На 154 вопроса Меркулова эксперты дали по крайней мере 140 удовлетворительных ответов. Экспертиза использовала метод эмиссионного спектрального анализа микрочастиц вещества для идентификации. И вот сейчас Меркулов с Грязновым занимались чем-то вроде классификации полученных сведений по степени их важности для следствия.
Во-первых, на клетчатом пальто Казакова эксперты обнаружили частицы волокон с пальто Ракитина, с замшевой юбки Куприяновой, не говоря уже о частицах кухонной окраски, видимых невооруженным глазом. В свою очередь, на соскобе со стены грота были обнаружены приставшие волокна с клетчатого пальто. А поскольку ремонт кухни в квартире Казакова начался в среду (согласно показаниям бригады художников-халтурщиков), это доказывало, что в день убийства Володечка был одет в это самое пальто.
Во-вторых, криминалистами были взяты пробы подногтевого содержимого с рук Казакова и поверхностного слоя кожи с его лица, в тех местах, где должна расти борода. Операция эта большого труда не составила по причине полной отключки сознания Казакова. К радости криминалистов Казаков не отличался страстью к гигиене, и под его ногтями было просто скопище разнообразных микрочастиц: кирпичей, найденных на месте происшествия в Сокольниках; проволоки, которой был задушен Ракитин; шарфа, принадлежащего балерине. Все эти микрочастицы были выявлены спектральным анализом почвы Сокольнического парка, извлеченной из-под ногтей Казакова. Тем же способом было обнаружено наличие клеевого состава на коже лица Казакова, которым он прилеплял свою бороду.
В-третьих, зафиксированная на месте происшествия дорожка следов была оставлена немецкими ботинками Казакова…
В-четвертых… в-десятых… в-сорок пятых…
— Так что Казакова-Крамаренко мы, можно сказать, изобличили полностью, — заключил Меркулов и извлек из ящика стола не дающие ему покоя дедовские часы. Он принялся полировать их бархоткой, как будто от этой дурацкой операции часики могли помолодеть эдак лет на сто. — А вот со вторым дядькой у нас что-то ничего не выходит, ребята. Кстати, на пиджаке Казакова никаких следов от прикрученного значка не найдено…
7
Прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев, профессор своего дела, бывший командиром танковой роты во время Отечественной войны, которая оставила ему на память раздробленное колено и пяток медалей, буквально скисал перед любым начальником, потому как по рождению, так и по паспорту числился он стопроцентным евреем. А это означало, что при первом же сокращении штатов он был первым кандидатом на вылет в соответствии с секретной инструкцией о дальнейшем улучшении работы с кадрами.
Вот и сейчас, в то время, как мы — Меркулов, Грязнов и я, — созванные Леней Пархоменко в кабинет криминалистики для очередной накачки по делу Ракитина, в пол-уха слушали набившие оскомину сентенции начальника следственной части, усевшись вдоль нерационально длинного стола, Семен Семенович суетился между шкафами, хромая от этой суеты сильнее, чем обычно, и пытаясь без надобности оправдываться в несовершенных им грехах.
— Да сядьте вы, пожалуйста, Семен Семенович, — раздраженно сказал Пархоменко, и Моисеев тут же послушно сел на подвернувшийся стул в дальнем углу, прошамкав что-то извинительное — с зубами у него тоже не все было в порядке.
Все с облегчением вздохнули, когда Пархоменко, наконец, смотался, и можно было заняться делом.
Только что из ВНИИ судебных экспертиз доставили с нарочным толстые пакеты с фототаблицами, диаграммами и заключениями комплексной судебно-медицинской и судебно-баллистической экспертиз и коробку с пистолетами, гильзами, патронами и прочими боеприпасами.
С фотографий на стенах на нас смотрели знаменитые криминалисты мира: усатый француз Альфонс Бертильон, первый в мире предложивший научные методы в криминалистике, крутолобый австрийский следователь Ганс Гросс, автор «Настольной книги криминалиста», интеллигентный брюнет американец Колвин Годдард, выдающийся баллист, русский ученый Евгений Федорович Буринский, открывший и внедривший в практику метод цветоотделительной фотографии… С интересом вслушивались они в наш разговор, и, судя по выражению их лиц, суть проблемы была им совершенно понятна.
Моисеев с невероятной быстротой «засервировал» стол на семь персон — вместо блюд лежали четыре настоящих пистолета и три картонных, рядом с ними, словно вилки с ножами, гильзы и пули. Криминалист взял картонные модели пистолетов, наложил одну на другую и, аккуратненько расположив в ряд три гильзы и три слегка деформированных пули, ткнул пальцем в заключение экспертизы:
— «…поскольку следы на пулях, извлеченных из тела Куприяновой, Леоновича и Мазера, четко отобразили микрорельеф стенок канала ствола, то по совокупности отобразившихся признаков можно прийти к выводу, что во всех трех случаях выстрелы произведены из одного и того же оружия, которое идентифицировано как пистолет парабеллум-„Браунинг“ девятого калибра», — скороговоркой прочитал он. — А это значит, что пистолета номер семь в вашем деле не существует. Пистолет номер пять принадлежит сержанту милиции Замотаеву. Пуля девятого калибра, выпущенная из этого пистолета, застряла в деревянной обшивке потолка вагона. Казаков же был ранен вот этой пулькой калибра 7,65 из иностранного пистолета, предположительно системы «Кольт». — И Моисеев указал на картонку с номером «5». — Баллистическая экспертиза установила, что стреляли в Казакова не из первого купе, где находился сержант, а из туалета…
Моисеев убрал «Макаров» и пулю в коробку и продолжал:
— Дальше мы имеем наш отечественный ТТ калибра 7,62, под номером «3». Ну что ж, ТТ как ТТ, с ним все ясно — именно из него выпущены найденные три пули, которыми были ранены наши товарищи Гаибов и Нагорный. У Казакова была найдена заряженная «Беретта» тридцать второго калибра, изящная импортная штучка, проходит у нас под номером «6». Эти два пистолетика я бы вам, Константин Дмитриевич, советовал держать в уме, но практически они в вашем дельце роли не играют… — Семен Семенович отложил ТТ и «Беретту» в сторону и спросил: — Что вы на это скажете, Константин Дмитриевич?
— Ничего хорошего. Все так же неясно, как и в день убийства. — Меркулов окинул взглядом оставшиеся на столе две картонки. — Значит, Александр Борисович, — обратился он ко мне, — ищем два пистолета — парабеллум-«Браунинг» девятого калибра и этот «Кольт»-7,65. Из «Браунинга» убили Куприянову и Леоновича, стреляли в Мазера, из «Кольта» сделали дырку в голове Владимира Георгиевича Казакова.
И вот тут-то Грязнов задал вопрос:
— А кстати (при чем тут было «кстати», я не понял), нашли вы эту «Лесю»?
Со мной что-то произошло. Я начисто забыл, что это был большой наш секрет. И я уже раскрыл было рот, чтобы поведать Славе о нашем путешествии в Болшево, к Люциану Германовичу Ромадину, как вдруг увидел равнодушно-непроницаемое лицо своего начальника, осекся, прикусил язык, придал своему лицу значительное выражение и с подчеркнутым вниманием стал рассматривать портрет французского ученого Марена Марсенна, впервые в 1644 году употребившего термин «баллистика».
Меркулов же очень спокойно ответил Грязнову:
— Конечно, Слава, нашли.
— И что?
Я затаил дыхание и к великому удивлению услышал, как Меркулов продолжил, не моргнув глазом:
— А ничего. Подруга Куприяновой по имени Алиса привезла из-за границы парфюмерию, за которую балерина должна была уплатить пятнадцать рублей. Вряд ли она теперь сможет вернуть долг…
Грязнов усмехнулся, криво так, как только он один умеет, сказал:
— Ясненько, Константин Дмитриевич.
Я скосил глаза на Меркулова, но тот что-то уже писал на листе бумаги. Грязнов поднялся со стула, нацепил фуражку, обратился к Меркулову:
— Если я вам не нужен, товарищ начальник…
— Нет, нет, Слава, не нужен. Мы с Александром Борисовичем сейчас поедем в Лианозово, по блатным делам, за авточастями.
— Ну, общий привет, тогда я отбыл на Петровку, — приложив ладонь к фуражке, Грязнов удалился.
Моисеев наводил порядок в криминалистическом кабинете. Меркулов поманил меня пальцем и, когда я почему-то нерешительно подошел к нему, протянул мне только что написанную им бумажку:
«Саша, немедленно из автомата позвони Куприянову, объясни, что Леся — это Алиса Федоровна Смитюк, телефон 218-74-21, живет в районе Останкино. Вопросы потом».
Я скатился с лестницы, перебежал на другую сторону Новокузнецкой к ряду телефонных будок. Набрав куприяновский номер, я повернулся лицом к проходу и увидел, что в будке напротив с кем-то говорит по телефону член нашей следственной бригады капитан милиции Грязнов…
8
«…Точно! Звонил я в Прокуратуру Союза, разговаривал с Генеральным прокурором… Он тогда попросил все изложить на бумаге, сказал, что примет меры… Я и написал это письмо. Я же депутат, мать твою за ногу, а не валенок какой-нибудь! И сейчас считаю, что правильно сделал! До каких это пор можно терпеть беззаконие, понимаешь! В центре Москвы, понимаешь, среди дня в твою квартиру вламываются жулики, крадут, понимаешь, коллекционные ценности, и все шито-крыто!..»
Майор Погорелов стоял у окна своего кабинета и, наблюдая привычную уличную суету, слушал магнитофон с записью показаний известного летчика-космонавта генерал-майора Павла Поповича. Голос у космонавта взрывчатый, моторный. Майор Погорелов был не в духе. Вот уже вторые сутки Романова по нескольку раз в день с нескрываемой иронией интересуется его достижениями в деле Соя-Серко, а никаких достижений нет. Если не считать одного факта. Вчера по указанию следователя Меркулова майор ездил в городок космонавтов «Звездный» — это рядом с Калининградом под Москвой — и беседовал по душам с Поповичем, он сейчас большая шишка, заместитель начальника Центра подготовки космонавтов. В жизни Павел большой хохмач, недавно даже со своими шуточками опубликовался на шестнадцатой странице «Литературки», и вообще ничто человеческое ему не чуждо. Несколько лет назад он проходил по уголовному делу, которое «разрабатывал» по оперативной линии Погорелов, и чуть сам не загремел — его собственную «волгу» с его собственного ведома мошенники десять раз продали фруктовым спекулянтам из Закавказья, а долю за «демонстрацию» машины отдавали Павлику.
Погорелов нажал кнопку обратной перемотки, снова запустил пленку, стал вслушиваться в речь космонавта. Фонограмма — не протокол. Строчками невозможно передать тембр голоса, интонацию, напряженность устной речи. Живой, непосредственный рассказ куда лучше, чем слова в протоколе, причесанные следователем.
«…Милиция! Вот кто у нас бездельники! Ни хрена не делают, понимаешь! Ты, Погорелов, не обижайся, я про районное звено! Нет чтоб это жулье за хобот и на солнышко, покрывают самым бессовестным образом. Приходят, значит, ко мне ребята — Грачев и Соломин, порядочные парни, между прочим, в Торговой палате работают, и говорят, мол, так и так, Паша, у нашей с тобой общей знакомой, у Аллочки Соя-Серко, прямо с Арбатской квартиры свистнули антиквариат и прижучить за это некого, а милиция воров не ищет. Я тогда спрашиваю, почему, мол, самой Алле ко мне не обратиться, мы же знакомы? Они замялись, отвечают, что занята она очень и тому подобное… Тогда я позвонил Саше Рекункову. Он реагнул и дело переадресовал в горпрокуратуру, где следователи поживей и почестней, чем у вас в милиции… Ты уж, Погорелов, на критику не обижайся!..»
Погорелов нажал кнопку «стоп» и стал листать протоколы допроса свидетелей, допрошенных им за эти два дня. В них на первый взгляд не было ничего примечательного. Но только на первый…
Он пробежал глазами показания Соя-Серко — обычные увертки, как у большинства подозреваемых, — «не знаю», «не помню», «не видела», «не слышана», «не согласна». Ага, вот одно из первых противоречий… «Когда я поняла, что милиция нашего Ленинского района не собирается активно искать преступников, я обратилась за помощью к Павлу Поповичу»… Теперь показания самого Поповича: «…Приходят, значит, ко мне ребята — Грачев и Соломин…» Соя-Серко врет безбожным образом — ни к какому Поповичу она лично обращаться и не думала… Почему? На этот вопрос ответ дают работники Торговой палаты Грачев и Соломин. Погорелов ставит еще одну кассету, слушает. Голос, в отличие от первого, размеренный, ровный, не уходящий ни вверх, ни вниз.
«…Обычно принято думать, что человек способен обманываться только в розовой юности… Я же обманулся в тридцать с гаком… Никогда не думал, что Алла Серко способна на такое… Видите ли, товарищ майор, как бы это поточнее выразиться… в наших условиях, я имею в виду советскую жизнь, не принято открыто хранить свои сбережения. В ОБХСС могут спросить — откуда это у вас, дорогой товарищ Грачев, статуэтка из чистого золота? — поэтому и я, и Соломин, еще некоторые — обратились к Алле — пусть наши вещицы у тебя побудут, в коллекции. У тебя ведь она законная, сто лет родственники мужа собирают… Она согласилась. А в один прекрасный день прибегает: „Ужас! — говорит. — Накрылись все ценности, и ваши, и мои! Какие-то бандюги средь бела дня открыли хитрые замки, проникли в квартиру и унесли весь антиквариат…“ Ну, мы с Соломиным думаем — ладно, отыщется наша коллекция, если уголовный розыск за это как следует возьмется! Проходит, однако, день, неделя, месяц, а милиция ищет воров спустя рукава. Мы к Алле — пиши жалобы. Она, странное дело, отнекивается, говорит, что нечего с органами заводиться, пустой номер… А тут мы с Соломиным ее разговор по телефону подслушали, на пленку записали. Оказалось, что она наши вещицы продает, которые вроде бы из квартиры украли. Тогда мы и решились на такой ход — надо к кому-то из известных личностей обратиться, чтобы на милицию повлиять, следствие ускорить и, значит, Аллу на чистую воду вывести. Пошли к Поповичу…»
Погорелов позвонил в дежурную часть ДПЗ — Дома предварительного заключения, где содержалась Соя-Серко, и попросил привести заключенную из пятой камеры на допрос. Положив трубку, он подошел к сейфу, достал металлическую фляжку, глотнул водки из горлышка, зажевал мускатным орехом, чтоб, значит, отшибло запах спиртного, и стал дожидаться прихода арестованной.
«В болтологию с этой дамочкой я пускаться не стану, — решил он, — пощупаю, чем она дышит, что надумала, сидя в камере».
Взвизгнула ржавыми петлями дверь, пропуская надзирателя и Аллу. Надзиратель положил перед Погореловым квиток вызова и неслышно удалился. Соя-Серко тупо мазнула инспектора сонным взглядом, даже не кивнула, стояла с отсутствующим видом, словно лунатик.
Погорелов сказал очень вежливо:
— Добрый день, Алла Александровна. Прошу садиться.
Но Алла Александровна не откликнулась, продолжала стоять на месте, устремив в пространство свои карие, чуть припухшие от сна глаза.
Погорелов подошел к ней, взял за плечи, с усилием усадил на привинченный к полу стул. Отошел к своему столу и тогда спросил:
— Как вы себя чувствуете, голубушка?
Взгляд Соя-Серко не двинулся с места.
«Ага, мадам решила симулировать реактивное состояние, „косить“, то есть. Ну, тогда попробуем прямо в лоб». Погорелов сел за стол и уставился на Аллу. Та безмятежно смотрела на несуществующий предмет в воздухе.
Распознать симуляцию не так просто — потребуется стационарная судебно-психиатрическая экспертиза, а это, как минимум, два, а то и три месяца волокиты. Погорелову все эти штучки были давно известны, он матюкнулся про себя и бойким голосом, как ни в чем не бывало, начал разъяснять арестованной статью тридцать восьмую уголовного кодекса о чистосердечном раскаянии и прочих смягчающих вину обстоятельствах; потом перешел к устрашению — зачитал все двенадцать пунктов статьи тридцать девятой об обстоятельствах, вину отягощающих… Безжизненная маска царила на бледном лице Соя-Серко.
— Надеюсь, вы уяснили сказанное, гражданочка, и перестанете играть в жмурки с соцзаконностью и расскажете, кто надоумил вас совершить кражу из собственной квартиры, кто передал вам это вражеское клише для печатания фальшивых долларов и прочее, — Погорелов погрозил толстым пальцем, — например, как вам удалось отравить иностранца.
Погорелов не ждал ответа, поэтому очень удивился, когда Соя-Серко встала со стула, дернула из стены провод магнитофона и зашипела прямо в лицо майору:
— Не бери меня на понт, Понт —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Во-первых, на клетчатом пальто Казакова эксперты обнаружили частицы волокон с пальто Ракитина, с замшевой юбки Куприяновой, не говоря уже о частицах кухонной окраски, видимых невооруженным глазом. В свою очередь, на соскобе со стены грота были обнаружены приставшие волокна с клетчатого пальто. А поскольку ремонт кухни в квартире Казакова начался в среду (согласно показаниям бригады художников-халтурщиков), это доказывало, что в день убийства Володечка был одет в это самое пальто.
Во-вторых, криминалистами были взяты пробы подногтевого содержимого с рук Казакова и поверхностного слоя кожи с его лица, в тех местах, где должна расти борода. Операция эта большого труда не составила по причине полной отключки сознания Казакова. К радости криминалистов Казаков не отличался страстью к гигиене, и под его ногтями было просто скопище разнообразных микрочастиц: кирпичей, найденных на месте происшествия в Сокольниках; проволоки, которой был задушен Ракитин; шарфа, принадлежащего балерине. Все эти микрочастицы были выявлены спектральным анализом почвы Сокольнического парка, извлеченной из-под ногтей Казакова. Тем же способом было обнаружено наличие клеевого состава на коже лица Казакова, которым он прилеплял свою бороду.
В-третьих, зафиксированная на месте происшествия дорожка следов была оставлена немецкими ботинками Казакова…
В-четвертых… в-десятых… в-сорок пятых…
— Так что Казакова-Крамаренко мы, можно сказать, изобличили полностью, — заключил Меркулов и извлек из ящика стола не дающие ему покоя дедовские часы. Он принялся полировать их бархоткой, как будто от этой дурацкой операции часики могли помолодеть эдак лет на сто. — А вот со вторым дядькой у нас что-то ничего не выходит, ребята. Кстати, на пиджаке Казакова никаких следов от прикрученного значка не найдено…
7
Прокурор-криминалист Семен Семенович Моисеев, профессор своего дела, бывший командиром танковой роты во время Отечественной войны, которая оставила ему на память раздробленное колено и пяток медалей, буквально скисал перед любым начальником, потому как по рождению, так и по паспорту числился он стопроцентным евреем. А это означало, что при первом же сокращении штатов он был первым кандидатом на вылет в соответствии с секретной инструкцией о дальнейшем улучшении работы с кадрами.
Вот и сейчас, в то время, как мы — Меркулов, Грязнов и я, — созванные Леней Пархоменко в кабинет криминалистики для очередной накачки по делу Ракитина, в пол-уха слушали набившие оскомину сентенции начальника следственной части, усевшись вдоль нерационально длинного стола, Семен Семенович суетился между шкафами, хромая от этой суеты сильнее, чем обычно, и пытаясь без надобности оправдываться в несовершенных им грехах.
— Да сядьте вы, пожалуйста, Семен Семенович, — раздраженно сказал Пархоменко, и Моисеев тут же послушно сел на подвернувшийся стул в дальнем углу, прошамкав что-то извинительное — с зубами у него тоже не все было в порядке.
Все с облегчением вздохнули, когда Пархоменко, наконец, смотался, и можно было заняться делом.
Только что из ВНИИ судебных экспертиз доставили с нарочным толстые пакеты с фототаблицами, диаграммами и заключениями комплексной судебно-медицинской и судебно-баллистической экспертиз и коробку с пистолетами, гильзами, патронами и прочими боеприпасами.
С фотографий на стенах на нас смотрели знаменитые криминалисты мира: усатый француз Альфонс Бертильон, первый в мире предложивший научные методы в криминалистике, крутолобый австрийский следователь Ганс Гросс, автор «Настольной книги криминалиста», интеллигентный брюнет американец Колвин Годдард, выдающийся баллист, русский ученый Евгений Федорович Буринский, открывший и внедривший в практику метод цветоотделительной фотографии… С интересом вслушивались они в наш разговор, и, судя по выражению их лиц, суть проблемы была им совершенно понятна.
Моисеев с невероятной быстротой «засервировал» стол на семь персон — вместо блюд лежали четыре настоящих пистолета и три картонных, рядом с ними, словно вилки с ножами, гильзы и пули. Криминалист взял картонные модели пистолетов, наложил одну на другую и, аккуратненько расположив в ряд три гильзы и три слегка деформированных пули, ткнул пальцем в заключение экспертизы:
— «…поскольку следы на пулях, извлеченных из тела Куприяновой, Леоновича и Мазера, четко отобразили микрорельеф стенок канала ствола, то по совокупности отобразившихся признаков можно прийти к выводу, что во всех трех случаях выстрелы произведены из одного и того же оружия, которое идентифицировано как пистолет парабеллум-„Браунинг“ девятого калибра», — скороговоркой прочитал он. — А это значит, что пистолета номер семь в вашем деле не существует. Пистолет номер пять принадлежит сержанту милиции Замотаеву. Пуля девятого калибра, выпущенная из этого пистолета, застряла в деревянной обшивке потолка вагона. Казаков же был ранен вот этой пулькой калибра 7,65 из иностранного пистолета, предположительно системы «Кольт». — И Моисеев указал на картонку с номером «5». — Баллистическая экспертиза установила, что стреляли в Казакова не из первого купе, где находился сержант, а из туалета…
Моисеев убрал «Макаров» и пулю в коробку и продолжал:
— Дальше мы имеем наш отечественный ТТ калибра 7,62, под номером «3». Ну что ж, ТТ как ТТ, с ним все ясно — именно из него выпущены найденные три пули, которыми были ранены наши товарищи Гаибов и Нагорный. У Казакова была найдена заряженная «Беретта» тридцать второго калибра, изящная импортная штучка, проходит у нас под номером «6». Эти два пистолетика я бы вам, Константин Дмитриевич, советовал держать в уме, но практически они в вашем дельце роли не играют… — Семен Семенович отложил ТТ и «Беретту» в сторону и спросил: — Что вы на это скажете, Константин Дмитриевич?
— Ничего хорошего. Все так же неясно, как и в день убийства. — Меркулов окинул взглядом оставшиеся на столе две картонки. — Значит, Александр Борисович, — обратился он ко мне, — ищем два пистолета — парабеллум-«Браунинг» девятого калибра и этот «Кольт»-7,65. Из «Браунинга» убили Куприянову и Леоновича, стреляли в Мазера, из «Кольта» сделали дырку в голове Владимира Георгиевича Казакова.
И вот тут-то Грязнов задал вопрос:
— А кстати (при чем тут было «кстати», я не понял), нашли вы эту «Лесю»?
Со мной что-то произошло. Я начисто забыл, что это был большой наш секрет. И я уже раскрыл было рот, чтобы поведать Славе о нашем путешествии в Болшево, к Люциану Германовичу Ромадину, как вдруг увидел равнодушно-непроницаемое лицо своего начальника, осекся, прикусил язык, придал своему лицу значительное выражение и с подчеркнутым вниманием стал рассматривать портрет французского ученого Марена Марсенна, впервые в 1644 году употребившего термин «баллистика».
Меркулов же очень спокойно ответил Грязнову:
— Конечно, Слава, нашли.
— И что?
Я затаил дыхание и к великому удивлению услышал, как Меркулов продолжил, не моргнув глазом:
— А ничего. Подруга Куприяновой по имени Алиса привезла из-за границы парфюмерию, за которую балерина должна была уплатить пятнадцать рублей. Вряд ли она теперь сможет вернуть долг…
Грязнов усмехнулся, криво так, как только он один умеет, сказал:
— Ясненько, Константин Дмитриевич.
Я скосил глаза на Меркулова, но тот что-то уже писал на листе бумаги. Грязнов поднялся со стула, нацепил фуражку, обратился к Меркулову:
— Если я вам не нужен, товарищ начальник…
— Нет, нет, Слава, не нужен. Мы с Александром Борисовичем сейчас поедем в Лианозово, по блатным делам, за авточастями.
— Ну, общий привет, тогда я отбыл на Петровку, — приложив ладонь к фуражке, Грязнов удалился.
Моисеев наводил порядок в криминалистическом кабинете. Меркулов поманил меня пальцем и, когда я почему-то нерешительно подошел к нему, протянул мне только что написанную им бумажку:
«Саша, немедленно из автомата позвони Куприянову, объясни, что Леся — это Алиса Федоровна Смитюк, телефон 218-74-21, живет в районе Останкино. Вопросы потом».
Я скатился с лестницы, перебежал на другую сторону Новокузнецкой к ряду телефонных будок. Набрав куприяновский номер, я повернулся лицом к проходу и увидел, что в будке напротив с кем-то говорит по телефону член нашей следственной бригады капитан милиции Грязнов…
8
«…Точно! Звонил я в Прокуратуру Союза, разговаривал с Генеральным прокурором… Он тогда попросил все изложить на бумаге, сказал, что примет меры… Я и написал это письмо. Я же депутат, мать твою за ногу, а не валенок какой-нибудь! И сейчас считаю, что правильно сделал! До каких это пор можно терпеть беззаконие, понимаешь! В центре Москвы, понимаешь, среди дня в твою квартиру вламываются жулики, крадут, понимаешь, коллекционные ценности, и все шито-крыто!..»
Майор Погорелов стоял у окна своего кабинета и, наблюдая привычную уличную суету, слушал магнитофон с записью показаний известного летчика-космонавта генерал-майора Павла Поповича. Голос у космонавта взрывчатый, моторный. Майор Погорелов был не в духе. Вот уже вторые сутки Романова по нескольку раз в день с нескрываемой иронией интересуется его достижениями в деле Соя-Серко, а никаких достижений нет. Если не считать одного факта. Вчера по указанию следователя Меркулова майор ездил в городок космонавтов «Звездный» — это рядом с Калининградом под Москвой — и беседовал по душам с Поповичем, он сейчас большая шишка, заместитель начальника Центра подготовки космонавтов. В жизни Павел большой хохмач, недавно даже со своими шуточками опубликовался на шестнадцатой странице «Литературки», и вообще ничто человеческое ему не чуждо. Несколько лет назад он проходил по уголовному делу, которое «разрабатывал» по оперативной линии Погорелов, и чуть сам не загремел — его собственную «волгу» с его собственного ведома мошенники десять раз продали фруктовым спекулянтам из Закавказья, а долю за «демонстрацию» машины отдавали Павлику.
Погорелов нажал кнопку обратной перемотки, снова запустил пленку, стал вслушиваться в речь космонавта. Фонограмма — не протокол. Строчками невозможно передать тембр голоса, интонацию, напряженность устной речи. Живой, непосредственный рассказ куда лучше, чем слова в протоколе, причесанные следователем.
«…Милиция! Вот кто у нас бездельники! Ни хрена не делают, понимаешь! Ты, Погорелов, не обижайся, я про районное звено! Нет чтоб это жулье за хобот и на солнышко, покрывают самым бессовестным образом. Приходят, значит, ко мне ребята — Грачев и Соломин, порядочные парни, между прочим, в Торговой палате работают, и говорят, мол, так и так, Паша, у нашей с тобой общей знакомой, у Аллочки Соя-Серко, прямо с Арбатской квартиры свистнули антиквариат и прижучить за это некого, а милиция воров не ищет. Я тогда спрашиваю, почему, мол, самой Алле ко мне не обратиться, мы же знакомы? Они замялись, отвечают, что занята она очень и тому подобное… Тогда я позвонил Саше Рекункову. Он реагнул и дело переадресовал в горпрокуратуру, где следователи поживей и почестней, чем у вас в милиции… Ты уж, Погорелов, на критику не обижайся!..»
Погорелов нажал кнопку «стоп» и стал листать протоколы допроса свидетелей, допрошенных им за эти два дня. В них на первый взгляд не было ничего примечательного. Но только на первый…
Он пробежал глазами показания Соя-Серко — обычные увертки, как у большинства подозреваемых, — «не знаю», «не помню», «не видела», «не слышана», «не согласна». Ага, вот одно из первых противоречий… «Когда я поняла, что милиция нашего Ленинского района не собирается активно искать преступников, я обратилась за помощью к Павлу Поповичу»… Теперь показания самого Поповича: «…Приходят, значит, ко мне ребята — Грачев и Соломин…» Соя-Серко врет безбожным образом — ни к какому Поповичу она лично обращаться и не думала… Почему? На этот вопрос ответ дают работники Торговой палаты Грачев и Соломин. Погорелов ставит еще одну кассету, слушает. Голос, в отличие от первого, размеренный, ровный, не уходящий ни вверх, ни вниз.
«…Обычно принято думать, что человек способен обманываться только в розовой юности… Я же обманулся в тридцать с гаком… Никогда не думал, что Алла Серко способна на такое… Видите ли, товарищ майор, как бы это поточнее выразиться… в наших условиях, я имею в виду советскую жизнь, не принято открыто хранить свои сбережения. В ОБХСС могут спросить — откуда это у вас, дорогой товарищ Грачев, статуэтка из чистого золота? — поэтому и я, и Соломин, еще некоторые — обратились к Алле — пусть наши вещицы у тебя побудут, в коллекции. У тебя ведь она законная, сто лет родственники мужа собирают… Она согласилась. А в один прекрасный день прибегает: „Ужас! — говорит. — Накрылись все ценности, и ваши, и мои! Какие-то бандюги средь бела дня открыли хитрые замки, проникли в квартиру и унесли весь антиквариат…“ Ну, мы с Соломиным думаем — ладно, отыщется наша коллекция, если уголовный розыск за это как следует возьмется! Проходит, однако, день, неделя, месяц, а милиция ищет воров спустя рукава. Мы к Алле — пиши жалобы. Она, странное дело, отнекивается, говорит, что нечего с органами заводиться, пустой номер… А тут мы с Соломиным ее разговор по телефону подслушали, на пленку записали. Оказалось, что она наши вещицы продает, которые вроде бы из квартиры украли. Тогда мы и решились на такой ход — надо к кому-то из известных личностей обратиться, чтобы на милицию повлиять, следствие ускорить и, значит, Аллу на чистую воду вывести. Пошли к Поповичу…»
Погорелов позвонил в дежурную часть ДПЗ — Дома предварительного заключения, где содержалась Соя-Серко, и попросил привести заключенную из пятой камеры на допрос. Положив трубку, он подошел к сейфу, достал металлическую фляжку, глотнул водки из горлышка, зажевал мускатным орехом, чтоб, значит, отшибло запах спиртного, и стал дожидаться прихода арестованной.
«В болтологию с этой дамочкой я пускаться не стану, — решил он, — пощупаю, чем она дышит, что надумала, сидя в камере».
Взвизгнула ржавыми петлями дверь, пропуская надзирателя и Аллу. Надзиратель положил перед Погореловым квиток вызова и неслышно удалился. Соя-Серко тупо мазнула инспектора сонным взглядом, даже не кивнула, стояла с отсутствующим видом, словно лунатик.
Погорелов сказал очень вежливо:
— Добрый день, Алла Александровна. Прошу садиться.
Но Алла Александровна не откликнулась, продолжала стоять на месте, устремив в пространство свои карие, чуть припухшие от сна глаза.
Погорелов подошел к ней, взял за плечи, с усилием усадил на привинченный к полу стул. Отошел к своему столу и тогда спросил:
— Как вы себя чувствуете, голубушка?
Взгляд Соя-Серко не двинулся с места.
«Ага, мадам решила симулировать реактивное состояние, „косить“, то есть. Ну, тогда попробуем прямо в лоб». Погорелов сел за стол и уставился на Аллу. Та безмятежно смотрела на несуществующий предмет в воздухе.
Распознать симуляцию не так просто — потребуется стационарная судебно-психиатрическая экспертиза, а это, как минимум, два, а то и три месяца волокиты. Погорелову все эти штучки были давно известны, он матюкнулся про себя и бойким голосом, как ни в чем не бывало, начал разъяснять арестованной статью тридцать восьмую уголовного кодекса о чистосердечном раскаянии и прочих смягчающих вину обстоятельствах; потом перешел к устрашению — зачитал все двенадцать пунктов статьи тридцать девятой об обстоятельствах, вину отягощающих… Безжизненная маска царила на бледном лице Соя-Серко.
— Надеюсь, вы уяснили сказанное, гражданочка, и перестанете играть в жмурки с соцзаконностью и расскажете, кто надоумил вас совершить кражу из собственной квартиры, кто передал вам это вражеское клише для печатания фальшивых долларов и прочее, — Погорелов погрозил толстым пальцем, — например, как вам удалось отравить иностранца.
Погорелов не ждал ответа, поэтому очень удивился, когда Соя-Серко встала со стула, дернула из стены провод магнитофона и зашипела прямо в лицо майору:
— Не бери меня на понт, Понт —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30