Никогда не забывайте, говорила она, тот день, когда был кремирован ваш дед. Помните, как его любили и почитали, несмотря на деньги, на его скромный заработок. Помните о тех тысячах и тысячах, которые пришли отдать ему дань уважения.
Кивали ее дети, кивали ее внуки, а скорбящие шли к бандитам Кикути-Лотмана за вознаграждением.
Хато восхищало это хитроумное вымогательство. Шлюхе приходится провести с клиентом по крайней мере несколько минут, да и наркотики нельзя же принимать без остановки. Но у похоронного рынка не было пределов и границ – предки, нуждающиеся в ритуалах поминовения, никогда не переводились. Хато намеревался рассказать об этой афере в своем первом гангстерском фильме. Люди будут приезжать со всего света, чтобы взять у него интервью. Его пригласят читать лекции и выступать по телевидению.
Париж. Ждать осталось всего восемь лет.
Хато стоял в очереди, думая о гимнастике, которую ему предстоит сделать завтра в шесть утра. В семь он будет маршировать по внутреннему двору, распевая хайку. В этот вечер или через день девушка, переодетая в лохмотья, вломится в его комнату и скажет ему «еб твою мать».
Хато ухмыльнулся. В жизни гангстера могут быть только трапы и похороны. Когда кино закончится, он пойдет ко второму телохранителю Кикути-Лотмана, которого зовут полицейским.
* * *
Он был маленький, как Мама, он родился у ее родителей в тот самый год, когда они продали ее в бордель в Кобе, – и за год до того, как в Европе разразилась Первая мировая война. Отец регулярно бил его, как бил свою жену, пока однажды зимней ночью пес не объел ему лицо.
Возвращаясь после пьянки домой, отец упал в сугроб. Пес нашел его и почуял горячее дыхание. Как и все в Тогоку той зимой, пес умирал от голода. Вскоре пес не просто нюхал горячее дыхание, но и жевал лицо, войдя во вкус, жевал губы и язык.
На следующий день всем окрестным крестьянам с первым светом дня было приказано выстроиться вдоль дороги, чтобы выказать почтение хозяину земель, который должен был проехать по дороге утром. Там и нашли отца полицейского – без большей части лица. Его отнесли домой и стали лечить, но жене и сыну велели ждать у дороги, до тех пор пока землевладелец не проедет. После этого отец полицейского всегда носил хлопковую хирургическую маску и перестал избивать семью.
Ужасный округ Тогоку был навечно обречен терпеть серые небеса, ветры и сибирские бураны. Половину семейного урожая тутовых листьев приходилось отдавать в уплату за аренду земли. Другая половина уходила на подати и горстку риса.
Делянка тутовых деревьев находилась в часе ходьбы от их хижины. Много веков назад на окрестных холмах были устроены террасы, и поэтому Тогоку была похожа на страну великанов. Но для крестьянской семьи, такой, как семья полицейского, великаньи ступени никуда не вели.
Когда ему было восемь, рынок шелка в Америке снова рухнул. Как и прежде, отец обвинил во всем собственную жену, потому что она была из айнов, а значит, в ее жилах текла кровь белых. Она не в силах была больше терпеть взгляд его ненавидящих глаз, проломила лед на рисовом поле и утопилась – на глубине не больше трех дюймов.
Отец полицейского умер от рака желудка, артрита и скоротечной чахотки в тридцать первом. В тот год японцы захватили Маньчжурию – после того, как китайские, по-видимому, патриоты взорвали одну из японских железных дорог. В отместку интернациональный город Шанхай объявил бойкот японским товарам – и многие японские офицеры сочли это вызывающим высокомерием. В тот же самый год полицейский добровольцем пошел в армию, чтобы убежать от нищеты Тогоку.
С самого начала ему понравилась новая жизнь. Армейская рутина была довольно необременительной, он много работал и делал то, что ему приказывали. К концу подготовки ему пожаловали должность в подразделении Кемпейтай в Корее.
Корея была не богаче Тогоку, но теперь нищими арендаторами были корейцы, а он – одним из землевладельцев и сборщиков податей. Его подразделение в основном допрашивало крестьян, на которых падало подозрение в утаивании риса. Пытаясь заставить крестьян говорить, а при необходимости избивая, он чувствовал удовлетворение – это было для него в новинку. Впервые в жизни он научился улыбаться.
Вскоре после того, как ему присвоили звание капрала, произошло необъяснимое событие. Он и его однополчане однажды вечером напились, и разговор зашел о женщинах. В деревне, куда они приехали в тот день, не было шлюх, но полицейский стал хвастать, что все равно найдет их. Он ушел, смеясь, и его друзья смеялись ему вслед.
На следующий день их вызвал к себе офицер. Старейшину деревни забили палками, когда он пытался защитить свою дочь. Не таким образом должен солдат императорской армии обращаться с обезьянами, принадлежащими к низшей расе. Виновному велели признаться в таком нарушении дисциплины.
Полицейский, не моргая, стоял по стойке «смирно», ожидая, что и другие капралы сделают то же самое. Но, к изумлению своему, он увидел, как они один за другим дают показания и обвиняют его.
Была весна. Крохотные зеленые стрелки только начали пробиваться из воды на рисовых полях. Три месяца чистки сортиров его не пугали, но предательство товарищей-капралов, людей, которых он считал своими друзьями, так поразило его, что больше он уже никому не доверял, – до такой степени, что с тех пор не мог совершить полового акта иначе как с мертвецом, к тому же с помощью приспособления, исключавшего соприкосновение его тела с трупом.
Из Кореи его перевели в Маньчжурию, в Мукден, в часть, которой командовал капитан, постоянно носивший гражданское. Хотя капитан и умел читать, он все равно оставался крестьянином из Тогоку и не презирал полицейского за то, что тот был неграмотен. Именно от капитана он узнал, что прошлогодний взрыв на железной дороге в Маньчжурии, случай, послуживший поводом для захвата Маньчжурии японцами, был делом рук не китайских патриотов, а самой Кемпейтай.
Капитан был протеже важного генерала из Кемпейтай; генерал тогда служил в Токио. Генералу требовалась информация о разных армейских интригах и раздорах, чтобы манипулировать своими товарищами-офицерами; и вот полицейскому было поручено воровать документы из некоторых мукденских военных частей. Полицейский так хорошо справлялся со своими обязанностями, что капитан взял его с собой, когда полетел с секретной миссией в Шанхай в январе тридцать второго.
На неделю полицейского заперли в квартире и приказали вызубрить множество китайских патриотических лозунгов. Капитан изредка проверял его, а в конце недели дал ему инструкции.
Они переоделись китайскими студентами и в закрытом фургоне поехали в переулок за Дорогой Кипящего Колодца. Вошли в какое-то здание под охраной агентов Кемпейтай, переодетых сапожниками, и заняли места в заброшенном помещении, выходившем на оживленную улицу. Минут через двадцать, когда улицу запрудила толпа, появился пожилой японский монах.
Монах принадлежал к одной из самых известных японских фамилий, живущих в Китае. Его прадед эмигрировал в Кантон в начале девятнадцатого века, изучал акупунктуру и основал больницу.
В 1840-м сын врача вступил в китайскую армию, которая тогда сражалась с британцами, пытаясь прекратить торговлю опиумом в городе. Через два года его убили – он стал одним из последних патриотов, павших перед тем, как Британия аннексировала Гонконг в качестве своей опиумной базы.
Сын патриота стал ученым-буддистом в Нанкине. Сын ученого стал монахом в Шанхае. В тот зимний день в тридцать втором он шел из своего храма к дому по пути, которым ходил каждый день уже пятьдесят лет.
Едва пожилой монах поравнялся с ними, они выскочили на улицу, выкрикивая лозунги и паля из револьверов. Через несколько минут они уже промчались обратно по переулку и быстро уехали в своем фургоне.
На следующий день в отместку за убийство японская эскадрилья разбомбила городские трущобы, где жили китайцы, – впервые в истории бомбардировщики были использованы против гражданского населения. Японский морской гарнизон вступил в бой с Девятнадцатой Китайской Армией, и началось то, что в Японии известно под названием Шанхайский инцидент, а через год послужит поводом для вторжения Японии в Северный Китай.
Прямо перед отъездом из Шанхая их навестил на конспиративной квартире старик в штатском. Он очень сердился на капитана, ведь монах был убит, а не ранен в руку, как им приказывали. Капитан в ужасе отрапортовал, что не мог прицелиться как следует. Они бежали по тротуару, у них в распоряжении было всего несколько секунд.
Капитан не солгал. Только одна из его пуль поразила монаха, и именно в руку. А вот полицейский промолчал. Он намеренно выпустил всю обойму в грудь монаха, отчасти стремясь оклеветать капитана – так ему хотелось отомстить за предательство товарищей в Корее, – а отчасти от возбуждения, ведь оказавшись на переполненной улице с заряженным револьвером, он просто не мог не выпустить в кого-нибудь всю обойму.
Полицейский ожидал, что капитана заставят три месяца чистить сортиры, но старик в гражданском просто отвернулся и вышел со слезами на глазах.
За следующие пять лет полицейский видел старика в гражданском еще дважды. Старик не подозревал о второй встрече, хотя, несмотря на все предосторожности, за восемь лет подпольной работы его неизбежно хоть раз заметили у тайника.
Тем не менее в третий раз они встретились лицом к лицу, и в этот раз полицейский убил его.
После приключения в Шанхае работа в Мукдене показалась ему скучной и неинтересной. Он все еще похищал документы для капитана, иногда передавал информацию тайному агенту в ресторане, где собирались японские офицеры, но в основном проводил допросы в ледяных подвалах под зданием штаб-квартиры Кемпейтай.
Пленников – китайцев, японцев, корейцев – перед тем, как отправить в подвалы, всегда раздевали догола. Маньчжурские зимы суровы, и двух-трех дней побоев хватало, чтобы узник признался в чем угодно. Приговоренные к смерти носили традиционную соломенную шляпу, закрывающую глаза, – такую же, как у нищенствующих буддистских монахов.
Подозреваемых приковывали к стене, растянув руки и ноги, – они были подвешены так, что едва касались пола пальцами ног. Задачей полицейского было не давать узнику заснуть, когда офицер, проводивший допрос, уставал и шел наверх, чтобы совершить чайную церемонию или час-другой поупражняться в искусстве икебаны. Полицейский всегда стыдился волос на своем теле, унаследованных от матери из племени айнов, и поэтому в особенности наслаждался наготой заключенных.
Он раздавал им оплеухи, пинки, пощечины. Он выдавливал им глазные яблоки и запихивал в рот промасленные тряпки, щипал сначала одну ноздрю, а потом другую. Он разбивал дубинкой коленные чашечки, локти, зубы.
Существовало множество действенных методов, но лучшим все-таки оставался вот какой – нужно было держать заключенного за яйца и постукивать по ним дубинкой. Слабые стоны, вырывавшиеся при этом из горла узника, были совершенно неповторимы. Только однажды, кажется, он слышал похожие звуки, невыносимо жарким летом в Маньчжурии – он тогда сидел один в поле, с непокрытой головой, лениво разрывая на кусочки сверчка.
Во второй раз он увидел шанхайского старика осенью тридцать седьмого, за несколько дней до того, как его перевели в пехотную часть в Центральном Китае. Он, переодетый в гражданское, был на дежурстве в ресторане и подслушивал разговоры, когда старик вошел и уселся в углу – один. Что-то в его манере поворачивать голову смутило полицейского. Заинтересовавшись, он встал и пошел в туалет.
Несколько месяцев вычищая корейские сортиры, полицейский навсегда приобрел любопытное свойство – теперь он мыслил гораздо яснее, погрузившись в атмосферу дерьма и мочи. Запахи не только напоминали ему о том, что следует опасаться предательства, они вызывали в памяти даже картины детства – воспоминания о тех временах, когда ребенком он носил тяжелые корзины с навозом вверх по великаньим ступеням в Тогоку к делянке тутовых деревьев.
В туалете было всего две кабинки, полицейский устроился в одной из них. Едва только он начал испытывать умиротворение, как в соседней кабинке захлопнулась дверь.
В туалете полицейскому необходимо было уединение, иначе он не мог сконцентрироваться и производить те запахи, которые ему особенно нравились. Он взобрался на сиденье, чтобы заглянуть за перегородку, думая поучить незваного гостя дубинкой, – и тут увидел, как тот просовывает руку под крышку бачка и что-то туда кладет. Рука исчезла, дверь открылась, шанхайский старик вышел. Что бы это значило?
Он зашел во вторую кабинку и увидел, что в выемке под крышкой бачка лежит короткий стебель бамбука, запечатанный с обоих концов. Он открыл бамбуковый контейнер и вынул оттуда крохотную пленку. Что это такое?
Он вернул все на место и стал прогуливаться вдоль писсуаров. Он понимал, что обнаружил нечто важное, но не знал, что именно. Он наклонился, чтобы перевязать шнурки на ботинках. Одной рукой рассеянно пошарил в писсуаре и извлек оттуда твердую пластинку освежителя. Пластинка была зеленая, похожая на леденец. Он рассеянно раскусил с хрустом комочки и стал жевать.
Что же он такое видел?
Разозлившись оттого, что не может сразу разгадать эту тайну, и оттого, что этот шанхайский старик вызывал у него какие-то смутные, ему самому не понятные чувства, полицейский в тот вечер совершил длинную прогулку по окраинам города. На следующий день там была найдена старуха, до смерти забитая тупым орудием, по всей вероятности кожаным, и изнасилованная предметом, который не мог быть частью человеческого тела, – либо тем же орудием, что послужило причиной смерти, либо предметом, похожим на это орудие.
Изнасилование произошло после наступления смерти. Потом тело было раздето донага, а голова скальпирована. Маленькие куски кожи головы с волосами были грубо прилеплены к груди, предплечьям и голеням, а кусок побольше – к почти безволосому лобку.
Это зверское убийство было весьма похоже на другие, оставшиеся нераскрытыми преступления, совершенные в окрестностях Мукдена за последние пять лет, – словом, с того момента, как полицейского освободили от его обязанностей по чистке корейских сортиров. Жертвами становились и мужчины, и женщины, но всегда преклонного возраста. Объектом сексуального насилия выступал только задний проход.
При обычных обстоятельствах полицейского или другого капрала его части послали бы расследовать убийство старухи, но на этот раз штаб-квартира Кемпейтай была поднята по специальной тревоге. Одного японского солдата задержали по подозрению в шпионаже. Он обратился к врачу по поводу сильнейших болей в спине, а тот во время осмотра обнаружил микропленку с чрезвычайно важной военной и политической информацией.
Солдат, тоже капрал по званию, пытался покончить с собой и выпрыгнул из окна, но упал на дерево и только сломал руку. Теперь его держали в комнате на первом этаже, абсолютно пустой – в ней не было ничего кроме подушки, на которой сидел офицер, проводивший допрос. Даже стекло из разбитого окна было вынуто.
Покровитель полицейского, капитан, допрашивал заключенного целый день и ночь. В конце концов он пошел поспать, выяснив лишь два незначительных факта – кодовое название шпионской сети и название неизвестного недуга, причинявшего капралу боли в спине. Полицейскому было велено не отлучаться из комнаты и не спускать глаз с капрала.
Капрал, почти совсем мальчишка, был хрупкого сложения – у него были тонкие черты лица и изящное тело молодой девушки. В окно порыв холодного осеннего воздуха забросил охапку мертвых листьев. Мальчик попросил у полицейского шинель, и полицейский, вынув все из карманов, исполнил его просьбу.
У этой шинели был секрет, который ужасно мучил полицейского с того самого дня, когда он получил ее на складе, – шинель была невероятных размеров. В том году в часть поставили груз, в котором была чудовищная ошибка производителя, – шинель такая огромная, что в нее вполне могли влезть трое или четверо крупных мужчин.
Полицейский был маленького роста, и над ним решили подшутить: ему выдали эту шинель и велели ушить ее, а не обрезать; ушивал он шинель не меньше недели. Было холодно, и всю неделю он проходил раздетым, а все остальные издевались над ним.
Молодой капрал повертел шинель перед тем, как надеть, и тут увидел с изнанки грубые стежки. Неожиданно он расправил шинель на руках и рассмеялся.
Что смешного? спросил полицейский.
Это, сказал мальчишка.
Почему?
Потому что это я ее сшил. Из-за этой шинели меня уволили с фабрики. Я думал о матери, мне ничего другого в голову не лезло, вот шинель и вышла вся наперекосяк, и меня уволили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32