— Что за колдовство такое! Если не посижу на берегу с удочкой, кусок в горло не лезет. Как-то меня за эту привычку старик чуть не прибил, Бахыт обругала. Но я люблю Бухтарму, она словно моя вторая жизнь.
Я впервые заметил, как много говорит Досым. В обычные дни он рта не раскрывал. Досым лежал на спине и тоскливо вглядывался в небо.
— Тебе не о чем сожалеть, Тасжан,— продолжал он, не отрывая глаз от неба.— Ты обошел, объездил весь земной шар. Своими глазами увидел, что Земля круглая, а я об этом знаю только по урокам географии.
И он тяжело вздохнул, а моя зависть к простой жизни Досыма, симпатичной и мирной, к его довольству и достатку, полетела в тартарары. Оказывается, это он завидовал моей, достойной дервиша, жизни.
— Наше существование — пустые мечтания. Родина — это твой очаг, счастливая жизнь — это вечная забота не дать погаснуть родному очагу,— отрезал я.
Однако Досым не согласился с моим мнением.
— Я отказываюсь понимать твою философию,— отмахнулся он.— Раз уж ты создан человеком, а не животным, то обязан увидеть всю необъятность нашего мира. Ты вот расхваливаешь домашний очаг, как будто в этом предел человеческих стремлений, тот идеал, ради которого не щадят жизни. Есть такие люди, которые всю жизнь просидели у печки. Но спроси: счастливы ли они? Нет. А почему? Потому что, словно стреноженные жеребцы, они кружат вокруг отары да встают на дыбы, не в силах умчаться вдаль. Ржут, бедные, мечутся, но не могут разорвать аркан. Какое уж тут счастье, Тасжан, когда у тебя спутаны ноги! Но отпусти их, как бы они воспарили...
— Но кто же их привязал? Разве не они сами?
— Конечно, сами. Служение очагу превратилось в накопление скотины. Тем и кончились мечты,— зло сказал Досым.
Я заметил, что руки у него дрожали, всего его колотило как в лихорадке. Прежде такого за ним не водилось, он показался мне странным, Я подумал, что если начну возражать, спорить, то он просто ударит меня. И я промолчал.
— Подумай,— продолжал он.— Ведь человек мог бы прожить и на земле, но он воспарил в небо, летает. Нет, дорогой, человеческую фантазию, мечту, не заточишь в тюрьму, его чувства, интуицию — тоже. Ты, кстати, видел утром, как мой отец учил внука стругать топорище? Однако этим самым он вовсе не хотел сказать ему, чтобы он всю жизнь делал топорища... Мне хотелось, чтобы мой сын вырос, далеко оставив меня на дороге жизни, чтобы он пошел по твоему, а не по моему пути. Ты получил премию на международном конкурсе, прозвучало на весь мир имя казаха. Разве это не почет, разве мы не должны этим гордиться? Времена, когда считали, что главное — это мой дом, очаг, теплое гнездо, давно сгинули и никогда не вернутся.
Меня удивили горячие речи Досыма. Если бы обо всем этом сказал я, но совсем другое дело — услышать такие слова из его уст. На душе стало тепло,— значит, есть люди, понимающие меня, мои мытарства. Однако я продолжал возражать:
— Досым, ты человек семейный, встал на путь предков. А я просто соскользнул с этого пути и заблудился. Разве суслик, который далеко уходит от своей норы, не находит неминуемую гибель?
— Не виляй, Тасжан. Ты, конечно, думаешь о моих шести ребятишках, которых у тебя нет. Но они еще будут. И у сусликов, и у волков, и у собак, и у людей должны быть потомки.
— Досым, самое главное в жизни — это чтобы были потомки.
— Можешь забрать половину моих! — рассердился Досым.— И что ты все ноешь? Успеешь еще завести детей. У нашего предка Наймана в девяносто лет родился ребенок. Конечно, я не спорю, это безжалостно, что твоя жена не захотела ребенка, твоего первенца. Но в конце концов этот невинный неродившийся наверняка придушит ее...
— Мне нравится твой характер, Досым. Когда-то ты был такой же упрямый, как десять кабанов. Уж тебя не сдвинешь с места, раз ты уперся и стоишь на своем.
— Ах, вот как ты заговорил! Вспомнил прошлое! — С этими словами Досым повалил меня и подмял под себя.
— Пусти, Досым! — взмолился я.— Ты же знаешь, мне с тобой не справиться.
Солнце, плывшее вдоль гор Алтая, готово было вот-вот нырнуть в свое гнездо. С реки потянуло прохладой, появились надоедливые комары. По всему видно, что благословенная природа приготовилась к вечерней молитве. Над нашими головами, со свистом рассекая воздух, пролетела стая уток. В реке гуляла рыба, охотилась за насекомыми. По воде расходились круги, быстро уносимые течением.
— Пора нам возвращаться, дома наговоримся,— сказал Досым.— А то старик скандал устроит. Скотина уже пришла с пастбища.
Он сложил снасти в сумку и встал. Мы пошли домой, я едва поспевал за ним...»
У Таса с детства была привычка в любое время года просыпаться с восходом солнца. И теперь он вскочил рано утром, словно кто его толкнул в бок. Потягиваясь и зевая, вышел на балкон. Тут он увидел ту же самую картину, что и вчера. Огненный шар солнца сжигал Атырау и плавил горизонт. Ночной ветер к рассвету поугомонился, море было подернуто мелкой рябью.
В соседнем доме на балконе уже сидел мужчина с биноклем и осматривал окрестности. И вдруг Тас снова увидел на берегу моря девушку в голубом платье. Как и в первый раз, она вела за собой верблюжонка. Сердце у Таса забилось. Сон это или явь? Что за девушка? Откуда она? Уж не хозяйка ли этого моря вышла из волн и живой ртутью скользит по берегу? Тас хотел было выбежать из гостиницы и догнать незнакомку, однако что-то остановило его. Может быть, он снова опасался подвоха, не попасть бы опять в передрягу, как это с ним уже было.
Мужчина в полосатой пижаме тоже следил за девушкой. Тас подумал, что девушка с верблюжонком, идущая по самой границе прокопченной цивилизации и древнего моря,— единственная защитница этого мира, тайн природы. «Это она, безусловно, она,— прошептал он.— Тогда никак нельзя нарушить ее покой».
Пока девушка не исчезла из поля зрения, скрывшись за большой водоочистительной установкой, Тас и мужчина с биноклем не сводили с нее глаз. «Что надо от нее этому старому хрычу? — разозлился Тас.— Почему он так упорно следит за ней?»
Умывшись, он хотел пойти позавтракать, но буфет был еще закрыт. Он уселся в мягком кресле и стал читать книгу Бэнема «Взгляды на современную архитектуру».
В ней хоть и излагались сведения о современном архитектурном искусстве, но Тасу мысли автора показались устаревшими. В основном он подробно останавливался на трудах и биографиях Ричарда Рейтра, Ле Корбюзье, Вальтера Гропиуса. Все они были знамениты до шестидесятых годов. В последние двадцать лет появилось много свежих идей и форм в архитектуре. А современное строительство домов на сваях вообще не применялось. Тас думал, что настоящие чудеса архитектурного строительства пойдут из Азии, все вернутся к восточному стилю. Когда солнце поднялось уже довольно высоко, хотя все еще было рано, Тас пришел к морю, искупался и лег на своем обычном месте. Кажется, он задремал, обласканный теплыми утренними лучами солнца. Что-то проползло по его щеке, и он открыл глаза. Рядом, улыбаясь, сидела Вайра.
— Крепко же вы спите,— сказала она.— Наверное, всю ночь гуляли?
— Здравствуйте, Вайра,— улыбнулся Тас.— Зря вы меня разбудили, я видел сон.
— Простите, тогда я не буду вам мешать,— серьезно сказала девушка.— Отойду подальше.
— Нет-нет, зачем же? Я пошутил. Как настроение?
— Спасибо, настроение хорошее. Правда, я долго не могла уснуть после вчерашнего события.— Вайра сняла цветастое платье, поправила купальник и улеглась рядом. Она только что начала загорать и была совсем белая, как молоко.
Тасу понравилась ее фигура, и он подумал, что она, наверное, занималась художественной гимнастикой. «Нет лучше архитектора, чем сама природа»,— пришло ему в голову.
— А вы не из разговорчивых,— сказала Вайра, откинув волосы со спины на лицо.
— Что вы, я все время разговариваю сам с собой.
— Это, конечно, прекрасно,— улыбнулась Вайра.— Только, наверное, по отношению к самому себе, а не к знакомым.
— О чем же вам рассказать?
— Об архитектуре.
— По-моему, нет ничего хуже, когда писатель рассуждает о литературе, скульптор — о скульптуре и так далее. О таких казахи говорят как о пустомелях.
— Оригинально, но не совсем справедливо,— возразила Вайра и, помолчав, добавила: — Все же Актау, спроектированный вами, мне очень понравился. Архитектурная мысль воплощена очень точно. Построить город-галерею в безжизненной степи на берегу моря — это настоящий подвиг. Особенно уместны и поэтому прекрасны деревья на улицах. Без них все было бы мертво.
— А знаете, сколько надо положить трудов, чтобы вырастить каждое дерево? Сколько требуется ухода и средств? На каждое дерево уйдет без остатка наша с вами годовая зарплата.
— Нельзя же красоту измерять деньгами,— задумчиво возразила Вайра.
— Возможно... Конечно, при строительстве Актау были допущены кое-какие просчеты, в следующий раз мы их не повторим,— сказал Тас.— Я как-то слушал органную музыку в Домском соборе в Риге. Впечатление неизгладимое. Интересно, что для музыки не надо переводчика* Мне кажется иногда, что только музыка может объединить людей разных национальностей, для нее нет ни преград, ни пределов. Она достигает прямо сердца, захватывает душу. Если бы мы научились строить передвижные дома...
— Значит, вы хотите строить дома с подвешенным мотором, чтобы можно было кочевать с места на место?— рассмеялась Вайра.
— А вы не смейтесь. Когда-нибудь построят и летающие дома. В первую очередь должны быть летающими театры. Допустим, Большой театр прилетел в Актау...
— Ну, вашу фантазию не остановишь,— усмехнулась Вайра.— Скажу прямо, детские все эти фантазии.
— Я говорю от души,— возразил Тас.— Это не ребячество, а национальная черта. В древности казахский народ веками вел кочующий образ жизни, и архитектура у них была кочующей. Как только место их становища начинало изнашиваться, они разбирали юрты, навьючивали на верблюдов и переезжали. Разве это не разумно? У нас же иногда получается так. Строим какое-нибудь предприятие, рядом появляется красивый город. Но вот природные запасы, питающие предприятие, истощаются. Что делать? Приходится возить сырье за тысячи верст. Разве это рентабельно? Значит, нужны передвижные конструкции, разборные. Иногда я беспокоюсь, что истощатся запасы нефти в Мангыстау, что тогда нам делать с высотными домами Актау?
— Даже если будут перевозить конструкции с места на место, для архитекторов все равно найдется работа,— снова рассмеялась Вайра, видимо, не принимая всерьез рассуждения Таса.— Честное слово, фантазия у вас как у ребенка. А вы ведь не ребенок.
— Издевайтесь сколько угодно.— Тас покраснел. Хотя он и знал, что несет околесицу, сдаваться перед трезвыми доводами рассудка ему не хотелось.— И все-таки представьте: что, если бы в космическом пространстве, в невесомости, построили дома? И мы бы с вами облетали их на ракете...
Здесь они оба рассмеялись. «Впрочем, когда-нибудь так и будет,— подумал Тас.— Космос — идеальная строительная площадка».
На небе не было ни облачка, солнце поднялось уже высоко и словно задремало среди необъятной голубизны.
Тас и Вайра некоторое время лежали молча. Ее удивляло, что этот стройный жигит не сказал ей ни одного лестного слова, ни одного комплимента, словно вовсе не воспринимал как женщину. «Очень сдержанный парень,— подумала она с какой-то обидой.— Надоело ему со мной или я просто не понравилась ему? А ведь говорят, что восточные люди несдержанны».
Она не знала почему, но этот казах понравился ей еще вчера вечером, когда они сидели в ресторане. Теперь это чувство, так неожиданно появившееся, волной подкатило к горлу. Вайра тихонько вздохнула, захотелось плакать, но слез не было. Она украдкой посмотрела на Таса и залюбовалась им. До чего же он стройный и сильный! Лежит, как будто один на всем белом свете, дышит ровно, спокойно. Вайре показалось, что Тас уснул. Однако через минуту он поднял голову и сказал:
— Вы знаете, о чем я думаю?
— Нет,— Вайра покачала головой.
— Я думаю о Вечности и Неповторимости.
— Давно известные истины. Это то, что нельзя вообразить.
— Согласен, истины известные, однако дело в том, что эти понятия начинают терять свой смысл, свои жизненные значения.
— Почему?
— И сам не знаю, почему.
— Значит, вы не считаете, что город, построенный вами, вечен?
— Конечно, нет. Потому что его облик неясен, он — один из массы городов мира. Вы думаете, что не будут построены дома красивее этих? То, что поднимает человека на недосягаемую высоту, отнюдь не прогрессивность его мыслей, а непохожесть ни на кого, исключительность. В наше время творчество коллективно, я имею в виду архитектуру, премия выдается всей группе за общие достижения. А это часто мешает раскрыть индивидуальные возможности отдельных личностей, мешает развитию таланта, уничтожает природные способности человека. Какое тут может быть творчество, когда один кроит голенища, другой делает каблуки? Вечное искусство рождается от исключительно личного и остается наследием для потомков, для народа. Я только сейчас начинаю понимать все убожество своего таланта, который способен существовать только в коллективном труде. Гения нельзя сотворить в колбе, гением надо родиться... Многие у нас живут по принципу: кто не ленив, тот станет сапожником. Если бы я раньше понял, что в моем творчестве возникнет такой тупик, я бы присоединился к любому человеку труда и пошел бы по пути священной простой жизни. Только каторжным трудом можно подняться на трон исключительности, и только раз в сто лет. А наше теперешнее творчество похоже на марафонский бег, все бежим, бежим — кто впереди, кто позади... Прежде я, как ребенок, радовался, когда мое имя появлялось в печати. Господи, какая наивность! Когда я начинаю думать об Исключительности и Вечности, передо мной появляется такая головокружительная бездна, что душа в пятки уходит. Мне хочется из последних сил отступить, избавиться от этих мучительных раздумий, но отступать некуда. Уже не возвратишься тем же путем назад, по которому пришел. К исходной точке не вернуться. Правда, есть единственная тропинка, но и та ведет в землю. Скажите, дорогая Вайра, как мне избавиться от этой напасти?
— Я начинаю бояться вас,— вздохнула Вайра.— Вы ведь всех людей, наверное, считаете такими же умными и глубокими. Вы познали себя, открыли свои недостатки, но нельзя же бессильно опускать руки, превращаться в живой труп. Если бы все ваши переживания были направлены на ваше искусство! Не сердитесь, если я скажу вам лишнее. Вы просто не боретесь за эту вашу Исключительность, вы боитесь даже ее тени. И это самая ваша большая ошибка.
— В этом мире я боюсь только одного — самого себя,— с горечью признался Тас.
— Вы и меня заразили вашим настроением, идемте лучше искупаемся,— предложила Вайра.
— Что ж, можно искупаться,— согласился Тас.— Но ведь даже море не остудит внутреннее пламя.
— А вы попробуйте.
И оба наперегонки побежали к морю, словно сын ночи и дочь дня, смуглый черноволосый парень и русоволосая девушка.
«Чтобы люди поняли друг друга, наверное, не нужны постановления и резолюции,— думал Тас, покачиваясь на волнах,— достаточно чистых намерений, осмысленной цели, горячего расположения и одного сияющего солнца над головой...»
Тас читал книгу, когда зазвонил телефон. Он снял трубку:
— Алло, я слушаю.
— Это я,— послышался голос Вайры.— Улетаю через три часа. Вы не хотите меня проводить?
— Конечно, провожу. Спускайтесь в ресторан.
— Нет-нет, туда не пойдем. А то опять сцепитесь с кем-нибудь. Лучше приходите в мою комнату, жду.
— Хорошо, сейчас,— согласился Тас.
Он быстро оделся и, мурлыча под нос какую-то песенку, спустился вниз, купил бутылку шампанского, плитку шоколада и поднялся в комнату Вайры.
— Добрый вечер.
— Проходите,— с улыбкой сказала Вайра, открывая дверь.
Тасу она показалась красивее, чем прежде. На ней было легкое открытое платье. Светлые волосы, спадающие на обнаженные плечи, сверкали и переливались при каждом движении. Тас отдал свои покупки и поцеловал ее в щеку, ощутив легкий запах духов.
— Спасибо, что зашли,— сказала Вайра, покраснев. На ее лице выразилась благодарность, она с радостью пригласила Таса к столу.
— Ого, откуда столько разных блюд? — удивился Тас, садясь за стол.
Вайра молча намазала хлеб икрой и предложила бутерброд Тасу.
— Откройте шампанское, а то времени у нас мало. Пока доберешься до аэропорта...
— Давайте вызовем такси.
— Я уже заказала.
Он разлил шампанское по бокалам.
— Ну, счастливого пути, Вайра! Выпьем за то, чтобы ваш самолет плавно взлетел и мягко приземлился. — Спасибо, желаю и вам того же, когда вы полетите. Они посмотрели в глаза друг другу и оба поняли, что не хотят расставаться. Тас взял ее за руки, привлек к себе и поцеловал. Вайра закрыла глаза и тихо призналась:
1 2 3 4 5 6 7 8