Апостол плотно закрыл дверь и повернулся к Боровому. Тот закурил, посмотрел на Апостола сквозь густое облако дыма и сказал:
— Ну?
— Боров, мы подписали устав кровью, — тихо сказал Апостол. — Но этого мало. Надо сделать так, чтобы ни у кого из них не было обратного хода.
Боров прищурил недобрые глаза:
— Что ты имеешь в виду?
— Нужно сделать так, чтобы все мы были крепко повязаны, — спокойно объяснил Апостол. — И чтобы никому из членов бригады было невыгодно стучать на соратника.
Боров дернул щекой:
— Я их всех знаю. Они и так не будут стучать. По пухлым губам Апостола заблуждала улыбка.
— Чужая душа — потемки, Боров, — сказал он мягким и вкрадчивым голосом. — Человек и за самого себя-то не может поручиться, не то что за других.
Боров помолчал, обдумывая слова Апостола, затем сказал:
— Допустим, ты прав. И что мы должны сделать?
Апостол покосился на закрытую дверь, облизнул губы и сказал:
— В двух кварталах отсюда есть овощной ларек. Торгует там один черномазый. Натуральное животное. В десять часов он закрывает ларек и едет домой.
— Ну и?
— Сейчас полдесятого, — сказал Апостол. — До закрытия ларька осталось полчаса.
Боровой стряхнул пепел в раковину и пристально посмотрел на Апостола.
— Давай конкретней.
— На улице темно, — продолжил Апостол. — Погода — дрянь. Прохожих почти нет. Понял, о чем я говорю?
— Предлагаешь крещение кровью?
— Что-то вроде этого, — кивнул Апостол. Боров сдвинул брови и подозрительно прищурился:
— А ты сам-то будешь в этом участвовать? Или думаешь постоять в сторонке и понаблюдать?
Улыбка покинула губы Апостола. Он сурово сдвинул брови и серьезно, делая упор на каждом слове, произнес:
— Я один из вас. И у меня есть нож.
— Что ж… — Боров швырнул в раковину окурок и решительно повернулся к двери. — Тогда за дело.

3

По улице шли тихо, поеживаясь от порывов ветра и моросящего дождя. В головах у парней играл пивной хмель, но предстоящее «дело» заставляло воздерживаться от пьяной болтовни. Прохожих на улице не было, ветер и дождь загнали всех по домам. На углу дома Боровой, который шел впереди, поднял руку. Парни остановились. Боровой выглянул из-за угла.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Мельник.
— Закрывает, — ответил Боров. — Нужно подождать.
Ждать пришлось недолго. Спустя минуту Боровой сказал:
— Приготовились.
За углом послышались шаги и негромкое покашливание. Боровой достал из кармана нож и выщелкнул лезвие. Парни последовали его примеру. Несколько мгновений спустя из-за угла вывернул невысокий, пожилой человек в куртке с поднятым воротом.
Боровой шагнул мужчине навстречу и, ни слова не говоря, ударил его ножом в живот. Мужчина ойкнул — не столько от боли, сколько с перепугу, остановился и, постояв с выпученными глазами секунду или две, повалился спиной на стену дома.
— За… что? — прохрипел он. Боровой обернулся к парням.
— Давайте. Каждый, — сказал он.
Парни обступили привалившегося к стене мужчину плотным кольцом. Тот, прижав руки к животу, полным ужаса взглядом смотрел на незнакомцев с ножами в руках.
— Штырь, давай! — приказал Боров.
— Куда бить? — растерянно спросил Штырь.
— Куда придется. Давай, бля!
Штырь слегка размахнулся и воткнул нож мужчине в бок. Выдернул и ошарашенно уставился на окровавленное лезвие.
— Мельник! — скомандовал Боровой.
— Получи, сука! — крикнул Мельник и ударил мужчину ножом в грудь.
Мужчина застонал и стал сползать по стене на асфальт.
— Давайте! Живо, пока никого нет! — прикрикнул на парней Боровой.
Удары посыпались градом. Лезвия ножей тускло вспыхивали в желтом свете фонаря. Через минуту мужчина лежал в луже крови, а новоиспеченные «черные волки» быстро удалялись от места «боевого крещения» по черной, безлюдной улице. Все прошло быстро и просто.
Перед домом Борового остановились. Лица у всех были возбужденные.
— Блин, — поморщился Штырь, глядя на свои руки. — Пальцы трясутся.
— У меня тоже, — сказал Мельник.
— И у меня. И у меня, — тихо загалдели парни. Апостол посмотрел на чернявого Кержнера.
— А у тебя, Сергей? — поинтересовался он. — У тебя руки не трясутся?
Кержнер хотел ответить, но вместо этого издал горлом какой-то невразумительный звук и лишь махнул рукой. Даже в тусклом свете фонаря было видно, каким бледным стало его лицо.
— Плохо выглядишь, — тихо сказал ему Апостол. — Тебя что, мутит?
Кержнер не ответил.
— Что будем делать дальше? — спросил у Борового Мельник.
— Надо расходиться, — ответил тот.
— У меня на руках кровь, — пожаловался Мельник. — И на рукаве. Помыть бы.
Боровой посмотрел на его рукава и кивнул:
— Ладно. Сейчас все идем ко мне. Смываем кровь и расходимся. Только тихо, а то соседи услышат.
Боровой повернулся и зашагал к подъезду. Парни, тихо переговариваясь, двинулись за ним.
Через два дня Мельник позвонил Апостолу.
— Слышь, Апостол, надо встретиться, — прошептал он в трубку хриплым, взволнованным шепотом.
— Мы же договорились — встречаться только в крайних случаях, — строго сказал Апостол.
— Можешь считать, что такой случай настал, — усмехнулся Мельник. — Короче, тут такая бодяга…
— Не по телефону, — оборвал его Апостол. — Помнишь кофейню, в которой ты познакомился с Боровом?
— А, он тебе и про это рассказывал?
— Он много чего мне рассказывал. Встречаемся там через час. Успеешь?
— Должен.
— Давай.
Был промозглый апрельский вечер, на улице завывал ветер, но в кофейне было тепло и уютно. Ожидая Мельника, Апостол заказал себе большую чашку кофе «американа». Попивая кофе и размышляя, он вспомнил о том, что случилось два дня назад. Вспомнил пьянящий восторг, который испытал, когда нож вошел в живую плоть. Все это было здорово, но слишком уж быстро и сумбурно. Вот если бы подольше, чтобы успеть хорошенько прочувствовать и просмаковать каждое мгновение…
Апостол тряхнул головой. Нет, в таких делах медлить нельзя. Нужно беречь силы и не оставлять следов. Быстро сделал — быстро ушел.
Апостол отхлебнул кофе и посмотрел в окно. Мельник шел по другой стороне улицы, сунув руки в карманы куртки. На этот раз куртка была не черная (конспирация), а синяя, обычная, с идиотским капюшоном. Перед тем как перейти улицу, Мельник на секунду остановился и быстро зыркнул глазами по сторонам. «Молодец, — подумал Апостол. — Из этого парня, пожалуй, выйдет толк».
Когда Мельник вошел в кофейню, Апостол как раз заказывал себе вторую чашку кофе.
Кепка и куртка Мельника были влажными от дождя. Когда он снимал кепку, несколько холодных капель упали Апостолу на лицо, и тот поморщился.
— Итак? — заговорил Апостол, когда Мельник окончательно уселся и перестал вертеться. — Что ты хотел мне сказать?
Мельник, в своей мышиной манере, зыркнул глазами по сторонам, чуть наклонился вперед и затараторил, выкатив на Апостола меленькие глазки-бусинки.
— Я по поводу Кержнера. Он меня беспокоит.
— Кержнер? — поднял брови Апостол. — Сергей Кержнер? А почему ты позвонил мне, а не Борову?
Мельник усмехнулся, обнажив два ряда мелких, желтоватых зубов.
— Потому что Боров его друг. Он не станет меня слушать, а тебя — станет. Поэтому я решил поговорить с тобой.
— Гм… — Апостол задумчиво поскреб пальцами румяную, плохо выбритую щеку. — Вообще-то логично. И что случилось с Кержнером?
Мельник сдвинул черные бровки-стрелки и тихо спросил:
— Ты знаешь, что он еврей?
— Догадывался, — усмехнулся Апостол. — Это все, что тебя беспокоит?
Мельник покачал головой и затараторил:
— Нет. Просто последние дни… После того как мы… Ну, ты понимаешь. В общем, Кержнер последние два дня ведет себя странно.
Подошла официантка и поставила перед Апостолом кофе. Дождавшись, когда она ушла, Апостол тихо спросил:
— И в чем это выражается? Что такого странного делает Кержнер?
— По-моему ему снесло крышу, — сказал Мельник. — Позавчера… После того как мы… — Мельник замялся.
— После акции, — подсказал ему Апостол.
— Да, после акции. Мы шли с Кержнером вместе к метро, и он сказал, что мы… сделали ошибку.
— Ошибку? — мягко усмехнулся Апостол. Мельник кивнул:
— Да. Он сказал, что одно дело громить ларьки, другое — убивать живого человека. Он сказал, что ему не по себе и что его тошнит. А когда мы подошли к метро — проблевался. Прямо возле входа, даже до урны не дошел. Хорошо еще, что ментов поблизости не было.
— Гм… — Апостол вновь поскреб пальцами щеку. — Что еще он говорил?
— В тот вечер ничего. А вчера… когда мы были на матче… точнее, уже после матча, когда возвращались домой… в общем, он понес какую-то херню про то, что человеку воздается за грехи. И что наказания никому не избежать. Я спросил — чего он гонит? Какие, на хрен, грехи? А он ответил: «Ты сам знаешь какие». А потом замолчал и до самого метро со мной не разговаривал.
— Это все? — спросил Апостол, внимательно выслушав Мельника.
Тот покачал головой:
— Нет. Сегодня он мне позвонил и сказал, что наша организация — бред собачий. И что раньше мы были людьми, а теперь стали псами, а наши хозяева — Боров и ты. И что он не хочет плясать под вашу дудку.
— Так и сказал? — усмехнулся Апостол.
— Так и сказал. Кстати, ты кофе пить будешь? Если нет, то…
Апостол молча пододвинул Мельнику свою чашку.
— Вот спасибо! Я же говорил Кержнеру, что ты нормальный пацан. А он — «Апостол гнида, Апостол гнида».
Мельник взял чашку обеими руками и звучно отхлебнул. Облизнул мокрые губы и с улыбкой протянул:
— Лепота-а.
— Так говоришь, Кержнер называл меня гнидой? — спокойно уточнил Апостол.
— Угу. Не нравишься ты ему.
— Только ему?
— Ну да. А кому еще?
— А остальные? Как они ко мне относятся? Мельник пожал острыми плечами:
— Да нормально. Ты же с Боровом, а Борова пацаны конкретно уважают. Слышь, Апостол, только ты сам с ним поговори, ладно? Если я ему чего-нибудь про Кержнера вякну, он меня тут же уроет. Они же с детства дружат.
— Хорошо. Я с ним поговорю.
— Вот и ладушки. А я побегу. Мне еще в училище.
Мельник допил кофе, встал со стула, пожал Апостолу руку и мелкой рысцой двинулся к выходу. Апостол проследил за ним взглядом. Посмотрел, как Мельник, вжав голову в плечи, перебегает дорогу. Затем отвел взгляд от окна, посмотрел на пустую чашку и поморщился.
— Гнида, — тихо проговорил он. — Значит, гнида… Ну-ну, посмотрим, кто из нас гнида.

4

С Боровым Апостол встретился в тот же вечер. Дождь уже утих, поэтому встретиться решили в сквере. Вслед за дождем угомонился и ветер. Вечер был необычно спокойным и теплым. Жаль только, что скамейки были влажными, но Апостол это предусмотрел и положил на промокшие доски заранее приготовленные полиэтиленовые пакеты.
— Сядешь? — предложил он Боровому. Однако тот покачал головой:
— Постою. Ты сказал, что у тебя что-то срочное. Давай, выкладывай.
— Разговор будет нелегким, — предупредил Апостол. — Я хочу, чтобы ты спокойно меня выслушал.
— На то ты и Апостол, чтобы я тебя слушал, — насмешливо парировал Боровой.
Апостол подождал, пока Боровой закурит, и лишь потом заговорил:
— Я хочу поговорить о твоем приятеле — Кержнере.
Зажигалка замерла в руке Борового.
— О Сереге Кержнере? — удивился он. — Валяй, говори.
Апостол откашлялся и улыбнулся.
— Ты, конечно, в курсе, что он не русский. Боровой криво усмехнулся:
— Ну, типа да, не русский. Но мать-то у него русская. И сам он такой же, как и мы.
— Такой же, да не такой, — с улыбкой сказал Апостол.
Боровой пожал плечами:
— У тебя тоже есть друзья прибалты. Густав, например. Он ведь эстонец или кто там?
— Неважно. Я бы ничего не говорил о Кержнере, если бы он был эстонцем или латвийцем. Даже если бы он был каким-нибудь… чувашем. Но твой друг Кержнер — еврей.
Апостол смотрел на Борового с грустной улыбкой. Тот молчал, потупив взгляд.
— Еврей, понимаешь? — повторил Апостол. — Жид. А жиды — наши исконные враги.
— Но Серега — нормальный пацан, — возразил Боровой. — Я его со школы знаю.
— А ты думаешь, если бы он был с червоточиной, он бы ходил и всем говорил: «Посмотрите, я вонючий жид и ненавижу русских»? Так, что ли? Жид на то и жид, чтобы хитрить и маскироваться. Снаружи он такой же, как мы. Но если копнуть глубже…
Апостол замолчал, предоставляя Боровому самому определить, что будет, если «копнуть глубже». Боровой, однако, не спешил соглашаться.
— Но ведь и среди жидов есть исключения, — сказал он, недобро сверкая глазами.
Апостол улыбнулся и покачал головой:
— Нет, Боров. Жизнь показывает, что исключений в этом деле не бывает. В любом жиде, каким бы нормальным пацаном он ни был на вид, скрывается червоточина. Мы с тобой не раз это обсуждали, и раньше ты со мной соглашался.
— Но я не знал… Я не думал, что…
— Пойми, Боров, я говорю это все не из-за того, что Кержнер мне неприятен. В нашем деле важна идея. Та идея, за которую наши братья готовы умирать и, если придется, убивать. Мы можем изменить друг другу, но мы не можем изменить идее. Если мы так сделаем, то все, нашему движению конец. Понимаешь? Слишком многое поставлено на карту. Да я бы сам отдал свою паршивую жизнь за Кержнера. Но сделать так — значит предать идею.
Боровой молчал. Тогда Апостол достал из кармана лист бумаги с уставом, скрепленным кровавыми подписями «черных волков».
— Посмотри на это, Боров, — мягко сказал Апостол. — Это все не игра. Мы дали слово. Мы подписались кровью. От нас зависит будущее страны, в которой мы живем. На кону — существование России. Неужели ты не понимаешь?
— Но какой вред России от одного жида? — сухо спросил Боровой.
Апостол усмехнулся.
— Иногда достаточно и одного предателя, чтобы развалить все дело. Кержнер знает о нас. Знает нас по именам, знает в лицо. Зачем, по-твоему, он вступил в бригаду?
— За тем же, зачем и мы.
— Возможно. А если нет?
— Но он считает себя русским!
— Правильно, — кивнул Апостол. — И будет считать до тех пор, пока ему выгодно. А когда прижмет, тут же переметнется на сторону врагов. Какая ему разница, кто перед ним — русский, немец или француз? Евреи считают себя избранной расой. А всех остальных — разменной монетой в их многовековой борьбе. В той самой борьбе, которую они осуществляют с помощью контроля за мировыми финансовыми потоками. Впрочем, не будем в это углубляться. Итак, что ты решил? Боровой помолчал.
— А что я должен решить? — спросил он глухим, растерянным голосом.
Апостол пристально и мягко посмотрел Боровому в глаза.
— А разве ты сам не знаешь?
На сердце у Борового заскребли кошки. Вдруг стало мерзко на душе, и даже во рту появился какой-то тошнотворный кислый привкус.
— Я должен подумать, — сухо сказал Боровой. Апостол улыбнулся — мягко, почти по-отечески:
— Конечно. Мы не должны принимать необдуманных решений.
— А ты? — спросил Боровой. — Ты тоже будешь думать?
Апостол покачал широкой головой:
— Нет. Я уже все для себя определил. Иначе я бы не стал с тобой об этом говорить.
— Значит, ты не передумаешь? — поглядывая на Апостола исподлобья, спросил Боровой.
Тот покачал головой и твердо ответил:
— Нет. Мы должны… нет, мы обязаны сделать это. И других вариантов тут быть не может.
— А как насчет других? Они тоже имеют право на собственную точку зрения.
— Не всегда, — сказал Апостол. — Иногда один человек должен взять на себя всю степень ответственности. И этот человек — ты. Я всего-навсего идеолог, Боров, а ты… ты наш вождь. Сильный лидер, за которым пойдут слабые и неуверенные.
Боровой вздохнул и сурово сдвинул брови.
— Когда я должен дать ответ? — спросил он.
— Чем скорее, тем лучше. Кержнер может предать нас в любой момент. Ему стоит сказать только слово, и нас тут же возьмут на заметку. И тогда — конец. Мы ведь не обычная банда бритоголовых, Боров. Мы — борцы за идею. Ядро будущей армии, которая вышвырнет из страны инородцев и обеспечит России славное будущее.
Боровой понурил голову и медленно опустился на скамейку. Около минуты он размышлял, разглядывая лужи и плавающий в них мусор. Затем поднял взгляд на Апостола и сказал:
1 2 3 4