хитрость, уловка (воровской жаргон, далее то же).
мильтон хороший, чего ты тут мне питюкаешь, срать я хотела на твою мотню. Мотня — допрос.
Будешь мне нахалку шить, Нахалку шить — обвинять в чужом преступлении.
мой Иван Иван — главарь шайки, скрывающий свое имя.
тебя завалит Завалить — убить.
в темном переулке… А теперь веди в камеру. Не видишь, что ли, невменяемая я!
Погорелов остолбенел:
— Что за ужасные выражения, гражданочка Соя-Серко? — с трудом выдавил он из себя. Но «гражданочка» уже снова превратилась в египетскую мумию. В это время распахнулась дверь, вошел его напарник по кабинету капитан Грязнов:
— Валентин, тебя «хозяйка» зовет!
«Хозяйкой» в отеле, конечно, звали Романову, и Погорелов пулей вылетел из кабинета, успев сказать:
— Слава, побудь тут с дамой, я мигом.
Когда скрипучая дверь закрылась за майором, Грязнов протянул Алле Александровне лоскутик папиросной бумаги. Та косо взглянула на капитана, но записку взяла, прочитала. В записке было всего несколько слов. Алла усмехнулась, взяла авторучку со стола Погорелова и, что-то черкнув на том же листочке, также с усмешкой ткнула записку в ладонь Грязнова.
9
У следователя по особо важным делам Меркулова в производстве было четырнадцать дел, для которых он с трудом вырывал окна, в основном для выколачивания отсрочек. Одним из них было дело о взятках в системе автотранспортного управления Моссовета. Срок расследования истек, и для испрашивания отсрочки нам надо было, согласно закону, проделать необходимые следственные действия, в целях чего Меркулов и наметил поездку в комиссионные автомагазины.
Я вернулся в прокуратуру после блестящего выполнения задания Меркулова и быстро написал своему начальнику записку: «Куприянову позвонил. Видел Грязнова в телефонной будке». Меркулов безмолвно чиркнул спичкой, сжег мое «донесение» и отправил пепел в урну, где уже покоился прах его задания.
В кабинет без стука вошел молодой парень, прикрепленный к прокуратуре шофер, весело спросил:
— Когда едем, товарищ начальник?
— Сию минуту, Гена!
Раздобыть машину в Московской городской прокуратуре для служебной поездки — проблема. Высокое начальство расхватывает их с самого утра — кому-то надо на совещание в горком, кому-то на похороны ветерана прокуратуры. Или чьей-нибудь супруге необходимо срочно сделать прическу в салоне «Чародейка». У этого Гены был сегодня нерабочий день, и он околачивался с утра в коридорах прокуратуры в поисках «блата» для починки собственного «москвича», на котором он и приехал. Он удачно подвернулся Меркулову под руку — тот в одну минуту договорился по телефону с дельцами-авторемонтниками и заполучил Гену на целый день в личные водители.
Мы отметились у Гарика в журнале служебных разъездов: «13 часов 00 мин. Лианозово, комиссионный магазин». В графе «прибыл» сделали прочерк, так как возвращаться обратно не думали.
— Давай, Гена, дуй в Южный порт, — сказал Меркулов, когда мы с трудом залезли в раздолбанный Генин «москвич» образца 1965 года.
— Вы ж говорили — в Лианозово, товарищ начальник?
— Да я, вот, вспомнил, что в Лианозово-то черный рынок функционирует с четырех до восьми утра… — начал Меркулов, но Гена обрадованно перебил его:
— Так в Южный порт это ж совсем рядом!
«Значит, Меркулов задумал очередную „внутреннюю“ операцию, отрывается от слежки», — подумал я.
В Южном порту нас ждали. Заместитель директора магазина авточастей, длинный, тощий эстонец Арво Свенович Линно, дал указание своим ребятам, и те поволокли Гену в недоступные простому смертному хранилища автобогатств. Меркулов говорил с Линно вполголоса. Тот открыл заднюю дверь и крикнул что-то по-эстонски. В кабинет вошел такой же длинный и еще более тощий молодой эстонец, они поговорили между собой чуток на своем языке, и замдиректора сказал с сильным акцентом:
— Мой сын Гуннар. Он вас довезет, куда вы ему скажете, Константин Дмитриевич.
Гуннар, совсем без всякого акцента, подтвердил:
— Я сейчас свой «жигуль» подволоку к воротам, а вы туда топайте!
Перед тем, как выйти из гаража, Меркулов открыл свой портфель и вытащил оттуда… две совершенно ни на что не годных шляпы. Одну он натянул себе почти на уши, а другую неуверенно протянул мне, спросив при этом:
— Какой у тебя размер головы?
Я понятия не имел, какой у меня размер головы, лет десять ничего на голове не носил. Я с отвращением взял бесформенный кусок зеленого фетра.
— Ты, случаем, не прихватил фотоаппарат? — спросил я Меркулова. — Хороший кадр пропадает — кот Базилио и лиса Алиса удирают от бедненького Буратино…
— Вид, конечно, у нас нелепый, — начал оправдываться Меркулов, но в этот момент открылись автоматические ворота гаража. Ну и лицо сделалось у эстонца, когда он увидел наш маскарад…
Через пятнадцать минут Гуннар доставил нас к железнодорожной станции Нижние Котлы, где мы, все еще щеголяя в дурацких шляпах, взяли билеты до станции Расторгуево.
В пустом вагоне электрички мы перевели дух и заговорили разом, будто близкие родственники, которые сто лет не виделись. Меркулов, спрятав чепчики в портфель, сказал:
— Давай по порядку, Саша. И экономь время — у нас всего двадцать пять минут.
Я рассказал Меркулову о встрече с Кассариным, о предсмертном письме отца, о матери. Он смотрел в мою сторону, но не на меня, а мимо, как будто целился в одну ему видимую мишень. И вдруг совсем без связи с тем, что я говорил, спросил:
— А как у тебя с Ритой?
И родной матери я бы не мог признаться, что люблю Риту, поэтому сам очень удивился, услышав собственный голос:
— Я… она… мы… в общем… собрались… пожениться… А какое это имеет отношение…
— Никакого.
Меркулов прочистил нос, повернулся к окну, с полминуты смотрел на обгоняющие друг друга далекие леса. Наконец я услышал его тихий голос.
— Мы сейчас едем к генералу армейской разведки Цапко. Ипполит Алексеевич, отец Виктории Ракитиной, отличный дядька. Это моя предпоследняя надежда прищучить Кассарина. Ракитин в своих дневниках подробно описывает преступления этого гебиста. Подробно, но — бездоказательно. Этот Казаков и второй, неизвестный в куртке с капюшоном, просто наемные убийцы. Мадам Соя-Серко, по-видимому, дама сердца Кассарина. У меня большие сомнения, что Казаков и Серко дадут на него показания. Ракитин работал на отдел стратегических разработок Комитета госбезопасности, пытался много раз напрямую связаться с Андроповым и даже с Брежневым. Ему никто не верил, а вся его информация попадала в руки самого Кассарина. Дело в том, что Кассарин, участвуя в заграничных операциях — наводнение денежного рынка фальшивками, захват стран-поставщиков сырья и так далее, присваивает миллионные суммы, пользуется фальшивыми долларами в загранпоездках. Он убрал Мазера и Леоновича, постарается то же проделать с Казаковым (уже пытался), и весьма возможно, с Соя-Серко. Как только он будет уверен, что мы имеем так называемые дубликаты Ракитина, он попытается отделаться и от нас. Сейчас он покупает тебя, установил за нами слежку, воткнул везде микрофоны, приспособил для своих нужд Пархоменко и… Грязнова.
Честно говоря, никакой Америки Костя для меня не открыл, я уже был подготовлен к чему-то в этом роде. У меня появилось ощущение, что я знаю этого Кассарина уже очень давно, лет десять, по крайней мере, а ведь не прошло еще и двух дней, как мы встретились.
— Весьма возможно я тоже совершил ошибку, не передав ракитинские бумажки сразу же по назначению. Я был уверен, и я все еще не теряю надежды, что мы раздобудем доказательства на этого генерала. Но, признаюсь, Саша, что такой откровенной наглости я не ожидал даже от наших чекистов… Даю тебе слово, если до конца недели не раскручу всю эту банду, то в понедельник пойду к Емельянову с материалом на Кассарина и попрошу отстранить меня от этого дела. Или соглашусь на предложение Емельянова. Что в общем-то одно и то же.
— Какое предложение?
— Занять пост заместителя прокурора города Москвы.
«Так это ж здорово!» — подумал я и представил выражение ослиного лица Пархоменко, который из начальника становится подчиненным Меркулова.
— Видишь ли, Саша, — сказал Меркулов, как бы отвечая на мои мысли, — я не вижу для себя лично ничего заманчивого в этом предложении. Превращаться в бездарного бюрократа, становиться частью партийной олигархии, бороться за власть… Наша работа, я имею в виду — наша следственная работа, — расследовать преступления. — Он сказал это так значительно, как будто делает Бог весть какое открытие. — Советский народ, как и все остальные народы, имеет право быть под защитой от убийств, грабежей и всего прочего. Представь себе, загорелся дом, а хозяин его — бандит и сволочь; так что ж нам — махнуть рукой, пусть горит со всем барахлом. А в доме дети…
Меркулов оглянулся по сторонам — в вагоне никого не было, кроме какой-то бабы в бархатной тужурке, вытащил сигарету, закурил.
— Мне тоже не все нравится в нашей жизни, но я не собираюсь объявлять войну советской системе, я просто профессионал-юрист, следователь, моя задача — спасать детей из горящего дома, а не участвовать в волчьей охоте кобелирующих вассалов и правящих импотентов…
У меня к горлу подступил какой-то комок. Меркулов выдавал мне, хотя, может, скорее самому себе, такой текст, за который можно было схлопотать хороший срок, если не вышку. Он и вправду мне доверял на все сто процентов, но мне почему-то было очень нелегко, и опять, как тогда на стадионе, я почти физически ощутил на своих плечах непомерную тяжесть.
— Станция Расторгуево. Следующая остановка платформа Горки Ленинские, — безразлично прогнусавило из динамика.
Мы с Костей встали и пошли к выходу. Через окна электрички я увидел дореволюционный пейзаж: на высоком холме расположились небольшие купеческие усадьбочки, к которым от самого железнодорожного пути вела длинная деревянная лестница.
Меркулов глянул на часы:
— Мне еще за Лелечкой в больницу надо успеть сегодня…
Совершенно секретно
Начальнику Отдела особых расследований генерал-майору госбезопасности тов. Кассарину В. В.
СПЕЦДОНССЕНИЕ
В течение сегодняшнего дня мы продолжали наружное наблюдение за следователем Мосгорпрокуратуры К. Меркуловым и его помощником А. Турецким.
Оба прибыли в прокуратуру к 9 часам и до обеда находились в помещении следственной части.
В 12 часов 48 минут в Центр поступило телефонное сообщение от капитана милиции Грязнова о том, что:
— начальник следственной части Пархоменко проводил оперативное совещание с бригадой по вопросу активизации розыска убийц;
— Меркулов, Грязнов, Турецкий и прокурор-криминалист Моисеев провели разбор результатов полученных заключений криминалистических и иных экспертиз;
— следователь Меркулов проговорился Грязнову о том, что он установил, кто такая «Леся», указанная в записной книжке Куприяновой, — это гр-ка Смитюк Алиса Федоровна. Алиса Смитюк нам подтвердила, что она действительно продала своей подруге Куприяновой польскую косметику за 15 рублей, но денег так и не получила.
В 13 часов 01 минуту Меркулов и Турецкий на автомашине «москвич» МЛС 48–33 направились в Лианозово, на черный рынок запчастей для автомобилей. Однако в пути следования они изменили маршрут и прибыли в Южный Порт.
В 13.38 Меркулов и другие вошли в автокомбинат, и вскоре автомобиль МЛС 48–33 был поставлен на обслуживание.
Однако, как выяснилось, Меркулов и Турецкий обманным путем скрылись с территории автокомбината и отбыли в неизвестном направлении. С этого момента слежка за Меркуловым и Турецким прекращается по независящим от нас обстоятельствам.
Начальник 5 отделения майор госбезопасности П. Смолярчук
24 ноября 1982 года
10
Подходя к старому, но еще крепкому кирпичному дому Цапко, я думал о том, что во все времена свидетели составляли большую часть человечества, а участники преступлений — меньшую. По нашему-то делу бывший замнач ГРУ явно проходил свидетелем, а вот как по другим… За долгий срок своей непростой службы генерал-лейтенант не мог не совершить хотя бы парочки преступлений. Во имя и на пользу отчизны, конечно…
Меркулов осторожно заглянул в приоткрытую дверь (дверей не запирали, значит, грабителей не боялись) — грудастая молодая бабенка возилась у плиты. Я прикинул — кем она приходится старому генералу: домработницей, внучкой, сиделкой? Была она очень даже ничего: высокая, чернобровая, правда, с немного тяжелым подбородком и немного низким лбом, отчего и вызывала, наверно, низменные чувства.
— Добрый день! Не помешали?
— Ах, это вы! Ничуть. Проходите, Ипполит Алексеевич наверху.
Она говорила низким голосом, с хорошо заметным северным акцентом.
В комнате наверху светилась синяя лампа. Генерал сидел у свежевыструганного стола и, низко наклонив седую голову с морщинистым и кротким лицом, разбирал на части какой-то пистолет (опять пистолет! какой по счету?) с фашистской свастикой и монограммой на щечках рукоятки. Меркулов побарабанил пальцами в стекло открытой двери. Цапко вздрогнул, отложил работу, подошел к нам.
— Давайте знакомиться. Ипполит Алексеевич.
Генералу Цапко было под семьдесят, но выглядел он орлом: высоченный, сухощавый. Желтоватые с зеленым ободком глаза смотрели на нас не настороженно, а по-молодому весело, с любопытством. Жизненные бури, которых, должно быть, он перенес на своем веку немало, не замутили его интереса к действительности.
— Посидите тут на диванчике, я мигом управлюсь.
Кабинет Ипполита Алексеевича производил странное впечатление. Это была, собственно говоря, не комната, а какой-то склад, своеобразная комбинация трех начал: православия, реликвий царской армии и немецких трофеев времен Второй мировой войны. По углам стояли, знамена царских полков — драгунского, уланского, казачьего, на стенах аккуратно были развешаны иконы, а на самодельных стеллажах расставлены замысловатые вещички — фашистские ордена и значки, прихваченные в гитлеровских штабах, даже подлинные фотографии лидеров Третьего рейха — самого Гитлера и его помощников — Гиммлера, Бормана…
— Люблю, знаете, как бы в своем хозяйстве возиться, — сказал генерал, заканчивая свою работу, — божиться как бы не стану, но мои помощники в побежденном Берлине, где я учреждал в сорок пятом нашу резидентуру для будущего Западного Берлина, утверждали, что пистолет этот какое-то время как бы принадлежал самому Гиммлеру! Слабость я как бы имею к оружию и… патологическим личностям… У этих типов больше, чем у нормальных людей, как бы развито сверхподсознание, темные, неконтролируемые глубины мозга. Вы, юристы, должны это знать. Сие еще австрийский психиатр Фрейд подметил. Я изучал фашистские архивы, все эти гитлеры, Геббельсы, знаете, как бы предчувствовали свой печальный конец. Напрасно улыбаетесь, молодой человек, я тоже кое-что предчувствую… Например, ваши каверзные вопросы.
Цапко сел третьим на «диванчик», а попросту на деревянную скамейку, рядом со мной и Меркуловым.
— Я как бы про вас все знаю — намедни Алешкина девица от вас депешу доставила. Вы — Меркулов. Я вас помню еще голопузым, когда вы по Кратово бегали с ночным горшком в руках и орали: «Я сам на дырочке сижу! Я смелый! Я Покрышкин!» А теперь вот ведете дело о гибели нашего Вити. А вы, Турецкий, как бы ему помогаете. Так?
Мы кивнули, помолчали, отдавая дань умершему.
— Что это вы, молодые люди, как бы ошеломленные, — сказал Ипполит Алексеевич, — или не знаете, как со мной говорить следует? Одно скажу — говорить надо со мною по-человечески. Потому что я уже как бы ближе к небу, чем к земле. Ладно, я как бы сам начну и без предисловия, уж не взыщите. Вы хотите знать, любил ли я своего зятя, Ракитина Виктора, то есть, или относился к нему просто, как тесть к зятю. Так вот — любил и люблю, как, может быть, не любил никого, кроме внука своего да вот этой бабы, жены моей второй, Тали. Вы ее внизу видели… — Он продолжал говорить, сердясь на себя за подступившие слезы. — Поэтому я перед вами весь, пользуйтесь. Ради Витиной памяти готов я перед вами как бы выложить то, что никогда никому не сказал…
— Скажите, Ипполит Алексеевич, — с трудом выговорил Меркулов, — из-за чего, собственно, погиб Виктор?
Цапко поднялся с кресла, в распахнутом генеральском кителе без погон. На шее, я заметил, блеснула серебряная цепочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
мильтон хороший, чего ты тут мне питюкаешь, срать я хотела на твою мотню. Мотня — допрос.
Будешь мне нахалку шить, Нахалку шить — обвинять в чужом преступлении.
мой Иван Иван — главарь шайки, скрывающий свое имя.
тебя завалит Завалить — убить.
в темном переулке… А теперь веди в камеру. Не видишь, что ли, невменяемая я!
Погорелов остолбенел:
— Что за ужасные выражения, гражданочка Соя-Серко? — с трудом выдавил он из себя. Но «гражданочка» уже снова превратилась в египетскую мумию. В это время распахнулась дверь, вошел его напарник по кабинету капитан Грязнов:
— Валентин, тебя «хозяйка» зовет!
«Хозяйкой» в отеле, конечно, звали Романову, и Погорелов пулей вылетел из кабинета, успев сказать:
— Слава, побудь тут с дамой, я мигом.
Когда скрипучая дверь закрылась за майором, Грязнов протянул Алле Александровне лоскутик папиросной бумаги. Та косо взглянула на капитана, но записку взяла, прочитала. В записке было всего несколько слов. Алла усмехнулась, взяла авторучку со стола Погорелова и, что-то черкнув на том же листочке, также с усмешкой ткнула записку в ладонь Грязнова.
9
У следователя по особо важным делам Меркулова в производстве было четырнадцать дел, для которых он с трудом вырывал окна, в основном для выколачивания отсрочек. Одним из них было дело о взятках в системе автотранспортного управления Моссовета. Срок расследования истек, и для испрашивания отсрочки нам надо было, согласно закону, проделать необходимые следственные действия, в целях чего Меркулов и наметил поездку в комиссионные автомагазины.
Я вернулся в прокуратуру после блестящего выполнения задания Меркулова и быстро написал своему начальнику записку: «Куприянову позвонил. Видел Грязнова в телефонной будке». Меркулов безмолвно чиркнул спичкой, сжег мое «донесение» и отправил пепел в урну, где уже покоился прах его задания.
В кабинет без стука вошел молодой парень, прикрепленный к прокуратуре шофер, весело спросил:
— Когда едем, товарищ начальник?
— Сию минуту, Гена!
Раздобыть машину в Московской городской прокуратуре для служебной поездки — проблема. Высокое начальство расхватывает их с самого утра — кому-то надо на совещание в горком, кому-то на похороны ветерана прокуратуры. Или чьей-нибудь супруге необходимо срочно сделать прическу в салоне «Чародейка». У этого Гены был сегодня нерабочий день, и он околачивался с утра в коридорах прокуратуры в поисках «блата» для починки собственного «москвича», на котором он и приехал. Он удачно подвернулся Меркулову под руку — тот в одну минуту договорился по телефону с дельцами-авторемонтниками и заполучил Гену на целый день в личные водители.
Мы отметились у Гарика в журнале служебных разъездов: «13 часов 00 мин. Лианозово, комиссионный магазин». В графе «прибыл» сделали прочерк, так как возвращаться обратно не думали.
— Давай, Гена, дуй в Южный порт, — сказал Меркулов, когда мы с трудом залезли в раздолбанный Генин «москвич» образца 1965 года.
— Вы ж говорили — в Лианозово, товарищ начальник?
— Да я, вот, вспомнил, что в Лианозово-то черный рынок функционирует с четырех до восьми утра… — начал Меркулов, но Гена обрадованно перебил его:
— Так в Южный порт это ж совсем рядом!
«Значит, Меркулов задумал очередную „внутреннюю“ операцию, отрывается от слежки», — подумал я.
В Южном порту нас ждали. Заместитель директора магазина авточастей, длинный, тощий эстонец Арво Свенович Линно, дал указание своим ребятам, и те поволокли Гену в недоступные простому смертному хранилища автобогатств. Меркулов говорил с Линно вполголоса. Тот открыл заднюю дверь и крикнул что-то по-эстонски. В кабинет вошел такой же длинный и еще более тощий молодой эстонец, они поговорили между собой чуток на своем языке, и замдиректора сказал с сильным акцентом:
— Мой сын Гуннар. Он вас довезет, куда вы ему скажете, Константин Дмитриевич.
Гуннар, совсем без всякого акцента, подтвердил:
— Я сейчас свой «жигуль» подволоку к воротам, а вы туда топайте!
Перед тем, как выйти из гаража, Меркулов открыл свой портфель и вытащил оттуда… две совершенно ни на что не годных шляпы. Одну он натянул себе почти на уши, а другую неуверенно протянул мне, спросив при этом:
— Какой у тебя размер головы?
Я понятия не имел, какой у меня размер головы, лет десять ничего на голове не носил. Я с отвращением взял бесформенный кусок зеленого фетра.
— Ты, случаем, не прихватил фотоаппарат? — спросил я Меркулова. — Хороший кадр пропадает — кот Базилио и лиса Алиса удирают от бедненького Буратино…
— Вид, конечно, у нас нелепый, — начал оправдываться Меркулов, но в этот момент открылись автоматические ворота гаража. Ну и лицо сделалось у эстонца, когда он увидел наш маскарад…
Через пятнадцать минут Гуннар доставил нас к железнодорожной станции Нижние Котлы, где мы, все еще щеголяя в дурацких шляпах, взяли билеты до станции Расторгуево.
В пустом вагоне электрички мы перевели дух и заговорили разом, будто близкие родственники, которые сто лет не виделись. Меркулов, спрятав чепчики в портфель, сказал:
— Давай по порядку, Саша. И экономь время — у нас всего двадцать пять минут.
Я рассказал Меркулову о встрече с Кассариным, о предсмертном письме отца, о матери. Он смотрел в мою сторону, но не на меня, а мимо, как будто целился в одну ему видимую мишень. И вдруг совсем без связи с тем, что я говорил, спросил:
— А как у тебя с Ритой?
И родной матери я бы не мог признаться, что люблю Риту, поэтому сам очень удивился, услышав собственный голос:
— Я… она… мы… в общем… собрались… пожениться… А какое это имеет отношение…
— Никакого.
Меркулов прочистил нос, повернулся к окну, с полминуты смотрел на обгоняющие друг друга далекие леса. Наконец я услышал его тихий голос.
— Мы сейчас едем к генералу армейской разведки Цапко. Ипполит Алексеевич, отец Виктории Ракитиной, отличный дядька. Это моя предпоследняя надежда прищучить Кассарина. Ракитин в своих дневниках подробно описывает преступления этого гебиста. Подробно, но — бездоказательно. Этот Казаков и второй, неизвестный в куртке с капюшоном, просто наемные убийцы. Мадам Соя-Серко, по-видимому, дама сердца Кассарина. У меня большие сомнения, что Казаков и Серко дадут на него показания. Ракитин работал на отдел стратегических разработок Комитета госбезопасности, пытался много раз напрямую связаться с Андроповым и даже с Брежневым. Ему никто не верил, а вся его информация попадала в руки самого Кассарина. Дело в том, что Кассарин, участвуя в заграничных операциях — наводнение денежного рынка фальшивками, захват стран-поставщиков сырья и так далее, присваивает миллионные суммы, пользуется фальшивыми долларами в загранпоездках. Он убрал Мазера и Леоновича, постарается то же проделать с Казаковым (уже пытался), и весьма возможно, с Соя-Серко. Как только он будет уверен, что мы имеем так называемые дубликаты Ракитина, он попытается отделаться и от нас. Сейчас он покупает тебя, установил за нами слежку, воткнул везде микрофоны, приспособил для своих нужд Пархоменко и… Грязнова.
Честно говоря, никакой Америки Костя для меня не открыл, я уже был подготовлен к чему-то в этом роде. У меня появилось ощущение, что я знаю этого Кассарина уже очень давно, лет десять, по крайней мере, а ведь не прошло еще и двух дней, как мы встретились.
— Весьма возможно я тоже совершил ошибку, не передав ракитинские бумажки сразу же по назначению. Я был уверен, и я все еще не теряю надежды, что мы раздобудем доказательства на этого генерала. Но, признаюсь, Саша, что такой откровенной наглости я не ожидал даже от наших чекистов… Даю тебе слово, если до конца недели не раскручу всю эту банду, то в понедельник пойду к Емельянову с материалом на Кассарина и попрошу отстранить меня от этого дела. Или соглашусь на предложение Емельянова. Что в общем-то одно и то же.
— Какое предложение?
— Занять пост заместителя прокурора города Москвы.
«Так это ж здорово!» — подумал я и представил выражение ослиного лица Пархоменко, который из начальника становится подчиненным Меркулова.
— Видишь ли, Саша, — сказал Меркулов, как бы отвечая на мои мысли, — я не вижу для себя лично ничего заманчивого в этом предложении. Превращаться в бездарного бюрократа, становиться частью партийной олигархии, бороться за власть… Наша работа, я имею в виду — наша следственная работа, — расследовать преступления. — Он сказал это так значительно, как будто делает Бог весть какое открытие. — Советский народ, как и все остальные народы, имеет право быть под защитой от убийств, грабежей и всего прочего. Представь себе, загорелся дом, а хозяин его — бандит и сволочь; так что ж нам — махнуть рукой, пусть горит со всем барахлом. А в доме дети…
Меркулов оглянулся по сторонам — в вагоне никого не было, кроме какой-то бабы в бархатной тужурке, вытащил сигарету, закурил.
— Мне тоже не все нравится в нашей жизни, но я не собираюсь объявлять войну советской системе, я просто профессионал-юрист, следователь, моя задача — спасать детей из горящего дома, а не участвовать в волчьей охоте кобелирующих вассалов и правящих импотентов…
У меня к горлу подступил какой-то комок. Меркулов выдавал мне, хотя, может, скорее самому себе, такой текст, за который можно было схлопотать хороший срок, если не вышку. Он и вправду мне доверял на все сто процентов, но мне почему-то было очень нелегко, и опять, как тогда на стадионе, я почти физически ощутил на своих плечах непомерную тяжесть.
— Станция Расторгуево. Следующая остановка платформа Горки Ленинские, — безразлично прогнусавило из динамика.
Мы с Костей встали и пошли к выходу. Через окна электрички я увидел дореволюционный пейзаж: на высоком холме расположились небольшие купеческие усадьбочки, к которым от самого железнодорожного пути вела длинная деревянная лестница.
Меркулов глянул на часы:
— Мне еще за Лелечкой в больницу надо успеть сегодня…
Совершенно секретно
Начальнику Отдела особых расследований генерал-майору госбезопасности тов. Кассарину В. В.
СПЕЦДОНССЕНИЕ
В течение сегодняшнего дня мы продолжали наружное наблюдение за следователем Мосгорпрокуратуры К. Меркуловым и его помощником А. Турецким.
Оба прибыли в прокуратуру к 9 часам и до обеда находились в помещении следственной части.
В 12 часов 48 минут в Центр поступило телефонное сообщение от капитана милиции Грязнова о том, что:
— начальник следственной части Пархоменко проводил оперативное совещание с бригадой по вопросу активизации розыска убийц;
— Меркулов, Грязнов, Турецкий и прокурор-криминалист Моисеев провели разбор результатов полученных заключений криминалистических и иных экспертиз;
— следователь Меркулов проговорился Грязнову о том, что он установил, кто такая «Леся», указанная в записной книжке Куприяновой, — это гр-ка Смитюк Алиса Федоровна. Алиса Смитюк нам подтвердила, что она действительно продала своей подруге Куприяновой польскую косметику за 15 рублей, но денег так и не получила.
В 13 часов 01 минуту Меркулов и Турецкий на автомашине «москвич» МЛС 48–33 направились в Лианозово, на черный рынок запчастей для автомобилей. Однако в пути следования они изменили маршрут и прибыли в Южный Порт.
В 13.38 Меркулов и другие вошли в автокомбинат, и вскоре автомобиль МЛС 48–33 был поставлен на обслуживание.
Однако, как выяснилось, Меркулов и Турецкий обманным путем скрылись с территории автокомбината и отбыли в неизвестном направлении. С этого момента слежка за Меркуловым и Турецким прекращается по независящим от нас обстоятельствам.
Начальник 5 отделения майор госбезопасности П. Смолярчук
24 ноября 1982 года
10
Подходя к старому, но еще крепкому кирпичному дому Цапко, я думал о том, что во все времена свидетели составляли большую часть человечества, а участники преступлений — меньшую. По нашему-то делу бывший замнач ГРУ явно проходил свидетелем, а вот как по другим… За долгий срок своей непростой службы генерал-лейтенант не мог не совершить хотя бы парочки преступлений. Во имя и на пользу отчизны, конечно…
Меркулов осторожно заглянул в приоткрытую дверь (дверей не запирали, значит, грабителей не боялись) — грудастая молодая бабенка возилась у плиты. Я прикинул — кем она приходится старому генералу: домработницей, внучкой, сиделкой? Была она очень даже ничего: высокая, чернобровая, правда, с немного тяжелым подбородком и немного низким лбом, отчего и вызывала, наверно, низменные чувства.
— Добрый день! Не помешали?
— Ах, это вы! Ничуть. Проходите, Ипполит Алексеевич наверху.
Она говорила низким голосом, с хорошо заметным северным акцентом.
В комнате наверху светилась синяя лампа. Генерал сидел у свежевыструганного стола и, низко наклонив седую голову с морщинистым и кротким лицом, разбирал на части какой-то пистолет (опять пистолет! какой по счету?) с фашистской свастикой и монограммой на щечках рукоятки. Меркулов побарабанил пальцами в стекло открытой двери. Цапко вздрогнул, отложил работу, подошел к нам.
— Давайте знакомиться. Ипполит Алексеевич.
Генералу Цапко было под семьдесят, но выглядел он орлом: высоченный, сухощавый. Желтоватые с зеленым ободком глаза смотрели на нас не настороженно, а по-молодому весело, с любопытством. Жизненные бури, которых, должно быть, он перенес на своем веку немало, не замутили его интереса к действительности.
— Посидите тут на диванчике, я мигом управлюсь.
Кабинет Ипполита Алексеевича производил странное впечатление. Это была, собственно говоря, не комната, а какой-то склад, своеобразная комбинация трех начал: православия, реликвий царской армии и немецких трофеев времен Второй мировой войны. По углам стояли, знамена царских полков — драгунского, уланского, казачьего, на стенах аккуратно были развешаны иконы, а на самодельных стеллажах расставлены замысловатые вещички — фашистские ордена и значки, прихваченные в гитлеровских штабах, даже подлинные фотографии лидеров Третьего рейха — самого Гитлера и его помощников — Гиммлера, Бормана…
— Люблю, знаете, как бы в своем хозяйстве возиться, — сказал генерал, заканчивая свою работу, — божиться как бы не стану, но мои помощники в побежденном Берлине, где я учреждал в сорок пятом нашу резидентуру для будущего Западного Берлина, утверждали, что пистолет этот какое-то время как бы принадлежал самому Гиммлеру! Слабость я как бы имею к оружию и… патологическим личностям… У этих типов больше, чем у нормальных людей, как бы развито сверхподсознание, темные, неконтролируемые глубины мозга. Вы, юристы, должны это знать. Сие еще австрийский психиатр Фрейд подметил. Я изучал фашистские архивы, все эти гитлеры, Геббельсы, знаете, как бы предчувствовали свой печальный конец. Напрасно улыбаетесь, молодой человек, я тоже кое-что предчувствую… Например, ваши каверзные вопросы.
Цапко сел третьим на «диванчик», а попросту на деревянную скамейку, рядом со мной и Меркуловым.
— Я как бы про вас все знаю — намедни Алешкина девица от вас депешу доставила. Вы — Меркулов. Я вас помню еще голопузым, когда вы по Кратово бегали с ночным горшком в руках и орали: «Я сам на дырочке сижу! Я смелый! Я Покрышкин!» А теперь вот ведете дело о гибели нашего Вити. А вы, Турецкий, как бы ему помогаете. Так?
Мы кивнули, помолчали, отдавая дань умершему.
— Что это вы, молодые люди, как бы ошеломленные, — сказал Ипполит Алексеевич, — или не знаете, как со мной говорить следует? Одно скажу — говорить надо со мною по-человечески. Потому что я уже как бы ближе к небу, чем к земле. Ладно, я как бы сам начну и без предисловия, уж не взыщите. Вы хотите знать, любил ли я своего зятя, Ракитина Виктора, то есть, или относился к нему просто, как тесть к зятю. Так вот — любил и люблю, как, может быть, не любил никого, кроме внука своего да вот этой бабы, жены моей второй, Тали. Вы ее внизу видели… — Он продолжал говорить, сердясь на себя за подступившие слезы. — Поэтому я перед вами весь, пользуйтесь. Ради Витиной памяти готов я перед вами как бы выложить то, что никогда никому не сказал…
— Скажите, Ипполит Алексеевич, — с трудом выговорил Меркулов, — из-за чего, собственно, погиб Виктор?
Цапко поднялся с кресла, в распахнутом генеральском кителе без погон. На шее, я заметил, блеснула серебряная цепочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30