденный парень,— согласился Соловьев,
— Умрет?
Симуль прикусил губу. «Дурак, бессмысленный вопрос...»
— Кто знает,—сказал фельдшер.—Его отправим в первую очередь.
— Тем... кто.. позволили... взять... себя... в плен.., по ним... надо бы... стрелять...
Симуль испугался. Не лязгнул ли затвор автомата? Кто это сказал? Старший сержант, раненный в живот. Он еще жив? Видимо, коммунист. И в его взводе два члена партии и шесть комсомольцев. «Боже мой, почему я так думаю? Ведь я и шагу не сделал в сторону врага...» Симуль тихонько, сквозь зубы, заохал.
Сани вернулись.
Симуль застонал громче.
— Прежде всего тяжелые,— послышался голос Соловьева.
— Вы сможете еще потерпеть? — спросил командир санвзвода.
— Смогу,— пробубнил Симуль, хотя все его существо кричало обратное. Чертов Соловьев...
Втроем, фельдшер, Соловьев и он, остались у костра, с трех сторон огороженного плащ-палатками.
Передовая гремела, трещала, гудела, щелкала, громыхала.
— Тяжелая ночь,—• сказал фельдшер.
— Мы не отступим,— прошептал Симуль и снова охнул сквозь зубы.
— Со следующей партией отправим вас,— успокоил его фельдшер.
— В первую очередь тяжелораненых,— по мнению Симуля, назло ему, заметил Соловьев.
— Я не пойду никуда,— сказал Симуль.— Я не могу. Мой взвод...
Его последние слова превратились в труднопонимае-мое бормотанье.
Под утро его отправили в санбат. Всю дорогу Симуль стонал. Вески, принесенный перед самым отъездом, лежал наполовину на нем. Симуль почувствовал, как что-то мокрое просачивалось сквозь ватные брюки на бедро. «Кровь», — подумал он и содрогнулся. Если Вески умер, размышлял он про себя, можно снять его с са-' ней. Нет, этого требовать нельзя. Это пробудило бы подозрения,
Полозья саней скрипели на оголенных песчаных склонах холмов. Сани тряслись, раненые стонали. Локоть Вески врезался Симулю в пах. С фронта, не затихая, доносилась стрельба.
— Вы?! — испугалась Татьяна Гавриловна, увидев Симуля в палатке, где принимали раненых.
Симуль попытался встать, но покачнулся, и оперся о растяжку палатки. Он виновато улыбнулся.
— Ничего особенного. Пустяковая контузия.— Едва слышно охнул сквозь зубы и заметил: — Против воли сюда прислали. Дальше везти я не позволю. — Закрыл глаза и, лежа так, с опущенными веками, ухватился за руку врача.
Уставшая до изнеможения Таня гладила пальцы Симуля. Она охотно присела бы рядом с Агу Робертовичем, но подвоз раненых не прекращался. Она мягко освободила руку и ушла.
В госпиталь Симуля отправили на следующий день. Командир санбата, которого вызвал младший лейтенант, готов был послушать Симуля и не эвакуировать его, но Татьяна Гавриловна убедила его в обратном. Симуль настороженно следил за их тихим, во многом непонятным ему разговором. Он едва смог спрятать свою радость, когда победило желание Татьяны Гавриловны.
— Ничего,— успокаивал его майор медицинской службы,— скоро вернетесь. Еще покомандуете своим взводом.
Татьяна Гавриловна растрогалась. Если бы не майор, она при всех поцеловала бы Симуля, мужественного человека, для которого долг выше всего. Но Фердинанд Михайлович может понять это иначе, а этого она не хотела.
VII
1
Оборонительные бои продолжались еще два дна. Утром немцы снова усилили нажим. Капитан Сауэр выдвинул свой командный пункт на линию седьмой и восьмой стрелковых рот. До переднего края осталось всего около двухсот метров. Третья рота размещалась сзади, в глубине обороны. Командный пункт находился на гребне холма, который непрерывно бомбили. В яс-н>ю погоду к нему очень трудно подойти: голые подходы к командному пункту простреливались огнем немецких пулеметов. Но и в солнечный день капитан Сауэр выбрал бы этот же гребень холма. Потому что отсюда он мог своими глазами следить за боем на всем участке батальона. Жаль только, что туман не рассеивается, плохая видимость способствует наступающим. Как и раньше, немецкие танки как из-под земли появились перед боевыми порядками рот. В бинокль они казались устрашающе большими. Склон холма, где помещалась рота лейтенанта Аава, ощетинился огнем. Но это не остановило стреляющие на ходу танки. Капитан Сауэр потребовал, чтобы его соединили с командиром противотанковой батареи, но связи снова не было. Тут же ухо уловило резкий лай сорокапятимиллиметровок, и он успокоился.
Полковник Ратае запросил по радио информацию о положении и повторил неизвестно в который уже раз, что без его распоряжения батальон не смеет отступить ни шагу. Капитан подумал, что командир полка нервничает, как и он сам.
Едва ли сейчас спокоен и командир дивизии. Найдется ли вообще солдат или офицер, чье сердце не забьется во время наступления врага?
Седьмая рота выдержала нажим.
Немцы предприняли новую атаку. Перед этим они засыпали батальон минами. Был момент, когда капитан Сауэр подсознательно ощутил, что напряжение достигло высшего предела. Он не мог больше оставаться на наблюдательном пункте, предупредил своего заместителя и решил пойти в седьмую роту, где было труднее всего. Капитан попытался пройти отделявшие его от роты двести — триста метров, но непрерывно рвущиеся мины заставили его броситься на зехмлю. Он сразу же вскочил, сгорбившись пробежал с десяток шагов, снова бросился на землю, потом снова вскочил и побежал дальше. Рота не потеряла головы. Люди лежали в воронках от снарядов, в ложбинках, в ямах. Кое-кто попытался выкопать себе ячейку, но замерзшая почва не поддавалась. Лейтенант Аава наблюдал за долиной между двумя холмами, откуда во время прошлой атаки появились танки.
— Патронов хватит? — Капитан присел на корточки рядом с командиром роты.
— Пока — да,— ответил лейтенант Аава.
— Мы должны выстоять,— сказал капитан Сауэр.— Любой ценой.
Сперва он намеревался говорить гораздо решительнее, но, увидев, с каким самообладанием действует Аава, понял, что громкие слова излишни. Зачем подчеркивать, что отступление роты лейтенант ответит своей жизнью! Угроза может лишь оскорбить Аава; ведь его самого рассердило такое же предупреждение командира полка. Запугиванием не превратишь труса в воина. Лейтенант Аава оказался крепче, чем он думал. Он и сам понимает, что отступать нельзя.
— У меня к вам просьба, — сказал лейтенант Аава, когда командир батальона собрался уходить.— Прикажите командиру хозвзвода, чтобы он сразу же, как только стемнеет, прислал горячий суп в термосах. Я не могу отпустить за едой ни одного человека. К вечеру нас останется совсем немного.
Капитан Сауэр охотно обнял бы лейтенанта,— ведь Аава считает само собой разумеющимся, что рота не уступит своих позиций врагу.
За огневым налетом минометов последовала танковая атака.
На этот раз батальон действительно дрогнул.
Танки вклинились между седьмой и восьмой ротами. Они почти дошли до гребня холма. Здесь их остановил огонь противотанковых орудий. Два танка загорелись. Остальные три оттянулись назад. Немцев, проникших под охраной танков к подножию холма, уничтожили.
Ночью враг еще раз попытался прорваться.
И на этот раз батальон выстоял.
Потом на их участке стало поспокойнее. Центр тяжести атак передвинулся на позиции соседней дивизии. Вообще казалось, что сражение понемногу утихает.
Вечером батальон получил приказ передать позиции другой части.
Этот приказ привел в бешенство капитана Сауэра« Что это такое? Ежедневно меняй позицию. Не война, а детская игра! Он сказал это командиру полка. Полковник Ратае напомнил ему, что приказ есть приказ и их долг — выполнять приказы. Фронт действительно не ящик с песком, здесь не умничают, а действуют. Это во-первых. А во-вторых, задача, ради которой их дивизия прибыла сюда, выполнена. Немцы не смогут больше наступать, пока не получат новых подкреплений, что подтвердил вчерашний день. В-третьих, неужели он не понимает, что, уничтожив окруженные в Великих Луках вражеские войска, они выполнят основную задачу на этом участке фронта?
Первые же дни наступления на подступах к городу доказали капитану Сауэру, что он ошибался. Новая задача была не легче. За неделю наступления им удалось продвинуться вперед всего на два с половиной километра. И уже несколько дней, как продвижение полностью затормозилось.
Наступлению батальона мешало большое, изуродованное снарядами каменное здание. Крыша дома сгорела, половина перегородок и потолков обрушилась, во внешних стенах зияли гигантские дыры, но засевшие в доме гитлеровцы держали все окрестности под плотным огнем. Здание стояло на небольшом холмике. Вокруг было пусто. Когда-то здесь стояли маленькие, одноэтажные деревянные дома, но теперь от них ничего не осталось. Сделал это не только орудийный огонь. Деревянные здания растащили сами немцы, используя бревна для строительства подвалов и блиндажей, на потолки для дзотов и на топливо. Там, где на карте значились улицы, капитан Сауэр видел только запорошенные снегом ямы, остатки фундаментов, проволочные заграждения, огневые точки, казавшиеся разбитыми, но снова и снова оживавшие во время атак.
И на этот раз капитан Сауэр расположил командный пункт на линии стрелковых рот. Вместе с солдатами бежал он по открытому полю, но дальше заграждения из колючей проволоки не прошел и он. Огонь не позволял даже приподнять головы, и им пришлось дожидаться темноты, чтобы отступить назад. Греясь у огня, капитан подумал, что нужно было скомандовать наступление. Зря мерзли четыре часа на снегу. Разве не могли бы они сейчас быть в окопах фрицев? Эти сорок — пятьдесят метров, отделявшие их от вражеской траншеи, они преодолели бы за две-три минуты, неожиданность помогла бы им.
Эта мысль не давала ему больше покоя.
Он дал людям отдохнуть, получил согласие полковника, сам обошел роты и в пять часов утра повел батальон в атаку. Незаметно для врага они подползли туда, откуда днем не смогли сделать ни шагу вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28