Он был непоколебимо уверен в себе, уверен в своей необходимости для истории. Собственно иначе: истории для него. Он не отличал себя и истории. Историю, все, что происходило, он рассматривал как пьедестал для себя, как ступеньки, которыми он должен был взойти на высший уровень доступной для человека признание и успеху. Он вынашивал в себе уверенность, что история вне его не существует. Для него все заранее было ясно, решено, рассчитаны и предусмотрено: движение и пути истории, законы истории, логические тезисы, формирующих эти законы. Никакая дискуссия не была для него исключена. Он не знал колебаний. Он заранее обвинял каждого, кто осмелился бы выступить против любой из выдвинутых им тезисов. Обвинял и тем самым уничтожал. Он был уверен, что он есть тот, кто воплощает в себе железную логику революции. Выше всего он ставил себе.
Он выпрямился. Он стоял худощавый и узкий, тонкий, отточенный, как лезвие ножа гильотины.
Он начал с упоминания о лозунге индустриализации и о прыжок через пропасть, что его делала страна. Он повторял общие вещи. Он произносил тезисы, определенные сверху, но вкладывал в них свой, личный смысл, свой собственный, только ему присущий, индивидуализированный оттенок.
- Лозунг индустриализации, - говорил он, - лозунг ликвидации НЭПа партия бросила в страну, в массы как лозунг прыжка через пропасть, прыжка в заполнении, в предусмотренную гибель, в отрицание, грандиозность которого должна обернуться в спасение или катастрофу, границы и размеры которой трудно представить себе заранее. В любом случае они измерены цифрами, положенными в основу пьятилиткы.
Он вытащил белый платок и вытер бережно свои тонкие и темные пальцы. Он продолжал:
- Берега кручи, что ее надо перепрыгнуть, теряются в глухих сумерках дня, который еще не пришел. Но уже заранее вычислений гекатомба жертв, миллионов массы, не выдержат нечеловеческой избыточности этого вынужденного прыжка из царства необходимости в царство свободы.
Он сделал паузу. Он не торопился. У него была уверенность опытного оратора, что не сомневается в виду аудитории. Я не могу возразить: из него был хороший оратор.
- Все должно быть обобществленное, все должно быть подчинено стальной власти партии: человек, его личная удача, ее мораль, ее взгляды, ее взаимоотношения к людям, быт, жилье. Ничто не может остаться в частной изолированности: идеология, труд, лицо. Все подлежит унификации и централизации: мышление председателя сельсовета и президента Академии Наук. Участок поля и строительство паровозов, высшая математика и производство рукомойников ... Труд похоронных бюр должна производиться так же на принципах марксизма-ленинизма, как и лечение Пистряк должно быть трактовано в свете марксистско-ленинськои науки.
Был он член партии? Я не знал этого верно! Почему я сомневался в этом! Скорее, что он не был, но он имел широкие связи в некоторых партийных кругах и пользовался безотказной поддержкой с их стороны.
Он перевел дыхание, чтобы продолжить.
- Это надо делать еще сегодня, ибо завтра может быть поздно, главное: не остановиться на полпути. Чем глубже разрыв между двумя мирами, между прошлым и будущим, то лучше Председатель на краю бездны. Напрягая мышцы, закрыв глаза, ты прыгнешь через пропасть, потому что ты еще надеешься ухватиться за край противоположного берега. Впечатление полета, где все, и тело и сознание, теряют свой вес, овладевает тобой. Чувства окончательности может быть в разные оттенки, но своему существу оно всегда тождественно.
Зачем он говорил все это? Снобизма, из желания эпатировать, по убеждению? Говорил, и не мог не говорить? В комнате было жарко и душно в этот Солнечный великий вечер. Но казалось: горизонт потемнело, низкое небо нависший над пустыней, дул резкий ветер и нес сухой ледяной снег. Начиналась вьюга.
Преисполненный заранее удар, он говорил:
- Некоторые из нас лелеет надежды, что ему удастся не прыгать, задержаться на этом берегу, спрятаться от катаклизма, переждать бурю. Думает, что все касается всех остальных, но только не его. Напрасные иллюзии. Бесполезные надежды. Нелепы и безосновательны мечты Его имя тоже внесены в книгу судьбы. Только записано оно на другой странице, которую переверните не сегодня, а завтра.
Он говорит громко и резко, чрезвычайно спокойно и до последней степени самонадеянно. Это холодный тон человека, который чувствует себя выше любого другого. Никакого упрека, на который он предпочел бы взвесить, никакого опровержения, с которым бы он мог считаться.
Он ничего не защищал, он обвинял. Он не говорил, ему, казалось, для него не существовало сомнений. Он произносил текст приговора, который никогда и никем не будет обжалован. На черной доске мелом он писал математические формулы, абсолютные в своей завершенной точности. Таков был он весь: худощавый, подтянуты, сухой, намеренно холодный и четкий. Безупречный пробор прямой полосой разорвал черное, словно лощеной волос. На нем одет был синий пиджак, сшитый из того дешевого синего товара, идущего на рабочих, но крайне в дорогого столичного портного.
- Городской дом, сложенный из суммы частных жителей, частная усадьба с отдельным садиком и своим огородом, предназначенная для быта отдельной семьи, становятся пережитком. Жилье должно стать общественным, как и все остальное. Здесь на склонах Днепра мы построим грандиозный домовой комбинат, жилищной коммуны, противоположную частным жилищем прошлой капиталистической эпохи.
Откуда у него эта уверенность?.. Работы, совещания начнутся только завтра. Облисполком вынесет свое решение на основании постановлений Совещания, а он говорит обо всем так, будто все уже предрешено! Заливает?..
- никаких отдельных квартир, - говорит он четким докторальным тоном, словно докладывает на Малой рады Совнаркома, - не будет в будущем комбинате. Смелой квартирой надо покончить. Отдельная комната пор лежала в структурной основе городского дома капиталистической эпохи. Мы делаем не комнату, а притвор конструктивным фактором современной постройки. Колоссальные зале-рестораны, огромные общие спальни, призванные заменить глухие уголки. Замкнутые клетки родственных логов, предназначенных для еды и сна.
Он гордился своей способности мыслить титанически. Он выработал в себе привычку шагать магистралями жизни. Он верил, что будущее ждет его. Он верил, что имеет тонкий слух и слышит шаги будущего. Ведь в шагах будущего он узнавал отзвуки собственных своих шагов: знакомый и любимый звучный стук каблуков, короткие уверены, не резкие, но и не мягкая быстрые шаги своей ходы.
Я возвращаю голову, чтобы посмотреть, какое впечатление производит этот Станислав Бирский и его речи на обоих наших дедов, почетных местных деятелей, живших в креслах на переднем план вблизи меня. Оба они бритые с усами, Даниил Иванович - худощавый старичок, в золотых очках в черном сюртуке, белой пожелтевшей галстуке и в таком же пожелтевшем прямом стоячем воротничке, которые носили лет 40-50 назад. Он имеет вид старого Пасичника, этот запорожский дед, бывший приятель Костомарова и Репина, что в сенях его домика на стене нарисован Тарас Ульба на коне, с обоими сыновьями Андреем и Остапом, и удила их лошадей изложены разноцветными цветами, которые блестят и горят.
Второй, Петр Петрович Петух - моложе него. Коренастый, красный, с круглой, коротко [остриженная председателем степного пасечника] или рыбалки, в вышитой сорочке штанах, вделанной в низкие голенища порыжевших стоптанных сапог он этнограф и писатель. Темпераментный. Это о нем в одном из своих писем вспоминает Михаил Коцюбинский: «П. Пивень прислал мне свое произведение. Он ничего не читает потому, как он отмечает в сопроводительном письме, он не хочет испортить собственный стиль »
Вместе с Даниилом Ивановичем, он считает себя настоящим охранником запорожской старины, единственным носителем и воплощением боевого духа, сторонник и друг Кащенко. Для него Кащенко был и остался пределом его представлений, как о прошлом, так и о будущем Украины. Это он года 1917 здесь в Сичеславе, на газетной хрупкому бумаге выдавал исторические повести и романы Кащенко.
Я вижу, как безмерно жутко делается ему от этих речей Бирського. Мягкий воротник вышитой сорочки, как узел взысканной веревки, мозолит ему шею, Буряковидий нос побагровел. Дед явно скучает. Он удивляется на дверь, чтобы в побеге найти для себя спасение.
Я вижу, как бледнеет пожелтевший воск щек второго, того, что в черном старомодном сюртуке. Он сидит неподвижно, застыв в неизменной позе фигуры из музея восковых кукол.
Я чувствую: они вспоминают о листья тополей, [что] нежно трепещут в вечернем воздухе их садов, о теплый ветер с Днепра, дующий им в лицо, когда они идут, постукивая палками, вдоль каменного забора, возвращаясь из Музея домой. Но они не думают о судьбе своих домов, о судьбе книг, рукописей, архивных сборников и этнографических коллекций. Они думают о собственной своей судьбе.
Я чувствую: они переживают трагическое в его рафинированном, чистом виде. Внутри у них происходит процесс кристаллизации трагического. Кристаллы яда сели на дне стакана и медленно тают, насыщая смертью, жидкость в синеву отблесках стекла.
Они узнали опасность, нависшие над ними в словах и заявлениях оратора.
Я больше не смотрю на них. Я прислушиваюсь к тому, что так самонадеянно делает Станислав Барский.
- Общественное обобществленное питания освободит женщину от цепей домашнего хозяйства. Оно устранит потребность в отдельной комнате для кухни и отдельной для спальни. Ясли для детей должны выполнить аналогичную функцию в отношении структурных изменений в конструктивных принципах современного строительства пролетарских коммун-жилищ.
- Я уверен, - проклямуе неумолимый Станислав Бирский, - лозунг отмирания семьи должно стать лозунгом ближайшего, наконец, даже почему бы и не сегодняшнего дня!.. Ведь семья является тоже только историческая категория. Было время, когда ее не было, придет время, когда она исчезнет вновь.
Он не останавливался перед окончательным выводам. Он хотел идти хоть на пять минут перед своим временем, опередить время, заранее произнести то, что партия завтра бросит как очередное, обязательное для всех лозунг. Своеобразное сочетание лермонтовского Печорина и гоголевского Бобчинский, предупредительности.
Заявление о ликвидации семьи поражает присутствующих. Она приходит, как известие о катастрофе. Ведь некоторым не хватает больше воздуха. Разверстые пасти. Хриплый вздох. Спазматические усилия проглотить каменный давление воздуха.
Некоторые добросовестно поддерживает оратора и бодро говорит:
- А так. Конечно так! Я уже давно говорил такое. Кто пробует уточнить ситуацию.
- Но мне кажется, что в этом деле еще не была объявлена постановление партии?..
Некоторых интересуют детали:
- В таком случае должны быть предусмотрены жилищные условия, которые обеспечивали бы возможность прироста населения.
3 изысканной любезностью Бирский спешит навстречу пожеланиям.
- Все предусмотрено, все обдумано. Пусть товарищи не беспокоятся. Все биологические потребности человека будут обеспечены. В житлокомбинати будут устроены специальные помещения, назовем их брачными, ключ от которого будет храниться в вестибюле у портье за соответствующими заявками, утверждений от житлобудинкового коменданта ключи от этих комнат будут выдаваться комендантом
Он продолжает:
- Буржуазная архитектура отмечена разрывом между функцией и формой, между формой и содержанием. Мы устраняем этот разрыв: архитектурный стиль по техническому способу.
И Бирский рисует логику новой функционально направленной красоты.
Широкая плоскость, собранная на плоскость. Полная соподчиненность веществ, функции и формы. Функциональная целесообразность строения раскрыта и утверждена в единстве материала и формы. Голая наглядность кирпичной коробки. Куб соединен с кубом, свободный от всяких украшений, привнесенных извне. Красота рождается из комбинации геометрических форм, плоскостей и кубов, - если вообще приходится употреблять это устаревшее и ничтожное слово красота там, где целесообразность функции и технико-структурная необходимость должны определить особенности архитектурного стиля.
Я слушал его и думал, эта речь его это настоящее оружие в его руках, только фанерной макет оружия? Его угрозы, его альбм, его настойчивость, это нечто реальное, или это только макет угроз, схема условного гнева, произвольный рисунок жеста, никогда не станет явью?
В те времена Станиспав Бирский и представлен им направление претендовали на полную монополию в архитектуре.
Через некоторое время, все это было объявлено левым закрутнитстм:
бригады-комунн на производстве, где заработок каждого рабочего становился общим достоянием, распределяемых поровну между всеми в бригаде;
проекты домов-коммун в рабочем жилстроительства, совместные дортуара-спальни, газетная полемика о том, у кого именно - от портье, домового коменданта, врача или еще у кого другого - должны храниться ключи от комнат для вюбленных;
тезисы об отмирании семьи!..
В забвению ушли с тех пор имя автора проектов этих домовых комбинатов, жилых коммун, но в начале 1930 вокруг этих проектов пылали бурные страсти, и нужно было много рассуждать, долго взвешивать в тревоге и неуверенности, комара, верблюду дать возможность пройти, не зацепившись сквозь игольные ухо, прежде чем решиться высказаться за или против.
Я встречал впоследствии Станислава Бирського еще пару раз в Харькове. Он промелькнул передо мной то мимоходом в коридоре на каком съезду в Ленинграде. Последний раз я наткнулся на его имя между фамилиями, что упоминались в связи с большим сенсационным политическим процессом 37-38 года право-троцкистского у. После этого он перестал существовать.
Странное дело, но в тот раз на местных он произвел далеко меньшее впечатление, чем можно было ожидать, учитывая изысканность его элегантной самоуверенности, которую он так решительно выдавал за правдивую линию партии.
Прошло несколько минут, и присутствующие успели опомниться. Они сбрасывают с себя волшебный чад ошеломленности. В комнате поднимается шумиха.
Дедушка в черном сюртуке - Даниил Иванович Криницкий - поднимается первый. Старческим, надтреснутым голосом он, сердитый и раздраженный, выступает против коробок современного стиля. Обругав современное и назвав коробки дранью, он просторно и болтливые начинает говорить о древнем запорожскую церковь в Новомосковском.
- Самый дорогой проявление сечевого творческого духа в архитектуре! Настоящее творчество запорожцев. Она - эта церковь должна быть образцом. Должна лечь в основу всех архитектурных канонов!
Деточка! Он не представляет себе опасности подобных заявлений. Забыть, что он говорит не на заседании губернии, а Научно-архивной комиссии 25 лет назад в присутствии Высокопреосвященнейшего Агапита, архиепископа Екатеринославского и Таврического, и не на Археологическом съезде под председательством графини Уваровой, а за социалистической революции, когда все слова должны быть в полете, раскаленные и огненные, подчиненные строгой дисциплине социальных сдвигов.
Я со страхом смотрю на второго деда, безудержного и шумного, с традиционным видом стилизованного в украинском этнографическом стиле Фалстафа, которого еще он коленца, этот бурный собиратель трубок, ковров, вышивок, плахт, чумацких телег, Мамаев и анекдотов? Мои опасения оправдываются. Кончает один, выступает второй они действуют единым фронтом. Один пропагандировал Сычевой церковно-запорожский, второй выступил, как и следовало полагать, проводником традиций крестьянского дома. Дерева, соломы и камыша.
Я горько вопиять. И за что это мне? Все же эти сегодняшние речи и заявления записаны будут на своем месте в книгу живота моего! Я нервничаю. Я то привстаю, то сажусь, то вытаскиваю из кармана носовой платок, то снова прячу ее. Я пересаживаюсь с места на место, с дивана на кровать, с кровати на ручки кресла. Я не нахожу себе убежище. В комнате накурено, тесно, душно, хаос, беспорядок, сумбур, чушь.
На какого дьявола поехал я сюда? Какая нелегкая загнала меня сюда к этому города? И все то этот яхидный наш секретарь, этот Стрижиус, это он подвел меня поехать сюда. Ведь я совсем никуда не хотел ехать. Все он, наверное, [знал,] он предсказывал, что, приехав сюда, я попаду в такую досадную xалепу. Меня охватывает тревога и тоска. Остывают кончики пальцев. Стынет, беспомощно срывается и падает где-то в пропасть сердце. Кто знает, какие неприятные слухи пойдут завтра по городу по поводу этих сегодняшнего собрания у меня в гостиничной комнате!
я приехал сюда только для того, чтобы с самого начала окунуться в напряженную атмосферу споров, протестов, жалоб, каждая из них для каждого из присутствующих может обернуться в самыми катастрофическими обвинения, последствия которого вряд ли можно предположить заранее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Он выпрямился. Он стоял худощавый и узкий, тонкий, отточенный, как лезвие ножа гильотины.
Он начал с упоминания о лозунге индустриализации и о прыжок через пропасть, что его делала страна. Он повторял общие вещи. Он произносил тезисы, определенные сверху, но вкладывал в них свой, личный смысл, свой собственный, только ему присущий, индивидуализированный оттенок.
- Лозунг индустриализации, - говорил он, - лозунг ликвидации НЭПа партия бросила в страну, в массы как лозунг прыжка через пропасть, прыжка в заполнении, в предусмотренную гибель, в отрицание, грандиозность которого должна обернуться в спасение или катастрофу, границы и размеры которой трудно представить себе заранее. В любом случае они измерены цифрами, положенными в основу пьятилиткы.
Он вытащил белый платок и вытер бережно свои тонкие и темные пальцы. Он продолжал:
- Берега кручи, что ее надо перепрыгнуть, теряются в глухих сумерках дня, который еще не пришел. Но уже заранее вычислений гекатомба жертв, миллионов массы, не выдержат нечеловеческой избыточности этого вынужденного прыжка из царства необходимости в царство свободы.
Он сделал паузу. Он не торопился. У него была уверенность опытного оратора, что не сомневается в виду аудитории. Я не могу возразить: из него был хороший оратор.
- Все должно быть обобществленное, все должно быть подчинено стальной власти партии: человек, его личная удача, ее мораль, ее взгляды, ее взаимоотношения к людям, быт, жилье. Ничто не может остаться в частной изолированности: идеология, труд, лицо. Все подлежит унификации и централизации: мышление председателя сельсовета и президента Академии Наук. Участок поля и строительство паровозов, высшая математика и производство рукомойников ... Труд похоронных бюр должна производиться так же на принципах марксизма-ленинизма, как и лечение Пистряк должно быть трактовано в свете марксистско-ленинськои науки.
Был он член партии? Я не знал этого верно! Почему я сомневался в этом! Скорее, что он не был, но он имел широкие связи в некоторых партийных кругах и пользовался безотказной поддержкой с их стороны.
Он перевел дыхание, чтобы продолжить.
- Это надо делать еще сегодня, ибо завтра может быть поздно, главное: не остановиться на полпути. Чем глубже разрыв между двумя мирами, между прошлым и будущим, то лучше Председатель на краю бездны. Напрягая мышцы, закрыв глаза, ты прыгнешь через пропасть, потому что ты еще надеешься ухватиться за край противоположного берега. Впечатление полета, где все, и тело и сознание, теряют свой вес, овладевает тобой. Чувства окончательности может быть в разные оттенки, но своему существу оно всегда тождественно.
Зачем он говорил все это? Снобизма, из желания эпатировать, по убеждению? Говорил, и не мог не говорить? В комнате было жарко и душно в этот Солнечный великий вечер. Но казалось: горизонт потемнело, низкое небо нависший над пустыней, дул резкий ветер и нес сухой ледяной снег. Начиналась вьюга.
Преисполненный заранее удар, он говорил:
- Некоторые из нас лелеет надежды, что ему удастся не прыгать, задержаться на этом берегу, спрятаться от катаклизма, переждать бурю. Думает, что все касается всех остальных, но только не его. Напрасные иллюзии. Бесполезные надежды. Нелепы и безосновательны мечты Его имя тоже внесены в книгу судьбы. Только записано оно на другой странице, которую переверните не сегодня, а завтра.
Он говорит громко и резко, чрезвычайно спокойно и до последней степени самонадеянно. Это холодный тон человека, который чувствует себя выше любого другого. Никакого упрека, на который он предпочел бы взвесить, никакого опровержения, с которым бы он мог считаться.
Он ничего не защищал, он обвинял. Он не говорил, ему, казалось, для него не существовало сомнений. Он произносил текст приговора, который никогда и никем не будет обжалован. На черной доске мелом он писал математические формулы, абсолютные в своей завершенной точности. Таков был он весь: худощавый, подтянуты, сухой, намеренно холодный и четкий. Безупречный пробор прямой полосой разорвал черное, словно лощеной волос. На нем одет был синий пиджак, сшитый из того дешевого синего товара, идущего на рабочих, но крайне в дорогого столичного портного.
- Городской дом, сложенный из суммы частных жителей, частная усадьба с отдельным садиком и своим огородом, предназначенная для быта отдельной семьи, становятся пережитком. Жилье должно стать общественным, как и все остальное. Здесь на склонах Днепра мы построим грандиозный домовой комбинат, жилищной коммуны, противоположную частным жилищем прошлой капиталистической эпохи.
Откуда у него эта уверенность?.. Работы, совещания начнутся только завтра. Облисполком вынесет свое решение на основании постановлений Совещания, а он говорит обо всем так, будто все уже предрешено! Заливает?..
- никаких отдельных квартир, - говорит он четким докторальным тоном, словно докладывает на Малой рады Совнаркома, - не будет в будущем комбинате. Смелой квартирой надо покончить. Отдельная комната пор лежала в структурной основе городского дома капиталистической эпохи. Мы делаем не комнату, а притвор конструктивным фактором современной постройки. Колоссальные зале-рестораны, огромные общие спальни, призванные заменить глухие уголки. Замкнутые клетки родственных логов, предназначенных для еды и сна.
Он гордился своей способности мыслить титанически. Он выработал в себе привычку шагать магистралями жизни. Он верил, что будущее ждет его. Он верил, что имеет тонкий слух и слышит шаги будущего. Ведь в шагах будущего он узнавал отзвуки собственных своих шагов: знакомый и любимый звучный стук каблуков, короткие уверены, не резкие, но и не мягкая быстрые шаги своей ходы.
Я возвращаю голову, чтобы посмотреть, какое впечатление производит этот Станислав Бирский и его речи на обоих наших дедов, почетных местных деятелей, живших в креслах на переднем план вблизи меня. Оба они бритые с усами, Даниил Иванович - худощавый старичок, в золотых очках в черном сюртуке, белой пожелтевшей галстуке и в таком же пожелтевшем прямом стоячем воротничке, которые носили лет 40-50 назад. Он имеет вид старого Пасичника, этот запорожский дед, бывший приятель Костомарова и Репина, что в сенях его домика на стене нарисован Тарас Ульба на коне, с обоими сыновьями Андреем и Остапом, и удила их лошадей изложены разноцветными цветами, которые блестят и горят.
Второй, Петр Петрович Петух - моложе него. Коренастый, красный, с круглой, коротко [остриженная председателем степного пасечника] или рыбалки, в вышитой сорочке штанах, вделанной в низкие голенища порыжевших стоптанных сапог он этнограф и писатель. Темпераментный. Это о нем в одном из своих писем вспоминает Михаил Коцюбинский: «П. Пивень прислал мне свое произведение. Он ничего не читает потому, как он отмечает в сопроводительном письме, он не хочет испортить собственный стиль »
Вместе с Даниилом Ивановичем, он считает себя настоящим охранником запорожской старины, единственным носителем и воплощением боевого духа, сторонник и друг Кащенко. Для него Кащенко был и остался пределом его представлений, как о прошлом, так и о будущем Украины. Это он года 1917 здесь в Сичеславе, на газетной хрупкому бумаге выдавал исторические повести и романы Кащенко.
Я вижу, как безмерно жутко делается ему от этих речей Бирського. Мягкий воротник вышитой сорочки, как узел взысканной веревки, мозолит ему шею, Буряковидий нос побагровел. Дед явно скучает. Он удивляется на дверь, чтобы в побеге найти для себя спасение.
Я вижу, как бледнеет пожелтевший воск щек второго, того, что в черном старомодном сюртуке. Он сидит неподвижно, застыв в неизменной позе фигуры из музея восковых кукол.
Я чувствую: они вспоминают о листья тополей, [что] нежно трепещут в вечернем воздухе их садов, о теплый ветер с Днепра, дующий им в лицо, когда они идут, постукивая палками, вдоль каменного забора, возвращаясь из Музея домой. Но они не думают о судьбе своих домов, о судьбе книг, рукописей, архивных сборников и этнографических коллекций. Они думают о собственной своей судьбе.
Я чувствую: они переживают трагическое в его рафинированном, чистом виде. Внутри у них происходит процесс кристаллизации трагического. Кристаллы яда сели на дне стакана и медленно тают, насыщая смертью, жидкость в синеву отблесках стекла.
Они узнали опасность, нависшие над ними в словах и заявлениях оратора.
Я больше не смотрю на них. Я прислушиваюсь к тому, что так самонадеянно делает Станислав Барский.
- Общественное обобществленное питания освободит женщину от цепей домашнего хозяйства. Оно устранит потребность в отдельной комнате для кухни и отдельной для спальни. Ясли для детей должны выполнить аналогичную функцию в отношении структурных изменений в конструктивных принципах современного строительства пролетарских коммун-жилищ.
- Я уверен, - проклямуе неумолимый Станислав Бирский, - лозунг отмирания семьи должно стать лозунгом ближайшего, наконец, даже почему бы и не сегодняшнего дня!.. Ведь семья является тоже только историческая категория. Было время, когда ее не было, придет время, когда она исчезнет вновь.
Он не останавливался перед окончательным выводам. Он хотел идти хоть на пять минут перед своим временем, опередить время, заранее произнести то, что партия завтра бросит как очередное, обязательное для всех лозунг. Своеобразное сочетание лермонтовского Печорина и гоголевского Бобчинский, предупредительности.
Заявление о ликвидации семьи поражает присутствующих. Она приходит, как известие о катастрофе. Ведь некоторым не хватает больше воздуха. Разверстые пасти. Хриплый вздох. Спазматические усилия проглотить каменный давление воздуха.
Некоторые добросовестно поддерживает оратора и бодро говорит:
- А так. Конечно так! Я уже давно говорил такое. Кто пробует уточнить ситуацию.
- Но мне кажется, что в этом деле еще не была объявлена постановление партии?..
Некоторых интересуют детали:
- В таком случае должны быть предусмотрены жилищные условия, которые обеспечивали бы возможность прироста населения.
3 изысканной любезностью Бирский спешит навстречу пожеланиям.
- Все предусмотрено, все обдумано. Пусть товарищи не беспокоятся. Все биологические потребности человека будут обеспечены. В житлокомбинати будут устроены специальные помещения, назовем их брачными, ключ от которого будет храниться в вестибюле у портье за соответствующими заявками, утверждений от житлобудинкового коменданта ключи от этих комнат будут выдаваться комендантом
Он продолжает:
- Буржуазная архитектура отмечена разрывом между функцией и формой, между формой и содержанием. Мы устраняем этот разрыв: архитектурный стиль по техническому способу.
И Бирский рисует логику новой функционально направленной красоты.
Широкая плоскость, собранная на плоскость. Полная соподчиненность веществ, функции и формы. Функциональная целесообразность строения раскрыта и утверждена в единстве материала и формы. Голая наглядность кирпичной коробки. Куб соединен с кубом, свободный от всяких украшений, привнесенных извне. Красота рождается из комбинации геометрических форм, плоскостей и кубов, - если вообще приходится употреблять это устаревшее и ничтожное слово красота там, где целесообразность функции и технико-структурная необходимость должны определить особенности архитектурного стиля.
Я слушал его и думал, эта речь его это настоящее оружие в его руках, только фанерной макет оружия? Его угрозы, его альбм, его настойчивость, это нечто реальное, или это только макет угроз, схема условного гнева, произвольный рисунок жеста, никогда не станет явью?
В те времена Станиспав Бирский и представлен им направление претендовали на полную монополию в архитектуре.
Через некоторое время, все это было объявлено левым закрутнитстм:
бригады-комунн на производстве, где заработок каждого рабочего становился общим достоянием, распределяемых поровну между всеми в бригаде;
проекты домов-коммун в рабочем жилстроительства, совместные дортуара-спальни, газетная полемика о том, у кого именно - от портье, домового коменданта, врача или еще у кого другого - должны храниться ключи от комнат для вюбленных;
тезисы об отмирании семьи!..
В забвению ушли с тех пор имя автора проектов этих домовых комбинатов, жилых коммун, но в начале 1930 вокруг этих проектов пылали бурные страсти, и нужно было много рассуждать, долго взвешивать в тревоге и неуверенности, комара, верблюду дать возможность пройти, не зацепившись сквозь игольные ухо, прежде чем решиться высказаться за или против.
Я встречал впоследствии Станислава Бирського еще пару раз в Харькове. Он промелькнул передо мной то мимоходом в коридоре на каком съезду в Ленинграде. Последний раз я наткнулся на его имя между фамилиями, что упоминались в связи с большим сенсационным политическим процессом 37-38 года право-троцкистского у. После этого он перестал существовать.
Странное дело, но в тот раз на местных он произвел далеко меньшее впечатление, чем можно было ожидать, учитывая изысканность его элегантной самоуверенности, которую он так решительно выдавал за правдивую линию партии.
Прошло несколько минут, и присутствующие успели опомниться. Они сбрасывают с себя волшебный чад ошеломленности. В комнате поднимается шумиха.
Дедушка в черном сюртуке - Даниил Иванович Криницкий - поднимается первый. Старческим, надтреснутым голосом он, сердитый и раздраженный, выступает против коробок современного стиля. Обругав современное и назвав коробки дранью, он просторно и болтливые начинает говорить о древнем запорожскую церковь в Новомосковском.
- Самый дорогой проявление сечевого творческого духа в архитектуре! Настоящее творчество запорожцев. Она - эта церковь должна быть образцом. Должна лечь в основу всех архитектурных канонов!
Деточка! Он не представляет себе опасности подобных заявлений. Забыть, что он говорит не на заседании губернии, а Научно-архивной комиссии 25 лет назад в присутствии Высокопреосвященнейшего Агапита, архиепископа Екатеринославского и Таврического, и не на Археологическом съезде под председательством графини Уваровой, а за социалистической революции, когда все слова должны быть в полете, раскаленные и огненные, подчиненные строгой дисциплине социальных сдвигов.
Я со страхом смотрю на второго деда, безудержного и шумного, с традиционным видом стилизованного в украинском этнографическом стиле Фалстафа, которого еще он коленца, этот бурный собиратель трубок, ковров, вышивок, плахт, чумацких телег, Мамаев и анекдотов? Мои опасения оправдываются. Кончает один, выступает второй они действуют единым фронтом. Один пропагандировал Сычевой церковно-запорожский, второй выступил, как и следовало полагать, проводником традиций крестьянского дома. Дерева, соломы и камыша.
Я горько вопиять. И за что это мне? Все же эти сегодняшние речи и заявления записаны будут на своем месте в книгу живота моего! Я нервничаю. Я то привстаю, то сажусь, то вытаскиваю из кармана носовой платок, то снова прячу ее. Я пересаживаюсь с места на место, с дивана на кровать, с кровати на ручки кресла. Я не нахожу себе убежище. В комнате накурено, тесно, душно, хаос, беспорядок, сумбур, чушь.
На какого дьявола поехал я сюда? Какая нелегкая загнала меня сюда к этому города? И все то этот яхидный наш секретарь, этот Стрижиус, это он подвел меня поехать сюда. Ведь я совсем никуда не хотел ехать. Все он, наверное, [знал,] он предсказывал, что, приехав сюда, я попаду в такую досадную xалепу. Меня охватывает тревога и тоска. Остывают кончики пальцев. Стынет, беспомощно срывается и падает где-то в пропасть сердце. Кто знает, какие неприятные слухи пойдут завтра по городу по поводу этих сегодняшнего собрания у меня в гостиничной комнате!
я приехал сюда только для того, чтобы с самого начала окунуться в напряженную атмосферу споров, протестов, жалоб, каждая из них для каждого из присутствующих может обернуться в самыми катастрофическими обвинения, последствия которого вряд ли можно предположить заранее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21