А Бенедит? Она ничего не узнает. Она не читает никаких журналов, кроме литературных. Впрочем, Олэн решил, что, даже если Бенедит каким-то образом проведает о его аресте, он всегда сумеет наплести, скажем, о дурацком пари с приятелями-гонщиками, приехавшими в Париж по дороге в Латинскую Америку… этакая студенческая выходка… решил, мол, тряхнуть стариной…
Олэн давно убедился, что язык выручит из любой беды. Лишь бы голова работала. Ему казалось, что до свободы – рукой подать. Так было легче.
Вечером его отправили в отстойник вместе с двумя алжирцами и женщиной, только что прикончившей мужа. Она не плакала.
Олэна заперли в большой переполненной камере. Пока соседи таращили глаза на новичка, он их пересчитал. Восемь.
– Тачку спер? – поинтересовался маленький толстячок.
Олэн поглядел на его рассеченную бровь и кивнул. Лампочка заливала камеру тусклым желтоватым светом. Толстячок обратился к товарищам по несчастью.
– Вот так как! Я думал, это «утка», а это вовсе не «утка»! Это чистая правда…
– То есть? – спросил Олэн.
– Похоже, криминалка и впрямь глаз положила на угонщиков… или, если хочешь, на нас…
– Криминалка?… – повторил Олэн, прижимаясь спиной к обшарпанной стене.
– Ага! Потому-то нас и собирают в кучу. Серийная работа экономит время.
– Но мне сказали, что угон – не очень тяжкое преступление, – пробормотал Олэн, стараясь не выходить из образа.
Мысленно он отметил, как сокамерники дружно захихикали. С их точки зрения, он был отпетым фраером. Тощий тип в очках едва не зевнул Олэну в лицо.
– Не забывай, что налет на банк начинается с угона тачки, – напомнил он.
Парень говорил вкрадчиво, что твой счетовод.
Олэн посмотрел на стопку матрасов. Их было четыре штуки. Значит, по одному на двоих. А одеяла, наверное, внизу…
Олэн сел. Лучше уж спать сидя… Дело чертовски осложнялось.
– Ну, мне-то начхать, – продолжал толстяк. – Меня они знают, как облупленного… даже в курсе, кому я толкаю краденые колеса! Так чего дергаться? Я для них мелкая рыбешка…
Олэн закрыл глаза. Оставалось надеяться, что уголовная полиция тоже примет его за мелкую рыбешку, и держаться до конца.
Глава 6
Угонщиков поодиночке забирали из камеры, но обратно не приводили. Очевидно, в уголовном отделе не жаждали, чтобы те делились впечатлениями с дружками. Клиентов отправляли прямиком в тюрьму Сантэ.
Олэн наблюдал, как старожилы исчезают, а их места занимают новенькие.
На третий день наконец вызвали и его. Полицейский в синей рубашке и брюках того же цвета проводил его в большую комнату, роскошную меблировку которой составляли засиженное мухами большое зеркало, тяжелый стул и колченогий стол.
Здешний парикмахерский салон. Мужчина в штатском указал ему на стул, сунул в руки полную пены миску и принялся намыливать физиономию. Очень скоро мыло набилось в глаза и ноздри.
– Так положено перед судом? – вежливо спросил Олэн.
Ответа не последовало. Он собирался переспросить, но брадобрей ухватил его за нос и начал сбривать усы. Он мог бы неплохо зарабатывать на ярмарках, поднимая тяжести двумя пальцами. Олэн, как рыба, широко открыл рот.
Изрезанный, но выбритый, он шел по лестницам и коридорам. Впереди и сзади шествовали полицейские. В конце концов его привели в кабинет. Здесь явно преобладали черный и зеленый цвета.
За столом сидел ладный парень лет тридцати пяти с тонкими чертами лица и насмешливыми глазами. Это был не кто иной, как Поль, помощник комиссара Бло, но Олэн о том не догадывался. Впрочем, если записать все, чего он не знал, можно было бы составить чертовски богатую библиотеку.
Поль кивнул полицейским в форме, и те мгновенно испарились.
– Можешь сесть, – без выражения сказал он.
Олэн покорно опустился на стул. Машинально он потрогал воротничок, но галстук у него отобрали. А именно галстука ему очень не хватало. Поль, по-прежнему стоя, достал какие-то бумаги.
– Франсуа Олэн, родился в Алжире в апреле двадцать второго года… Отец – Мариус Олэн, сапожник, мать – Берта Казарес, учительница… Оба – покойные. – Поль, оторвавшись от чтения, взглянул на Олэна. – Учение – нерегулярное… армия… потом автомобильные гонки… пока пять лет назад не отобрали лицензию… Все верно?
– Да, месье, – отозвался Олэн, чувствуя, что тут совсем иная музыка, нежели в участке.
– Для кого ты стянул машину? – внезапно спросил Поль.
– Д… для себя…
– Догадываюсь. Но кому ты собирался ее перепродать?
– Я об этом не думал… Но покупателя, наверное, всегда можно найти…
– Отлично. Значит, покупателя у тебя не было?
– Нет, месье.
Поль что-то записал и, не кладя ручки на место, продолжал допрос:
– Ты только что приехал из Марселя?
– Да, месье.
– И в Париже ты, естественно, никого не знаешь?
– Нет, месье.
Поль снова заскрипел пером. Складывалось впечатление, что для него это сущая пытка. Когда он снова вскинул глаза на Олэна, тот прочитал в них такую усталость, что хоть плачь.
– Притомился, а? – поинтересовался инспектор.
Олэн кивнул. Поль достал из ящика стола галстук. Синий, как Южные моря, с красной ручной вышивкой – старинным «рено» на огромных колесах. Олэн его сразу узнал.
– Шикарная вещица, правда? – Поль пощупал ткань.
– Подарок, – пробормотал Олэн.
– От женщины, надо думать? – полюбопытствовал полицейский, протягивая галстук владельцу.
Олэн стыдливо опустил глаза, но галстук взял. В душе его затеплилась безумная надежда.
– Можешь надеть, – сказал Поль. – Мы с тобой немного прогуляемся.
Пока Олэн завязывал галстук, инспектор снял трубку.
– Мы идем, – лаконично предупредил он.
Поль вытащил одежную щетку.
– Смахни пыль.
Олэн повиновался, и они вышли из кабинета.
– Разумеется, без глупостей, – предупредил полицейский в коридоре.
Он расстегнул пиджак, и Олэн увидел пистолет калибра 7,65. Они спустились на два этажа, пересекли большой двор, миновали пост у ворот, и плечом к плечу медленно двинулись вдоль улицы.
Торговый фургончик-404, на котором они грабанули банк, стоял чуть поодаль в гордом одиночестве на видном месте у набережной.
Машина бросилась в глаза Олэну обжигающе резко, но Поль исподтишка наблюдал за его реакций, и парень даже не вздрогнул.
Инспектору самому пришлось остановить его, когда они поравнялась с фургончиком.
– Ну, как, по-твоему, что это? – осведомился он, тронув бывшего гонщика за плечо.
Олэн решил, что толстый розовый младенец на голубом фоне куда приятнее на вид, чем жалкий серый рахитик – на черном.
– Похоже, реклама для сосунков, – с самым простодушным видом проговорил он.
Инспектор пока не мог понять, издевается над ним Олэн или нет. Он открыл дверцу и велел ему сесть за руль.
Олэн послушно выполнил приказ и вскинул глаза, ожидая новых распоряжений.
Поль хлопнул дверцей, а сам остался на тротуаре.
– Опусти стекло и возьмись за руль. Локоть слегка выставь наружу, – велел он.
Олэн вспомнил, что именно в такой позе он ждал, когда Франциск Первый и братья Шварц вернутся из банка.
Папаша Эдуар, крошка Люсьен и достопочтенный Финберг подошли к машине и внимательно уставились на Олэна.
– Смотри прямо перед собой, – руководил Поль. – Теперь – на нас… закури…
Он протянул Франсуа пачку сигарет и зажигалку.
Четвертый служащий банка присоединился к коллегам.
Он обожал смотреть по телевизору передачи на исторические темы, и с тех пор как один из братьев Шварц врезал ему по уху, только и грезил во сне и наяву, что о казни гангстеров на Гревской площади. Служащего звали Ружмон.
В тот день, идя на работу, он заметил, что водитель коммерческого фургончика погасил сигарету о ветровое стекло.
– Можешь затушить окурок, – предложил Поль.
Несмотря на внешнюю растерянность, Олэн весь напрягся и выгнулся, как одиссеев лук в день знаменитого возвращения оного мужа к своей ткачихе. Он выждал пару секунд, мысленно прокручивая в голове мельчайшие подробности собственного поведения во время налета.
Стараясь не глядеть на ветровое стекло, Олэн швырнул окурок в окошко, на тротуар.
– Я просил тебя не бросить, а затушить, – напомнил Поль, подняв окурок и снова протягивая его Олэну.
Но тот покачал головой.
– В машине я их всегда просто выкидываю, – сказал он.
Инспектор велел ему возвращаться, а сам пошел следом вместе с Финбергом и его служащими. Его рука слегка касалась локтя крошки Люсьен. Они уже успели познакомиться поближе под одеялом.
Во дворе Набережной Часов Поль попросил свидетелей подождать наверху.
Теперь он повел Олэна к «фольксвагену». После мытья маленький автомобильчик бывал голубым, а тысяч за пятьдесят Поль мог бы избавить кузов от вмятин и царапан, но предпочитал подождать «аварии при исполнении служебных обязанностей» и ремонта за государственный счет.
Олэн сел за руль, и Поль снова прокрутил ту же волынку с опознанием, окликнув двух проходивших мимо инспекторов.
– В жизни не видали этого типа, – честно сказали они.
Что до Олэна, то он тоже никогда не видел этой колымаги. Похоже, фараоны топтались на месте, и ему враз полегчало.
– Вы хоть не думаете повесить на меня кражу еще и этих двух тачек? – возмущенно спросил он уже в кабинете.
Поль промолчал. Приковав Олэна наручниками к батарее, он снова вышел.
Свидетели терпеливо ждали в смежной комнате. Финберг, Эдуар и Люсьен выглядели растерянно.
– А почему это он не забычарил, как тот тип? – спросил Ружмон. Он явно предпочитал расследования инспектора Бурэ.
– Потому что, возможно, тогда за рулем сидел не он. И вообще манера тушить сигарету не является доказательством вины, – отозвался Поль. – Это лишь косвенная улика, если угодно…
Он поблагодарил и отпустил свидетелей, а Люсьен на прощание подмигнул, дабы подогреть интерес и оставить некую неопределенность если не в душе, то по крайней мере в планах на вечер.
Вернувшись в кабинет, инспектор пристально поглядел на Олэна. Он нарочно не торопился отцепить его от батареи. Арестант вскинул повинную головушку.
– Тебе предъявят обвинение и отвезут в Сантэ, – наконец проговорил Поль.
– Какое обвинение?
– В краже черной четыреста третьей, разумеется… Тебя ведь застукали на месте, Верно?… Или спорить будешь?
– Нет-нет… Тут я и впрямь виноват… Но, клянусь вас, те две тачки, что вы мне показывали, я и пальцем не трогал!
– Никто тебе про них и не говорит, – буркнул Поль.
– Значит, вы отправите меня в суд с другими «поличниками»?
– Нет, проведем расследование по всем правилам. Так будет гораздо добросовестнее, – объяснил он, нажал кнопку звонка и наконец освободил руку Олэна. – К тому же, для тебя это ровно ничего не изменит… Первая кража… и сразу попался… Так что не тревожься.
Олэн молча растирал запястье.
– Или у тебя есть особые причины беспокоиться?
– В участке мне сказали, что судить будут на второй день и по первому разу можно надеяться на условный срок…
– Ну, так ты на оптимистов напал. Будь любезен, сними галстук.
Олэн аккуратно свернул его и положил на стол. В дверь постучали. Это конвоиры притопали за клиентом.
Поль отдал им галстук и проводил глазами. Потом, собрав кое-какие бумаги, отправился к шефу.
Комиссар Бло сидел в кресле-«вертушке». Когда он отодвигался от стола и начинал вращаться, это было очень дурным знаком. На сей раз он пребывал в неподвижности, но Поль счел, что кресло, пожалуй, стоит далековато.
– Ну?
– Не густо. Разве что последний образчик. Некий Олэн…
– Да?
– Ничего определенного… но хорошего впечатления он на меня не произвел…
– Своего рода интуиция? – спросил Бло.
– Да.
– Представляешь, как я стану толковать прокурору об озарениях молодого инспектора с блестящим будущим?
Бло встал и подошел к чемоданчику, задвинутому между двух картотечных шкафов.
– Неплохой материален для твоего друга журналиста! А то бедняга уже опустился до описания исторических памятников… Видал? – Комиссар открыл дверь. – Проводи меня в Орли. По дороге мы поболтаем о… как, бишь, его?…
– Олэн… Франсуа Олэн…
– Прихвати с собой досье.
Они спустились вниз. Бло сам нес чемодан, и это красноречиво свидетельствовало о его уважении к Полю.
Олэна направили в двенадцатое отделение, в камеру номер двадцать пять. Это на втором этаже. Дверь выходила на узенькую металлическую лестницу.
Его обыскали, отобрали личные вещи, а взамен дали два одеяла, котелок, ложку и кружку.
Деньги перевели на тюремный счет, и Олэн получил разрешение пользоваться буфетом, точнее, заказывать там подпитку. Костюм все еще выглядел весьма прилично – он был из немнущейся ткани.
Ритм тюремной жизни вошел в плоть и кровь Олэна уже в те минуты, когда он с узлом на спине быстро шел по длинным коридорам. Как будто он только что убил своего товарища на том проклятом вираже в Ницце…
Сантэ раз в десять больше тамошней тюряги, но арестанты везде одинаковы, ибо все они лишены женщин и самого обычного права гулять по улицам, держа нос по ветру.
Камера 12–25 представляла собой квадрат размером четыре на четыре метра. В углу, под краном, стоял унитаз, у стены, на которой виднелись крепления (когда-то там была койка), – складной стол, наверху – два окошка, на полу – шесть арестантов и – по счастливой случайности – шесть матрасов.
Олэн стал седьмым и тоже получил матрас. Вечером, когда все стали укладываться, его оттеснили к самому унитазу.
Среди заключенных оказался один невероятно болтливый тип. Олэн сразу заметил фингал у него под глазом. Должно быть, парню дали на орехи, чтобы он попридержал язык.
На свободе от языкастой жены можно спастись, включив телевизор или погрузившись в кроссворд. Можно удрать в кабачок или сменить болтушку на молчунью. Но в камере вас подстерегает безумие!
Ночью Олэн просыпался всякий раз, когда кто-нибудь вставал пописать. О него спотыкались, пинали и сыпали проклятиями. Спасаясь от брызг, Олэн, как мог, отодвигался и выгибал спину. Мечтал он только о том, как бы поскорее убраться из этого осиного гнезда.
Торговый фургончик-404 так и плясал перед усталыми глазами. Только на сей раз на нем были решетки. «Ох и пришьют мне это дело… запросто пришьют», – подумал Олэн.
С такими мыслями он и встретил рассвет. Потом принесли суп. Болтун что-то робко пробормотал о кормежке и заглох.
Появился восьмой обитатель. Как водевильный мельник, он был с ног до головы покрыт тонким слоем белого порошка. Но отнюдь не муки.
Порошок ДДТ – явственное отличие клошаров, схлопотавших сорок пять дней за бродяжничество, ибо нет другого способа уморить многочисленных обитателей, намертво вцепившихся в волосы и одежду.
Бродяга тупо стоял на пороге, глядя, как семеро сокамерников отступают и толпятся в дальнем углу.
Охранник швырнул еще один матрас через голову новичка и захлопнул дверь, не слушая неизбежных в таких случаях яростных воплей протеста.
Клошар шмыгнул носом. Порошок густо покрывал ресницы, и глаза казались белыми. Ростом он был выше среднего. Руки слегка подрагивали, но не от старости, а от чрезмерного пристрастия к сухому белому вину.
– Что ты натворил? – мягко поинтересовался Олэн.
– Подонки! У них, видите ли, теперь нельзя даже покемарить под Аустерлицем.
Голос бродяги звучал свежо и чисто, как предсмертный хрип. Он наконец отлепился от двери и шагнул в камеру. Легкость движений говорила об относительной молодости бродяги – лет тридцать-сорок. Стало быть, он принадлежал к младшему поколению клошаров.
Болтун проскользнул у него за спиной и принялся молотить в дверь сначала одним, а потом и обоими кулаками.
Бродяга и ухом не повел. Его не принимали. Его нигде не принимали. Люди изо всех сил стараются прогнать клошаров.
– Меня зовут Пралине, – сказал бродяга Олэну, взмахнул рукой, и по камере поплыло облачко ДДТ. – Эта пакость прикончила моих маленьких зверюшек… так что не психуйте, ребята… Я тут всего на сорок пять дней…
– Есть же одиночные камеры, – гневно заметил кто-то.
– Выходит, что нет! Говорят, полный набор! – объяснил Пралине.
Оасовцы, «черноногие», не сумевшие найти место под солнцем, юные хиппи плюс дороговизна (как сказал бы социалист), а в результате – битком набитые камеры.
«Сорок пять дней – это полтора месяца», – подумал Олэн. Через полтора месяца он выйдет на свободу. Клошар – мельчайшая рыбешка в улове полиции. Положение Пралине представлялось ему роскошным. А все потому, что общество пинком в зад вышвырнуло клошара вон.
Ради такого пинка Олэн сейчас с удовольствием сам бы нагнулся. Он ухватил матрас Пралине и кинул в угол подальше от унитаза.
Бродяга уселся, и никому даже в голову не пришло качать права.
Олэн бросил рядом свою собственную постель. Лучше это, чем нюхать чужое дерьмо и ходить в разводах мочи.
Они с бродягой устроились вольготно, поскольку остальные теснились в противоположном углу.
– Ты сам не понимаешь своего счастья, – сказал Олэн клошару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18