Холланд поднял трубку:
– Алло! Да, я Холланд. Кто? Да, припоминаю, действительно, мы встречались… Да, да. Нет, я не один. Майерс из министерства торговли, мм… Слейтер из министерства транспорта и еще доктор Джеррард. Что? Да, доктор Джеррард, он представляет частное предприятие – агентство Креймера…
Наступило долгое молчание – Холланд внимательно слушал, лицо у него мрачнело. Остальные сидели не шевелясь, тщетно пытаясь догадаться, в чем дело.
– Можно ли сообщить им содержание нашего разговора? – спросил, наконец, Холланд. – Понимаю. – Он посмотрел на Джеррарда. – Ну, с этой-то задачей я справлюсь. Разумеется. До свидания.
Холланд положил трубку; нельзя было не заметить, что он смущен. Скороговоркой он произнес:
– Доктор Джеррард, произошло нечто очень серьезное. Боюсь, что нашу беседу придется отложить…
Джеррард взглянул на часы.
– Хорошо, я ухожу. Как только мы придем к каким-нибудь результатам, дам вам знать…
– Что стряслось? – начал Майерс. Холланд жестом призвал его к молчанию.
– Спасибо, что вы уделили нам столько времени, доктор Джеррард. Мы, несомненно, свяжемся с вами в ближайшие дни…
Джеррард хотел было что-то сказать, но раздумал и, попрощавшись с каждым за руку, вышел. Холланд только того и ждал:
– Звонил Уайтинг… гм… Сначала я должен выяснить одно обстоятельство. Вы, очевидно, давали подписку о неразглашении государственной тайны? – Оба дружно кивнули. – Впрочем, наши допуски в настоящее время уже высланы в адмиралтейство. Чистая формальность, по правде говоря… Мы им нужны, и притом незамедлительно.
– А вы не могли бы нам сказать, за каким дьяволом?.. – раздраженно осведомился Слейтер.
– Знаю не больше того, что мне сказано. Похоже на то, что подводная лодка ее величества «Тритон» – первая английская подлодка, вооруженная ракетами «Посейдон», – пропала без вести вместе с экипажем где-то к западу от Аррана…
Если вы пройдете под аркой адмиралтейства и направитесь в сторону Бэкингемского дворца, то, придерживаясь середины улицы, шагов через сто окажетесь прямо над одним из самых секретных помещений во всей "Великобритании. Только не подумайте, что при этом вы будете попирать ногами его потолок – помещение это находится в двадцати шести метрах под поверхностью земли.
Чтобы попасть туда, прежде необходимо посетить безвкусно заставленную бронзой и красным деревом комнату в близлежащем адмиралтействе и предъявить хорошенькой, но какой-то бесполой секретарше пластмассовый прямоугольник. Она попросит вас подождать, а сама прошествует с пластинкой, в соседнюю комнату к анализатору, с помощью которого расположенный где-то в отдалении компьютер проверит вашу личность по ферромагнитной записи, впечатанной в пластмассу. Через несколько секунд телетайп, установленный рядом с анализатором, защелкав, выбросит полоску цифр. Секретарша сравнит эти цифры с теми, которые мерцают на зеленом экране над анализатором, и решит: пустить вас дальше или отослать восвояси. Надо думать, ей очень нравится такое занятие.
Но если компьютер прикажет пустить вас, секретарша все с тем же безжизненным обаянием проводит вас к двери темного дерева и нажмет кнопку подле нее; рядом с кнопкой зажжется лампочка, и дверь отворится. За дверью вы обнаружите двух представителей военно-морской полиции при оружии и с полной выкладкой, в их заплечных ранцах, к немалому своему изумлению, вы увидите противогазы. Они поведут вас дальше, и, как только вы переступите порог, старомодная прелесть конторы сменится серым бетоном военного образца. Впереди вы увидите клетку лифта.
А пока вы ждете лифт, вас ослепит беззвучная вспышка, и высунувшаяся из стены фотокамера навечно зафиксирует факт вашего появления.
Холланда, Майерса и Слейтера проводил вниз лично коммодор Уайтинг, по распоряжению которого допуски всем троим проверили еще до их приезда.
Внизу в коридоре с белыми стенами блестящая резиновая дорожка совершенно заглушала шаги. Крупные буквы предупреждали: «Вход только по удостоверениям формы А». За плечами перегородившей дорогу охраны гости успели заметить лишь контуры вычислительных машин и пультов управления да огромную карту.
Уайтинг вежливо отвлек внимание гостей и провел их к себе в кабинет. Они внимательно слушали его объяснения:
– Как вам известно, для кораблей, вооруженных ракетами классов «Поларис» и «Посейдон», установлены строгие ограничения в пользовании радиосвязью в открытом море. Практически связь сведена к обмену приветствиями между моряками и семьями раз в неделю и к отдельным оперативным сообщениям…
– Например? – поинтересовался Майерс.
– Извините, – Уайтинг покачал головой, – мы исходим из принципа «каждый знает лишь то, что ему необходимо». Собственно, характер сообщений и не имеет отношения к делу. – Он сбился, слегка обескураженный резкостью собственных слов. – Вы, наверное, мне не поверите, но в данной операции есть детали, о которых даже я не имею ни малейшего представления, – посвящать меня в них не сочли необходимым…
– Чтобы коварный враг под пыткой не заставил вас проболтаться, – Майерс решил свести все к шутке.
– Похоже на то, – в тон ему ответил Уайтинг, но не улыбнулся. – Итак, продолжим: «Тритон» внезапно включил передатчик низкочастотной связи, используемый исключительно для…
– При определенных оперативных условиях, – мягко вставил Слейтер.
– Гм… Совершенно верно. «Тритон» сообщил свое местонахождение – в глубоких водах к западу от Аррана. Они заканчивали пятидесятидневный поход, шли на базу Герлох, – по правде говоря, наутро должны были уже стать в док, – и тут мы приняли от них серию радиограмм. Не стану докучать вам деталями, но в общих словах – они докладывали о каскаде аварий. Сначала вышли из строя рули глубины, затем автоматика наведения ракет и, наконец, центральный пост управления в целом. Видимо, на главном пульте навигационного контроля возник пожар…
– Что-то я не совсем понимаю… – произнес Холланд.
– Сейчас поймете, – продолжал Уайтинг. – Старший дежурный по радиоотсеку обязан докладывать береговой базе о любых поломках или авариях. Так вот, немного ранее в тот же день он доложил об отказе инерционной навигационной системы, который произошел – я цитирую рапорт – в результате короткого замыкания одновременно нескольких цепей…
Майерс сгорбился в кресле:
– В результате короткого замыкания… Да, действительно… Значит, изоляция или переключатели…
– Почти наверняка, – ответил Уайтинг. – Он коротко доложил нам также о повреждении рулей глубины и компьютеров, контролирующих дальность запуска, – все отказы носили аналогичный характер. Конец передачи был просто удручающим, на борту царили… гм… замешательство и паника, а потом, потом они замолчали…
Закончил он не совсем твердо и обвел всех глазами, словно молил о помощи. Воображение рисовало им внезапную смерть 183 матросов и офицеров – лопается корпус, в трещины рвется вода, и стальная громадина – доселе почти совершенный, теплый и безопасный мирок – стремительно погружается в темные, холодные глубины. И взрыв – атомный котел, шестнадцать ракет, каждая со множеством боеголовок…
Наступила долгая пауза. Майерс первым нарушил молчание:
– Все системы одна за другой…
– Взорвались? – перебил Холланд.
– Не обязательно. Мы выслали в этот район три спасательных судна, но там слишком большие глубины – бортовые спасательные устройства все равно не сработают, да еще и восьмибалльный шторм… Все, что нам остается, – ждать да спустить под воду радиационные счетчики.
– А добраться до них никак нельзя? – снова спросил Холланд.
– Только с помощью батискафа, и то если погода улучшится.
– Так что надежды нет?
– Почти никакой. Вернее, совсем никакой… – Уайтинг отвернулся. – Там капитаном Тони Марсден – мы вместе учились в Дартмуте… – Он немного оправился и закончил: – Как мне докладывали, нечто подобное случилось с системой управления движением и с самолетом, разбившимся в Хитроу.
Кивок в сторону Майерса. Тот немедля вспылил:
– Какого черта вы лезете!..
Уайтинг уже полностью взял себя в руки.
– Мистер Майерс, речь идет об интересах государства. Заверяю вас, мы пользуемся самыми законными способами получения информации. Мне представляется, что разрушения изоляции на улице Найтсбридж, в Хитроу и на борту «Тритона», вероятно, носят сходный характер…
Анна Креймер понимала, что даже сейчас, на восьмом году брака испытывает благоговейный страх перед мужем. В дни ухаживания и в первые годы после свадьбы он был для нее как бы другом-великаном. Во многих отношениях муж напоминал ей отца, сурового человека с незаурядным, но высохшим в хлопотах колониальной службы умом.
Креймер с первой встречи внушал ей такой же трепет, а то, что этот выдающийся человек любит ее и хочет на ней жениться, казалось ей своего рода компенсацией за смерть отца, гасило неосознанную тоску по нему.
Поначалу они были бесконечно счастливы. Всю свою энергию Креймер направил на их семейные дела, освещая своим воображением каждый уголок ее души, целиком заполняя ее жизнь. Затем последовала его поездка в Канаду, а сразу вслед за возвращением – создание агентства в Лондоне.
Перемена в нем происходила исподволь. Агентство требовало полной отдачи сил, и Анна была горда разделить с ним его ношу. Он, со своей стороны, гордился ее заинтересованностью и был признателен ей за помощь. Они вместе разрабатывали структуру предприятия. Она присутствовала на всех организационных заседаниях, сама варила кофе, печатала стенограммы.
Копаясь в воспоминаниях, Анна пыталась установить: когда, с какой минуты все изменилось?
Она была в постели. Ушибленное плечо уже не болело, лишь слегка саднило. С семи часов она ждала возвращения Креймера. Пробило два пополуночи, а он даже не позвонил, хотя обещал вернуться пораньше. Они намечали тихо пообедать в новом яванском ресторанчике, а потом заглянуть в театр…
Так случилось далеко не в первый раз. Пожалуй, за последние два года это стало скорее нормой их совместной жизни, чем исключением. Но сегодня день был особый – годовщина их первой встречи. Они встретились при довольно памятных обстоятельствах в зале старой Лиги Наций в Женеве, куда оба приезжали на какую-то научную конференцию.
Она заранее знала: когда он вернется, то и не подумает ничего объяснять и даже не извинится. Работа для него всегда шла на первом месте и была вне подозрений, равно как и он сам.
Она пыталась нащупать ту роковую минуту, когда идея агентства и – хотя она не могла признаться в этом даже себе – ее брак с Креймером начали терять первоначальный блеск. Вероятно, это произошло после того, как на сцене появился Райт с его пластиками. До той поры они рисовали себе совсем иное будущее, увлекательное, но бесприбыльное – будущее группки ученых, решающих мировые проблемы.
Их всех тогда захватывала мысль, что наука – не замкнутая интеллектуальная сфера, что она должна служить людям. Вера в такое предназначение науки исходила главным образом от Креймера, опиралась на его глубокую эрудицию и философскую мудрость.
Потом почти внезапно представилась возможность превратить агентство в прибыльное, процветающее предприятие. К ним присоединился Райт со своим аминостиреном. Креймер ухватился за него как за случай подвести под все другие начинания крепкую финансовую базу, но постепенно исследования в области пластмасс оттеснили на задний план, а вскоре и вовсе свели на нет всякую другую работу. Сегодня же помыслы Креймера стали чисто коммерческими, От идеи служения науке и человечеству, которая когда-то так вдохновляла их, не осталось ровным счетом ничего.
В этот вечер, поджидая Креймера, борясь со сном и усталостью, Анна отважилась на поступок, какого раньше и представить себе не смела. Она прошла в кабинет мужа, открыла стол – святая святых, к которой прислуге и прикасаться не разрешалось, – и достала из верхнего ящика письмо. Оно лежало теперь у нее под подушкой, и вот уже добрых три часа Анна пыталась собраться с духом, чтобы вскрыть его.
Почерк был ей знаком. Вслед за поездкой Креймера в Канаду к нему хлынул поток заокеанской корреспонденции от деловых партнеров, друзей и просто знакомых.
Но шли месяцы, и поток истощался, пока не остался лишь один настойчивый отправитель – им была женщина. Женщина с завидной регулярностью продолжала слать письма все эти два года, и однажды Анна отважилась даже спросить у Креймера, кто она. Расхохотавшись в ответ, он сказал, что это весьма мужеподобная профессорша-химик из университета Южного Саскачевана. Типично американская дама с могучими плечами и голосом, как у племенного быка. Анна улыбнулась и приняла его слова на веру. Он, со своей стороны, никогда не выказывал любопытства: кому писала? где была?
Однако вскоре письма стали приходить уже не из Канады, а из европейских столиц, сегодня же утром, едва Креймер ушел из дому, появилось еще одно, со штемпелем «Кембридж». И вечером, испытывая брезгливость к себе самой, Анна принесла письмо на кухню, осторожно подержала конверт над паром и положила открытым на стол, решившись прочесть. Прочесть его тем не менее она не смогла, хотя не сводила с письма глаз; она вскакивала, ходила по комнате, но чувство вины было по-прежнему слишком сильным. В конце концов она сунула письмо под подушку. «Если Креймер не явится до полуночи, – твердила она себе, – непременно прочту…» Но пробило двенадцать, затем час, а ультиматум выполнен не был. Минуло два – письмо все еще оставалось непрочитанным.
Внизу, в гостиной, послышался легкий шум, и она так и подскочила в постели, неловко дернув при этом плечом. Затаив дыхание, вслушивалась она в полумрак, но шум не повторился.
У них был огромный перекормленный кот по кличке Архимед, который считал себя изящным юным котенком и постоянно опрокидывал всякие безделушки и украшения, стараясь втиснуться в щели, слишком узкие для его солидного торса.
Наверное, это кот.
Анна вновь откинулась на подушки – плечо опять заболело сильнее. На глаза навернулись невольные слезы – одолела острая жалость к себе. Она чувствовала себя одинокой, покинутой в этой широченной постели, в огромной пустой квартире…
На смену жалости пришел неистовый гнев. Потянувшись к выключателю, она зажгла свет, вытащила из-под подушки письмо и развернула его. Письмо было длинное, написанное мелким, типично женским, довольно неразборчивым почерком. Прочитав несколько строк, Анна выскочила из постели и, налив себе в соседней комнате джина, поставила стакан на столик возле кровати.
Это было не просто любовное письмо. Местами оно казалось почти семейным. Более того, между отправителем и адресатом прослеживалась еще и интеллектуальная близость. Письмо было полно шуточек по разным поводам, намеков на знаменитости ученого мира. Шарон – этим именем было подписано письмо, – по-видимому, предприняла большую поездку по Европе на средства Канадского исследовательского совета и извлекла из этой поездки немалую пользу. Она была – и тут Анна ощутила такой укол ревности, что мгновенно позабыла об ушибленном плече, – несомненно, умна и незаурядна. Анна дочитывала последнюю страницу, когда раздался телефонный звонок, заставивший ее вздрогнуть. Вопреки всякой логике, прежде чем поднять трубку, она засунула письмо под подушку.
Звонил Креймер:
– Это ты, дорогая? Мне страшно жаль, что ты потеряла вечер… – Ответом ему служило молчание. – Ты меня слышишь?..
До него донесся тихий, сдавленный голос Анны:
– Слышу.
– Ну, так что там произошло в магазине? – Креймер не дал ей времени для ответа. – Нет, нет, дорогая, ты, должно быть, устала. Я тебя, наверное, разбудил. Прости, пожалуйста. Три часа утра – не самое подходящее время для ученых бесед. – Голос его звучал фальшиво, с шутовскими нотками и вовсе не походил на тот, какой она знала. – Боюсь, что я окончательно завяз здесь. Только что закончил совещание. Попасть сегодня домой уже не смогу. Увидимся завтра к вечеру. Договорились?..
Наконец она выдавила из себя:
– Где ты?
– Разве я не сказал? В Кембридже. Ну, не буду больше мешать тебе спать. Спокойной ночи, дорогая. Благослови тебя бог…
– Спокойной ночи, – отозвалась Анна, и он положил трубку прежде, чем она успела докончить фразу.
Она откинулась в постели, внезапно ослабевшая и обессиленная, посмотрела на конверт – письмо было отправлено накануне, отправительница предупреждала, что позвонит Креймеру на работу. Вывод был очевиден, и тем не менее теперь, когда худшее осталось позади, она ощутила даже известное облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Алло! Да, я Холланд. Кто? Да, припоминаю, действительно, мы встречались… Да, да. Нет, я не один. Майерс из министерства торговли, мм… Слейтер из министерства транспорта и еще доктор Джеррард. Что? Да, доктор Джеррард, он представляет частное предприятие – агентство Креймера…
Наступило долгое молчание – Холланд внимательно слушал, лицо у него мрачнело. Остальные сидели не шевелясь, тщетно пытаясь догадаться, в чем дело.
– Можно ли сообщить им содержание нашего разговора? – спросил, наконец, Холланд. – Понимаю. – Он посмотрел на Джеррарда. – Ну, с этой-то задачей я справлюсь. Разумеется. До свидания.
Холланд положил трубку; нельзя было не заметить, что он смущен. Скороговоркой он произнес:
– Доктор Джеррард, произошло нечто очень серьезное. Боюсь, что нашу беседу придется отложить…
Джеррард взглянул на часы.
– Хорошо, я ухожу. Как только мы придем к каким-нибудь результатам, дам вам знать…
– Что стряслось? – начал Майерс. Холланд жестом призвал его к молчанию.
– Спасибо, что вы уделили нам столько времени, доктор Джеррард. Мы, несомненно, свяжемся с вами в ближайшие дни…
Джеррард хотел было что-то сказать, но раздумал и, попрощавшись с каждым за руку, вышел. Холланд только того и ждал:
– Звонил Уайтинг… гм… Сначала я должен выяснить одно обстоятельство. Вы, очевидно, давали подписку о неразглашении государственной тайны? – Оба дружно кивнули. – Впрочем, наши допуски в настоящее время уже высланы в адмиралтейство. Чистая формальность, по правде говоря… Мы им нужны, и притом незамедлительно.
– А вы не могли бы нам сказать, за каким дьяволом?.. – раздраженно осведомился Слейтер.
– Знаю не больше того, что мне сказано. Похоже на то, что подводная лодка ее величества «Тритон» – первая английская подлодка, вооруженная ракетами «Посейдон», – пропала без вести вместе с экипажем где-то к западу от Аррана…
Если вы пройдете под аркой адмиралтейства и направитесь в сторону Бэкингемского дворца, то, придерживаясь середины улицы, шагов через сто окажетесь прямо над одним из самых секретных помещений во всей "Великобритании. Только не подумайте, что при этом вы будете попирать ногами его потолок – помещение это находится в двадцати шести метрах под поверхностью земли.
Чтобы попасть туда, прежде необходимо посетить безвкусно заставленную бронзой и красным деревом комнату в близлежащем адмиралтействе и предъявить хорошенькой, но какой-то бесполой секретарше пластмассовый прямоугольник. Она попросит вас подождать, а сама прошествует с пластинкой, в соседнюю комнату к анализатору, с помощью которого расположенный где-то в отдалении компьютер проверит вашу личность по ферромагнитной записи, впечатанной в пластмассу. Через несколько секунд телетайп, установленный рядом с анализатором, защелкав, выбросит полоску цифр. Секретарша сравнит эти цифры с теми, которые мерцают на зеленом экране над анализатором, и решит: пустить вас дальше или отослать восвояси. Надо думать, ей очень нравится такое занятие.
Но если компьютер прикажет пустить вас, секретарша все с тем же безжизненным обаянием проводит вас к двери темного дерева и нажмет кнопку подле нее; рядом с кнопкой зажжется лампочка, и дверь отворится. За дверью вы обнаружите двух представителей военно-морской полиции при оружии и с полной выкладкой, в их заплечных ранцах, к немалому своему изумлению, вы увидите противогазы. Они поведут вас дальше, и, как только вы переступите порог, старомодная прелесть конторы сменится серым бетоном военного образца. Впереди вы увидите клетку лифта.
А пока вы ждете лифт, вас ослепит беззвучная вспышка, и высунувшаяся из стены фотокамера навечно зафиксирует факт вашего появления.
Холланда, Майерса и Слейтера проводил вниз лично коммодор Уайтинг, по распоряжению которого допуски всем троим проверили еще до их приезда.
Внизу в коридоре с белыми стенами блестящая резиновая дорожка совершенно заглушала шаги. Крупные буквы предупреждали: «Вход только по удостоверениям формы А». За плечами перегородившей дорогу охраны гости успели заметить лишь контуры вычислительных машин и пультов управления да огромную карту.
Уайтинг вежливо отвлек внимание гостей и провел их к себе в кабинет. Они внимательно слушали его объяснения:
– Как вам известно, для кораблей, вооруженных ракетами классов «Поларис» и «Посейдон», установлены строгие ограничения в пользовании радиосвязью в открытом море. Практически связь сведена к обмену приветствиями между моряками и семьями раз в неделю и к отдельным оперативным сообщениям…
– Например? – поинтересовался Майерс.
– Извините, – Уайтинг покачал головой, – мы исходим из принципа «каждый знает лишь то, что ему необходимо». Собственно, характер сообщений и не имеет отношения к делу. – Он сбился, слегка обескураженный резкостью собственных слов. – Вы, наверное, мне не поверите, но в данной операции есть детали, о которых даже я не имею ни малейшего представления, – посвящать меня в них не сочли необходимым…
– Чтобы коварный враг под пыткой не заставил вас проболтаться, – Майерс решил свести все к шутке.
– Похоже на то, – в тон ему ответил Уайтинг, но не улыбнулся. – Итак, продолжим: «Тритон» внезапно включил передатчик низкочастотной связи, используемый исключительно для…
– При определенных оперативных условиях, – мягко вставил Слейтер.
– Гм… Совершенно верно. «Тритон» сообщил свое местонахождение – в глубоких водах к западу от Аррана. Они заканчивали пятидесятидневный поход, шли на базу Герлох, – по правде говоря, наутро должны были уже стать в док, – и тут мы приняли от них серию радиограмм. Не стану докучать вам деталями, но в общих словах – они докладывали о каскаде аварий. Сначала вышли из строя рули глубины, затем автоматика наведения ракет и, наконец, центральный пост управления в целом. Видимо, на главном пульте навигационного контроля возник пожар…
– Что-то я не совсем понимаю… – произнес Холланд.
– Сейчас поймете, – продолжал Уайтинг. – Старший дежурный по радиоотсеку обязан докладывать береговой базе о любых поломках или авариях. Так вот, немного ранее в тот же день он доложил об отказе инерционной навигационной системы, который произошел – я цитирую рапорт – в результате короткого замыкания одновременно нескольких цепей…
Майерс сгорбился в кресле:
– В результате короткого замыкания… Да, действительно… Значит, изоляция или переключатели…
– Почти наверняка, – ответил Уайтинг. – Он коротко доложил нам также о повреждении рулей глубины и компьютеров, контролирующих дальность запуска, – все отказы носили аналогичный характер. Конец передачи был просто удручающим, на борту царили… гм… замешательство и паника, а потом, потом они замолчали…
Закончил он не совсем твердо и обвел всех глазами, словно молил о помощи. Воображение рисовало им внезапную смерть 183 матросов и офицеров – лопается корпус, в трещины рвется вода, и стальная громадина – доселе почти совершенный, теплый и безопасный мирок – стремительно погружается в темные, холодные глубины. И взрыв – атомный котел, шестнадцать ракет, каждая со множеством боеголовок…
Наступила долгая пауза. Майерс первым нарушил молчание:
– Все системы одна за другой…
– Взорвались? – перебил Холланд.
– Не обязательно. Мы выслали в этот район три спасательных судна, но там слишком большие глубины – бортовые спасательные устройства все равно не сработают, да еще и восьмибалльный шторм… Все, что нам остается, – ждать да спустить под воду радиационные счетчики.
– А добраться до них никак нельзя? – снова спросил Холланд.
– Только с помощью батискафа, и то если погода улучшится.
– Так что надежды нет?
– Почти никакой. Вернее, совсем никакой… – Уайтинг отвернулся. – Там капитаном Тони Марсден – мы вместе учились в Дартмуте… – Он немного оправился и закончил: – Как мне докладывали, нечто подобное случилось с системой управления движением и с самолетом, разбившимся в Хитроу.
Кивок в сторону Майерса. Тот немедля вспылил:
– Какого черта вы лезете!..
Уайтинг уже полностью взял себя в руки.
– Мистер Майерс, речь идет об интересах государства. Заверяю вас, мы пользуемся самыми законными способами получения информации. Мне представляется, что разрушения изоляции на улице Найтсбридж, в Хитроу и на борту «Тритона», вероятно, носят сходный характер…
Анна Креймер понимала, что даже сейчас, на восьмом году брака испытывает благоговейный страх перед мужем. В дни ухаживания и в первые годы после свадьбы он был для нее как бы другом-великаном. Во многих отношениях муж напоминал ей отца, сурового человека с незаурядным, но высохшим в хлопотах колониальной службы умом.
Креймер с первой встречи внушал ей такой же трепет, а то, что этот выдающийся человек любит ее и хочет на ней жениться, казалось ей своего рода компенсацией за смерть отца, гасило неосознанную тоску по нему.
Поначалу они были бесконечно счастливы. Всю свою энергию Креймер направил на их семейные дела, освещая своим воображением каждый уголок ее души, целиком заполняя ее жизнь. Затем последовала его поездка в Канаду, а сразу вслед за возвращением – создание агентства в Лондоне.
Перемена в нем происходила исподволь. Агентство требовало полной отдачи сил, и Анна была горда разделить с ним его ношу. Он, со своей стороны, гордился ее заинтересованностью и был признателен ей за помощь. Они вместе разрабатывали структуру предприятия. Она присутствовала на всех организационных заседаниях, сама варила кофе, печатала стенограммы.
Копаясь в воспоминаниях, Анна пыталась установить: когда, с какой минуты все изменилось?
Она была в постели. Ушибленное плечо уже не болело, лишь слегка саднило. С семи часов она ждала возвращения Креймера. Пробило два пополуночи, а он даже не позвонил, хотя обещал вернуться пораньше. Они намечали тихо пообедать в новом яванском ресторанчике, а потом заглянуть в театр…
Так случилось далеко не в первый раз. Пожалуй, за последние два года это стало скорее нормой их совместной жизни, чем исключением. Но сегодня день был особый – годовщина их первой встречи. Они встретились при довольно памятных обстоятельствах в зале старой Лиги Наций в Женеве, куда оба приезжали на какую-то научную конференцию.
Она заранее знала: когда он вернется, то и не подумает ничего объяснять и даже не извинится. Работа для него всегда шла на первом месте и была вне подозрений, равно как и он сам.
Она пыталась нащупать ту роковую минуту, когда идея агентства и – хотя она не могла признаться в этом даже себе – ее брак с Креймером начали терять первоначальный блеск. Вероятно, это произошло после того, как на сцене появился Райт с его пластиками. До той поры они рисовали себе совсем иное будущее, увлекательное, но бесприбыльное – будущее группки ученых, решающих мировые проблемы.
Их всех тогда захватывала мысль, что наука – не замкнутая интеллектуальная сфера, что она должна служить людям. Вера в такое предназначение науки исходила главным образом от Креймера, опиралась на его глубокую эрудицию и философскую мудрость.
Потом почти внезапно представилась возможность превратить агентство в прибыльное, процветающее предприятие. К ним присоединился Райт со своим аминостиреном. Креймер ухватился за него как за случай подвести под все другие начинания крепкую финансовую базу, но постепенно исследования в области пластмасс оттеснили на задний план, а вскоре и вовсе свели на нет всякую другую работу. Сегодня же помыслы Креймера стали чисто коммерческими, От идеи служения науке и человечеству, которая когда-то так вдохновляла их, не осталось ровным счетом ничего.
В этот вечер, поджидая Креймера, борясь со сном и усталостью, Анна отважилась на поступок, какого раньше и представить себе не смела. Она прошла в кабинет мужа, открыла стол – святая святых, к которой прислуге и прикасаться не разрешалось, – и достала из верхнего ящика письмо. Оно лежало теперь у нее под подушкой, и вот уже добрых три часа Анна пыталась собраться с духом, чтобы вскрыть его.
Почерк был ей знаком. Вслед за поездкой Креймера в Канаду к нему хлынул поток заокеанской корреспонденции от деловых партнеров, друзей и просто знакомых.
Но шли месяцы, и поток истощался, пока не остался лишь один настойчивый отправитель – им была женщина. Женщина с завидной регулярностью продолжала слать письма все эти два года, и однажды Анна отважилась даже спросить у Креймера, кто она. Расхохотавшись в ответ, он сказал, что это весьма мужеподобная профессорша-химик из университета Южного Саскачевана. Типично американская дама с могучими плечами и голосом, как у племенного быка. Анна улыбнулась и приняла его слова на веру. Он, со своей стороны, никогда не выказывал любопытства: кому писала? где была?
Однако вскоре письма стали приходить уже не из Канады, а из европейских столиц, сегодня же утром, едва Креймер ушел из дому, появилось еще одно, со штемпелем «Кембридж». И вечером, испытывая брезгливость к себе самой, Анна принесла письмо на кухню, осторожно подержала конверт над паром и положила открытым на стол, решившись прочесть. Прочесть его тем не менее она не смогла, хотя не сводила с письма глаз; она вскакивала, ходила по комнате, но чувство вины было по-прежнему слишком сильным. В конце концов она сунула письмо под подушку. «Если Креймер не явится до полуночи, – твердила она себе, – непременно прочту…» Но пробило двенадцать, затем час, а ультиматум выполнен не был. Минуло два – письмо все еще оставалось непрочитанным.
Внизу, в гостиной, послышался легкий шум, и она так и подскочила в постели, неловко дернув при этом плечом. Затаив дыхание, вслушивалась она в полумрак, но шум не повторился.
У них был огромный перекормленный кот по кличке Архимед, который считал себя изящным юным котенком и постоянно опрокидывал всякие безделушки и украшения, стараясь втиснуться в щели, слишком узкие для его солидного торса.
Наверное, это кот.
Анна вновь откинулась на подушки – плечо опять заболело сильнее. На глаза навернулись невольные слезы – одолела острая жалость к себе. Она чувствовала себя одинокой, покинутой в этой широченной постели, в огромной пустой квартире…
На смену жалости пришел неистовый гнев. Потянувшись к выключателю, она зажгла свет, вытащила из-под подушки письмо и развернула его. Письмо было длинное, написанное мелким, типично женским, довольно неразборчивым почерком. Прочитав несколько строк, Анна выскочила из постели и, налив себе в соседней комнате джина, поставила стакан на столик возле кровати.
Это было не просто любовное письмо. Местами оно казалось почти семейным. Более того, между отправителем и адресатом прослеживалась еще и интеллектуальная близость. Письмо было полно шуточек по разным поводам, намеков на знаменитости ученого мира. Шарон – этим именем было подписано письмо, – по-видимому, предприняла большую поездку по Европе на средства Канадского исследовательского совета и извлекла из этой поездки немалую пользу. Она была – и тут Анна ощутила такой укол ревности, что мгновенно позабыла об ушибленном плече, – несомненно, умна и незаурядна. Анна дочитывала последнюю страницу, когда раздался телефонный звонок, заставивший ее вздрогнуть. Вопреки всякой логике, прежде чем поднять трубку, она засунула письмо под подушку.
Звонил Креймер:
– Это ты, дорогая? Мне страшно жаль, что ты потеряла вечер… – Ответом ему служило молчание. – Ты меня слышишь?..
До него донесся тихий, сдавленный голос Анны:
– Слышу.
– Ну, так что там произошло в магазине? – Креймер не дал ей времени для ответа. – Нет, нет, дорогая, ты, должно быть, устала. Я тебя, наверное, разбудил. Прости, пожалуйста. Три часа утра – не самое подходящее время для ученых бесед. – Голос его звучал фальшиво, с шутовскими нотками и вовсе не походил на тот, какой она знала. – Боюсь, что я окончательно завяз здесь. Только что закончил совещание. Попасть сегодня домой уже не смогу. Увидимся завтра к вечеру. Договорились?..
Наконец она выдавила из себя:
– Где ты?
– Разве я не сказал? В Кембридже. Ну, не буду больше мешать тебе спать. Спокойной ночи, дорогая. Благослови тебя бог…
– Спокойной ночи, – отозвалась Анна, и он положил трубку прежде, чем она успела докончить фразу.
Она откинулась в постели, внезапно ослабевшая и обессиленная, посмотрела на конверт – письмо было отправлено накануне, отправительница предупреждала, что позвонит Креймеру на работу. Вывод был очевиден, и тем не менее теперь, когда худшее осталось позади, она ощутила даже известное облегчение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28