Только спустя некоторое время Серж понял: случилось непоправимое. Рука перестала слушать его, искалеченная, «сжатая», деревянная.
Вернувшись через несколько месяцев домой, опять-таки не без вмешательства Алин, он с ужасом убедился, что никогда ему уже не сыграть концерт Листа. Он слышал, что такое бывает с пианистами и что это — конец. Все понял, начав играть первую часть концерта. Уже знал: жизнь рухнула. Ничего нет. Ничего не будет... Уже знал: с музыкой покончено, — и не мог отойти от рояля, не смел поверить...
Алин как будто ничего не замечала. Он ходил растерянный, подавленный и готов был простить ей многое. Алин была единственным человеком, с которым он мог поделиться своим горем. Ведь ничего больше у него не оставалось. Ничего и никого...
Но говорить об этом Серж не мог. Да и к чему говорить?! В музыке, так ему еще казалось, они умели понимать друг друга.
— Алин, сядь и слушай. Это очень важно...— И взял «На смерть героя» — то, что он был еще в состоянии играть. Алин поймет, и объяснять ничего не придется. Он и сам чувствовал, как трагически звучала меланхолия храмов Бетховена. Впервые с такой силой прорвалась скорбь... Тяжкие вздохи, глубокое отчаяние, безутешные рыдания... Жизнь кончена, будущего нет. Ты это понимаешь, Алин?..
Отраженная крышкой рояля, Алин со скучающим видом листала журнал.Это был конец. Конец всему. Оборвалась последняя нить...
Жюль появился как раз вовремя. Сама судьба, сжалившись, дала ему единственного и верного друга, единственного по-настоящему близкого человека.
Странно началась их дружба. В кафе. Тогда они выглядели уже совсем по-другому, эти маленькие кафе. Стопа немецких газет на столике, «Майн кампф», фотографии Гитлера, Геринга.
Они так и оставались, все эти газеты, почти нетронутыми. Бравурные марши по радио с лающими голосами вперемешку с теми же блюмеляйн и вельделяйн.
Серж, отдав официанту продовольственные талоны, обедал. Краснорожему немцу почему-то захотелось сесть за тот же столик.
Не поднимая глаз, Серж рванул к себе стул: пусть устраивается в другом месте.Но немец хотел сидеть только за его столом.«А я не желаю!» — Серж вскочил и сбросил руку краснорожего со спинки стула.
«Вас? Варум??» — Немец ошалело выпучил глаза: к таким отказам он не привык.
«Почему?! Потому, что я русский! Вот почему, грязная тварь!..» — Это Серж прокричал ему в самое ухо.
Очень вовремя подоспел Жюль и очень вовремя толкнул руку, поднявшую парабеллум...
— Что толку в браваде,— говорил потом Жюль.— Глу-по, бессмысленно. К чему лбом прошибать стену, когда есть другая возможность насолить бошам?!
Жюль был прав. К тому же он имел надежных друзей, и слова у него не расходились с делом...
Им, этим друзьям Жюля, он еще был обязан своей единственной встречей с Вики. Незабываемой встречей. Неизгладимой. Ходили среди маки слухи об отважной русской женщине, о ее бесстрашии и красоте, но разве мог он предположить, кто такая Вики?!
Ему поручили съездить в Париж и на словах передать ей, когда будет выполнена одна важная операция, о которой Серж не был информирован.
Даже увидев ее на улице возле Дома Инвалидов, он не поверил, что это именно тот человек, который ему нужен. В условленном месте оказалась княгиня Оболенская, Вера Оболенская, русская эмигрантка, которая всякий раз сидела в первых рядах партера, когда он приезжал с концертами в Париж.
Ее невозможно было не заметить, таким одухотворенным было ее лицо, таким чем-то своим, необычным выделялась она среди других женщин. Были в ее осанке, в движениях естественность, простота и какое-то врожденное изящество.
Он произнес условленную фразу, не веря, что получит ответ, и страстно желая этого, интуитивно чувствуя, что именно Вера Оболенская и есть та мужественная участница Сопротивления...
Нет, он не сказал, что узнал ее, и она сделала вид, будто встретила его впервые. Но разве об этом нужно было говорить? Разве не прочел он всего в ее влажных и тем; ных, как лесные озера, глазах? Они поняли друг друга.
Вероятно, и Вера думала в те минуты, что, как-то помогая французам, она ближе к России, к тем, кто, истекая кровью, сражается с фашизмом.
Единственное свидание с Верой Оболенской, с Вики, о которой ему как-то с восхищением рассказал Жюль. С чемоданом, набитым подпольной литературой, Вики попала в облаву... «Что там у вас?» — спросил полицейский. И Вики, подарив ему одну из своих очаровательных улыбок, лукаво ответила: «Разумеется, маленькая бомба, месье!..» Полицейский оказался истинным французом, способным оценить юмор и безоружным перед женской красотой. Он пропустил Вики.
Наблюдая за Верой Оболенской, Серж представлял се-бе, как непринужденно и хладнокровно держалась она в минуты опасности.
Они тогда шли и шли по набережной Сены, и Вера Оболенская, оживленно болтая, как бы невзначай назвала несколько фамилий эмигрантов, которых Серж знал, сказав, что прекратила с ними всякое знакомство. Это звучало предупреждением.
Впоследствии Серж убедился в их подлом предательстве. Продались гитлеровцам за жалкие подачки, за объедки с чужого стола,
Занятый музыкой, каторжным трудом у рояля, на который себя добровольно обрек, он и без предупреждения Вики был достаточно далек от эмигрантских сборищ.
Серж глядел на Веру и не мог наглядеться. Тонкий овал лица, чистый высокий лоб, узкие, приподнятые к вискам брови и продолговатые глаза, то веселые, блестящие, то темные, глубокие. Гранд-мама, которая знала все об эмигрантах, с неизменным восторгом говорила о русской княгине — красавице, блистающей на балах. С не меньшим восторгом упоминал об активной участнице Сопротивления Жюль...
Однако всего о Вере он тогда не знал. Не знал, что именно она организатор и секретарь той группы Сопротивления, которая переправляла добровольцев в Северную Африку и Англию; потому-то и была она тесно связана с Жюлем и другими моряками. Группа получала деньги, технику и оружие, сброшенные на парашютах.
Все это стало известно гораздо позже. Но тогда, в ту единственную встречу, у Сержа, словно в предчувствии беды, вырвалось: Вики, ради бога, будьте осторожной...
Единственная, короткая встреча...
Вера смотрела на серые воды Сены и негромко, безотносительно к их прежнему разговору, прошептала:
— У птицы есть гнездо, у зверя есть нора...
Серж знал эти полные грусти стихи Бунина, стихи прощания с отчим домом. Нет, не Сена, совсем иная река виделась Вере в эти минуты. И словно еще больше сблизили их несколько слов, понятная обоим мысль.
— Мы еще увидимся... в иное время... — прощаясь, сказала Вера. Глаза ее казались совсем черными в наступавших сумерках.
— Я буду надеяться,— ответил он. Ответил еще что-то и потом не мог в точности припомнить, что именно.
Нет, нет, вовсе не случайным было их знакомство,
пусть даже в столь необычных обстоятельствах. После у первого же концерта, на котором он увидел Веру Оболенскую, он ждал, что каким-то образом судьба их сведет. Но чтоб произошло вот так... Кто мог это предвидеть?..
Возвращаясь в Марсель, он думал о Вики. И потом... «Мы еще увидимся...» Теперь не нужно будет ждать случая, чтоб поговорить с ней. Можно поехать в Париж...
Он прежде любил Алин, но чувство к Вере было иным. Он восхищался, преклонялся перед величием души этой женщины, перед ее чистотой и самоотверженностью.
Он воскрешал в памяти ее слова, улыбку, женственную, нежную линию подбородка и шеи...
И вдруг... Дни, черным кошмаром оставшиеся в его памяти...
Беда пришла в конце сорок третьего, перед самым рождеством. Вечерним поездом Серж должен был выехать в Париж. На этот раз ему надлежало явиться прямо на рю де Кассет, где находилась Вики. Встретиться на этой конспиративной квартире, получить инструкции.
Серж не успел выехать, прибежал взволнованный, вконец расстроенный Жюль. Вики арестована. Утром ее схватили у подруги, тоже подпольщицы.
Обеих женщин, скованных одной парой наручников, вывели на улицу. О, Вики, мужественная Вики осталась верна себе! В такую страшную минуту она беззаботно запела модную песенку: «Сегодня нитью тонкою связала нас судьба...» — и подняла над головой руку свою и подруги. Предупреждала о провале.
Сумела предупредить...Из тюрьмы приходили вести: никакие пытки не могут сломить Вики. На первых же допросах она с женской изворотливостью придумывала небылицы о каком-то якобы своем любовнике — видком подпольщике. Запутала, пустила по ложному пути следствие, сбила с толку гестаповцев и выиграла время для тех, кому нужно было скрыться, кто действительно был с ней связан.
Нет, не только палачи издевались над ней, и она поиздевалась над ними.Страшные черные дни... недели, месяцы... Вики пытают. Вики молчит. Пять следователей, пять палачей. Они недоумевают, что общего у настоящей русской княгини с коммунистами. На это она ответила, и слова ее передавали из уст в уста: «Я знаю, что ваша цель на Востоке — разгром России и уничтожение ее народов. Я, русская, прожившая всю жизнь во Франции, никогда не изменю ни моей родине, ни стране, где я выросла...»
Потом смертный приговор и вывоз в Германию, в тюрьму для смертников... Вики не повесили, не расстреляли. Для русской княгини — плаха...
В припадке отчаяния, боли и гнева Серж готов был убить каждого встречного немца. Как раз тогда Жюль, который все понимал, помог ему справиться с горем. Вики держалась героем!.. Отомсти!.. И Жюль помог отомстить...
Единственная встреча... «Мы еще увидимся...» Потом победа русских и разгром Германии!..Жизнь его изломана за эти годы. Все изменилось, и он сам. Сердце кровоточило. Кровоточило, как тяжелая незажившая рана, а внешне, только внешне дни начинались по-прежнему. Они с Алин жили все в той же квартире. Правда, уже не в своем доме, а в чужом, проданном за долги. Став посторонними людьми, они терпимее относились друг к другу. Тем не менее Алин насмешливо пожимала плечами. Боши получили по заслугам — прекрасно, но, право же, плакать тут не из-за чего. Какое Сержу дело до победы русских? Разве не они изгнали его семью из России?!
Все его существо восставало против этих доводов. Он не мог не думать о России... И вот с победой в войне ее словно опять отторгли от его сердца, потому что он уже не нужен был друзьям Жюля... Бошей изгнали. И больше не было Вики, которая духовно, словно бы издали, связывала его с русскими.
Теперь, в каюте лайнера, припоминая все, анализируя, он сознавал— не только гибель Вики, не только руки, не только Алин стали причиной его полного крушения. Надлом произошел в нем самом. Ему больше нечем и незачем было жить...
Жюль ушел плавать, и связь с прежними друзьями сама собой прервалась. Музыка... Ей он тоже не был нужен. Бренчать на рояле, аккомпанируя безголосому певцу, после того, чего он достиг и чего уже не вернуть... Терзать свою душу из-за жалких грошей — ведь такова цена его нынешнему искусству,, ради чего, ради кого?.. Ничего не спасешь с тонущего корабля...
Оставаясь один, он со страхом и с тайной надеждой садился к роялю... А вдруг... Но при трудных пассажах су-дорогой сводило руку. Он плакал, колотил кулаком по клавишам и... пил. Пил все больше, все чаще.
В минуты опьянения ему казалось — все пройдет, все вернется. Чувствовал себя сильным, уверенным. О, он еще сыграет концерт Листа. И не только, этот концерт... Потом наступало похмелье. Тяжкое похмелье бессилия. Эти промежутки безысходной опустошенности он старался сократить, чтоб опять возвратились былые надежды, былая сила. Он жил в этом прошлом, и о будущем думалось легко. А вдруг еще как-то можно жить, чего-то ждать...
Потом пришло безразличие. Безразличие к себе, к окружающим, ко всему. Пустота вокруг. От былого ничто не сохранилось. Лишь дружба Жюля. Он все еще оставался верен прежнему Сержу.
Но дружба эта не приносила облегчения. Скорее наоборот. Она была молчаливым укором. Мешала совсем, до конца освободиться от своего «я». Мешала окончательно превратиться в животное, которому не нужно раз мышлять, у которого нет воспоминаний.
Серж стыдился брать деньги, заработанные Жюлем в пекле кочегарки. Стыдился, отказывался... и все же принимал их, зная, что тяжким бременем стал для своего друга и что никогда не вернуть Жюлю долга, никогда не ответить такой же привязанностью, такой же преданностью за эту трогательную дружбу.
И вдруг Жюль исчез. Серж почти с облегчением принял эту последнюю потерю. Теперь ничто не тревожило, ничто не вызывало непрошенных, хотя и очень редких укоров совести. Он уже больше не вспоминал о тех днях, когда был рядом с Жюлем и его друзьями, когда встретился с Верой.
Все было кончено. Черная густая мгла заволокла мозг, который стал таким же бессильным, ни на что не годным, как руки. Вот тогда и случилось невероятное... Словно
удар молнии, потрясло его неожиданное знакомство. Потрясло, заставило очнуться...Он плелся по улице, дожидаясь наступления темноты. Вечером легче проникнуть незамеченным в бистро, выпросить у кого-нибудь глоток вина. И тут он увидел Жюля, который, по-видимому, только что вернулся из дальнего рейса. Об этом говорил почти коричневый цвет его шеи, сильно запавшие щеки и обведенные темными кругами глаза. Оживленно жестикулируя, Жюль шагал рядом с рослым мужчиной в светлой шляпе и сером элегантном костюме. Спутнику Жюля было, вероятно, около сорока.
Первое побуждение — поскорее перебежать дорогу и скрыться. Но по мостовой двигался густой поток машин. К счастью, Жюль был слишком увлечен разговором и не глядел по сторонам. Однако его спутник, по-своему истолковав пристальный взгляд встретившегося бродяги, торопливо сунул руку в карман за мелочью.
Деньги он не успел протянуть, потому что в эту минуту Жюль радостно воскликнул: «Серж! Хорошо, что я тебя нашел!..» Он всегда радовался, в каком бы виде ни встретил Сержа. Обрадовался и сейчас. Только вчера пришел с моря. Проклятый рейс, ни конца ему не было, ни края... Где Серж пропадает? Бармен, их общий знакомый, сказал, что не видел его несколько месяцев... Это замечательно, что они встретились именно сейчас... Жюль, улыбаясь, взглянул на своего спутника и представил его: «Журналист Вавилов. Твой соотечественник, Серж!.. Он пришел на русском лайнере. Оба судна — мое и Вавилова — стоят лагом друг к другу. Товарищ хочет писать о маки».
Пока Жюль говорил, журналист украдкой оглядел Сержа, и едва приметная брезгливая улыбка тронула его полные, хорошо очерченные губы. Ни взгляд, ни улыбка не укрылись от болезненной настороженности Сержа.
Не протягивая руки, Вавилов ограничился легким поклоном.
Жюль покраснел, поспешно заговорил:
— Серж русский. Вы и о нем, может, напишете.
— Не такие русские интересуют... месье Вавилова,— пробормотал по-французски Серж.
— Почему не такие?! Участник Сопротивления. Блестящий пианист! — горячо, слишком уж горячо воскликнул Жюль.
— Все это плюсквамперфект, давно прошедшее...— Серж произнес это без надрыва, естественно, словно говорил о ком-то другом. Да так, собственно, и было. Только для Жюля он все еще оставался человеком... Дружище Жюль, если существует в мире что-нибудь постоянное, так это твоя доброта. Только ты еще как-то пытаешься связать прошлое, за которое можно было себя уважать, с нынешним пропитанным перегаром и пропахшим нищетой жалким существом...
— Поговорите по-русски, — не сдавался Жюль. Но ни Серж, ни Вавилов не в состоянии были произнести даже первых ни к чему не обязывающих слов. Серж
понимал, как неловко чувствует себя журналист в обществе оборванца, назвавшегося соотечественником.
— Ваша фамилия... — наконец, после долгого молчания, произнес Вавилов.
— Кошелев. Серж Кошелев...
На холодном лице журналиста появилось едва уловимое выражение интереса к соотечественнику.
— Кошелев по отцу. Родился в Одессе. Но воспитали меня здесь дед и бабка — Сабинины. Судовладельцы.— Последнее слово Серж произнес с удовольствием. Он не нуждается в поблажках, не собирается заискивать перед этим русским, и незачем было Жюлю упоминать о маки. Он, Серж, внук судовладельца, пусть это знает предельно вежливый и высокомерный «товарищ».
Вавилов, однако, не обратил ни малейшего внимания на подчеркнутое «судовладелец» и наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить:
— Кошелев... Кошелевы... — Он внимательно взглянул на Сержа.— Не был ли кто-нибудь из вашей семьи моряком?
Гораздо более горячо, нежели он того хотел, у Сержа вырвалось: моряком был отец, которого он не помнит... Но... очень хочет услышать от... Тут он запнулся. Назвать Вавилова товарищем было невозможно. Это дозволено Жюлю, коммунисту... И во второй раз Серж назвал своего соотечественника — месье. Да иного обращения не могло и быть.
Журналист улыбнулся. Однако улыбка эта относилась к его воспоминаниям, но никак не к стоявшему рядом оборванцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18