Или отупел настолько, что потерял ощущение опасности?
Снова загремел засов, грюкнуло. Дверь не успела открыться — отшвырнули. Через порог как буря перемахнул рослый воин — лик его был ужасен. Обгорелое лицо, выпирающая белая кость на месте левой скулы. Сизые и белые шрамы избороздили лицо. Вместо левой брови была выжженная незаживающая рана. Черные глаза полыхали лиловыми искрами.
В коридоре появились стражи — потные, взмыленные, с раскрытыми ртами. Воин вперил страшный взгляд в Олега, шумно выдохнул, словно гора упала с плеч:
— Наконец-то…
Олег ахнул. Перед ним стоял ненавистный Фагимасад, сын киммерийского кагана, полководец и воин.
— Ты?.. Уцелел?
— Лесные твари! Наконец-то я догнал вас!
Олег почувствовал, что дрожит, ладони вспотели. Он вспомнил Мрака, его насмешливую манеру разговоров, заставил себя глубоко вздохнуть и сказал обыденным голосом:
— Мы просто заманивали. А теперь ты сдуру сам влез в ловушку. А мы — р-р-р-р-аз! — и хватанем.
Вожак побледнел, дернулся. Олегу показалось, что свирепый воин едва удержался, чтобы не отступить на шаг. Воины за его спиной обнажили оружие.
— На этот раз вам не уйти, лесные твари, — сказал он сдавленным от ярости голосом. — Вы умрете сейчас!
Олег невольно улыбнулся, мучивший его вопрос разрешился сам собой. У него не было ощущения гибели от руки Лиски, потому что ее опередит этот шрамолицый. Значит, все в порядке, он не потерял способности предугадывать!
Опять не успел додумать, не дают, только осталось чувство, что какую-то мелочь все же упустил. Но Фагимасад опять побледнел, все-таки попятился, не так понял его ликующую усмешку. Воины устрашились, схоронились за щитами, только глаза выставили, как раки. Мечи в руках дрожат так, что звякают.
Царевич крепче сжал рукоять меча.
— Ты умрешь, раб!
— Сам ты раб, — ответил Олег непривычно мирно. Подумал, добавил: — И степная тварь. Противная. У тебя больше нет царства, Фагимасад. Ты — тварь на побегушках.
Изуродованное лицо дергалось. В уголке рта выступила пена.
— Узнай же напоследок, что за это время я кое-что узнал и о магии!
Неведомая сила подняла Олега на ноги. Стегнула боль. Он охнул. Невидимые руки не давали упасть, изуродованный враг стоял с мечом наготове. Тысячи острых жал впились в тело. Олег раскрыл рот для крика, но губы не слушались.
— Ну как, лесная тварь? — спросил противник почти ласково. — Сейчас ты умрешь, но будешь чувствовать свою смерть…
Боль стала такой острой, что перед глазами заплясали огненные мухи. Незримые руки сжимали даже челюсти, иначе постыдно выл бы и стонал. Жизненная мощь быстро таяла. Огненные искры погасли, пошел черный снег.
Сквозь грохот крови в ушах Олег слышал настойчивый голос, все более удаляющийся:
— Ты уже мрешь, тварь… Уже издыхаешь… Ящер тянет к тебе лапы…
Ему показалось, что доносятся другие голоса. Шум в ушах стал тише, просветлело. Олег обнаружил, что лежит на полу, у самого лица беспокойно постукивает каблучком сафьяновый сапожок. Раздраженные голоса раздавались сверху. Олег заставил себя слышать, хотя шелохнуться не мог, боль гнездилась в каждой клетке тела.
— Это мой пленник… Я должна его пытать… Оскорбил грязно… Нет, сперва я…
Олег повернул голову, вскрикнул от острейшей боли. Бывший царевич и Лиска стояли друг перед другом, злые, красные, готовые вцепиться друг в друга. За их спинами нерешительно переступали с ноги на ногу воины, по трое за каждым. Двоих Олег узнал, приходили с Лиской. В их глазах он уловил сочувствие, значит, ему в самом деле досталось на всю длину меча.
— Варваров захватил я, — раздраженно заявил изуродованный царевич. — Я — и никто другой! И, напоминаю, я вытащил тебя из каменного мешка, куда бросил тебя этот…
— Агимас, ты дурак! Захват башни поручили мне. К тому же за мной должок, я верну все, да еще и добавлю!
Он опустил руку на рукоять меча.
— Нет. За мной должок поболе. Видишь мое лицо? Когда-то я был сыном киммерийского владыки. Наше царство простиралось на весь мир… почти. Наша мощь не знала пределов. Я водил армии, где воинов было больше, чем песка в этих пустынях, чем капель во всех морях. Меня обожали самые красивые женщины мира, я готовился принять от отца трон. Понимаешь? Но в мою степную страну ворвалось трое диких людей из Леса. Они не только разнесли дворец, убили отца и знатнейших мужей, но и разрушили царство! Как смутный сон вспоминаю свою одежду царевича, толпы нарядных людей, смех, веселье… Во дворце во время той резни, которую устроили эти трое, уцелел я один. Теперь знаю, почему боги спасли! Знаю и то, почему позволили… поцарапать меня, мое лицо. Жажда мщения не дала мне забыть свое имя, хотя теперь его произносят иначе! Жажда отомстить помогла овладеть началами магии. Я должен отомстить! Только месть отличает зверя от человека!
Она долго смотрела в его обезображенное лицо.
— Да, Агимас, ты имеешь на них больше прав. Я тоже жажду мщения, но твой долг древнее и больше.
Фагимасад, бывший царевич, а ныне наемный воин Агимас, кивнул своим людям. Лицо киммерийского царевича было мрачным, дергалось, обнажая выбитые зубы. Лиска поспешно подняла ладонь:
— Погоди. Их трое. Ты бери двоих, а с этим разделаюсь я сама.
Олег потряс головой, стараясь приглушить боль и очистить глаза. Огненные мухи погасли. Двое хищников над его еще теплым трупом рычат, вот-вот вцепятся друг другу в глотки. Помочь бы! Он бы даже зубы наточил обоим.
— Нет! — отрезал Агимас. — Все трое мои! Я живу для мести! У меня не осталось ни отца, ни царства, ни моего народа. Я могу умереть счастливым, когда убью последнего из этих троих.
Лиска перевела удивленный взор на распростертого Олега. Лесной волхв пытался подняться на расползающихся конечностях, падал вниз лицом. Портки были мокрые, от них дурно пахло.
— И этот… дрался тоже?
— Если бы не этот, все трое не ускользнули бы, — ответил Агимас угрюмо. Он прожег Олега обрекающим взглядом. — До самой последней схватки прикидывался святошой, он-де служитель мирного культа!
Лиска поправила красные, почти обжигающие огнем волосы, кивнула своим воинам. Все трое обнажили мечи.
— Вот мое последнее слово, — заявила она. — Ты получишь всех троих позже. Этот лесной человек оскорбил меня. Я возьму его на сутки, отплачу, затем верну. Клянусь, ты получишь его еще живым.
Агимас покачал головой:
— Только живым — мало. Мне надо, чтобы он еще и чувствовал, что именно я сдираю с него кожу!
— Я верну целым, — сказала Лиска. — Почти целым.
Агимас поколебался, оглянулся. Воины отводили взгляды. Всего лишь наемник без роду, без племени! Если дойдет дело до стычки, все шестеро выполнят волю женщины с рыжими волосами.
Агимас скрипнул зубами. Губы посинели, он сказал сдавленно с запоздалым сожалением:
— Их надо убивать сразу. Почему я растягивал сладкий миг?
Сильные руки подхватили Олега. Его тащили вверх, поворачивали, снова тащили. Стражи взмокли, дышали тяжело. Олег почти пришел в себя, боль затихла. К мышцам вернулась прежняя мощь, но он висел в руках стражей, вялый как мокрая шкура.
— Здоровый как бугай, — сказал один наконец с сердцем. — Говорят, он у них служитель культа?
— Ты ж слышал, — возразил второй, тяжело дыша, — он прикидывался. С такой разбойничьей рожей да мышцами как у медведя — служитель?
Это у меня-то мышцы как у медведя, подумал Олег с удивлением. Правда, Мрак гонял их жестоко, отрастишь хоть крылья, хоть хвост или клыки. Да и помельче народ в Степи или этих Песках, помельче. Видать, на холоде люди и звери растут лучше.
Его уронили, сверху обрушилась холодная вода. Олег тряхнул головой, огляделся. Он лежал в луже перед дверью, за которой еще не бывал. Воин отшвырнул ведро.
— Повелительница, а не пришиб его наемник Агимас?
Олег медленно поднялся, посмотрел в глаза женщине с волосами как красные осенние листья.
— Не пришиб, — ответил он. Голос был сиплый, словно на морозе выпил холодной воды.
Она кивнула воинам. Голос был ледяным, как вода, которой его окатили.
— Отведите раба. Там мое ложе, прикуйте его к ножке. Но сперва наденьте ошейник!
Олег кивнул понимающе:
— Решила все-таки жмакать до смерти. Стыда у тебя нету. Лучше отдай Агимасу, пусть живьем кожу сдирает.
Угрюмый ржанул, поспешно отступил за спину друга. Другой выпучил глаза, как исполинская сова, сдерживая смех, раздулся. Женщина метнула огненный взгляд:
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним!
— Я бы рад последним, — пробормотал Олег, — да разве удержишься?
Его втащили в комнату, большую и с камином, где полыхали обломки саксаула. Олег сразу заметил ложе на резных ножках, гору мягких шкур, расшитые подушечки — большие и малые. Перед ложем на низком столике лежали виноградные гроздья, диковинные фрукты, стоял кувшин.
Стражи приковали пленника не к ложу, а к стене, оттуда торчало толстое кольцо. Олега пригнули, на шею надели две толстые пластины из бронзы. Он ощутил жар, тяжелые удары едва не вывернули шею. Кожу прижгло, над ухом довольный голос произнес:
— Готово. Мы не сделали больно, воин. А дальше… гм… как знаешь.
Наковальню вытащили, Олег обнаружил себя прикованным к стене, но массивная цепь позволяла отходить на три шага. До ложа не дотягивался всего на шаг. Как и до столика с фруктами.
Шаги затихли, он остался один. Без сил опустился, от прогретого камня шло живое тепло. Олег дышал глубоко, ровно, прочищал мысли. В битве с грифонами пользовался магией, но Лиска и Агимас пока что не догадываются, что он сегодня может больше, чем вчера. Правда, может только против тех, кто магией не владеет. Перед Агимасом нельзя себя выказывать, тот сильнее, сомнет. Ненависть и жажда мести способны, оказывается, сделать из человека мага быстрее, чем желание очистить мир от Зла. Гольш верно говорил, что личные мотивы всегда мощнее, чем общелюдские.
Застучали сапожки, женщина спешила насладиться мщением. То, что он не надругался над нею, ничего не меняет: таракану ясно, он сделал хуже — надругался вволю над ее честью.
С открытыми до плеч руками, тонкая и гибкая как лоза, она быстро прошла к ложу, косясь желтым хищным глазом на пленника, села. Спина ее надменно выпрямилась, огненно-красные волосы стояли дыбом, обрамляя веснушчатое лицо со вздернутым носиком. Пухлые губы были плотно сжаты.
Олег громко и с завыванием зевнул, шумно поскреб грудь. Присмотрелся к ногтям, присвистнул удивленно, звучно щелкнул. Для этого пришлось лишь зацепить краями ногтей, но звук получился такой, словно раздавил вошь размером с майского жука.
Женщина возлегла было, но тут же подскочила как ужаленная. Глаза метали молнии, щечки побледнели.
— Раб!.. Ты должен молить о быстрой смерти, а не…
— Молю, — сказал Олег вяло. — Хоть убей, хоть насади на кол, хоть кожу с живого, только не тащи в постель. Я служитель культа, мне нельзя.
Румянец вернулся на ее щеки, в глазах загорелось подозрение. Сказала ядовито:
— Размечтался!
— А что? Я давал обет…
— Так я тебе и поверила. Наверняка всех девок обесчестил в киммерийском… так его назвал Агимас?.. царстве.
Олег возвел глаза к своду, пошевелил губами, подвигал кожей на лбу, наконец ответил с неуверенностью в голосе:
— Не. Не усех.
Дверь отворилась, угрюмый страж явился с подносом. Олег понял ноздрями: в середке ножками кверху жареные птички, на краю ломоть мяса. Воин молча оставил поднос на столике, удалился. Щелкнул засов.
Олег понимающе наклонил голову.
— Все-таки накормишь, а снасильничаешь потом?
Она выпрыгнула, как дикий зверек, в кулаке блеснул кинжальчик. Люто прошипела:
— Еще одно такое слово — вырву язык!
Ее глаза сузились, как щелки, рука дрожала, а костяшки пальцев побелели. В молчании вернулась, возлегла, судорожно схватила самое румяное яблоко. Олег наблюдал, как грызла, сок брызгал, она не замечала. Раздраженно швырнула в него огрызком, цапнула другое, отшвырнула. В руке появился хлыст, она снова спрыгнула с ложа.
— Встань на колени, раб.
Олег не двигался, молчал, смотрел в ее желтые глаза. Губы ее задергались, внезапно коротко взмахнула плетью. Олег зажмурился, охраняя глаза. Спину ожгло как огнем, он сцепил зубы. Как это маги могут не чувствовать боли, ежели возжелают?
Он открыл глаза. Женщина стояла над ним, закусив губу. Глаза ее были жестокие, дикие. Олег отвел глаза, ощутил страх. Зверь, он уже встречал таких в Лесу, среди Степей, даже в Горах.
— На колени, раб!
Новый удар опалил жестче, а следующий пришелся на рану. Олег дернулся, наклонил голову. Плеть рассекла кожу, кровь капала на пол. Воздух свистел, тело обжигало болью.
Внезапно что-то ударило ему под колени. Он рухнул, как подрубленный дуб. Удары прекратились. Он открыл глаза, сбросил капли крови, что затекали из рассеченной брови.
Женщина стояла над ним — яростная, злая, белая как мел. Рука с плетью дрожала, желтые глаза, ранее узкие как щелочки, распахнулись во всю ширь.
— На колени, раб!
Голос ее был хриплый, странно изменившийся. Олег вслушался, перевернулся на бок, скривился. Ее сапожки были на уровне его лица. Он медленно поднялся на колени, на мгновение задержался, переводя дух, услышал ее вздох облегчения, так же медленно встал во весь рост.
Она отступила на шаг. Олег возвышался на голову. Ее украшенный бляшками пояс он мог бы надеть на бицепсы. Она невольно отступила, не в страхе — это было написано на ее лице, — а чтобы посмотреть ему в лицо. Все равно приходилось задирать голову и едва не подпрыгивать.
— Так-то лучше, раб!
Он ощутил неуверенность в голосе, смолчал. Женщина надменно возлегла, хлыст переложила в левую руку. Острые зубки снова вонзились в яблоко. Она часто отводила взгляд, словно брезговала видеть его обезображенное ударом хлыста лицо, но тут же снова поднимала глаза, не в силах оторваться от странных зеленых глаз, явно колдовских, потому что нет на свете людей с зеленоватыми глазами, она это твердо знала.
— Ответствуй мне, раб. Откуда и зачем вы явились?
Олег молчал, со злым сочувствием рассматривал ее такую маленькую, худую. В детстве, видать, кормили плохо. Может быть, даже болит у нее что-нибудь. У баб всегда болит то одно, то другое. А раз в месяц они особенно злые. Видать, он попал как раз в такой день.
— Ну?
Голос ее был угрожающим. Олег вздохнул так, что едва не сдвинул ее ложе, сказал вялым, сиплым голосом:
— В Лесу родился, пням молился… Потом вышел в Степь, это такое голое место, что впрямь стыдно — одна трава, побывал в Горах, теперь примчался в Пески. А спешил для того, чтобы ты изломала о меня хлыст и поимела до жуткой насильственной смерти.
Она отшвырнула яблоко. Глаза снова стали дикими, как у разъяренного зверя.
— Тебе мало? Я попортила тебе кожу, но кроме плети у меня есть и меч.
— Где? — спросил Олег тупо.
Она похлопала себя по крутому бедру. Лежать с мечом было явно неловко, но Лиска лежала, даже возлежала, хотя возлежать при оружии было еще неудобнее.
— Видел? Ты раб, которому я могу отрезать уши, вырвать язык, выколоть глаза.
— Во злобная, — ответил Олег равнодушно. — Как у тебя с почками, не побаливают? Я волхв, знаю, почему собаки к весне бесятся. Скотину даже лечить могу. Диких лечил! Тоже твари, иные даже очень твари. Я их люблю, они счастливее нас, людей.
Лиска насторожилась, вскинула брови:
— Что ты мелешь?
— Звери в самом деле счастливее. Живут счастливо, просто живут, о завтрашнем дне не думают. Ты вон знаешь, что завтра тебя будет мучить совесть, хорошо бы заела насмерть, а звери разве мучаются? Возьми лису, которая хитрейшая из зверей, или ту же змею, что навроде мудрейшая из тварей! Разве заглядывают в день завтрашний? Или хотя бы на час вперед? Жизнь их стала бы черной как сажа. Лиса взвыла бы от тоски и утопла, а змея повесилась бы, хотя как змее повеситься, не могу себе представить… А ты? Тебе должно быть виднее.
Она странно смотрела на него. Рот приоткрылся, она почти не дышала. Наконец опомнилась.
— Ты в самом деле… волхв. Ни от кого еще не слыхивала таких умных… и непонятных речей. Ты зришь в самую суть.
Олег, сам сбитый с толку, на всякий случай кивнул:
— А чо? Работа такая. Кто что умеет. Ты — только кожу портить да ранить, а я и лечить. Ежели что надо, только скажи. Я добрый, правда. Полечу. На людей кидаться перестанешь. И от людей тебе, соответственно, появится хоть какое-то, но все-таки уваженьице. Глядишь, и замуж возьмут. Не прынцы, правда, но и калеки тоже люди, верно?
Она подпрыгнула, разметав шкуры, снова стала прежней — злой, взъерошенной, со сверкающими глазами.
— Раб! Чтобы только поцеловать мне сапог, бились насмерть знатные мужи!
Она рухнула на ложе, грудь ее часто вздымалась. Олег сказал успокаивающе:
— Это ничо… Бывает. Один козу целовал, Таргитай кота за домового принял, сутки заикался. Зато не пел, правда. А тут по этой чертовой жаре… В здравом уме кто станет на человека кидаться с плетью?
Она отшвырнула плеть, но взамен вытащила меч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Снова загремел засов, грюкнуло. Дверь не успела открыться — отшвырнули. Через порог как буря перемахнул рослый воин — лик его был ужасен. Обгорелое лицо, выпирающая белая кость на месте левой скулы. Сизые и белые шрамы избороздили лицо. Вместо левой брови была выжженная незаживающая рана. Черные глаза полыхали лиловыми искрами.
В коридоре появились стражи — потные, взмыленные, с раскрытыми ртами. Воин вперил страшный взгляд в Олега, шумно выдохнул, словно гора упала с плеч:
— Наконец-то…
Олег ахнул. Перед ним стоял ненавистный Фагимасад, сын киммерийского кагана, полководец и воин.
— Ты?.. Уцелел?
— Лесные твари! Наконец-то я догнал вас!
Олег почувствовал, что дрожит, ладони вспотели. Он вспомнил Мрака, его насмешливую манеру разговоров, заставил себя глубоко вздохнуть и сказал обыденным голосом:
— Мы просто заманивали. А теперь ты сдуру сам влез в ловушку. А мы — р-р-р-р-аз! — и хватанем.
Вожак побледнел, дернулся. Олегу показалось, что свирепый воин едва удержался, чтобы не отступить на шаг. Воины за его спиной обнажили оружие.
— На этот раз вам не уйти, лесные твари, — сказал он сдавленным от ярости голосом. — Вы умрете сейчас!
Олег невольно улыбнулся, мучивший его вопрос разрешился сам собой. У него не было ощущения гибели от руки Лиски, потому что ее опередит этот шрамолицый. Значит, все в порядке, он не потерял способности предугадывать!
Опять не успел додумать, не дают, только осталось чувство, что какую-то мелочь все же упустил. Но Фагимасад опять побледнел, все-таки попятился, не так понял его ликующую усмешку. Воины устрашились, схоронились за щитами, только глаза выставили, как раки. Мечи в руках дрожат так, что звякают.
Царевич крепче сжал рукоять меча.
— Ты умрешь, раб!
— Сам ты раб, — ответил Олег непривычно мирно. Подумал, добавил: — И степная тварь. Противная. У тебя больше нет царства, Фагимасад. Ты — тварь на побегушках.
Изуродованное лицо дергалось. В уголке рта выступила пена.
— Узнай же напоследок, что за это время я кое-что узнал и о магии!
Неведомая сила подняла Олега на ноги. Стегнула боль. Он охнул. Невидимые руки не давали упасть, изуродованный враг стоял с мечом наготове. Тысячи острых жал впились в тело. Олег раскрыл рот для крика, но губы не слушались.
— Ну как, лесная тварь? — спросил противник почти ласково. — Сейчас ты умрешь, но будешь чувствовать свою смерть…
Боль стала такой острой, что перед глазами заплясали огненные мухи. Незримые руки сжимали даже челюсти, иначе постыдно выл бы и стонал. Жизненная мощь быстро таяла. Огненные искры погасли, пошел черный снег.
Сквозь грохот крови в ушах Олег слышал настойчивый голос, все более удаляющийся:
— Ты уже мрешь, тварь… Уже издыхаешь… Ящер тянет к тебе лапы…
Ему показалось, что доносятся другие голоса. Шум в ушах стал тише, просветлело. Олег обнаружил, что лежит на полу, у самого лица беспокойно постукивает каблучком сафьяновый сапожок. Раздраженные голоса раздавались сверху. Олег заставил себя слышать, хотя шелохнуться не мог, боль гнездилась в каждой клетке тела.
— Это мой пленник… Я должна его пытать… Оскорбил грязно… Нет, сперва я…
Олег повернул голову, вскрикнул от острейшей боли. Бывший царевич и Лиска стояли друг перед другом, злые, красные, готовые вцепиться друг в друга. За их спинами нерешительно переступали с ноги на ногу воины, по трое за каждым. Двоих Олег узнал, приходили с Лиской. В их глазах он уловил сочувствие, значит, ему в самом деле досталось на всю длину меча.
— Варваров захватил я, — раздраженно заявил изуродованный царевич. — Я — и никто другой! И, напоминаю, я вытащил тебя из каменного мешка, куда бросил тебя этот…
— Агимас, ты дурак! Захват башни поручили мне. К тому же за мной должок, я верну все, да еще и добавлю!
Он опустил руку на рукоять меча.
— Нет. За мной должок поболе. Видишь мое лицо? Когда-то я был сыном киммерийского владыки. Наше царство простиралось на весь мир… почти. Наша мощь не знала пределов. Я водил армии, где воинов было больше, чем песка в этих пустынях, чем капель во всех морях. Меня обожали самые красивые женщины мира, я готовился принять от отца трон. Понимаешь? Но в мою степную страну ворвалось трое диких людей из Леса. Они не только разнесли дворец, убили отца и знатнейших мужей, но и разрушили царство! Как смутный сон вспоминаю свою одежду царевича, толпы нарядных людей, смех, веселье… Во дворце во время той резни, которую устроили эти трое, уцелел я один. Теперь знаю, почему боги спасли! Знаю и то, почему позволили… поцарапать меня, мое лицо. Жажда мщения не дала мне забыть свое имя, хотя теперь его произносят иначе! Жажда отомстить помогла овладеть началами магии. Я должен отомстить! Только месть отличает зверя от человека!
Она долго смотрела в его обезображенное лицо.
— Да, Агимас, ты имеешь на них больше прав. Я тоже жажду мщения, но твой долг древнее и больше.
Фагимасад, бывший царевич, а ныне наемный воин Агимас, кивнул своим людям. Лицо киммерийского царевича было мрачным, дергалось, обнажая выбитые зубы. Лиска поспешно подняла ладонь:
— Погоди. Их трое. Ты бери двоих, а с этим разделаюсь я сама.
Олег потряс головой, стараясь приглушить боль и очистить глаза. Огненные мухи погасли. Двое хищников над его еще теплым трупом рычат, вот-вот вцепятся друг другу в глотки. Помочь бы! Он бы даже зубы наточил обоим.
— Нет! — отрезал Агимас. — Все трое мои! Я живу для мести! У меня не осталось ни отца, ни царства, ни моего народа. Я могу умереть счастливым, когда убью последнего из этих троих.
Лиска перевела удивленный взор на распростертого Олега. Лесной волхв пытался подняться на расползающихся конечностях, падал вниз лицом. Портки были мокрые, от них дурно пахло.
— И этот… дрался тоже?
— Если бы не этот, все трое не ускользнули бы, — ответил Агимас угрюмо. Он прожег Олега обрекающим взглядом. — До самой последней схватки прикидывался святошой, он-де служитель мирного культа!
Лиска поправила красные, почти обжигающие огнем волосы, кивнула своим воинам. Все трое обнажили мечи.
— Вот мое последнее слово, — заявила она. — Ты получишь всех троих позже. Этот лесной человек оскорбил меня. Я возьму его на сутки, отплачу, затем верну. Клянусь, ты получишь его еще живым.
Агимас покачал головой:
— Только живым — мало. Мне надо, чтобы он еще и чувствовал, что именно я сдираю с него кожу!
— Я верну целым, — сказала Лиска. — Почти целым.
Агимас поколебался, оглянулся. Воины отводили взгляды. Всего лишь наемник без роду, без племени! Если дойдет дело до стычки, все шестеро выполнят волю женщины с рыжими волосами.
Агимас скрипнул зубами. Губы посинели, он сказал сдавленно с запоздалым сожалением:
— Их надо убивать сразу. Почему я растягивал сладкий миг?
Сильные руки подхватили Олега. Его тащили вверх, поворачивали, снова тащили. Стражи взмокли, дышали тяжело. Олег почти пришел в себя, боль затихла. К мышцам вернулась прежняя мощь, но он висел в руках стражей, вялый как мокрая шкура.
— Здоровый как бугай, — сказал один наконец с сердцем. — Говорят, он у них служитель культа?
— Ты ж слышал, — возразил второй, тяжело дыша, — он прикидывался. С такой разбойничьей рожей да мышцами как у медведя — служитель?
Это у меня-то мышцы как у медведя, подумал Олег с удивлением. Правда, Мрак гонял их жестоко, отрастишь хоть крылья, хоть хвост или клыки. Да и помельче народ в Степи или этих Песках, помельче. Видать, на холоде люди и звери растут лучше.
Его уронили, сверху обрушилась холодная вода. Олег тряхнул головой, огляделся. Он лежал в луже перед дверью, за которой еще не бывал. Воин отшвырнул ведро.
— Повелительница, а не пришиб его наемник Агимас?
Олег медленно поднялся, посмотрел в глаза женщине с волосами как красные осенние листья.
— Не пришиб, — ответил он. Голос был сиплый, словно на морозе выпил холодной воды.
Она кивнула воинам. Голос был ледяным, как вода, которой его окатили.
— Отведите раба. Там мое ложе, прикуйте его к ножке. Но сперва наденьте ошейник!
Олег кивнул понимающе:
— Решила все-таки жмакать до смерти. Стыда у тебя нету. Лучше отдай Агимасу, пусть живьем кожу сдирает.
Угрюмый ржанул, поспешно отступил за спину друга. Другой выпучил глаза, как исполинская сова, сдерживая смех, раздулся. Женщина метнула огненный взгляд:
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним!
— Я бы рад последним, — пробормотал Олег, — да разве удержишься?
Его втащили в комнату, большую и с камином, где полыхали обломки саксаула. Олег сразу заметил ложе на резных ножках, гору мягких шкур, расшитые подушечки — большие и малые. Перед ложем на низком столике лежали виноградные гроздья, диковинные фрукты, стоял кувшин.
Стражи приковали пленника не к ложу, а к стене, оттуда торчало толстое кольцо. Олега пригнули, на шею надели две толстые пластины из бронзы. Он ощутил жар, тяжелые удары едва не вывернули шею. Кожу прижгло, над ухом довольный голос произнес:
— Готово. Мы не сделали больно, воин. А дальше… гм… как знаешь.
Наковальню вытащили, Олег обнаружил себя прикованным к стене, но массивная цепь позволяла отходить на три шага. До ложа не дотягивался всего на шаг. Как и до столика с фруктами.
Шаги затихли, он остался один. Без сил опустился, от прогретого камня шло живое тепло. Олег дышал глубоко, ровно, прочищал мысли. В битве с грифонами пользовался магией, но Лиска и Агимас пока что не догадываются, что он сегодня может больше, чем вчера. Правда, может только против тех, кто магией не владеет. Перед Агимасом нельзя себя выказывать, тот сильнее, сомнет. Ненависть и жажда мести способны, оказывается, сделать из человека мага быстрее, чем желание очистить мир от Зла. Гольш верно говорил, что личные мотивы всегда мощнее, чем общелюдские.
Застучали сапожки, женщина спешила насладиться мщением. То, что он не надругался над нею, ничего не меняет: таракану ясно, он сделал хуже — надругался вволю над ее честью.
С открытыми до плеч руками, тонкая и гибкая как лоза, она быстро прошла к ложу, косясь желтым хищным глазом на пленника, села. Спина ее надменно выпрямилась, огненно-красные волосы стояли дыбом, обрамляя веснушчатое лицо со вздернутым носиком. Пухлые губы были плотно сжаты.
Олег громко и с завыванием зевнул, шумно поскреб грудь. Присмотрелся к ногтям, присвистнул удивленно, звучно щелкнул. Для этого пришлось лишь зацепить краями ногтей, но звук получился такой, словно раздавил вошь размером с майского жука.
Женщина возлегла было, но тут же подскочила как ужаленная. Глаза метали молнии, щечки побледнели.
— Раб!.. Ты должен молить о быстрой смерти, а не…
— Молю, — сказал Олег вяло. — Хоть убей, хоть насади на кол, хоть кожу с живого, только не тащи в постель. Я служитель культа, мне нельзя.
Румянец вернулся на ее щеки, в глазах загорелось подозрение. Сказала ядовито:
— Размечтался!
— А что? Я давал обет…
— Так я тебе и поверила. Наверняка всех девок обесчестил в киммерийском… так его назвал Агимас?.. царстве.
Олег возвел глаза к своду, пошевелил губами, подвигал кожей на лбу, наконец ответил с неуверенностью в голосе:
— Не. Не усех.
Дверь отворилась, угрюмый страж явился с подносом. Олег понял ноздрями: в середке ножками кверху жареные птички, на краю ломоть мяса. Воин молча оставил поднос на столике, удалился. Щелкнул засов.
Олег понимающе наклонил голову.
— Все-таки накормишь, а снасильничаешь потом?
Она выпрыгнула, как дикий зверек, в кулаке блеснул кинжальчик. Люто прошипела:
— Еще одно такое слово — вырву язык!
Ее глаза сузились, как щелки, рука дрожала, а костяшки пальцев побелели. В молчании вернулась, возлегла, судорожно схватила самое румяное яблоко. Олег наблюдал, как грызла, сок брызгал, она не замечала. Раздраженно швырнула в него огрызком, цапнула другое, отшвырнула. В руке появился хлыст, она снова спрыгнула с ложа.
— Встань на колени, раб.
Олег не двигался, молчал, смотрел в ее желтые глаза. Губы ее задергались, внезапно коротко взмахнула плетью. Олег зажмурился, охраняя глаза. Спину ожгло как огнем, он сцепил зубы. Как это маги могут не чувствовать боли, ежели возжелают?
Он открыл глаза. Женщина стояла над ним, закусив губу. Глаза ее были жестокие, дикие. Олег отвел глаза, ощутил страх. Зверь, он уже встречал таких в Лесу, среди Степей, даже в Горах.
— На колени, раб!
Новый удар опалил жестче, а следующий пришелся на рану. Олег дернулся, наклонил голову. Плеть рассекла кожу, кровь капала на пол. Воздух свистел, тело обжигало болью.
Внезапно что-то ударило ему под колени. Он рухнул, как подрубленный дуб. Удары прекратились. Он открыл глаза, сбросил капли крови, что затекали из рассеченной брови.
Женщина стояла над ним — яростная, злая, белая как мел. Рука с плетью дрожала, желтые глаза, ранее узкие как щелочки, распахнулись во всю ширь.
— На колени, раб!
Голос ее был хриплый, странно изменившийся. Олег вслушался, перевернулся на бок, скривился. Ее сапожки были на уровне его лица. Он медленно поднялся на колени, на мгновение задержался, переводя дух, услышал ее вздох облегчения, так же медленно встал во весь рост.
Она отступила на шаг. Олег возвышался на голову. Ее украшенный бляшками пояс он мог бы надеть на бицепсы. Она невольно отступила, не в страхе — это было написано на ее лице, — а чтобы посмотреть ему в лицо. Все равно приходилось задирать голову и едва не подпрыгивать.
— Так-то лучше, раб!
Он ощутил неуверенность в голосе, смолчал. Женщина надменно возлегла, хлыст переложила в левую руку. Острые зубки снова вонзились в яблоко. Она часто отводила взгляд, словно брезговала видеть его обезображенное ударом хлыста лицо, но тут же снова поднимала глаза, не в силах оторваться от странных зеленых глаз, явно колдовских, потому что нет на свете людей с зеленоватыми глазами, она это твердо знала.
— Ответствуй мне, раб. Откуда и зачем вы явились?
Олег молчал, со злым сочувствием рассматривал ее такую маленькую, худую. В детстве, видать, кормили плохо. Может быть, даже болит у нее что-нибудь. У баб всегда болит то одно, то другое. А раз в месяц они особенно злые. Видать, он попал как раз в такой день.
— Ну?
Голос ее был угрожающим. Олег вздохнул так, что едва не сдвинул ее ложе, сказал вялым, сиплым голосом:
— В Лесу родился, пням молился… Потом вышел в Степь, это такое голое место, что впрямь стыдно — одна трава, побывал в Горах, теперь примчался в Пески. А спешил для того, чтобы ты изломала о меня хлыст и поимела до жуткой насильственной смерти.
Она отшвырнула яблоко. Глаза снова стали дикими, как у разъяренного зверя.
— Тебе мало? Я попортила тебе кожу, но кроме плети у меня есть и меч.
— Где? — спросил Олег тупо.
Она похлопала себя по крутому бедру. Лежать с мечом было явно неловко, но Лиска лежала, даже возлежала, хотя возлежать при оружии было еще неудобнее.
— Видел? Ты раб, которому я могу отрезать уши, вырвать язык, выколоть глаза.
— Во злобная, — ответил Олег равнодушно. — Как у тебя с почками, не побаливают? Я волхв, знаю, почему собаки к весне бесятся. Скотину даже лечить могу. Диких лечил! Тоже твари, иные даже очень твари. Я их люблю, они счастливее нас, людей.
Лиска насторожилась, вскинула брови:
— Что ты мелешь?
— Звери в самом деле счастливее. Живут счастливо, просто живут, о завтрашнем дне не думают. Ты вон знаешь, что завтра тебя будет мучить совесть, хорошо бы заела насмерть, а звери разве мучаются? Возьми лису, которая хитрейшая из зверей, или ту же змею, что навроде мудрейшая из тварей! Разве заглядывают в день завтрашний? Или хотя бы на час вперед? Жизнь их стала бы черной как сажа. Лиса взвыла бы от тоски и утопла, а змея повесилась бы, хотя как змее повеситься, не могу себе представить… А ты? Тебе должно быть виднее.
Она странно смотрела на него. Рот приоткрылся, она почти не дышала. Наконец опомнилась.
— Ты в самом деле… волхв. Ни от кого еще не слыхивала таких умных… и непонятных речей. Ты зришь в самую суть.
Олег, сам сбитый с толку, на всякий случай кивнул:
— А чо? Работа такая. Кто что умеет. Ты — только кожу портить да ранить, а я и лечить. Ежели что надо, только скажи. Я добрый, правда. Полечу. На людей кидаться перестанешь. И от людей тебе, соответственно, появится хоть какое-то, но все-таки уваженьице. Глядишь, и замуж возьмут. Не прынцы, правда, но и калеки тоже люди, верно?
Она подпрыгнула, разметав шкуры, снова стала прежней — злой, взъерошенной, со сверкающими глазами.
— Раб! Чтобы только поцеловать мне сапог, бились насмерть знатные мужи!
Она рухнула на ложе, грудь ее часто вздымалась. Олег сказал успокаивающе:
— Это ничо… Бывает. Один козу целовал, Таргитай кота за домового принял, сутки заикался. Зато не пел, правда. А тут по этой чертовой жаре… В здравом уме кто станет на человека кидаться с плетью?
Она отшвырнула плеть, но взамен вытащила меч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9