Родилась душа наша принцесса Мораг, цв е ток благоуханный. И оказалась похлеще маменьки. Гов о рят…
Тут он резко замолк, словно прикусил себе язык. Я заерзала рядом.
– Что говорят? Рассказывай!
– Да враки это. Народ приврать любит.
– Ты рассказывай, а там разберемся. Рассказывай, Ратер!
– Говорят… что она… ну… чертовка. Что королева ее не от короля своего родила. Не знаю… вранье это… Принцесса, конечно, выродок… – он сморщил облупленный нос, – ехе н дра, хотел сказать…
– Энхендра, – поправила я. – Дети высоких лордов, не отмеченные дареной кровью, н а зываются энхендро.
– Я и говорю – ехендра. Крови дареной в ней не видать совсем… Мастью не вышла. В мамку она пошла, принцесса наша, смуглявая такая. А чудищ среди высокородных и без нее хватает. Старый Даллаверт, сказывают, кровь младенческую пьет, аки упырь… Вальревен вилланов своих собаками тр а вит…
– А что Каланда?
– Королева Каланда потом наследника супругу родила, нынешнего короля нашего, Нарваро Найгерта. И померла через это. Кровью, говорили, истекла.
– Каланда… умерла?
– Давно уже. Лет двадцать тому. А то и поболе. Эй, ты что? Да ты что, эй!
Блики на воде слились в золотое полотно, султанчики камышей размазались и пров а лились в золото. Я сделала несколько глубоких вздохов, перемогая давление в груди.
– Ты что это… барышня? Реветь затеяла? Чего реветь, она ж давно померла… давно! У нее дети взрослые! И король наш старый, Леогерт Морао, он тоже помер… ну, помирают люди, что же делать… Столько лет прошло, сама подумай. Эй!.. Смотри-ка, ревет, что твоя белуга… Эй! Да хватит же! Ты что, вправду в подружках у нее ходила, у королевы н а шей? А батька говорил – все как раз думали, ты ее со зла спортила, сглазила. Что ежели бы тебя не потопили, колдо в ство твое черное не раскрыли, не вернулась бы она никогда.
Я наконец взяла себя в руки. Вытерла нос рукавом. Да, потери. Пот е ри. Что ты хотела? Заявится в замок – «Каланда, это я, твоя араньика!» П а рень прав – время идет. У нее дети… посмотреть бы на них. Хоть издали.
– Слышь, – Кукушонок встряхнул меня за плечо, – Слышь, а где же ты была все это время? Сейчас только всплыла, что ли?
– Вроде того, – буркнула я, хлюпая заложенным носом.
– А мантикор откуда взялся?
Опять за свое. Кто о чем, а вшивый про баню.
– Там, на острове… На Башне на Стеклянной… озеро есть…
– Нет там никакого озера.
– Внутри. В скале. Озеро. С мертвой водой. Он там лежит. В мертвом озере.
– Мертвый?
– Да нет! Спящий.
– Ааа… – Кукушонок моргнул, – И что?
– Что?
– Ты-то там как оказалась?
– Колдун один меня к мантикору приставил. Велел заботиться. Я и з а бочусь.
Кукушонок нагнулся ко мне и просительно заглянул в лицо:
– Слышь, Леста, я того… помогать буду. Заботится, все такое. Правда! Не за деньги, за так!
Я закрыла глаза. Вздохнула.
– Хорошо. Но, боюсь, Амаргину это не понравится.
– Кому?
– Магу. Колдуну.
– Это который тебя со дна поднял, чтобы ты за мантикором присматривала? А кто же раньше, до тебя, за ним присматривал?
– Сам Амаргин и присматривал.
– А теперь ему помощник понадобился?
Я пожала плечами. Удалось избежать разговоров про ту сторону. Это хорошо. А то я сейчас в полном раздрае, вообще в голос бы разревелась. Ведь подозревала же, что Каланда мертва. Эк меня скрючило…
– А ты про меня своему колдуну не сказывай.
– Он узнает. Это маг, Ратер. Он уже и не человек почти.
– И что он сделает, ежели узнает? Накажет меня?
– Он накажет меня.
– Как?
Я опять пожала плечами.
– Отправит обратно на дно. «Камень на шею – и в реку».
– Он злой колдун?
– Нет, Ратер. Он не злой и не добрый. Он другой. Я не знаю, что у н е го на уме.
– Ну пожалуйста, Леста, пожалуйста! – парень заныл как ребенок. – Один разочек! О д ним глазком! Я только гляну и сразу же уйду. Не убудет от тебя. Ну пожалуйста!
– Да что ж тебя так припарило? Это ведь не дракон. Ничего в нем особенного нет.
– Вот и покажи! А я уж своей головой смекну, особенный он или не особенный. Ты сама вот подумай, это же тварь такая… сразу понятно, что таких на свете быть не может. Это же чудо всамделишное. И ежели хоть один такой на свете есть, значит и чудеса на свете есть. Понимаешь?
– А я как чудо тебя не устраиваю?
– Ты… – он помолчал, чуть отстранившись, глядя на меня горячими, какими-то сове р шенно нетрезвыми глазами. Зрачки у него прыгали. – Ты… того. Можешь быть… просто с у масшедшей.
– Вот как?
– А че я тебе верить должен? Ты пока тока языком полощешь, да дурака нашего пуг а ешь. Может ты не ведьма никакая, и не дроля, почем я знаю. Я ж и золота твоего не видел.
– А ты, значит, просто верить не можешь. Тебе доказательства треб у ются. А в Бога ты веришь?
Он нахохлился, схватился за солю свою.
– А что?
– Ничего, – я встала. – Пойдем обратно, солнце садится уже. Скоро ворота закроют.
Он поднялся, подобрал свою безрукавку.
– В город? Зачем тебе в город?
– Да вот, решила последовать твоему совету. Сняла комнату в «Королевском колесе» на пару дней. Лучше в постели спать, чем на песке, верно?
– Верно. «Колесо» – трактир видный, богатый. Так мы того… сгов о рились?
– Шут с тобой. Сговорились. Будет тебе мантикор. Только запомни – я не ведьма, не дролери, не мара, не навья, – в последнем я сомневалась, но Кукушонку про мои сомнения знать не следовало. – Я сама не знаю, почему тогда пропала королева Каланда. Я была ей ве р ной слугой, я любила ее всем сердцем, и ни за что не причинила бы ей вред. Не знаю, что с ней произошло. – По правде говоря, не помню, но эти тонкости для парня тоже лишние. – А т е перь я вернулась, и не очень понимаю, что мне делать. Пока делаю то, что велит Амаргин – хожу за драконом. То есть, за мантикором. Все. Ты п о нял?
– Угу, – кивнул Ратер, – Понял. А ежели врешь – Бог тебе судья.
Не вру, а умалчиваю.
Мы побрели назад. У реки похолодало, и я поднялась наверх, к дор о ге. Кукушонок плелся за мной, хмуря лоб и покусывая пухлые губы. С дороги мы увидели, как пересекая р о зовую закатную воду, под еще более роз о вым закатным небом ползет по провисшей струне порожний паром.
– С той стороны позвали, – сказал Кукушонок, – Кого это на ночь гл я дя…
– Хочешь поглядеть?
Он поколебался.
– Да ладно, без меня справятся. Батька, видать, Кайна из захоронки выманил. Пров о жу-ка я тебя лучше. Днем одной по городу еще туда-сюда… а вот по темну… И вообще. Не след бы тебе ходить в одиночку.
– Я заметила. А ты хочешь сказать – с тобой безопасней?
Не слова не говоря, он сунул руку под рубаху и выхватил какую-то продолговатую штуковинку. Бабочкой крутнувшись на пальце, она выстр е лила приличных размеров лезвием.
– Ого! – удивилась я, – Да ты зубастый, Кукушонок.
– Ну так! – он убрал нож, – Это город, барышня. Здесь всякой твари по паре. Так что держись рядом.
– Не могу я все время за спину тебе прятаться. Ты же занят полдня.
– А ты не высовывайся, когда я занят.
Я усмехнулась про себя. Уже командует, вот ведь! Герой. А ведь верно говорит, не подкопаешься…
Мы прошли в ворота. Двое стражников у караулки и голов не повернули. Третий в о обще спал, привалясь к стене.
– Завтра после полудня, – заявил Кукушонок приказным тоном, строго щурясь вдаль, – как смена моя кончится, зайду за тобой. Сплаваем на остров. Покажешь…
На узких опустевших улицах было гораздо темнее, чем за стенами. Городская ночь пока еще робела выползать на площади и поднимать голову к небу, но каньоны переулков и колодцы дворов были переполнены ею по самые карнизы крыш. Ночь медленно, как тяжелый дым, катилась под наклон, в сторону реки. Только на черепице, расчерченной трубами и с и луэт а ми котов, таял последний чахоточный румянец.
На подходе к трактиру Кукушонок нахмурился, лицо его напряглось. Он поднял руку, останавливая меня. У коновязи толпились лошади, много лошадей, и даже в сумерках я смогла разглядеть, что все они в дорогих попонах, в блестящей позолоченной сбруе. Вокруг прохаживались двое мальчиков, одетых как слуги, но тоже очень добротно. Круга света от фонаря над воротами было достаточно, чтобы пестрота желтого и алого бросилась в глаза. Кукушонок зло выругался.
– Что случилось?
– Ничего хорошего. Дьявол! Надо же было так влипнуть!
– Кто-то загулял в трактире? Кто-то из благородных?
– Угу. Загулял. Высочество наше бесценное со товарищи, не к ночи будь помянуто. Поворачивай оглобли, барышня. Нам тут делать нечего.
– Погоди, – я засуетилась, – У меня там вещи.
Кукушонок ударил кулаком по раскрытой ладони.
– Каюк твоим вещам.
– Почему – каюк?
– По кочану. Разнесут трактир по щепочкам. Или подожгут.
– Да ты что? Эта… принцесса… она что, совсем?
– Да хрен ее знает. Временами кажется, что совсем. – Ратер скорчил рожу, глядя на закрытые окна трактира. Из щелей между ставен лился свет. Внутри шумно гуляли. – Одержимая она. То месяцами в Нагоре сидит, носа не кажет, то вдруг на нее блажь находит, пьянки, гулянки. Тогда ей с бандой лучше под ноги не попадаться, затопчут не глядя. А то и что похуже сотворят. Сейчас у них, видать, веселье в разгаре.
– Оно всегда настолько разрушительное?
– Да говорят, ее высочество и в печали не брезгуют что-нибудь расколотить. Или кому-нибудь морду начистить. Или, опять же, поджечь что-нибудь. Говорят, у нее сдвиг на огне. Угли голыми руками хватает. Вот кто у нас ведьма-то настоящая.
– Поджечь? Она поджигает дома?
Парень закусил губу, нахмурился.
– Горело тут несколько раз… Кто говорит – сама подожгла, кто – масляный фонарь по пьяни уронили… Вообще-то они в лесу костры жгут. И прыгают через них голяком. Хотя, может, это враки. Что голяком.
Мы помолчали. Было слышно как внутри трактира голосят и топают, почти заглушая взвизги дудок и гудение виол. Иногда там что-то звенело, трещало и рушилось, и звук падения перекрывал слаженный пьяный хохот.
– Знаешь, – сказала я, – думаю, там можно пройти через двор. Там есть лестница на верхнюю галерею. А в зал мы не сунемся.
– Без барахла невмоготу?
Я закивала.
– Дьявол… Стой тут, я сам схожу. Давай ключи. Где твоя комната?
– А если тебя зацапают как вора? Ты погляди на себя – голодранец!
– Это я голодранец?
– Ну не я же!
Он бешено вытаращил на меня глаза, оглядел мое белое платье, потом свою бахромчатую безрукавочку и сыромятные чуни, похожие на пирожки – и смирился.
– Да, – буркнул он, – голодранец. Но если там сцапают тебя, тебе придется гораздо хуже чем мне.
Мы опять помолчали. В зале надрывно визжала какая-то девица. Визг никак не прекращался. Вот это легкие, подумала я.
– Тогда пойдем вместе. Будешь прикрывать мне тыл.
– Что прикрывать?
– Спину прикрывать.
Он явно хотел уточнить, какие именно тылы мне следует прикрывать, но удержался. Махнул рукой.
– Идем. Только я первый.
Мы обошли трактир слева, оставив освещенную улицу за спиной. Здесь, в переулке, сумерки загустели почти до чернильной темноты. Ворота во двор были, конечно, заперты, но маленькая калиточка подалась нажиму и отворилась. Во дворе оказалось несколько светлее; большие квадраты света из окон второго этажа лежали на утоптанной земле. Вдоль стеночки мы двинулись к полуотворенной двери на кухню.
Кукушонок скользнул вперед, а меня привлекло какое-то движение сбоку. Шум веселья доносился сюда едва-едва, и я различила то ли стон, то ли мычание. Человек сидел скорчившись, привалившись плечом к поилке, вокруг вся земля была залита водой, и он сидел прямо в луже. Пьяный в зигзаг.
– Эй, – окликнул шепотом Кукушонок, – ты чего там застряла?
– Иди вперед. Я за тобой.
Пьяные не сидят так – скорчившись, спрятав голову в колени, стиснув себя руками, пьяные не способны сохранять такую неудобную, страшно напряженную позу. Это не пьяный, поняла я. Это, наверное, жертва веселья. Может, раненый.
Зачем-то пригибаясь, я перебежала двор. Присела на корточки перед человеком.
– Эй!
От него исходил жар, настолько ощутимый, что я растерялась. Это не человек, это печка какая-то. Он натужно, с хрипом дышал, а такая скукоженная поза вовсе не способствовала нормальному дыханию.
– Эй! – я коснулась его плеча, словно смолой облитого черными мокрыми волосами. Пальцы кольнуло крапивной болью: аура напряжения стрекалась как морской зверь скат, – Эй, что с тобой? Нужна помощь?
Донесся стон, тихий, но такой, что по спине у меня побежали мурашки.
– Кто здесь?.. – Кукушонок неслышно подошел сзади, – Оставь этого пьянчужку, пусть себе валяется.
– Это не пьяный. Эй, – я осторожно дотронулась до узкой серебряной полоски, придерживающей волосы несчастного, – Ты ранен?
Он неожиданно дернулся, мотнул головой, скидывая мою руку. Бледным всполохом из чащи волос вынырнуло лицо, три черных пятна на узком треугольнике, блестящем, как мокрый металл – глаза, будто угольные ямы, острые зубы в провале рта – колья на дне рва. Волной плеснул запах – кислая вонь выпитого и извергнутого вина, душная горечь чего-то горелого, резкий запах пота, запах лошади, запах железа – накипь на гребне лютой, животной, не рассуждающей ярости. Я отшатнулась и села на землю.
Оказалось, что человек уже стоит, твердо расставив ноги, а в руке у него плеть – я краем глаза уловила, как он выхватил ее из-за голенища.
Плеть взметнулась – я успела только прикрыться локтем. Но Кукушонок совершил героический прыжок и встал между нами. Плеть со свистом оплела его бок и взлетела снова, таща за собой ленту ветхой ткани. На лицо и на шею мне брызнули теплые капли.
– Леста, беги!
Я почти на четвереньках рванула обратно, к калиточке в воротах. Меня догнал хриплый рык, мгновенно переросший в задыхающийся остервенелый хохот. Оглянулась – и глазам не поверила. Человек медленно поднимал вытянутую руку с зажатой в ней плетью – вместе с Кукушонком, вцепившимся одной рукой ему в запястье, а другой – в саму рукоять. Ноги его оторвались от земли, он взбрыкнул – и левый кулак незнакомца погрузился в его живот. Пальцы мальчишки разжались. Но прежде чем он упал, рукоять плети огрела его по затылку. Довершил все могучий пинок, от которого Кукушонок кубарем отлетел к воротам.
– Вон отсюда! – рявкнул незнакомец. – В следующий раз убью!
Я ухватила Кукушонка за шиворот. Он, похоже, был на грани потери сознания. Кое-как, застревая и спотыкаясь, мы преодолели калитку и вывалились на улицу. Парень упал на колени и скорчился.
– Ты живой? Ратер!
Он не ответил, только головой помотал. Он не мог разогнуться.
– Кукушонок, миленький, давай отойдем немножко. Давай к стене отойдем, давай, пожалуйста!
Кое-как поднялись и отковыляли к стене. Сели прямо на землю. Я обняла его, дрожащего крупной дрожью – то ли от испуга, то ли от возбуждения, то ли и от того и от другого разом.
– Больно?..
– Еру… нда, – выдавил он. – Силища… нечело… веческая…
– Я видела. Ужас. Как такое может быть?
– Черт… не знаю. Ведьма.
– Ведьма?
– Прин… цесса… Фу-уу…
Это – принцесса? Это была принцесса? Дочь моей Каланды? Я с трудом сглотнула, пялясь на смутно-белую стену трактирного двора, на чернеющее в ней пятно ворот, за которыми притаилось чудовище с глазами, как угольные ямы.
– Она тебя на одной руке подняла. Как котенка.
– Пусти… измараешься.
– Ой, холера… у тебя кровь! Дай взгляну.
– Заживет… одежку жалко. Мамка еще шила…
– Похоже, только кожу рассекло. Промыть и замотать надо. Здесь где-нибудь есть колодец?
– Брось. Само засохнет. Про нее… про Мораг… рассказывали… я думал – враки… Какого… тебя к ней… понесло?
– Откуда же я знала? Она так сидела там скрючившись, у поилки… мне показалось – раненный или избитый.
– Хотела избитого… получи.
– Прости, Ратер. Я же не нарочно. И спасибо тебе. Она ведь на меня замахнулась, а ты мой удар принял.
– Да иди ты…
Я осторожно пощупала его затылок, куда пришлась рукоять принцессиной плети. Открытых ран не было, только шишка.
– Голова болит?
– Терпимо.
– А по правде?
– В ушах звенит. В обоих. К деньгам, наверное.
Против воли я улыбнулась.
– Пойдем. Встать можешь?
Ратер, кряхтя, поднялся, одной рукой держась за бок, другой за голову.
– Куда пойдем?
– Что, в городе трактиров мало? Посоветуй какой-нибудь приличный, но недорогой. И чтобы недалеко.
– Но у меня денег нет…
– У меня есть. Пойдем. Вымоемся там, перевязку сделаем.
– Да, говорю, зарастет… на мне все, как на собаке… Батька уши оборвет… Я сказал – к вечеру вернусь. Мы с ним с утра поругались… А! Да ладно. Что я – малой совсем, каждый раз ему докладываться?.. Пойдем. Здесь неподалеку кабак есть – «Три голубки». Не такой, конечно, шикарный как «Колесо»…
«Три голубки» оказалась маленькой, на три комнатки, но вполне приличной гостиницей. Сердобольной хозяйке мы представились беженцами из «Королевского колеса», оккупированного армией принцессы Мораг, чем снискали ее материнскую заботу и сочувствие. Правда, она хотела оставить Кукушонка в общем зале, где накачивалась пивом разношерстная компания, и даже отыскала для него рогожку, чтобы постелить на лавке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Тут он резко замолк, словно прикусил себе язык. Я заерзала рядом.
– Что говорят? Рассказывай!
– Да враки это. Народ приврать любит.
– Ты рассказывай, а там разберемся. Рассказывай, Ратер!
– Говорят… что она… ну… чертовка. Что королева ее не от короля своего родила. Не знаю… вранье это… Принцесса, конечно, выродок… – он сморщил облупленный нос, – ехе н дра, хотел сказать…
– Энхендра, – поправила я. – Дети высоких лордов, не отмеченные дареной кровью, н а зываются энхендро.
– Я и говорю – ехендра. Крови дареной в ней не видать совсем… Мастью не вышла. В мамку она пошла, принцесса наша, смуглявая такая. А чудищ среди высокородных и без нее хватает. Старый Даллаверт, сказывают, кровь младенческую пьет, аки упырь… Вальревен вилланов своих собаками тр а вит…
– А что Каланда?
– Королева Каланда потом наследника супругу родила, нынешнего короля нашего, Нарваро Найгерта. И померла через это. Кровью, говорили, истекла.
– Каланда… умерла?
– Давно уже. Лет двадцать тому. А то и поболе. Эй, ты что? Да ты что, эй!
Блики на воде слились в золотое полотно, султанчики камышей размазались и пров а лились в золото. Я сделала несколько глубоких вздохов, перемогая давление в груди.
– Ты что это… барышня? Реветь затеяла? Чего реветь, она ж давно померла… давно! У нее дети взрослые! И король наш старый, Леогерт Морао, он тоже помер… ну, помирают люди, что же делать… Столько лет прошло, сама подумай. Эй!.. Смотри-ка, ревет, что твоя белуга… Эй! Да хватит же! Ты что, вправду в подружках у нее ходила, у королевы н а шей? А батька говорил – все как раз думали, ты ее со зла спортила, сглазила. Что ежели бы тебя не потопили, колдо в ство твое черное не раскрыли, не вернулась бы она никогда.
Я наконец взяла себя в руки. Вытерла нос рукавом. Да, потери. Пот е ри. Что ты хотела? Заявится в замок – «Каланда, это я, твоя араньика!» П а рень прав – время идет. У нее дети… посмотреть бы на них. Хоть издали.
– Слышь, – Кукушонок встряхнул меня за плечо, – Слышь, а где же ты была все это время? Сейчас только всплыла, что ли?
– Вроде того, – буркнула я, хлюпая заложенным носом.
– А мантикор откуда взялся?
Опять за свое. Кто о чем, а вшивый про баню.
– Там, на острове… На Башне на Стеклянной… озеро есть…
– Нет там никакого озера.
– Внутри. В скале. Озеро. С мертвой водой. Он там лежит. В мертвом озере.
– Мертвый?
– Да нет! Спящий.
– Ааа… – Кукушонок моргнул, – И что?
– Что?
– Ты-то там как оказалась?
– Колдун один меня к мантикору приставил. Велел заботиться. Я и з а бочусь.
Кукушонок нагнулся ко мне и просительно заглянул в лицо:
– Слышь, Леста, я того… помогать буду. Заботится, все такое. Правда! Не за деньги, за так!
Я закрыла глаза. Вздохнула.
– Хорошо. Но, боюсь, Амаргину это не понравится.
– Кому?
– Магу. Колдуну.
– Это который тебя со дна поднял, чтобы ты за мантикором присматривала? А кто же раньше, до тебя, за ним присматривал?
– Сам Амаргин и присматривал.
– А теперь ему помощник понадобился?
Я пожала плечами. Удалось избежать разговоров про ту сторону. Это хорошо. А то я сейчас в полном раздрае, вообще в голос бы разревелась. Ведь подозревала же, что Каланда мертва. Эк меня скрючило…
– А ты про меня своему колдуну не сказывай.
– Он узнает. Это маг, Ратер. Он уже и не человек почти.
– И что он сделает, ежели узнает? Накажет меня?
– Он накажет меня.
– Как?
Я опять пожала плечами.
– Отправит обратно на дно. «Камень на шею – и в реку».
– Он злой колдун?
– Нет, Ратер. Он не злой и не добрый. Он другой. Я не знаю, что у н е го на уме.
– Ну пожалуйста, Леста, пожалуйста! – парень заныл как ребенок. – Один разочек! О д ним глазком! Я только гляну и сразу же уйду. Не убудет от тебя. Ну пожалуйста!
– Да что ж тебя так припарило? Это ведь не дракон. Ничего в нем особенного нет.
– Вот и покажи! А я уж своей головой смекну, особенный он или не особенный. Ты сама вот подумай, это же тварь такая… сразу понятно, что таких на свете быть не может. Это же чудо всамделишное. И ежели хоть один такой на свете есть, значит и чудеса на свете есть. Понимаешь?
– А я как чудо тебя не устраиваю?
– Ты… – он помолчал, чуть отстранившись, глядя на меня горячими, какими-то сове р шенно нетрезвыми глазами. Зрачки у него прыгали. – Ты… того. Можешь быть… просто с у масшедшей.
– Вот как?
– А че я тебе верить должен? Ты пока тока языком полощешь, да дурака нашего пуг а ешь. Может ты не ведьма никакая, и не дроля, почем я знаю. Я ж и золота твоего не видел.
– А ты, значит, просто верить не можешь. Тебе доказательства треб у ются. А в Бога ты веришь?
Он нахохлился, схватился за солю свою.
– А что?
– Ничего, – я встала. – Пойдем обратно, солнце садится уже. Скоро ворота закроют.
Он поднялся, подобрал свою безрукавку.
– В город? Зачем тебе в город?
– Да вот, решила последовать твоему совету. Сняла комнату в «Королевском колесе» на пару дней. Лучше в постели спать, чем на песке, верно?
– Верно. «Колесо» – трактир видный, богатый. Так мы того… сгов о рились?
– Шут с тобой. Сговорились. Будет тебе мантикор. Только запомни – я не ведьма, не дролери, не мара, не навья, – в последнем я сомневалась, но Кукушонку про мои сомнения знать не следовало. – Я сама не знаю, почему тогда пропала королева Каланда. Я была ей ве р ной слугой, я любила ее всем сердцем, и ни за что не причинила бы ей вред. Не знаю, что с ней произошло. – По правде говоря, не помню, но эти тонкости для парня тоже лишние. – А т е перь я вернулась, и не очень понимаю, что мне делать. Пока делаю то, что велит Амаргин – хожу за драконом. То есть, за мантикором. Все. Ты п о нял?
– Угу, – кивнул Ратер, – Понял. А ежели врешь – Бог тебе судья.
Не вру, а умалчиваю.
Мы побрели назад. У реки похолодало, и я поднялась наверх, к дор о ге. Кукушонок плелся за мной, хмуря лоб и покусывая пухлые губы. С дороги мы увидели, как пересекая р о зовую закатную воду, под еще более роз о вым закатным небом ползет по провисшей струне порожний паром.
– С той стороны позвали, – сказал Кукушонок, – Кого это на ночь гл я дя…
– Хочешь поглядеть?
Он поколебался.
– Да ладно, без меня справятся. Батька, видать, Кайна из захоронки выманил. Пров о жу-ка я тебя лучше. Днем одной по городу еще туда-сюда… а вот по темну… И вообще. Не след бы тебе ходить в одиночку.
– Я заметила. А ты хочешь сказать – с тобой безопасней?
Не слова не говоря, он сунул руку под рубаху и выхватил какую-то продолговатую штуковинку. Бабочкой крутнувшись на пальце, она выстр е лила приличных размеров лезвием.
– Ого! – удивилась я, – Да ты зубастый, Кукушонок.
– Ну так! – он убрал нож, – Это город, барышня. Здесь всякой твари по паре. Так что держись рядом.
– Не могу я все время за спину тебе прятаться. Ты же занят полдня.
– А ты не высовывайся, когда я занят.
Я усмехнулась про себя. Уже командует, вот ведь! Герой. А ведь верно говорит, не подкопаешься…
Мы прошли в ворота. Двое стражников у караулки и голов не повернули. Третий в о обще спал, привалясь к стене.
– Завтра после полудня, – заявил Кукушонок приказным тоном, строго щурясь вдаль, – как смена моя кончится, зайду за тобой. Сплаваем на остров. Покажешь…
На узких опустевших улицах было гораздо темнее, чем за стенами. Городская ночь пока еще робела выползать на площади и поднимать голову к небу, но каньоны переулков и колодцы дворов были переполнены ею по самые карнизы крыш. Ночь медленно, как тяжелый дым, катилась под наклон, в сторону реки. Только на черепице, расчерченной трубами и с и луэт а ми котов, таял последний чахоточный румянец.
На подходе к трактиру Кукушонок нахмурился, лицо его напряглось. Он поднял руку, останавливая меня. У коновязи толпились лошади, много лошадей, и даже в сумерках я смогла разглядеть, что все они в дорогих попонах, в блестящей позолоченной сбруе. Вокруг прохаживались двое мальчиков, одетых как слуги, но тоже очень добротно. Круга света от фонаря над воротами было достаточно, чтобы пестрота желтого и алого бросилась в глаза. Кукушонок зло выругался.
– Что случилось?
– Ничего хорошего. Дьявол! Надо же было так влипнуть!
– Кто-то загулял в трактире? Кто-то из благородных?
– Угу. Загулял. Высочество наше бесценное со товарищи, не к ночи будь помянуто. Поворачивай оглобли, барышня. Нам тут делать нечего.
– Погоди, – я засуетилась, – У меня там вещи.
Кукушонок ударил кулаком по раскрытой ладони.
– Каюк твоим вещам.
– Почему – каюк?
– По кочану. Разнесут трактир по щепочкам. Или подожгут.
– Да ты что? Эта… принцесса… она что, совсем?
– Да хрен ее знает. Временами кажется, что совсем. – Ратер скорчил рожу, глядя на закрытые окна трактира. Из щелей между ставен лился свет. Внутри шумно гуляли. – Одержимая она. То месяцами в Нагоре сидит, носа не кажет, то вдруг на нее блажь находит, пьянки, гулянки. Тогда ей с бандой лучше под ноги не попадаться, затопчут не глядя. А то и что похуже сотворят. Сейчас у них, видать, веселье в разгаре.
– Оно всегда настолько разрушительное?
– Да говорят, ее высочество и в печали не брезгуют что-нибудь расколотить. Или кому-нибудь морду начистить. Или, опять же, поджечь что-нибудь. Говорят, у нее сдвиг на огне. Угли голыми руками хватает. Вот кто у нас ведьма-то настоящая.
– Поджечь? Она поджигает дома?
Парень закусил губу, нахмурился.
– Горело тут несколько раз… Кто говорит – сама подожгла, кто – масляный фонарь по пьяни уронили… Вообще-то они в лесу костры жгут. И прыгают через них голяком. Хотя, может, это враки. Что голяком.
Мы помолчали. Было слышно как внутри трактира голосят и топают, почти заглушая взвизги дудок и гудение виол. Иногда там что-то звенело, трещало и рушилось, и звук падения перекрывал слаженный пьяный хохот.
– Знаешь, – сказала я, – думаю, там можно пройти через двор. Там есть лестница на верхнюю галерею. А в зал мы не сунемся.
– Без барахла невмоготу?
Я закивала.
– Дьявол… Стой тут, я сам схожу. Давай ключи. Где твоя комната?
– А если тебя зацапают как вора? Ты погляди на себя – голодранец!
– Это я голодранец?
– Ну не я же!
Он бешено вытаращил на меня глаза, оглядел мое белое платье, потом свою бахромчатую безрукавочку и сыромятные чуни, похожие на пирожки – и смирился.
– Да, – буркнул он, – голодранец. Но если там сцапают тебя, тебе придется гораздо хуже чем мне.
Мы опять помолчали. В зале надрывно визжала какая-то девица. Визг никак не прекращался. Вот это легкие, подумала я.
– Тогда пойдем вместе. Будешь прикрывать мне тыл.
– Что прикрывать?
– Спину прикрывать.
Он явно хотел уточнить, какие именно тылы мне следует прикрывать, но удержался. Махнул рукой.
– Идем. Только я первый.
Мы обошли трактир слева, оставив освещенную улицу за спиной. Здесь, в переулке, сумерки загустели почти до чернильной темноты. Ворота во двор были, конечно, заперты, но маленькая калиточка подалась нажиму и отворилась. Во дворе оказалось несколько светлее; большие квадраты света из окон второго этажа лежали на утоптанной земле. Вдоль стеночки мы двинулись к полуотворенной двери на кухню.
Кукушонок скользнул вперед, а меня привлекло какое-то движение сбоку. Шум веселья доносился сюда едва-едва, и я различила то ли стон, то ли мычание. Человек сидел скорчившись, привалившись плечом к поилке, вокруг вся земля была залита водой, и он сидел прямо в луже. Пьяный в зигзаг.
– Эй, – окликнул шепотом Кукушонок, – ты чего там застряла?
– Иди вперед. Я за тобой.
Пьяные не сидят так – скорчившись, спрятав голову в колени, стиснув себя руками, пьяные не способны сохранять такую неудобную, страшно напряженную позу. Это не пьяный, поняла я. Это, наверное, жертва веселья. Может, раненый.
Зачем-то пригибаясь, я перебежала двор. Присела на корточки перед человеком.
– Эй!
От него исходил жар, настолько ощутимый, что я растерялась. Это не человек, это печка какая-то. Он натужно, с хрипом дышал, а такая скукоженная поза вовсе не способствовала нормальному дыханию.
– Эй! – я коснулась его плеча, словно смолой облитого черными мокрыми волосами. Пальцы кольнуло крапивной болью: аура напряжения стрекалась как морской зверь скат, – Эй, что с тобой? Нужна помощь?
Донесся стон, тихий, но такой, что по спине у меня побежали мурашки.
– Кто здесь?.. – Кукушонок неслышно подошел сзади, – Оставь этого пьянчужку, пусть себе валяется.
– Это не пьяный. Эй, – я осторожно дотронулась до узкой серебряной полоски, придерживающей волосы несчастного, – Ты ранен?
Он неожиданно дернулся, мотнул головой, скидывая мою руку. Бледным всполохом из чащи волос вынырнуло лицо, три черных пятна на узком треугольнике, блестящем, как мокрый металл – глаза, будто угольные ямы, острые зубы в провале рта – колья на дне рва. Волной плеснул запах – кислая вонь выпитого и извергнутого вина, душная горечь чего-то горелого, резкий запах пота, запах лошади, запах железа – накипь на гребне лютой, животной, не рассуждающей ярости. Я отшатнулась и села на землю.
Оказалось, что человек уже стоит, твердо расставив ноги, а в руке у него плеть – я краем глаза уловила, как он выхватил ее из-за голенища.
Плеть взметнулась – я успела только прикрыться локтем. Но Кукушонок совершил героический прыжок и встал между нами. Плеть со свистом оплела его бок и взлетела снова, таща за собой ленту ветхой ткани. На лицо и на шею мне брызнули теплые капли.
– Леста, беги!
Я почти на четвереньках рванула обратно, к калиточке в воротах. Меня догнал хриплый рык, мгновенно переросший в задыхающийся остервенелый хохот. Оглянулась – и глазам не поверила. Человек медленно поднимал вытянутую руку с зажатой в ней плетью – вместе с Кукушонком, вцепившимся одной рукой ему в запястье, а другой – в саму рукоять. Ноги его оторвались от земли, он взбрыкнул – и левый кулак незнакомца погрузился в его живот. Пальцы мальчишки разжались. Но прежде чем он упал, рукоять плети огрела его по затылку. Довершил все могучий пинок, от которого Кукушонок кубарем отлетел к воротам.
– Вон отсюда! – рявкнул незнакомец. – В следующий раз убью!
Я ухватила Кукушонка за шиворот. Он, похоже, был на грани потери сознания. Кое-как, застревая и спотыкаясь, мы преодолели калитку и вывалились на улицу. Парень упал на колени и скорчился.
– Ты живой? Ратер!
Он не ответил, только головой помотал. Он не мог разогнуться.
– Кукушонок, миленький, давай отойдем немножко. Давай к стене отойдем, давай, пожалуйста!
Кое-как поднялись и отковыляли к стене. Сели прямо на землю. Я обняла его, дрожащего крупной дрожью – то ли от испуга, то ли от возбуждения, то ли и от того и от другого разом.
– Больно?..
– Еру… нда, – выдавил он. – Силища… нечело… веческая…
– Я видела. Ужас. Как такое может быть?
– Черт… не знаю. Ведьма.
– Ведьма?
– Прин… цесса… Фу-уу…
Это – принцесса? Это была принцесса? Дочь моей Каланды? Я с трудом сглотнула, пялясь на смутно-белую стену трактирного двора, на чернеющее в ней пятно ворот, за которыми притаилось чудовище с глазами, как угольные ямы.
– Она тебя на одной руке подняла. Как котенка.
– Пусти… измараешься.
– Ой, холера… у тебя кровь! Дай взгляну.
– Заживет… одежку жалко. Мамка еще шила…
– Похоже, только кожу рассекло. Промыть и замотать надо. Здесь где-нибудь есть колодец?
– Брось. Само засохнет. Про нее… про Мораг… рассказывали… я думал – враки… Какого… тебя к ней… понесло?
– Откуда же я знала? Она так сидела там скрючившись, у поилки… мне показалось – раненный или избитый.
– Хотела избитого… получи.
– Прости, Ратер. Я же не нарочно. И спасибо тебе. Она ведь на меня замахнулась, а ты мой удар принял.
– Да иди ты…
Я осторожно пощупала его затылок, куда пришлась рукоять принцессиной плети. Открытых ран не было, только шишка.
– Голова болит?
– Терпимо.
– А по правде?
– В ушах звенит. В обоих. К деньгам, наверное.
Против воли я улыбнулась.
– Пойдем. Встать можешь?
Ратер, кряхтя, поднялся, одной рукой держась за бок, другой за голову.
– Куда пойдем?
– Что, в городе трактиров мало? Посоветуй какой-нибудь приличный, но недорогой. И чтобы недалеко.
– Но у меня денег нет…
– У меня есть. Пойдем. Вымоемся там, перевязку сделаем.
– Да, говорю, зарастет… на мне все, как на собаке… Батька уши оборвет… Я сказал – к вечеру вернусь. Мы с ним с утра поругались… А! Да ладно. Что я – малой совсем, каждый раз ему докладываться?.. Пойдем. Здесь неподалеку кабак есть – «Три голубки». Не такой, конечно, шикарный как «Колесо»…
«Три голубки» оказалась маленькой, на три комнатки, но вполне приличной гостиницей. Сердобольной хозяйке мы представились беженцами из «Королевского колеса», оккупированного армией принцессы Мораг, чем снискали ее материнскую заботу и сочувствие. Правда, она хотела оставить Кукушонка в общем зале, где накачивалась пивом разношерстная компания, и даже отыскала для него рогожку, чтобы постелить на лавке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80