А потом — мы никакие не братья, Фриман и я, мы не вмешиваемся в дела друг друга, и впредь всегда будем так поступать, и это наш принцип! И в конце концов, он ведь не то что
другие прочие, он ведь к тому же — стойкий и несгибаемый. Но не будем без конца обсуждать столь незначительную разницу в достатке! Слава богу, среди нас нет баснословно богатых людей, наш достаток распределяется более-менее равномерно; но возьми малого, у которого не один миллион в кармане, который одержим жаждой власти,— и ты увидишь, какие бесчинства он творит! Вот, к примеру, наш прядильный король — он уж точно миллионов не считает, а все про него говорят, что он, дескать, плохой гражданин своего отечества, да и вообще сквалыга, потому .что он не заботится об общем благе. Он был бы хорошим гражданином, если бы, разбогатев, по-прежнему никому не мешал, был сам себе голова и жил бы, как живут все люди. А теперь представь себе, что такой вот богач рвется к политической власти, да прибавь ему толику обходительности, склонность сорить деньгами, и умение подать товар лицом, и пусть он строит дворцы и общественные |дания — тогда увидишь, какой ущерб нанесет он обществу и как испортит характер своего народа. И настанет такое время, когда в нашей стране, как и в других, скопятся большие деньги, которые никто не зарабатывал споим трудом,— вот тогда и придет пора схватиться с дьяволом, тогда и выяснится, прочна ли ткань и надежна ли краска на полотнище нашего знамени! Короче говоря, я не вижу, почему один из моих сыновей должен зариться на чужое добро, в которое он не вложил ни Талера. По-моему, это форменное мошенничество!
- Это мошенничество существует испокон веку,— рассмеялась жена,— и состоит оно в том, что двое нравятся друг другу и хотят пожениться! И тут уж вы своими громкими и суровыми речами ничего не сделаете! И между прочим, во всей этой комедии ты один в дураках и останешься; ведь мастер Фриман, как человек разумный, не хочет, чтобы ваши дети стали ровней. Но у детей-то, поди, своя политика, и они от нее не отступятся. Вот помяни мое слово, так оно и выйдет! - Пусть их,— сказал мастер,— это их дело; мое же дело — не потакать им, и покуда Карл несовершенно-летний, я своего согласия не дам!
Сделав сие дипломатическое заявление и прихватив свежий номер «Республиканца», он ретировался в свою "обитель духа". А жене его не терпелось поскорее поговорить с сыном, чтобы все у него как следует выведать; Но только теперь она заметила, что его давно уж и след
простыл — наверное, все эти семейные дебаты показались ему глупыми и никчемными, да и вообще ему было как-то неловко обсуждать с родителями свои любовные дела.
И поэтому значительно раньше обыкновенного сел он вечером в лодку и поплыл туда, где так часто бывал по вечерам. Но сколько он ни пел свою песенку — один раз даже до конца допел,— на берегу так никто и не появился, и проторчав в лодке против плотничьих мастерских больше часа в напрасном ожидании, он поплыл назад смущенный и подавленный, решив, что дела его, пожалуй, и впрямь плохи. В следующие четыре-пять вечеров Термина тоже не появлялась, и тогда Карл перестал поджидать изменницу — а он считал ее изменницей, ибо хотя и помнил об ее условии встречаться не чаще чем раз в месяц, увидел в нем всего лишь подготовку к окончательному расставанию; он сердился на неверную и грустил о ней. Для него поэтому оказалось очень кстати, что подошло время рекрутских учений для фланкеров, и он с одним своим приятелем фланкером зачастил по вечерам на стрельбище, чтобы хоть как-то поупражняться и научиться метко стрелять — это требовалось для подачи рапорта о зачислении в рекруты.
Отец довольно скептически смотрел на эту его деятельность, и однажды он как бы невзначай сам зашел на стрельбище, чтобы вовремя отговорить сына от глупой затеи, коли тот, как полагал Хедигер, ничего в этом деле не смыслит.
Однако пришел он туда как раз не вовремя: Карл, который успел до его прихода сделать с полдюжины неточных выстрелов, пошел вдруг стрелять без промаха.
— Ты мне голову не мороЧь,— удивленно сказал Хедигер,— будто ты никогда не стрелял! Уж немало денежек втихаря на это выложил, ясно как божий день!
— Потихоньку — верно, я уже стрелял, но только бесплатно. И знаете где, батюшка?
— Могу себе представить!
— Еще мальчишкой я часто наблюдал за стрельбой, подмечал, что при этом говорится,— и вот с тех пор мне страстно хотелось пострелять, я только и мечтал об этом, и частенько, уже лежа в кровати, держал в руках воображаемую винтовку и посылал в цель сотни метких выстрелов.
— Вот это лихо! Эдак можно целые роты в полной боевой готовности укладывать в постель и проводить такие мысленные учения — сколько пороху да башмаков сберечь можно!
— А это не так смешно, как кажется,— заметил опытный стрелок, который обучал Карла,— известное дело, из двух стрелков с одинаково острым зрением и твердой рукой мастером становится тот, кто умеет думать. А еще требуется врожденное умение вовремя спускать курок. В общем, здесь, как и во всяком ремесле, есть свои тайны.
Чем чаще и точнее Карл попадал в цель, тем больше недоумевал старый Хедигер; мир в его глазах перевернулся; ибо всего, что умел он сам, он достиг усердием и упорным трудом. Даже собственные принципы, которые иные люди умудряются приобретать легко и просто чуть ли не дюжинами, как сельдей в лавке, он выработал в результате длительных штудий в своей каморке. И все же ОН не решился возражать и отправился восвояси, гордись в душе тем, что среди его сыновей вырос такой вот защитник отечества,— и пока он шел к дому, у него созрело твердое решение справить ему мундир, да хорошего сукна, и чтоб сидел ловко. «Само собой, за мундир он потом заплатит»,— сказал себе Хедигер, хотя заранее было известно, что он никогда не потребует от сыновей возмещения издержек, да и они, в свою очередь, никогда не испытывали страстного желания вернуть ему деньги. Родителям это на пользу; это позволяет им дожить до того прекрасного возраста, когда уже их детей весело обирают внуки, так оно и идет от отца к сыну, и все они продолжают здравствовать, и у всех хороший аппетит.
И вот Карла наконец отправили в казармы; через несколько недель он окреп и превратился в ловкого красавчика-солдата, который хоть и был влюблен и не имел никаких вестей о своей подруге, весь день исправно и бодро нес свою службу, а по ночам болтовня и Шутки товарищей по казарме мешали ему спокойно предаваться грустным размышлениям. Их было человек десять — все из разных мест,— и бывало, когда потушат свет, они до самой полуночи сыпали доморощенными шуточками и затевали возню. Из городских тут были только Карл да еще один парень, о котором младший Хедигер знал лишь понаслышке. Он был несколькими годами старше и успел уже послужить фюзилером. Собственно говоря, когда-то он выучился на переплет-
чика, но давно уже не занимался этим ремеслом, а жил тем, что за бессовестно высокую плату сдавал в аренду старые дома, которые наловчился покупать безо всякого капитала. Иногда он перепродавал дом за сумасшедшую цену какому-нибудь простофиле, а если покупатель просрочивал платежи, то он клал себе в карман и отступное, и уже выплаченные деньги, снова записывал дом на себя, а цены за жилье снова повышал. А еще он приноровился с помощью несложных перестроек выделять в квартирах лишнюю комнатенку или кладовку, и опять же получал барыши. Причем в перестройках этих не было ни удобства, ни целесообразности, а одна только глупость и бестолковщина. К тому же он знал наперечет всех халтурщиков среди мастерового люда, которые делали все кое-как, зато и брали дешево,— они-то на него и работали. Если же ему больше ничего путного в голову не приходило, он просто заново белил стены, и опять-таки повышал плату. Вот таким путем этот пройдоха получал приличный годовой доход, не затратив ни часа собственного труда. Свои делишки он проворачивал быстро, но всегда интересовался и чужими домами, строил из себя этакого знатока, любил во все вмешиваться да советы давать, хотя на самом-то деле был дурак дураком. Но слыл он, однако, за умного , и состоятельного молодого человека, который уже кое-чего добился и который своего не упустит. Так что он считал ниже своего достоинства служить в пехоте и хотел стать офицером. Но поскольку он был страш-ным лентяем и неучем, в офицеры его не взяли — и вот теперь благодаря своей настырности он сумел попасть во фланкеры.
Здесь он также решил завоевать себе уважение, но, как всегда, не каким-либо умением, а кошельком. Он что ни день зазывал своих товарищей и младших офицеров на пирушки и надеялся этой неуклюжей щедростью добиться льгот и послаблений. Но Он добился только то-го, что все над ним потешались, хотя своего рода послабление он получил: его просто-напросто оставили в покое — лишь бы не мешал никому. Только один-единственный рекрут водился с ним: он прислуживал ему, чистил оружие и прочее снаряжение и никогда о нем дурно не отзывался,— это был богатый крестьянский сынок, этакий молодой скряга, который страсть как любил выпить да закусить на дармовщинку. Он свято верил, что откроет себе дорогу в рай, если все свои де-япя
нсжки до последнего талера привезет обратно домой, и все же сможет сказать, что, мол, весело провел время на службе и кутил как заправский фланкер. При этом он всегда бывал весел и беззаботен, развлекал своего покровителя, которому куда как далеко было до своего друга, когда тот, хлебнув винца, неподражаемо пел слабеньким фальцетом модные деревенские песенки; ведь это был на редкость веселый скряга. Вот так они и жили душа в душу — Рукштуль, молодой цивилизованный грабитель, и Шперри, молодой деревенский скряга. У одного всегда было вдоволь и мяса, и вина, и делал он, что хотел; другой же ходил за ним чуть ли не по пятам, пел ему, и сапоги чистил, и не гнушался даже мелкими подачками, которые ему порой перепадали. Остальные же только насмехались над ними и решили между собой Рукштуля ни в одну компанию не принимать. Это не относилось, однако, к его оруженосцу, потому что тот был, как ни странно, отличным стрелком, п в армии с распростертыми объятиями принимают всякого, кто знает толк в деле, будь то почтенный горожанин или деревенский вертопрах.
Карл всегда был заводилой, когда начинали потешаться над этой парочкой; но однажды ночью у него вмиг пропала всякая охота шутить, когда в наступившей тишине разомлевший от вина Рукштуль начал хвастать перед своим приятелем, какая он важная персона и какую богатую жену вскорости собирается отхватить — дочку плотника Фримана, и она, мол, судя по всему, никуда от него не денется.
Тут Карл потерял всякий покой, и на следующий же день, улучив свободную минуту, поспешил к своим родителям, чтобы как следует разведать, в чем там дело. Но так как у него не хватало духу самому завести об этом разговор, то о Термине он бы ничего так и не узнал, если бы под конец, когда он уже собирался уходить, мать не передала от нее привет.
- Где же вы ее видели? — спросил он, стараясь казаться равнодушным.
- Господи, да она теперь что ни день со служанкой па базар ходит, учится покупки делать. Я же не могу не
дать ей доброго совета, когда мы там встречаемся,— и уж. мы тогда с ней весь базар обойдем, и все смеемся — она ведь всегда такая веселая.
- Ах вот оно что? — сказал отец.— Вот где ты так долго пропадаешь? Все сводничаешь? Прилично ли ма-
тери заниматься подобными делами, да еще разгуливать по городу с особами, которые под запретом для нашего сына? А ты еще и приветы передаешь!
— Какие такие запретные особы? Разве я не знаю эту славную девочку с малых лет — я же на руках ее носила,— а теперь и разговаривать с ней не смей! А ей уж нельзя и привет передать нашему семейству? И раз-ве не материнские это заботы? С каких это пор матерям не дозволено сватать своих детей? А по-моему, матери в таких вещах виднее! Да, впрочем, мы с Герминой об этом вообще не говорим; мы, женщины, не так уж много думаем о вас, избалованных мужчинах, и если бы мне пришлось действительно давать Термине совет в этом деле, она бы вообще никого не выбрала!
Но Карл уже не слушал ее; ноги сами несли его прочь; ведь ему передали привет, а ни о каких тревож-ных переменах и слова не было сказано. Только вот с чего бы это Термине быть такой веселой — ведь она, обыкновенно, не так уж много смеялась, думал Карл. Но, наконец, он и это истолковал в благоприятную сторону: она была весела-де только оттого, что повстреча лась с его матушкой. И тогда он решил не поднимать никакого шуму, положиться на девушку — и пусть все идет своим чередом.
Несколько дней спустя Термина, захватив с собой вязанье, пришла в гости к госпоже Хедигер; они ожил ленно болтали и так смеялись, что насторожили ста рого Хедигера, который у себя в мастерской кроил па радный черный сюртук и недоумевал, что за кумушка такая пожаловала к его жене. Но он не очень-то обращал на все это внимание, пока явственно не услышал стук дверцы шкафа и звон посуды — жена, похоже, доставала голубой кофейный сервиз. Надо сказать, что оружейни ца была большая мастерица кофе варить, и в этот раз она уж особенно постаралась. Сварив кофе, она взяла полную пригоршню шалфейных листьев, окунула их в сдобное тесто и бросила в кипящее масло — получи лись так называемые «мышки»: черешки листьев напо-минали мышиные хвостики. Они вышли такими пыш ненькими да румяными и горкой высились на блюде, а их аромат, смешиваясь с запахом настоящего свежего кофе, проник наверх, к мастеру. Когда же он наконец услышал, как жена колет сахар, его охватило такое нетерпение, что он едва дождался, когда позовут к столу. Ибо он ни за что бы не спустился сам, без зова — ведь
он был стойкий и непоколебимый. И вот, войдя в комнату, он увидел, что его жена и запретная особа в нарядном платье сидят прямо как две подружки, а на столе кофейник, да не какой-нибудь, а от сервиза с голубыми цветочками, да кроме «мышек» еще и масло, и мед в такой же голубой вазочке, правда это был не настоящий мед, а просто вишневый джем, сваренный на меду, и цветом своим он напоминал темные глаза Термины. К' тому же была суббота, то есть день, когда все почтенные хозяйки моют, чистят, метут, скребут, а не пекут всякие лакомства.
Хедигер весьма неодобрительно оглядел компанию и поздоровался, сохраняя строгий вид. Но Термина была так мила и так бойко вела разговор, что он сидел тише воды, ниже травы и сам не заметил, как слазил в погреб за «стаканчиком вина», да не простого вина, а из заветного маленького бочонка. Термина, в свою очередь, видя благосклонность Хедигера, тоже в долгу не осталась и принялась настаивать на том, чтобы для Карла тоже оставили полную тарелку «мышек» — ведь в казарме не очень-то разлакомишься. Она взяла свою тарелку и принялась ловкими пальчиками вытягивать с блюда за хвостики самых аппетитных мышек, и так увлеклась, что даже госпожа Хедигер не выдержала и закричала, что, мол, уже довольно. А Термина поставила тарелку перед собой, время от времени поглядывала на нее, не скрывая удовольствия, а порой брала с этой тарелки кусочек и ела, говоря, что теперь она как бы у Карла и гостях и потом добросовестно восполняла потерю "мышкой" с общего блюда.
В конце концов добряк Хедигер не выдержал; по-размыслив, он махнул рукой на срочную работу, натянул сюртук и помчался разыскивать отца юной пре-
ступницы.
- Нам надо быть начеку! — сказал он плотнику.— Твоя дочка с моей старухой преспокойненько устроились сейчас у меня, как две голубки, и мне это весьма подозрительно, ты ведь знаешь, у этих женщин просто
бес внутри сидит.
Что же ты не прогнал мою дуреху? — сердито спросил Фриман.
Я? Не прогнал? Нет уж, не желаю я связываться с этой стрекозой! Поди сам посмотри!
Ну ладно, сейчас же иду с тобой, и уж я-то задам этой девчонке!
Но когда они пришли, то вместо барышни обнаружили фланкера, который сидел, расстегнув свой зеленый мундир, и уплетал за обе щеки пышные «мышки», запивая их остатками вина, и все это казалось ему необычайно вкусным, особенно после того как матушка мимоходом сообщила ему, что Термина сегодня вечером снова поедет кататься на лодке, потому что луна так чудно светит и потому что прошел уже месяц с тех пор, как она садилась в лодку последний раз.
Карл спустил свою лодку на воду гораздо раньше обычного — ведь он должен был вернуться в казармы по сигналу вечерней зори, который так дивно играют цюрихские трубачи чудесными летними ночами. Еще не совсем стемнело, когда он добрался до плотничьих мастерских; но — о ужас! — лодочки господина Фримана не было у причала, она лежала перевернутая на козлах шагах в десяти от берега.
Что за шутки — уж не старик ли решил посмеяться над ним, подумал Карл с досадой и хотел было уже плыть обратно, но тут из-за лесистой вершины Цюрихской горы вышла большая золотистая луна, и тотчас же из-за раскидистой ивы, увешанной желтыми сережками, появилась Термина.
1 2 3 4 5 6 7 8
другие прочие, он ведь к тому же — стойкий и несгибаемый. Но не будем без конца обсуждать столь незначительную разницу в достатке! Слава богу, среди нас нет баснословно богатых людей, наш достаток распределяется более-менее равномерно; но возьми малого, у которого не один миллион в кармане, который одержим жаждой власти,— и ты увидишь, какие бесчинства он творит! Вот, к примеру, наш прядильный король — он уж точно миллионов не считает, а все про него говорят, что он, дескать, плохой гражданин своего отечества, да и вообще сквалыга, потому .что он не заботится об общем благе. Он был бы хорошим гражданином, если бы, разбогатев, по-прежнему никому не мешал, был сам себе голова и жил бы, как живут все люди. А теперь представь себе, что такой вот богач рвется к политической власти, да прибавь ему толику обходительности, склонность сорить деньгами, и умение подать товар лицом, и пусть он строит дворцы и общественные |дания — тогда увидишь, какой ущерб нанесет он обществу и как испортит характер своего народа. И настанет такое время, когда в нашей стране, как и в других, скопятся большие деньги, которые никто не зарабатывал споим трудом,— вот тогда и придет пора схватиться с дьяволом, тогда и выяснится, прочна ли ткань и надежна ли краска на полотнище нашего знамени! Короче говоря, я не вижу, почему один из моих сыновей должен зариться на чужое добро, в которое он не вложил ни Талера. По-моему, это форменное мошенничество!
- Это мошенничество существует испокон веку,— рассмеялась жена,— и состоит оно в том, что двое нравятся друг другу и хотят пожениться! И тут уж вы своими громкими и суровыми речами ничего не сделаете! И между прочим, во всей этой комедии ты один в дураках и останешься; ведь мастер Фриман, как человек разумный, не хочет, чтобы ваши дети стали ровней. Но у детей-то, поди, своя политика, и они от нее не отступятся. Вот помяни мое слово, так оно и выйдет! - Пусть их,— сказал мастер,— это их дело; мое же дело — не потакать им, и покуда Карл несовершенно-летний, я своего согласия не дам!
Сделав сие дипломатическое заявление и прихватив свежий номер «Республиканца», он ретировался в свою "обитель духа". А жене его не терпелось поскорее поговорить с сыном, чтобы все у него как следует выведать; Но только теперь она заметила, что его давно уж и след
простыл — наверное, все эти семейные дебаты показались ему глупыми и никчемными, да и вообще ему было как-то неловко обсуждать с родителями свои любовные дела.
И поэтому значительно раньше обыкновенного сел он вечером в лодку и поплыл туда, где так часто бывал по вечерам. Но сколько он ни пел свою песенку — один раз даже до конца допел,— на берегу так никто и не появился, и проторчав в лодке против плотничьих мастерских больше часа в напрасном ожидании, он поплыл назад смущенный и подавленный, решив, что дела его, пожалуй, и впрямь плохи. В следующие четыре-пять вечеров Термина тоже не появлялась, и тогда Карл перестал поджидать изменницу — а он считал ее изменницей, ибо хотя и помнил об ее условии встречаться не чаще чем раз в месяц, увидел в нем всего лишь подготовку к окончательному расставанию; он сердился на неверную и грустил о ней. Для него поэтому оказалось очень кстати, что подошло время рекрутских учений для фланкеров, и он с одним своим приятелем фланкером зачастил по вечерам на стрельбище, чтобы хоть как-то поупражняться и научиться метко стрелять — это требовалось для подачи рапорта о зачислении в рекруты.
Отец довольно скептически смотрел на эту его деятельность, и однажды он как бы невзначай сам зашел на стрельбище, чтобы вовремя отговорить сына от глупой затеи, коли тот, как полагал Хедигер, ничего в этом деле не смыслит.
Однако пришел он туда как раз не вовремя: Карл, который успел до его прихода сделать с полдюжины неточных выстрелов, пошел вдруг стрелять без промаха.
— Ты мне голову не мороЧь,— удивленно сказал Хедигер,— будто ты никогда не стрелял! Уж немало денежек втихаря на это выложил, ясно как божий день!
— Потихоньку — верно, я уже стрелял, но только бесплатно. И знаете где, батюшка?
— Могу себе представить!
— Еще мальчишкой я часто наблюдал за стрельбой, подмечал, что при этом говорится,— и вот с тех пор мне страстно хотелось пострелять, я только и мечтал об этом, и частенько, уже лежа в кровати, держал в руках воображаемую винтовку и посылал в цель сотни метких выстрелов.
— Вот это лихо! Эдак можно целые роты в полной боевой готовности укладывать в постель и проводить такие мысленные учения — сколько пороху да башмаков сберечь можно!
— А это не так смешно, как кажется,— заметил опытный стрелок, который обучал Карла,— известное дело, из двух стрелков с одинаково острым зрением и твердой рукой мастером становится тот, кто умеет думать. А еще требуется врожденное умение вовремя спускать курок. В общем, здесь, как и во всяком ремесле, есть свои тайны.
Чем чаще и точнее Карл попадал в цель, тем больше недоумевал старый Хедигер; мир в его глазах перевернулся; ибо всего, что умел он сам, он достиг усердием и упорным трудом. Даже собственные принципы, которые иные люди умудряются приобретать легко и просто чуть ли не дюжинами, как сельдей в лавке, он выработал в результате длительных штудий в своей каморке. И все же ОН не решился возражать и отправился восвояси, гордись в душе тем, что среди его сыновей вырос такой вот защитник отечества,— и пока он шел к дому, у него созрело твердое решение справить ему мундир, да хорошего сукна, и чтоб сидел ловко. «Само собой, за мундир он потом заплатит»,— сказал себе Хедигер, хотя заранее было известно, что он никогда не потребует от сыновей возмещения издержек, да и они, в свою очередь, никогда не испытывали страстного желания вернуть ему деньги. Родителям это на пользу; это позволяет им дожить до того прекрасного возраста, когда уже их детей весело обирают внуки, так оно и идет от отца к сыну, и все они продолжают здравствовать, и у всех хороший аппетит.
И вот Карла наконец отправили в казармы; через несколько недель он окреп и превратился в ловкого красавчика-солдата, который хоть и был влюблен и не имел никаких вестей о своей подруге, весь день исправно и бодро нес свою службу, а по ночам болтовня и Шутки товарищей по казарме мешали ему спокойно предаваться грустным размышлениям. Их было человек десять — все из разных мест,— и бывало, когда потушат свет, они до самой полуночи сыпали доморощенными шуточками и затевали возню. Из городских тут были только Карл да еще один парень, о котором младший Хедигер знал лишь понаслышке. Он был несколькими годами старше и успел уже послужить фюзилером. Собственно говоря, когда-то он выучился на переплет-
чика, но давно уже не занимался этим ремеслом, а жил тем, что за бессовестно высокую плату сдавал в аренду старые дома, которые наловчился покупать безо всякого капитала. Иногда он перепродавал дом за сумасшедшую цену какому-нибудь простофиле, а если покупатель просрочивал платежи, то он клал себе в карман и отступное, и уже выплаченные деньги, снова записывал дом на себя, а цены за жилье снова повышал. А еще он приноровился с помощью несложных перестроек выделять в квартирах лишнюю комнатенку или кладовку, и опять же получал барыши. Причем в перестройках этих не было ни удобства, ни целесообразности, а одна только глупость и бестолковщина. К тому же он знал наперечет всех халтурщиков среди мастерового люда, которые делали все кое-как, зато и брали дешево,— они-то на него и работали. Если же ему больше ничего путного в голову не приходило, он просто заново белил стены, и опять-таки повышал плату. Вот таким путем этот пройдоха получал приличный годовой доход, не затратив ни часа собственного труда. Свои делишки он проворачивал быстро, но всегда интересовался и чужими домами, строил из себя этакого знатока, любил во все вмешиваться да советы давать, хотя на самом-то деле был дурак дураком. Но слыл он, однако, за умного , и состоятельного молодого человека, который уже кое-чего добился и который своего не упустит. Так что он считал ниже своего достоинства служить в пехоте и хотел стать офицером. Но поскольку он был страш-ным лентяем и неучем, в офицеры его не взяли — и вот теперь благодаря своей настырности он сумел попасть во фланкеры.
Здесь он также решил завоевать себе уважение, но, как всегда, не каким-либо умением, а кошельком. Он что ни день зазывал своих товарищей и младших офицеров на пирушки и надеялся этой неуклюжей щедростью добиться льгот и послаблений. Но Он добился только то-го, что все над ним потешались, хотя своего рода послабление он получил: его просто-напросто оставили в покое — лишь бы не мешал никому. Только один-единственный рекрут водился с ним: он прислуживал ему, чистил оружие и прочее снаряжение и никогда о нем дурно не отзывался,— это был богатый крестьянский сынок, этакий молодой скряга, который страсть как любил выпить да закусить на дармовщинку. Он свято верил, что откроет себе дорогу в рай, если все свои де-япя
нсжки до последнего талера привезет обратно домой, и все же сможет сказать, что, мол, весело провел время на службе и кутил как заправский фланкер. При этом он всегда бывал весел и беззаботен, развлекал своего покровителя, которому куда как далеко было до своего друга, когда тот, хлебнув винца, неподражаемо пел слабеньким фальцетом модные деревенские песенки; ведь это был на редкость веселый скряга. Вот так они и жили душа в душу — Рукштуль, молодой цивилизованный грабитель, и Шперри, молодой деревенский скряга. У одного всегда было вдоволь и мяса, и вина, и делал он, что хотел; другой же ходил за ним чуть ли не по пятам, пел ему, и сапоги чистил, и не гнушался даже мелкими подачками, которые ему порой перепадали. Остальные же только насмехались над ними и решили между собой Рукштуля ни в одну компанию не принимать. Это не относилось, однако, к его оруженосцу, потому что тот был, как ни странно, отличным стрелком, п в армии с распростертыми объятиями принимают всякого, кто знает толк в деле, будь то почтенный горожанин или деревенский вертопрах.
Карл всегда был заводилой, когда начинали потешаться над этой парочкой; но однажды ночью у него вмиг пропала всякая охота шутить, когда в наступившей тишине разомлевший от вина Рукштуль начал хвастать перед своим приятелем, какая он важная персона и какую богатую жену вскорости собирается отхватить — дочку плотника Фримана, и она, мол, судя по всему, никуда от него не денется.
Тут Карл потерял всякий покой, и на следующий же день, улучив свободную минуту, поспешил к своим родителям, чтобы как следует разведать, в чем там дело. Но так как у него не хватало духу самому завести об этом разговор, то о Термине он бы ничего так и не узнал, если бы под конец, когда он уже собирался уходить, мать не передала от нее привет.
- Где же вы ее видели? — спросил он, стараясь казаться равнодушным.
- Господи, да она теперь что ни день со служанкой па базар ходит, учится покупки делать. Я же не могу не
дать ей доброго совета, когда мы там встречаемся,— и уж. мы тогда с ней весь базар обойдем, и все смеемся — она ведь всегда такая веселая.
- Ах вот оно что? — сказал отец.— Вот где ты так долго пропадаешь? Все сводничаешь? Прилично ли ма-
тери заниматься подобными делами, да еще разгуливать по городу с особами, которые под запретом для нашего сына? А ты еще и приветы передаешь!
— Какие такие запретные особы? Разве я не знаю эту славную девочку с малых лет — я же на руках ее носила,— а теперь и разговаривать с ней не смей! А ей уж нельзя и привет передать нашему семейству? И раз-ве не материнские это заботы? С каких это пор матерям не дозволено сватать своих детей? А по-моему, матери в таких вещах виднее! Да, впрочем, мы с Герминой об этом вообще не говорим; мы, женщины, не так уж много думаем о вас, избалованных мужчинах, и если бы мне пришлось действительно давать Термине совет в этом деле, она бы вообще никого не выбрала!
Но Карл уже не слушал ее; ноги сами несли его прочь; ведь ему передали привет, а ни о каких тревож-ных переменах и слова не было сказано. Только вот с чего бы это Термине быть такой веселой — ведь она, обыкновенно, не так уж много смеялась, думал Карл. Но, наконец, он и это истолковал в благоприятную сторону: она была весела-де только оттого, что повстреча лась с его матушкой. И тогда он решил не поднимать никакого шуму, положиться на девушку — и пусть все идет своим чередом.
Несколько дней спустя Термина, захватив с собой вязанье, пришла в гости к госпоже Хедигер; они ожил ленно болтали и так смеялись, что насторожили ста рого Хедигера, который у себя в мастерской кроил па радный черный сюртук и недоумевал, что за кумушка такая пожаловала к его жене. Но он не очень-то обращал на все это внимание, пока явственно не услышал стук дверцы шкафа и звон посуды — жена, похоже, доставала голубой кофейный сервиз. Надо сказать, что оружейни ца была большая мастерица кофе варить, и в этот раз она уж особенно постаралась. Сварив кофе, она взяла полную пригоршню шалфейных листьев, окунула их в сдобное тесто и бросила в кипящее масло — получи лись так называемые «мышки»: черешки листьев напо-минали мышиные хвостики. Они вышли такими пыш ненькими да румяными и горкой высились на блюде, а их аромат, смешиваясь с запахом настоящего свежего кофе, проник наверх, к мастеру. Когда же он наконец услышал, как жена колет сахар, его охватило такое нетерпение, что он едва дождался, когда позовут к столу. Ибо он ни за что бы не спустился сам, без зова — ведь
он был стойкий и непоколебимый. И вот, войдя в комнату, он увидел, что его жена и запретная особа в нарядном платье сидят прямо как две подружки, а на столе кофейник, да не какой-нибудь, а от сервиза с голубыми цветочками, да кроме «мышек» еще и масло, и мед в такой же голубой вазочке, правда это был не настоящий мед, а просто вишневый джем, сваренный на меду, и цветом своим он напоминал темные глаза Термины. К' тому же была суббота, то есть день, когда все почтенные хозяйки моют, чистят, метут, скребут, а не пекут всякие лакомства.
Хедигер весьма неодобрительно оглядел компанию и поздоровался, сохраняя строгий вид. Но Термина была так мила и так бойко вела разговор, что он сидел тише воды, ниже травы и сам не заметил, как слазил в погреб за «стаканчиком вина», да не простого вина, а из заветного маленького бочонка. Термина, в свою очередь, видя благосклонность Хедигера, тоже в долгу не осталась и принялась настаивать на том, чтобы для Карла тоже оставили полную тарелку «мышек» — ведь в казарме не очень-то разлакомишься. Она взяла свою тарелку и принялась ловкими пальчиками вытягивать с блюда за хвостики самых аппетитных мышек, и так увлеклась, что даже госпожа Хедигер не выдержала и закричала, что, мол, уже довольно. А Термина поставила тарелку перед собой, время от времени поглядывала на нее, не скрывая удовольствия, а порой брала с этой тарелки кусочек и ела, говоря, что теперь она как бы у Карла и гостях и потом добросовестно восполняла потерю "мышкой" с общего блюда.
В конце концов добряк Хедигер не выдержал; по-размыслив, он махнул рукой на срочную работу, натянул сюртук и помчался разыскивать отца юной пре-
ступницы.
- Нам надо быть начеку! — сказал он плотнику.— Твоя дочка с моей старухой преспокойненько устроились сейчас у меня, как две голубки, и мне это весьма подозрительно, ты ведь знаешь, у этих женщин просто
бес внутри сидит.
Что же ты не прогнал мою дуреху? — сердито спросил Фриман.
Я? Не прогнал? Нет уж, не желаю я связываться с этой стрекозой! Поди сам посмотри!
Ну ладно, сейчас же иду с тобой, и уж я-то задам этой девчонке!
Но когда они пришли, то вместо барышни обнаружили фланкера, который сидел, расстегнув свой зеленый мундир, и уплетал за обе щеки пышные «мышки», запивая их остатками вина, и все это казалось ему необычайно вкусным, особенно после того как матушка мимоходом сообщила ему, что Термина сегодня вечером снова поедет кататься на лодке, потому что луна так чудно светит и потому что прошел уже месяц с тех пор, как она садилась в лодку последний раз.
Карл спустил свою лодку на воду гораздо раньше обычного — ведь он должен был вернуться в казармы по сигналу вечерней зори, который так дивно играют цюрихские трубачи чудесными летними ночами. Еще не совсем стемнело, когда он добрался до плотничьих мастерских; но — о ужас! — лодочки господина Фримана не было у причала, она лежала перевернутая на козлах шагах в десяти от берега.
Что за шутки — уж не старик ли решил посмеяться над ним, подумал Карл с досадой и хотел было уже плыть обратно, но тут из-за лесистой вершины Цюрихской горы вышла большая золотистая луна, и тотчас же из-за раскидистой ивы, увешанной желтыми сережками, появилась Термина.
1 2 3 4 5 6 7 8