Ну, а ежели пикнешь — на меня не пеняй. Не прогневайся. Убью. Убью,— повторил тихо и внятно Лука Лукич и, по-хозяйски обтерев красным носовым платком отобранный у пасынка нож-складенец, положил его в карман нарядного бешмета из тонкого довоенного сукна. Затем он не спеша пошел прочь следом за исчезнувшей уже Софьей.
На пятые сутки, когда затих после шалого гульбища старый бобровский дом, Алексей, осунувшийся, похудевший, желтый, будто после долгой болезни, простился в сумерках с перепуганной, ничего не понимавшей матерью и, сутулясь под встречным ветром, не оглядываясь назад, пошел искать доли и счастья.
Пелагея, проводив Алексея до окраины станицы, стояла у старого, осевшего на один бок ветряка и, до боли напрягая подернутые влагой глаза, долго смотрела вслед уходившему в степную вечернюю полумглу сыну. И по тому, как он шел — твердо и ходко, и по тому, как дрогнули при прощальном поцелуе теплые запекшиеся губы его, поняла мать, почуяла сердцем, что уходил он отсюда, из этой станицы, от нее — родной матери — навсегда.
Позднее, ближе к полуночи, Пелагея, вернувшись в дом, застала мужа и невестку в столовой. Они сидели за самоваром — друг против друга. Лука Лукич, картинно придерживая пальцами блюдечко, пил чай. Софья, положив на стол обнаженные по локоть белые руки, молча
смотрела на свекра зеленоватыми навыкате глазами, и неясная порочная улыбка таилась в уголках ее полных, подрагивающих губ. И Пелагея обо всем догадалась при одном мимолетном взгляде на мужа и Софью.
В Белоградовский из райцентра прискакал верхом очумевший от запальной езды Антип Карманов и мгновенно поднял на дыбы весь хутор. Настигнутый тревогой врасплох, Антип не успел даже обуть сапог и так, босой, в грязной шелковой рубахе с настежь распахнутым воротом, пролетел он карьером по хуторской улице и, на всем скаку спешившись около церкви, закричал:
— Караул! Беда!
В Белоградовском был базарный день, и по этому случаю большинство арлагульских мужиков и баб съехалось сюда чуть свет, расположившись на церковной площади.
Очутился здесь и Филарет Нашатырь. День был воскресный, и звонарь явился в Белоградовский отзвонить по всем правилам «Достойную» на колокольне старой церкви, колокола которой славились своей необыкновенной звучностью. Как и всегда, Нашатырь нашел себе надежный приют в избушке церковного сторожа, давнего своего дружка-приятеля, девяностолетнего старика Емельяна Зыкова. Нашатырь первым услышал тревожные вопли Антипа Карманова и бросился со всех ног к церкви.
— В набат! Бей в набат, звонарь! — крикнул, завидев насмерть перепуганного Нашатыря, Антип Карманов.
— Пожар? — спросил Нашатырь, хватаясь за канат, спущенный с колокольни.
— Бей, тебе говорят, в набат. Тут похуже огня и воды! — прохрипел Карманов, суетясь вокруг Нашатыря, лихорадочно распутывавшего канат, привязанный калмыцким узлом к железной скобе у паперти церкви.
Взвыл колокол. И дробный, трубный гул его поднял в мгновение ока на ноги и старых и малых белоградовцев и съехавшихся на базар арлагульцев. С баграми, вилами, ведрами и лопатами сбегались на церковную площадь поднятые шальным звоном мужики и бабы. Близнецы Агафон и Ефим Куликовы прилетели, сидя верхом на одной лошади.
Толпа, битком набившись з просторную церковную ограду, вплотную окружила Карманова, стоявшего на паперти неподвижно, как памятник. Антип, подав знак рукой, призвал мир к порядку:
— Тихо, дорогие согражданы! Тихо!.. Теперь слушайте меня. Пожара, говорите, испугались? Не видите, где горит? А кругом все горит! Все родные степи наши в огне. С четырех сторон идет на нас, мужики, огонь, и укрыться нам некуда...
В толпе раздались выкрики:
— Да он что, белены объелся?
— В насмешку народ взбулгачил!
— Дурь ему в башку с перепою ударила.
— Худо его, варнака, били на троице!
Братья Куликовы, почуяв возможность подраться, уже запаслись на всякий случай дубинками.
— Тише, ради Христа. Тише, гражданы! — закричал Карманов, пытаясь угомонить взбудораженную толпу.— Выслушайте меня. Страшные вести для нас с вами имеются. Не зря я коня чуть не запалил. Не зря в набат звонаря бить заставил. Тише... Вы требуете пожар? Пожару на хуторе, как видите, пока, слава богу, нет. А вот земля у нас горит под ногами.
Люди притихли. Насторожились, по-гусиному вытянув шеи, бабы. Замерли выжидательно мужики.
Близнецы Куликовы, положив на плечи дубинки, в голос крикнули Карманову:
— Говори короче. Без притчей!
— Притча немудрая, гражданы. Отстрадовались мы, видит бог, на родной земле. Плакали наши пашни с покосами. Все идет в тартарары. Все — вверх тормашками. Все — прахом. Выселяют нас с насиженных мест. Всех, подчистую. Всем каюк. Для всех одна дорога — на пески, на солончаки, в голодные степи!
— Это за что?
— За какие грехи? — крикнули один за другим Ефим и Агафон Куликовы.
— В сей секунд все дочиста доложу. Прошу не сумле-ваться,— крикнул в ответ Антип и, пройдясь по паперти, продолжал: — Новых пахарей в степи Советская власть разыскала. А мы с вами, выходит, не хлеборобы. Кир-гизье нашей землей ублаготворяют. А нас — на выселки! Их на отборные земли сажают. Для них крестовые дома с парадными крылечками в совхозе ставят. А русского человека из родного гнезда вон. Вся наша земля в казну
отходит. А нас солонцами хотят кормить — пустыней, песками. Измором хотят взять!
— Ну, это ты врешь!
— Это ты с перепою, видать, буровишь! — опять один за другим закричали близнецы Куликовы, зловеще потряхивая дубинками.
— Не верите мне, придется поверить райуполномо-ченному. Он сегодня сюда прибудет. Он тут золотые горы будет сулить — приговор на выселки от нас требовать. Но, извиняйте, такого приговора мы не дадим!
— Не дадим!
— Не подпишемся!
— Не позволим себя дурачить!
— Правильно. Не давать такой подписки — и шабаш! — запальчиво закричал Антип Карманов.— Денег по тысяче на двор посулит — покорно вас благодарствуем, не надо! Мы подачками мир соблазнять не позволим. Все, как один, поперек дороги под самые трактора их ляжем, а родимый хутор не предадим. Без нашего со-гласу с места не выживут. Стеной станем — не пошатнемся!
В толпе, пришедшей в движение, показался Елизар Дыбин. Бесцеремонно расталкивая локтями плотно стоявших друг к другу белоградовских и арлагульских хуторян, он, повернувшись вперед, поднялся на паперть и с ходу схватил могучей пятерней за грудки Кар-манова.
— Замри, выродок! Я тебя в один момент за такие слова зашибу. Душу из тебя с вывертом выну!
Толпа снова притихла. Елизар Дыбин, брезгливо отшвырнув от себя перепуганного Карманова, сказал, обращаясь к ошарашенным хуторянам:
— Слушайте меня, гражданы мужики, а также и гражданки бабы. Все это — чистая фальшь. Я за верное слово свое башку на дровосек положу! Не слушайте вы его, вражину. Не верьте ему, гражданы. Пущай он с этой паперти сейчас же отрекется от своей брехни, или я его у всех на глазах убью!
— А ты откуда такой праведный взялся?
— Чем докажешь, что он брешет?
— Кто тебе поверит? — загудела на разные голоса встрепенувшаяся толпа.
— Что?! — спросил гневным полушепотом Елизар Дыбин.— Это в мое-то слово никто не поверит?! Да я на всем миру перед божьим храмом клятву дам! Я все дока-
жу. Я за все головой отвечу. С цепи он, сукин сын, сорвался — лай на заре поднял: «В пески! На солончаки! В голодные степи выселят!» Враки, Фальшь. Так я наперекор его бреху всем отвечаю. Никто нас не тронет. Ни один волос с головы не упадет против нашей воли... На это я верные факты имею.
— Какие такие факты?
— А ну-ка, выкладывай! — снова крикнули один за другим близнецы Куликовы.
— Извольте. Сейчас выложу,— мгновенно отозвался на эти требовательные выкрики Елизар Дыбин.— Ходил я вчера в станицу. По делу. Метрики Митьке, сыну, хлопотал. Отмахал я верст двадцать в жару — ноги начали млеть. Дело шло к вечеру...
— Короче! — крикнул милиционер Серафим Левкин, который позднее всех прибежал на церковную площадь и не мог понять до сих пор, что здесь происходит.
Но Елизар Дыбин, будто не слыша визгливого милицейского окрика, продолжал:
— Присел я возле дороги перевести дух, переобуться. И вдруг слышу — гудит! Что такое? Батюшки! Пылит по тракту на всех парах машина. Пригляделся — автомобиль. Катит что есть духу прямо на меня. Я в сторону. А машина подкатила ко мне — и стоп. В чем дело? Стою, как в строю — руки по швам, грудь вперед, весь навытяжку. И вдруг, смотрю, открывается дверка в машине и меня кличут: «Садись, гражданин. Довезем — попутное дело!» Присмотрелся я к человеку в автомобиле, глазам своим не верю — что за притча?
— Али кого признал?
— Знакомое обличье увидел? — спросили один за другим близнецы Куликовы, мирно опираясь на свои дубинки.
— Слушайте, братцы, дальше, какая оказия со мной приключилась,— продолжал, волнуясь, Елизар Дыбин.— Пригляделся я к этому человеку, у меня и ноги врозь — подсеклись. Батюшки, да ведь это Кузьма Андреич Азаров! Сукин ты сын! Дружка! Ну, тут я со всех ног — к нему. Он меня тоже не сразу признал. Еще бы! Сколько лет, сколько зим! Обнялись мы. Расцеловались. Усадил он меня рядом с собой в автомобиль — и айда, покатили. Едем. На первых порах — ни слов у нас, ни речей. Только глядим друг на друга да, как малые дети, смеемся... Потом закурили. Тары-бары. Слово за слово. И разговорились.
— А кто он такой?
— Что за Азаров? — послышались голоса из толпы.
— Да наш человек. Свойский. Ссылку здесь при старом режиме отбывал. Мы с ним вместе на пашне у дох-тура Кармацкого круглое лето чертомелили. А потом я — было дело — помог ему незаметно восвояси отсюда податься. Ну, да это долгая песня. Об этом я вам доложу как-нибудь на завалинке — на досуге... А в сей секунд я насчет кармановской брехни отвечу. К позорному столбу его гвоздями пришью. У меня факты все налицо,— сказал Елизар Дыбин, простирая к толпе зажатые в кулаки руки.— Совхоз у нас строится — это факт. Это, как пить дать, правда. Второй факт — никто ни ваш, ни наш хутор с места не стронет. Это тоже — вернее некуда. А совхоз — бедовое дело. Одних тракторов целый табун и разных там всяких машин — тьма! Целину будут поднимать всю насквозь — десятин, говорят, тысяч сорок на первый случай. И Кузьма Андреич Азаров всему этому делу — голова. Ну я, конечно, полюбопытствовал: а как же, дескать, с крестьянским наделом — мужиков не обидите? Он и руками на меня замахал: «Что ты, Елизар! Окрестись да выспись. Мы не помещики — мужиков с земли выживать! Целины нам и без ваших наделов больше чем хватит. Окроме помощи вы, ребята, от совхоза ничего не ждите!»
— Суму надеть помогут,— сказал Карманов, опасливо покосившись на Елизара Дыбина.
Но Дыбин, презрительно взглянув на него, продолжал:
— А ежели, говорит, вы на хуторе артель сколотите, мы тракторами коллективную пашню распашем вам на целине.
— Так и сказал?
— Не врешь? — спросили опять один за другим братья Ефим и Агафон Куликовы.
— Это я-то вру?! — повернулся к близнецам Елизар Дыбин.— Это я-то на резонного человека клепать стану?! Да я за него в огонь и в воду! Башку на дровосек положу, ежели в поклепе меня уличите. Я таков. Мне все едино. Совру, выйдет не по-моему, рубанете меня — и концы в воду!
— Стало быть, выселять нас не будут?
— Это точно? — спросили братья Куликовы.
— Это — факт,— твердо ответил Елизар Дыбин.
— И даже тракторами нам целину подымут? — не-
доверчиво спросил арлагульский однолошадник Проня Скориков.
— В точности, если в артель запишемся...
— И на работу в совхоз можно определиться?
— В момент.
— Поклянись! — выступая вперед, требовательно, почти грозно сказали братья Куликовы.— А то нахвастал, а припрет — отрекаться вздумаешь.
— Что?! — вполголоса спросил, смерив братьев с ног до головы строгим взглядом, Елизар Дыбин.— Это я-то нахвастаю?! Это я-то от своих слов отрекаться стану?! Тогда вот вам — нате! — сказал Елизар. И он, повернувшись к церковным дверям, пал на колени и, размашисто осенив себя крестным знамением, торжественно произнес: — Клянусь крестом, богом и матерью за партийного человека Кузьму Азарова!
— Ты про дровосек помяни! — вполголоса подсказали Куликовы.
— Я и так под любой топор ляжу, ежели какая фальшь выйдет,— ответил голосом, далеким от шутки, Елизар Дыбин.
— Ладно. Запомним.
— Сказано: рубанете — и концы в воду. Мне все едино.
Притихшая было толпа снова пришла в движение.
— Смотрите, вершный на хутор летит!
— Ух ты, карьером!
— Видать, нарочный. Со срочным пакетом.
А спустя несколько минут толпа мужиков и баб, высыпавшая из-за церковной ограды на площадь, шарахнулась в стороны, давая дорогу всаднику на взмыленной, звонко екавшей селезенкой лошадке мухорчатой масти.
Всадник, осадив конька-горбунка, привстал на стременах, настороженно огляделся вокруг и, задержав взгляд водянистых глаз на вытянувшемся в струнку милиционере Серафиме Левкине, сурово сказал:
— Это еще что тут, товарищ милиционер, за ярмарка?
— Не могу знать, товарищ Шмурыгин. Сам поспел к шапошному разбору. Завели тут без спросу обедню, и толку не дашь — что к чему. Может, прикажете в воздух выстрелить? — закончил рапорт милиционер, расстегивая новенькую желтую кобуру.
— По какому поводу сборище? Что это все значит? Багры, ведра, бочки, лопаты? Пожар, что ли, был?.. А это что там за балаганщик? — спросил Шмурыгин, заметив
стоявшего на паперти на коленях Елизара Дыбила. Ефим Куликов шепнул Елизару:
— Похоже, ты проиграл, земляк. Вставай.
— Послушаем, что гонец из райцентра скажет,— заметил Агафон Куликов.
— Я прошу объяснить: что все это значит? Кто ответит? Вот хотя бы вы, гражданин,— обратился Шмурыгин к приободрившемуся при его появлении Антипу Карма-нову.
— Позвольте? — подняв руку, как школьник, спросил тенорком Антип и в ответ на одобрительный кивок Шмурыгина заговорил с ухмылкой, с опасливыми огля-дочками на Елизара Дыбина: — Спор тут у нас зашел на миру — выселят нас с хутора или нет? А гражданин Ды-бин даже вот до богохульства дошел. Перед божьим храмом на паперти поклялся, что хутора нашего не тронут. Божился, что сам директор совхоза в этом его уверил.
— Ого! Полпред Азарова?! — близоруко приглядываясь к Елизару, спросил с ехидцей Шмурыгин.
Дыбин, не зная, что значит слово «полпред», поправил Шмурыгина:
— Никакой не полпред. У нас — старая дружба.
— Все понятно. Все ясно,— заговорил, ерзая в седле, Шмурыгин.— Вполне прозрачная картина. Хорош коммунист! — воскликнул он, имея в виду Азарова.— За спиной руководящих районных организаций с ходу своей агентурой, оказывается, обзаводится... Это что же, Азаров уполномочил тебя, гражданин, агитировать? Против мероприятий партии и Советской власти? Номер!.. Я, как уполномоченный районных директивных организаций, категорически заявляю, что номер этот не выйдет. А за подобную контрреволюционную агитацию мы будем беспощадно бить кулацких отголосков по рукам. Меня командировали к вам для проведения массовой работы среди населения, и разговор у меня будет короток. Мы кулацкого саботажа не потерпим. И если на то пошло, десять таких хуторов в двадцать четыре часа сметем!
По толпе прокатился глухой, злобно сдержанный ропот:
— Круто замахивается!
— Пуп сорвать может!
— Ты только здесь не грози, товарищ уполномоченный. Дело раннее: испугать нас спросонок можешь,— съязвил Проня Скориков.
— Извините. Я не пугаю. А разъясняю вам в массовом порядке. Надо очистить дорогу социалистическому наступлению тракторной конницы. А хутор ваш на дороге. Это надо понять... А потом, имейте в виду, граждане, что либеральничать, то есть волынить с вами, у нас нет ни времени, ни резону. Мы на алтарь социалистического строительства приносить из-за вас в жертву интересы советского хозяйства — зерновой фабрики — не намерены. Советую сегодня же получить ссуду — представители банка сюда прибудут — и безоговорочно отступить в сторону.
— Это в какую же сторону, сынок? — спросил самый древний на хуторе дед, церковный сторож Емельян Зыков.
— На высел, папаша. На высел. У тебя, к примеру, какое хозяйство?
— Сын у меня хозяевует. Изба собственная. Огород опять же. Баня,— с запинкой стал перечислять дед.
— Ну вот, отец, все это ваше единоличное, мелкобуржуазное, так сказать, барахло будет переброшено на другое место. Не бесплатно, конечно. За государственный счет. А пашни ваши и выпасы отойдут совхозу. Придут трактора и все сплошь распашут. Ясно? — спросил Шмурыгин, обращаясь к хуторянам.
Люди молчали.
Елизар Дыбин готов был провалиться сквозь паперть. Облизывая языком запекшиеся от жажды и зноя губы, он со щемящей болью в сердце думал: «Ах, Кузьма Ан-дреич, Кузьма Андреич! Что же это такое? Так ты мне за все добро отплатил? Пропал я теперь. На всем миру из-за тебя осрамился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
На пятые сутки, когда затих после шалого гульбища старый бобровский дом, Алексей, осунувшийся, похудевший, желтый, будто после долгой болезни, простился в сумерках с перепуганной, ничего не понимавшей матерью и, сутулясь под встречным ветром, не оглядываясь назад, пошел искать доли и счастья.
Пелагея, проводив Алексея до окраины станицы, стояла у старого, осевшего на один бок ветряка и, до боли напрягая подернутые влагой глаза, долго смотрела вслед уходившему в степную вечернюю полумглу сыну. И по тому, как он шел — твердо и ходко, и по тому, как дрогнули при прощальном поцелуе теплые запекшиеся губы его, поняла мать, почуяла сердцем, что уходил он отсюда, из этой станицы, от нее — родной матери — навсегда.
Позднее, ближе к полуночи, Пелагея, вернувшись в дом, застала мужа и невестку в столовой. Они сидели за самоваром — друг против друга. Лука Лукич, картинно придерживая пальцами блюдечко, пил чай. Софья, положив на стол обнаженные по локоть белые руки, молча
смотрела на свекра зеленоватыми навыкате глазами, и неясная порочная улыбка таилась в уголках ее полных, подрагивающих губ. И Пелагея обо всем догадалась при одном мимолетном взгляде на мужа и Софью.
В Белоградовский из райцентра прискакал верхом очумевший от запальной езды Антип Карманов и мгновенно поднял на дыбы весь хутор. Настигнутый тревогой врасплох, Антип не успел даже обуть сапог и так, босой, в грязной шелковой рубахе с настежь распахнутым воротом, пролетел он карьером по хуторской улице и, на всем скаку спешившись около церкви, закричал:
— Караул! Беда!
В Белоградовском был базарный день, и по этому случаю большинство арлагульских мужиков и баб съехалось сюда чуть свет, расположившись на церковной площади.
Очутился здесь и Филарет Нашатырь. День был воскресный, и звонарь явился в Белоградовский отзвонить по всем правилам «Достойную» на колокольне старой церкви, колокола которой славились своей необыкновенной звучностью. Как и всегда, Нашатырь нашел себе надежный приют в избушке церковного сторожа, давнего своего дружка-приятеля, девяностолетнего старика Емельяна Зыкова. Нашатырь первым услышал тревожные вопли Антипа Карманова и бросился со всех ног к церкви.
— В набат! Бей в набат, звонарь! — крикнул, завидев насмерть перепуганного Нашатыря, Антип Карманов.
— Пожар? — спросил Нашатырь, хватаясь за канат, спущенный с колокольни.
— Бей, тебе говорят, в набат. Тут похуже огня и воды! — прохрипел Карманов, суетясь вокруг Нашатыря, лихорадочно распутывавшего канат, привязанный калмыцким узлом к железной скобе у паперти церкви.
Взвыл колокол. И дробный, трубный гул его поднял в мгновение ока на ноги и старых и малых белоградовцев и съехавшихся на базар арлагульцев. С баграми, вилами, ведрами и лопатами сбегались на церковную площадь поднятые шальным звоном мужики и бабы. Близнецы Агафон и Ефим Куликовы прилетели, сидя верхом на одной лошади.
Толпа, битком набившись з просторную церковную ограду, вплотную окружила Карманова, стоявшего на паперти неподвижно, как памятник. Антип, подав знак рукой, призвал мир к порядку:
— Тихо, дорогие согражданы! Тихо!.. Теперь слушайте меня. Пожара, говорите, испугались? Не видите, где горит? А кругом все горит! Все родные степи наши в огне. С четырех сторон идет на нас, мужики, огонь, и укрыться нам некуда...
В толпе раздались выкрики:
— Да он что, белены объелся?
— В насмешку народ взбулгачил!
— Дурь ему в башку с перепою ударила.
— Худо его, варнака, били на троице!
Братья Куликовы, почуяв возможность подраться, уже запаслись на всякий случай дубинками.
— Тише, ради Христа. Тише, гражданы! — закричал Карманов, пытаясь угомонить взбудораженную толпу.— Выслушайте меня. Страшные вести для нас с вами имеются. Не зря я коня чуть не запалил. Не зря в набат звонаря бить заставил. Тише... Вы требуете пожар? Пожару на хуторе, как видите, пока, слава богу, нет. А вот земля у нас горит под ногами.
Люди притихли. Насторожились, по-гусиному вытянув шеи, бабы. Замерли выжидательно мужики.
Близнецы Куликовы, положив на плечи дубинки, в голос крикнули Карманову:
— Говори короче. Без притчей!
— Притча немудрая, гражданы. Отстрадовались мы, видит бог, на родной земле. Плакали наши пашни с покосами. Все идет в тартарары. Все — вверх тормашками. Все — прахом. Выселяют нас с насиженных мест. Всех, подчистую. Всем каюк. Для всех одна дорога — на пески, на солончаки, в голодные степи!
— Это за что?
— За какие грехи? — крикнули один за другим Ефим и Агафон Куликовы.
— В сей секунд все дочиста доложу. Прошу не сумле-ваться,— крикнул в ответ Антип и, пройдясь по паперти, продолжал: — Новых пахарей в степи Советская власть разыскала. А мы с вами, выходит, не хлеборобы. Кир-гизье нашей землей ублаготворяют. А нас — на выселки! Их на отборные земли сажают. Для них крестовые дома с парадными крылечками в совхозе ставят. А русского человека из родного гнезда вон. Вся наша земля в казну
отходит. А нас солонцами хотят кормить — пустыней, песками. Измором хотят взять!
— Ну, это ты врешь!
— Это ты с перепою, видать, буровишь! — опять один за другим закричали близнецы Куликовы, зловеще потряхивая дубинками.
— Не верите мне, придется поверить райуполномо-ченному. Он сегодня сюда прибудет. Он тут золотые горы будет сулить — приговор на выселки от нас требовать. Но, извиняйте, такого приговора мы не дадим!
— Не дадим!
— Не подпишемся!
— Не позволим себя дурачить!
— Правильно. Не давать такой подписки — и шабаш! — запальчиво закричал Антип Карманов.— Денег по тысяче на двор посулит — покорно вас благодарствуем, не надо! Мы подачками мир соблазнять не позволим. Все, как один, поперек дороги под самые трактора их ляжем, а родимый хутор не предадим. Без нашего со-гласу с места не выживут. Стеной станем — не пошатнемся!
В толпе, пришедшей в движение, показался Елизар Дыбин. Бесцеремонно расталкивая локтями плотно стоявших друг к другу белоградовских и арлагульских хуторян, он, повернувшись вперед, поднялся на паперть и с ходу схватил могучей пятерней за грудки Кар-манова.
— Замри, выродок! Я тебя в один момент за такие слова зашибу. Душу из тебя с вывертом выну!
Толпа снова притихла. Елизар Дыбин, брезгливо отшвырнув от себя перепуганного Карманова, сказал, обращаясь к ошарашенным хуторянам:
— Слушайте меня, гражданы мужики, а также и гражданки бабы. Все это — чистая фальшь. Я за верное слово свое башку на дровосек положу! Не слушайте вы его, вражину. Не верьте ему, гражданы. Пущай он с этой паперти сейчас же отрекется от своей брехни, или я его у всех на глазах убью!
— А ты откуда такой праведный взялся?
— Чем докажешь, что он брешет?
— Кто тебе поверит? — загудела на разные голоса встрепенувшаяся толпа.
— Что?! — спросил гневным полушепотом Елизар Дыбин.— Это в мое-то слово никто не поверит?! Да я на всем миру перед божьим храмом клятву дам! Я все дока-
жу. Я за все головой отвечу. С цепи он, сукин сын, сорвался — лай на заре поднял: «В пески! На солончаки! В голодные степи выселят!» Враки, Фальшь. Так я наперекор его бреху всем отвечаю. Никто нас не тронет. Ни один волос с головы не упадет против нашей воли... На это я верные факты имею.
— Какие такие факты?
— А ну-ка, выкладывай! — снова крикнули один за другим близнецы Куликовы.
— Извольте. Сейчас выложу,— мгновенно отозвался на эти требовательные выкрики Елизар Дыбин.— Ходил я вчера в станицу. По делу. Метрики Митьке, сыну, хлопотал. Отмахал я верст двадцать в жару — ноги начали млеть. Дело шло к вечеру...
— Короче! — крикнул милиционер Серафим Левкин, который позднее всех прибежал на церковную площадь и не мог понять до сих пор, что здесь происходит.
Но Елизар Дыбин, будто не слыша визгливого милицейского окрика, продолжал:
— Присел я возле дороги перевести дух, переобуться. И вдруг слышу — гудит! Что такое? Батюшки! Пылит по тракту на всех парах машина. Пригляделся — автомобиль. Катит что есть духу прямо на меня. Я в сторону. А машина подкатила ко мне — и стоп. В чем дело? Стою, как в строю — руки по швам, грудь вперед, весь навытяжку. И вдруг, смотрю, открывается дверка в машине и меня кличут: «Садись, гражданин. Довезем — попутное дело!» Присмотрелся я к человеку в автомобиле, глазам своим не верю — что за притча?
— Али кого признал?
— Знакомое обличье увидел? — спросили один за другим близнецы Куликовы, мирно опираясь на свои дубинки.
— Слушайте, братцы, дальше, какая оказия со мной приключилась,— продолжал, волнуясь, Елизар Дыбин.— Пригляделся я к этому человеку, у меня и ноги врозь — подсеклись. Батюшки, да ведь это Кузьма Андреич Азаров! Сукин ты сын! Дружка! Ну, тут я со всех ног — к нему. Он меня тоже не сразу признал. Еще бы! Сколько лет, сколько зим! Обнялись мы. Расцеловались. Усадил он меня рядом с собой в автомобиль — и айда, покатили. Едем. На первых порах — ни слов у нас, ни речей. Только глядим друг на друга да, как малые дети, смеемся... Потом закурили. Тары-бары. Слово за слово. И разговорились.
— А кто он такой?
— Что за Азаров? — послышались голоса из толпы.
— Да наш человек. Свойский. Ссылку здесь при старом режиме отбывал. Мы с ним вместе на пашне у дох-тура Кармацкого круглое лето чертомелили. А потом я — было дело — помог ему незаметно восвояси отсюда податься. Ну, да это долгая песня. Об этом я вам доложу как-нибудь на завалинке — на досуге... А в сей секунд я насчет кармановской брехни отвечу. К позорному столбу его гвоздями пришью. У меня факты все налицо,— сказал Елизар Дыбин, простирая к толпе зажатые в кулаки руки.— Совхоз у нас строится — это факт. Это, как пить дать, правда. Второй факт — никто ни ваш, ни наш хутор с места не стронет. Это тоже — вернее некуда. А совхоз — бедовое дело. Одних тракторов целый табун и разных там всяких машин — тьма! Целину будут поднимать всю насквозь — десятин, говорят, тысяч сорок на первый случай. И Кузьма Андреич Азаров всему этому делу — голова. Ну я, конечно, полюбопытствовал: а как же, дескать, с крестьянским наделом — мужиков не обидите? Он и руками на меня замахал: «Что ты, Елизар! Окрестись да выспись. Мы не помещики — мужиков с земли выживать! Целины нам и без ваших наделов больше чем хватит. Окроме помощи вы, ребята, от совхоза ничего не ждите!»
— Суму надеть помогут,— сказал Карманов, опасливо покосившись на Елизара Дыбина.
Но Дыбин, презрительно взглянув на него, продолжал:
— А ежели, говорит, вы на хуторе артель сколотите, мы тракторами коллективную пашню распашем вам на целине.
— Так и сказал?
— Не врешь? — спросили опять один за другим братья Ефим и Агафон Куликовы.
— Это я-то вру?! — повернулся к близнецам Елизар Дыбин.— Это я-то на резонного человека клепать стану?! Да я за него в огонь и в воду! Башку на дровосек положу, ежели в поклепе меня уличите. Я таков. Мне все едино. Совру, выйдет не по-моему, рубанете меня — и концы в воду!
— Стало быть, выселять нас не будут?
— Это точно? — спросили братья Куликовы.
— Это — факт,— твердо ответил Елизар Дыбин.
— И даже тракторами нам целину подымут? — не-
доверчиво спросил арлагульский однолошадник Проня Скориков.
— В точности, если в артель запишемся...
— И на работу в совхоз можно определиться?
— В момент.
— Поклянись! — выступая вперед, требовательно, почти грозно сказали братья Куликовы.— А то нахвастал, а припрет — отрекаться вздумаешь.
— Что?! — вполголоса спросил, смерив братьев с ног до головы строгим взглядом, Елизар Дыбин.— Это я-то нахвастаю?! Это я-то от своих слов отрекаться стану?! Тогда вот вам — нате! — сказал Елизар. И он, повернувшись к церковным дверям, пал на колени и, размашисто осенив себя крестным знамением, торжественно произнес: — Клянусь крестом, богом и матерью за партийного человека Кузьму Азарова!
— Ты про дровосек помяни! — вполголоса подсказали Куликовы.
— Я и так под любой топор ляжу, ежели какая фальшь выйдет,— ответил голосом, далеким от шутки, Елизар Дыбин.
— Ладно. Запомним.
— Сказано: рубанете — и концы в воду. Мне все едино.
Притихшая было толпа снова пришла в движение.
— Смотрите, вершный на хутор летит!
— Ух ты, карьером!
— Видать, нарочный. Со срочным пакетом.
А спустя несколько минут толпа мужиков и баб, высыпавшая из-за церковной ограды на площадь, шарахнулась в стороны, давая дорогу всаднику на взмыленной, звонко екавшей селезенкой лошадке мухорчатой масти.
Всадник, осадив конька-горбунка, привстал на стременах, настороженно огляделся вокруг и, задержав взгляд водянистых глаз на вытянувшемся в струнку милиционере Серафиме Левкине, сурово сказал:
— Это еще что тут, товарищ милиционер, за ярмарка?
— Не могу знать, товарищ Шмурыгин. Сам поспел к шапошному разбору. Завели тут без спросу обедню, и толку не дашь — что к чему. Может, прикажете в воздух выстрелить? — закончил рапорт милиционер, расстегивая новенькую желтую кобуру.
— По какому поводу сборище? Что это все значит? Багры, ведра, бочки, лопаты? Пожар, что ли, был?.. А это что там за балаганщик? — спросил Шмурыгин, заметив
стоявшего на паперти на коленях Елизара Дыбила. Ефим Куликов шепнул Елизару:
— Похоже, ты проиграл, земляк. Вставай.
— Послушаем, что гонец из райцентра скажет,— заметил Агафон Куликов.
— Я прошу объяснить: что все это значит? Кто ответит? Вот хотя бы вы, гражданин,— обратился Шмурыгин к приободрившемуся при его появлении Антипу Карма-нову.
— Позвольте? — подняв руку, как школьник, спросил тенорком Антип и в ответ на одобрительный кивок Шмурыгина заговорил с ухмылкой, с опасливыми огля-дочками на Елизара Дыбина: — Спор тут у нас зашел на миру — выселят нас с хутора или нет? А гражданин Ды-бин даже вот до богохульства дошел. Перед божьим храмом на паперти поклялся, что хутора нашего не тронут. Божился, что сам директор совхоза в этом его уверил.
— Ого! Полпред Азарова?! — близоруко приглядываясь к Елизару, спросил с ехидцей Шмурыгин.
Дыбин, не зная, что значит слово «полпред», поправил Шмурыгина:
— Никакой не полпред. У нас — старая дружба.
— Все понятно. Все ясно,— заговорил, ерзая в седле, Шмурыгин.— Вполне прозрачная картина. Хорош коммунист! — воскликнул он, имея в виду Азарова.— За спиной руководящих районных организаций с ходу своей агентурой, оказывается, обзаводится... Это что же, Азаров уполномочил тебя, гражданин, агитировать? Против мероприятий партии и Советской власти? Номер!.. Я, как уполномоченный районных директивных организаций, категорически заявляю, что номер этот не выйдет. А за подобную контрреволюционную агитацию мы будем беспощадно бить кулацких отголосков по рукам. Меня командировали к вам для проведения массовой работы среди населения, и разговор у меня будет короток. Мы кулацкого саботажа не потерпим. И если на то пошло, десять таких хуторов в двадцать четыре часа сметем!
По толпе прокатился глухой, злобно сдержанный ропот:
— Круто замахивается!
— Пуп сорвать может!
— Ты только здесь не грози, товарищ уполномоченный. Дело раннее: испугать нас спросонок можешь,— съязвил Проня Скориков.
— Извините. Я не пугаю. А разъясняю вам в массовом порядке. Надо очистить дорогу социалистическому наступлению тракторной конницы. А хутор ваш на дороге. Это надо понять... А потом, имейте в виду, граждане, что либеральничать, то есть волынить с вами, у нас нет ни времени, ни резону. Мы на алтарь социалистического строительства приносить из-за вас в жертву интересы советского хозяйства — зерновой фабрики — не намерены. Советую сегодня же получить ссуду — представители банка сюда прибудут — и безоговорочно отступить в сторону.
— Это в какую же сторону, сынок? — спросил самый древний на хуторе дед, церковный сторож Емельян Зыков.
— На высел, папаша. На высел. У тебя, к примеру, какое хозяйство?
— Сын у меня хозяевует. Изба собственная. Огород опять же. Баня,— с запинкой стал перечислять дед.
— Ну вот, отец, все это ваше единоличное, мелкобуржуазное, так сказать, барахло будет переброшено на другое место. Не бесплатно, конечно. За государственный счет. А пашни ваши и выпасы отойдут совхозу. Придут трактора и все сплошь распашут. Ясно? — спросил Шмурыгин, обращаясь к хуторянам.
Люди молчали.
Елизар Дыбин готов был провалиться сквозь паперть. Облизывая языком запекшиеся от жажды и зноя губы, он со щемящей болью в сердце думал: «Ах, Кузьма Ан-дреич, Кузьма Андреич! Что же это такое? Так ты мне за все добро отплатил? Пропал я теперь. На всем миру из-за тебя осрамился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71