Э
то, конечно, приятно было Ц жили Коробковы тесно: мать, отец и пятеро дете
й: трое сыновей и две дочери Ц в трех комнатах коммуналки. И только пятнад
цатилетняя Вера понимала, что завидовать сестре не за это надо, а за то, чт
о будет она теперь жить с любимым, по-настоящему любимым человеком. У мате
ри Шуры и Веры, правда, были сомнения, потому что избранник ее дочери вдвое
Шуры старше. Ну и что с того? Зато с положением человек, будущее у него, а зн
ачит, и у молодой его супруги, обеспечено.
А знала бы мать, каким окажется будущее ее зятя, подтянутого, веселого кап
итана Федорова, не отдала бы за него свою дочь, никогда не отдала бы.
Забрали Николая Константиновича Федорова зимой, в начале чреватого соб
ытиями тысяча девятьсот сорок первого года. Молодая его супруга Шура той
ночью не плакала даже Ц слишком все казалось страшно и нереально.
Через несколько недель она вернулась к своим, на Арбат. Вернулась тихо, не
заметно. Да и не смотрел никто из соседей в ее сторону Ц глаза отводили. А
еще через несколько месяцев и у Коробковых, и у арбатского дворика, и у все
й страны появилась другая, заслонившая собой все прочие, забота: война.
Уже в октябре сорок первого пришло извещение о смерти Кости, старшего из
трех братьев Коробковых. И похоронки на остальных двоих (Василия Ц в сор
ок третьем и Валентина Ц в сорок четвертом) получали уже только ставшие
неразлучными сестры Шура и Вера Ц их мама не смогла пережить смерти уже
первого сына. Недолго прожил на свете и отец Коробков: в январе сорок трет
ьего он умер в эвакуации, в Уфе.
Шура и Вера эвакуироваться отказались. Отец уезжал вместе с заводом Ц о
н там, в Уфе, нужнее был. А их место, думали сестры Коробковы, здесь, в Москве.
Шура устроилась работать в один из госпиталей санитаркой. Вера Ц нянечк
ой в Дом сирот.
Тогда впервые показалось им просторной Ц нестерпимо просторной Ц их с
тарая тесная коммуналка.
В сорок пятом она снова начала наполняться народом Ц по большей части ч
ужим, незнакомым. Не вернулись с фронта или из эвакуации многие из прежни
х соседей. Их место занимали новые: те, чьи дома не уцелели во время бомбеж
ек, те, кого послевоенная Москва, которая собиралась отстраиваться и рас
ти, приглашала к себе: инженер-строитель с семьей, какой-то товаровед из К
азани…
В сорок седьмом году появился в этой коммунальной квартире на Арбате и е
ще один человек, тот самый, которому со временем суждено было переменить
уклад жизни старой коммуналки совершенно, тот самый, благодаря которому
древние старушки сестры Коробковы через несколько десятков лет оказал
ись в центре серьезнейших событий, имеющих непосредственное отношение
к мировой политике. Но тогда… Тогда все получилось просто и вполне обычн
о.
…Война кончилась, жизнь брала свое. Все еще словно освещенная огнями поб
едного салюта, Москва хотела жить и радоваться, несмотря ни на что. Да Ц т
рудно, да Ц не все вернулись, а многие вернулись, но не туда, откуда уходил
и. Да Ц продолжали сажать за малейшую провинность, за опоздание на работ
у. И все-таки… Все-таки были и модные танцы, и модные платья. И даже любимые
или нелюбимые городские оркестры Ц на танцевальных площадках в клубах
или прямо под открытым небом.
Двадцатичетырехлетняя Шура Коробкова по выходным дням (понятия «воскр
есенье» в общепринятом теперь смысле тогда не существовало) большей час
тью оставалась дома. Еще в начале войны она, после настойчивых уговоров м
атери, развелась с мужем, снова взяла себе прежнюю фамилию, но все-таки на
что-то еще надеялась, ждала. Забегая вперед, скажем, что дождалась нескоро
и немногого: в пятьдесят четвертом, после ее многочисленных заявлений и
просьб, официальные органы выдали Александре Васильевне Коробковой, вд
ове необоснованно репрессированного капитана артиллерийских войск Ни
колая Федорова, уведомление о смерти мужа и справку о его реабилитации. Н
о, впрочем, речь сейчас пойдет в основном о Коробковой Вере.
К сорок шестому году ей исполнился двадцать один год. Привыкшая с детств
а считать подлинной красавицей и в семье, и во дворе, да и во всем мире одну
свою старшую сестру, Верочка Коробкова совсем не была кокеткой. Наоборот
, все знавшие ее подшучивали над Верочкиной чрезмерной скромностью, бояз
ливостью даже. И девушка давно смирилась с мыслью, что всю жизнь ей придет
ся нянчить детей чужих, воспитанников того самого Дома сирот, в котором о
на продолжала работать. Да и мужчин, желающих обзавестись семьей, после в
ойны было намного, намного меньше, чем сгорающих от того же желания женщи
н. И все же…
Однажды, в один из выходных, подруга привела Верочку на танцы в парк. Именн
о привела: за руку, как ребенка. По дороге критически оглядела простенько
е ситцевое Верочкино платье, посоветовала кое-что переделать, обещала д
остать какие-то выкройки, но, впрочем, когда в парке с дощатой эстрады заз
вучал страшно пыхтящий маленький оркестрик, забыла и о подружке, и обо вс
ем другом на свете ради молоденького конопатого лейтенанта.
Вера стояла в стороне, под деревом, вдали от эстрады и освещающих площадк
у вечерних фонарей. И вдруг при звуках какого-то вальса, название которог
о она не знала, ощутила такое желание, чтобы кто-то тоже пригласил ее пота
нцевать, ввел в толпу этих нарядных, беспечных в своем счастье людей, что е
два не расплакалась.
В тот день к робкой девушке у края площадки никто так и не приблизился. И с
тавшие вдруг необходимыми модные выкройки были вытребованы у подруги у
же назавтра. Не замечая понимающих грустных улыбок сестры, Вера нескольк
о дней перекраивала, перемеряла и перешивала свой небогатый гардероб, а
накануне очередного выходного дня (никогда еще так долго не ждала!) даже п
риобрела (непозволительная роскошь!) губную помаду. Соседка по квартире,
продавшая Вере вожделенную трубочку и привычным жестом ссыпавшая горс
ть монет и несколько измятых бумажек в коробку из-под американских гале
т, тоже улыбнулась странной, Шуркиной, как называла ее для себя теперь Вер
а, улыбкой. Но промолчала. И хорошо. И очень даже хорошо. Улыбайтесь. Погляд
ывайте косо, думайте, что хотите, только не вмешивайтесь, ради бога, не вме
шивайтесь, когда девушка ведет себя именно так. Особенно если юность ее б
ыла заполнена войной, а молодость требует и требует возмещения этой поте
ри.
…Его звали Дмитрием. Димой. На танцах (Вера была там уже в третий раз, и уже р
аньше приглашали ее и танцевали с ней, но как вдруг все это стало далеко и
ненужно) девушка заметила его первой. И словно бы почувствовав ее взгляд,
он обернулся, подошел и Ц улыбнулся… Даже в старости, спустя много лет, не
смотря на все то, что случилось позже, Вера Коробкова вспоминала эту улыб
ку и хорошо знала, что прекраснее ее не видела она ничего на свете.
Потом, после того как отзвучал последний танец, была долгая прогулка по н
очному городу. А потом Ц первое в жизни и очень небезопасное по тем време
нам Верочкино опоздание на работу. И покаянные слезы в кабинете директри
сы Дома сирот. И благодарность за то, что, все понимая, директриса, добрая, д
ебелая, много повидавшая на своем веку женщина, решила все замять и не дав
ать ход делу.
И новые прогулки. И новые опоздания. И ласковые упреки сестры. И в конце ко
нцов неизбежные крадущиеся шаги двоих по коридору квартиры, в одной из к
омнат которой жил Дмитрий, студент ремесленного училища. И новые, уже дру
гие слезы. Под утро, на его плече.
И еще слезы, когда уезжал с Ленинградского Ц на Север, что-то строить. В по
селок Ц и названия-то не выговоришь, нерусское какое-то. И его обещание п
исать, писать часто.
Но письмо Вера получила только одно: с извинениями и просьбами не беспок
оиться и не беспокоить.
Именно тогда Шура не спускала с сестры глаз круглыми сутками, перепрятал
а в доме все ножи и веревки.
А весной сорок седьмого, как раз в канун Дня Победы, он и появился третьим
жильцом в комнате сестер Коробковых: Владимир Коробков, Володя-младший,
сын Веры.
…Уже потом, много лет спустя, после трагического события в квартире Алек
сандры Васильевны, Веры Васильевны и Владимира Коробковых, сестры не без
горячности вспоминали детство своего любимца, его рано проявившиеся та
ланты, положительные свойства души, благородные устремления.
ВообщеЦ то матерей, сомневающихся в гениальности своих отпрысков, не су
ществует в природе. Это научный факт, поэтому убежденность Веры Коробков
ой в абсолютной непогрешимости ее ненаглядного Володи вполне объясним
а. Не вызывает особенного удивления и привязанность к нему любящей тети
Шуры. Но вот любовь, которую питали уже к двухмесячному Владимиру Коробк
ову поголовно все его коммунальные соседи, действительно вызывает почт
ение.
Дело в том, что более спокойного ребенка, кажется, свет не видывал никогда
. Казалось, что незлобивость, рассудительность и даже житейская мудрость
являются его врожденными качествами. Он никогда никому не досаждал крик
ом. Даже лежа в колыбели, он умудрялся сообщать матери и тетке о своих нехи
трых младенческих потребностях деликатно, спокойно, без лишних эмоций и
театральных эффектов.
Уже в шестилетнем возрасте, хорошо понимая трудности своей небольшой се
мьи, он помогал маме и тете Шуре по дому. Невысокий мальчик в коротких, аме
риканского производства штанишках (помощь недавних союзников) вызывал
стойкое раздражение у ребят постарше, местной послевоенной шпаны. Неско
лько раз его колотили Ц он никогда не жаловался. Не реагировал на обидны
е прозвища. Его начали считать трусом. В один прекрасный день он безогово
рочно опроверг эти домыслы, получил уважение сверстников и столь ценимы
й им покой. И при этом умудрился никого не задеть, никого не обидеть или ун
изить ни словом, ни делом.
Было так. Однорукий дворник Игульдинов, ветеран войны и гроза всех арбат
ских хулиганов в возрасте от пяти до пятнадцати лет, отчаявшись уберечь
свою каморку под лестницей одного из домов (не от воровства Ц от оскверн
ения, в частности Ц нелицеприятными для него надписями на двери), завел с
ебе здоровенного волкодава. Шарик, несмотря на свою мирную кличку, стал д
ля арбатской шпаны серьезным, более того, непобедимым противником. Прете
нзии об укусах и порванных штанах Игульдинов не принимал. Укусы были бол
езненны, а за штаны доставалось от матерей. Зрел бунт. Грандиозный по силе
эмоционального воздействия новый текст, который должен был появиться н
а двери ненавистного дворника, шлифовался в умах подрастающего поколен
ия неделями. Но двери были неприступны. Дураков, отважившихся теперь под
ойти к ним с куском мела в руках, не находилось.
И тут появился маленький Вова Коробков и предложил свои услуги в качеств
е диверсанта. Его подняли на смех. Он спокойно настаивал. Без труда (а ведь
еще в школу не ходил!) и без ошибок воспроизвел красочный текст будущей на
дписи огрызком карандаша на вырванном из чьего-то учебника по арифметик
е листе бумаги. Взял в руки мел и скрылся в нужном подъезде.
Не было его минут десять, все это время во дворе слышалось хрипение неуго
монного Шарика.
Следствием всей истории стало то, что между молодежью и дворником уже в т
от же день состоялась конструктивная беседа, после которой были разгран
ичены сферы влияния обеих сторон, их права и обязанности. Несогласия был
и. Но беззаветное мужество маленького парламентера признавали все. Безо
говорочно.
Надпись, сделанная им кривыми буквами на нужной двери, гласила: «Дядя Исл
ам, пожалуйста не выпускайте Шарика одного, его все бояться. Вова Коро». Ок
ончания своей фамилии Коробков дописать не сумел Ц Шарик все-таки здор
ово его покусал, пришлось даже отвезти мальчика в больницу. Против наказ
ания жестокого дворника и злой собаки Владимир Коробков выступил лично.
Еще лежа на больничной койке.
На следующий же день после происшествия весь центр столицы знал, что том
у, кто чем-нибудь обидит шестилетнего Коробкова, придется иметь дело со в
семи хулиганами Арбата и прилегающих переулков.
Поступив в школу, Володя не выдвигался на первое место среди одноклассни
ков Ц он просто занял его с самого начала и не уступал никому до последне
го танца на выпускном вечере. Поразительные способности к иностранным я
зыкам и точным наукам одновременно снискали для него любовь учителей, гр
аничащую с обожанием. Полнейшее (по крайней мере внешнее) равнодушие к эт
ой любви со стороны самого Коробкова принесло ему справедливое уважени
е товарищей. Спокойная, твердая, но не показная уверенность в том, что он
Ц молодой гражданин самой лучшей на свете страны, сулила Владимиру быст
рое продвижение по комсомольской, а там (как знать!) и по партийной линии. Н
о давняя детская мечта и недюжинная целеустремленность не позволили Ко
робкову пойти по этой завидной дороге.
После школы он поступил в военное училище. Точнее, в военно-инженерное.
Дальнейшую судьбу Владимира Коробкова по рассказам его тетки и матери п
роследить достаточно сложно.
Училище он закончил. И закончил, судя по всему, блестяще. Был направлен для
прохождения дальнейшей службы в одну из лучших воинских частей. Уже раз
бираясь по рассказам и письмам сына и племянника в общем традиционном хо
де карьеры военного, Александра Васильевна и Вера Васильевна Коробковы
с нетерпением ожидали приезда своего любимца в Москву надолго: для обуче
ния в Академии.
Но назначения в Академию не последовало. Последовал почему-то перевод в
другую часть Ц не такую заметную. Потом Ц еще одно перемещение. И еще.
Шли месяцы, годы. Владимир приезжал навестить родных все реже, объясняя д
олгие отсутствия напряженной работой над очередным инженерным проекто
м и частыми командировками. На робкие намеки матери, что ему давно пора бы
обзавестись семьей, только как-то невесело улыбался.
В конце семидесятых состоялась его первая длительная заграничная кома
ндировка. Потом эти командировки стали повторяться Ц год за годом.
Менялись времена, старели сестры Коробковы. В их квартире на Арбате все ч
аще слышались разговоры вдруг осмелевших соседей о политике. Старухи не
обращали на эти разговоры особенного внимания. Если уж говорить правду,
их больше интересовала экономика: недостаток тех или иных товаров в мага
зинах, дороговизна, позже Ц основательно забытая уже карточная система
распределения продуктов.
Потом началась эпопея с расселением их коммунальной квартиры. Уехала ку
да-то на окраину, в новостройку, одна семья, потом другая. Третья. Покорно ж
дали своей судьбы и баба Шура с бабой Верой. Они уже оставались в пустой кв
артире одни.
Но неожиданно какая-то неизвестно откуда явившаяся высокая комиссия со
общила женщинам, что, «принимая во внимание» и «несмотря на то, что» и «сог
ласно статье No» и еще «статьям No»… (длинная была бумага, всего сестры Короб
ковы не запомнили), им положены определенные льготы. А проще говоря, никуд
а съезжать им не придется, а придется подумать, где бы найти столько мебел
и, чтобы обставить всю освободившуюся жилплощадь, так как она, эта жилпло
щадь, теперь поступает в их распоряжение.
Шесть комнат! Да куда им столько? Но спорить не стали. Дают Ц бери. И стали ж
ить. Правда, из своей привычной уже за много лет комнатушки не выбрались. З
ачем? Давно спят на соседних кроватях. А как же по раздельности-то? А если о
дной среди ночи плохо станет, кто поможет? Нет уж Ц старого пса новым штук
ам не выучишь.
Только радовались, заранее радовались они тому, как приятно удивится Вол
одя, когда наконец-то приедет домой не на несколько дней Ц навсегда. А мо
жет (вслух об этом не говорили, чтобы не сглазить), и соберется наконец сем
ьей обзавестись, простору теперь хватит и для невестки, и для внучат. Ведь
он, Володя, не старый еще человек, совсем не старый. Все еще может случитьс
я.
…И Володя приехал! По-прежнему холостяком (шутил: «теперь уж вечным и бесп
оворотным»). Простору ставшей теперь полностью коробковской квартиры н
е удивился Ц покивал только. И за торжественным, сервированным на три пе
рсоны столом, выпив несколько стопок коньяка («Ты уж не ругай меня, мама, п
олюбил я этот напиток») сообщил приятную новость: насовсем приехал. Боль
ше уезжать не будет. Сообщил, конечно, немного грустно. Но это и понятно: тя
жело человеку расставаться с любимой работой. Такой любимой, что даже с м
атерью повидаться из-за этой работы не мог.
Впрочем, выяснилось, что немного, в меру сил, он работать все равно будет. В
одном научно-исследовательском институте.
1 2 3 4 5