«Но благодарите творца, — говорит он Ивану, — что дал вам сердце, способное такою мукой мучиться».
Сам Достоевский главным героем романа считал младшего брата — Алешу. В предисловии он ясно дает понять, что читатель держит в руках лишь первую, вводную часть романа, за которой последует продолжение, но написать его не успел. В записных книжках остались наброски и планы; из них следует, что писатель намеревался превратить послушника-непротивленца в народовольца, участвующего в подготовке цареубийства. В общем-то, вполне закономерный зигзаг (если только так можно выразиться применительно к данной ситуации) для типично русской натуры — вечно чего-то ищущей, но никогда до конца так и не находящей. Таково в целом и большинство героев Достоевского — потому-то он по праву и считается одним из лучших знатоков русского сердца.
90. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН
«ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ»
Роман с непритязательным названием «Господа Головлевы» — одно из самых обличительных произведений мировой литературы. Без грозных филиппик и горестных иеремиад — одним только беспредельно правдивым и кристально честным пером писателя-реалиста обнажаются такие низменные и мерзостные пласты человеческой натуры, такие социальные язвы, что поневоле хочется кричать: «Люди! Ну почему же вы такие?» И одновременно безумно хочется жить лучше! В этом вообще уникальность творчества Салтыкова-Щедрина: создавая беспощадные сатирические полотна и бичуя ни при каком строе неискоренимые человеческие пороки, он, так сказать, «от противного» (как выражаются в логике) пробуждает в читателе лучшие силы и качества.
Поначалу автор и не помышлял о большом произведении. Он написал для «Отечественных записок» очередной очерк под названием «Семейный суд», где уже были выведены практически все герои будущего романа. А как же иначе, если повествование посвящено истории большой, но мелкопоместной семьи, разлагающейся — в прямом и переносном смысле — после отмены в России крепостного права. Ситуация оказалась настолько типичной, а герои — настолько правдиво воссозданными, что читатели и друзья потребовали продолжения. Так постепенно и сложился роман.
Головлевы — типичные хищники-стяжатели, не брезгующие ничем, чтобы по костям ближнего взобраться хотя бы на вершок выше, чем было прежде. Но в конечном счете они оказываются не способными преодолеть обстоятельства, более сложные и непостижимые для их ограниченного ума и в результате один за другим хиреют и гибнут. Кроме того, они еще и сами ненавидят друг друга, живут, что называется, как пауки в банке, способствуя неминуемой смерти то одного, то другого. Так, маменька Головлева — Арина Петровна — на первых порах фактическая глава клана, самолично увеличившая его достояние во много крат, становится главной причиной гибели старшего сына Степана. Средний сын Порфирий Владимирович, прозванный Иудушкой-кровопивушкой, который постепенно прибрал к рукам все капиталы семьи, а некогда всесильную мать превратил в нищую приживалку, также доводит до смерти собственных сыновей: один кончает с собой, другой гибнет по дороге на каторгу (обоим отец отказал в помощи в роковую минуту). Над семьей Головлевых (писатель называет ее «выморочным родом») властвует неотвратимый Рок-Фатум, точно преследующий и наказывающий ее за все великие и малые грехи:
«…» Наряду с удачливыми семьями существует великое множество и таких, представителям которых домашние пенаты, с самой колыбели, ничего, по-видимому, не дарят, кроме безвыходного злополучия. Вдруг, словно вша, нападает на семью не то невзгода, не то порок и начинает со всех сторон есть. Расползается по всему организму, прокрадывается в самую сердцевину и точит поколение за поколением. Появляются коллекции слабосильных людишек, пьяниц, мелких развратников, бессмысленных празднолюбцев и вообще неудачников. И чем дальше, тем мельче вырабатываются людишки, пока наконец на сцену не выходят худосочные зауморыши, вроде однажды уже изображенных мною Головлят, зауморыши, которые при первом же натиске жизни не выдерживают и гибнут. Именно такого рода злополучный фатум тяготел над головлевской семьей. В течение нескольких поколений три характеристические черты проходили через историю этого семейства: праздность, непригодность к какому бы то ни было делу и запой. Первые две приводили за собой пустословие, пустомыслие и пустоутробие, последний — являлся как бы обязательным заключением общей жизненной неурядицы.
Но главный бич головлевского семейства — безудержное и беспробудное пьянство — не пьянство ради удовольствия, а пьянство от безысходности жизни. По очереди спиваются все. Сначала в запой ударяется глава семейства Владимир Михалыч Головлев, затем его сыновья: старший — Степан и младший — Павел. По дикому спивается, «идет по рукам», и совершенно опускается одна из внучек Аннинька (другая — Любинька, пройдя те же круги ада, успевает покончить с собой). Наконец очередь доходит и до главной фигуры сатирической эпопеи — Иудушки. Он быстро втягивается в пьяные «бдения» переселившейся к нему племянницы Анниньки, но до белой горячки, как его братья, дожить не успевает: в пьяном помешательстве он раздетый уходит из дому в ночь и замерзает на пустынной дороге.
Иудушка — бессмертный образ мировой литературы, помесь беспощадного хищника с лицемером и ханжой. Иконки, лампадки, обеденки, молитвенно складываемые ладони соединены в нем с мертвой хваткой волкодава (недаром еще в детстве он получил от братьев прозвище Иудушки-кровопивушки):
Он любил мысленно вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь. «…» Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как росла фантазия, весь воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал в воображаемую борьбу. Существование его получило такую полноту и независимость, что ему ничего не оставалось желать. Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудреный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию. Каждый простейший мотив он мог варьировать бесконечно, за каждый мог по нескольку раз приниматься сызнова, разрабатывая всякий раз на новый манер. Это был своего рода экстаз, ясновидение, нечто подобное тому, что происходит на спиритических сеансах. Ничем не ограничиваемое воображение создает мнимую действительность, которая, вследствие, постоянного возбуждения умственных сил, претворяется в конкретную, почти осязаемую. Это — не вера, не убеждение, а именно умственное распутство, экстаз. Люди обесчеловечиваются; их лица искажаются, глаза горят, язык произносит непроизвольные речи, тело производит непроизвольные движения.
Почему же Иудушка — эта вроде бы карикатура на род человеческий — бессмертен? Да все по той же причине, отчего и бессмертен другой его библейский коррелят — Иуда! Ведь ни тот, ни другой не принадлежат только прошлому и только гениальному воображению, создавших их творцов. Они — реальные человеческие типы. На все времена! И вовсе не феномен какой-то отдельно взятой социальной формации, а порождение самой природы человека. Они живут среди нас живой и полнокровной жизнью в любую эпоху и при всяком общественном строе — каины и ироды, донкихоты и донжуаны, иуды и иудушки, Плюшкины и Хлестаковы. И несть им числа…
91. ЛЕСКОВ
«ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК»
Лесков — один из самых что ни на есть русских писателей. А «Очарованный странник» — одно из самых русских произведений в его неисчерпаемом по эстетическому богатству творчестве. Наверное, потому, что именно в этой повести писателю удалось, как в фокусе, сконцентрировать тайны русской души и, следовательно, хоть отчасти приблизиться к ее разгадке.
Одним из первых Лесков попытался создать галерею положительных русских типов. Написал десять великолепных рассказов (среди них такие шедевры, как «Человек на часах» и знаменитый «Левша»), объединил их в цикл с характерным названием — «Праведники». Типы получились исконно русские — страдальцы, бессребреники, христолюбцы, готовые, не задумываясь, положить себя за народ и Отечество, но по-детски беспомощные перед неблагоприятным стечением обстоятельств.
Казалось бы, и «Очарованный странник» вполне бы мои пополнить галерею «Праведников». Но нет, главный герой лесковской повести Иван Северьяныч, господин Флягин (прозванный так, еще будучи крепостным, за непомерно большую голову — «флягу»; второе прозвище — Голован), хоть и является носителем большинства положительных и типично русских черт, но одновременно таит в себе непредсказуемое стихийно начало — сродни первозданной дикости, можно даже сказать — первобытного Хаоса.
Кстати, огромная голова главного героя вполне гармонировала с его прямо-таки богатырским телом, отчего Лесков без оснований сравнивает его с «простодушным дедушкой Или ей Муромцем». Но простодушие и мягкосердечие, помноженные на громадную физическую силу, — лишь одна из сторон его широкой натуры и распахнутой для всех души. Другая сторона оборачивается далеко не лучшими качествами и деяниями. Ибо на роду Северьянычу было написано — загубить несколько ни в чем не повинных душ.
Все выходило вроде бы само собой, но так, что за сим недвусмысленно просвечивалась воля неотвратимого рока. Первая смерть, определившая в конечном счете всю дальнейшую судьбу Очарованного странника, вообще произошла как бы случайно, в общем-то, из-за баловства и удали. Обгоняя на узкой дороге воз с сеном, на котором задремал возница-монах, Северьяныч так огрел его кнутом, что тот упал под колеса и был задавлен насмерть. С этого несчастного случая и начались нескончаемые беды Голована. Нечаянно загубленный монах явился к своему убийце во сне и предрек ему мученическую жизнь до скончания дней:
«А вот, — говорит, — тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь матерно обещание за тебя и пойдешь в чернецы».
В конце концов герой-мытарь действительно попал в монастырь, но ходил в послушниках; до пострижения его не допускали из-за множества грехов и строптивого характера, который он не замедлил проявить и в стенах монастыря. Собственно, на страницах повести Лескова Иван Северьяныч с самого начала и предстает как послушник, плывущий на корабле на Валаам и по пути рассказывающий попутчикам удивительную историю своей жизни.
Чего только не насмотрелся он, чего только не повидал. Бегство из-за жестокой несправедливости хозяев, у которых служил объездчиком лошадей и форейтором (хотя незадолго перед тем чудом спас всех от неминуемой гибели). А дальше — беспаспортная жизнь беглого: воровской приспешник у цыган, нянька при малом ребенке у чиновника, снова бегство — с матерью девочки, которую он нянчил, и ее беспутным полюбовником. Именно по его наущению он на ярмарке на спор запорол нагайкой богатого «татарина», из-за чего вынужден был скрываться — теперь уже от полиции.
Но степняки-коневладельцы увезли его в безлюдную и безводную закаспийскую полупустыню и на десять лет сделали своим рабом. Вот здесь и в полную силу проявилась натура Ивана Северьяныча как истинно русской души. Ни четыре жены, подаренные ему «на утеху», ни восемь детей, родившиеся за эти годы, не могли отвести его от главной и единственной мысли — вернуться на родину:
— Нет-с; дела никакого, а тосковал: очень домой в Россию хотелось.
— Так вы и в десять лет не привыкли к степям?
— Нет-с, домой хочется… тоска делалась. Особенно по вечерам, или даже когда среди дня стоит погода хорошая, жарынь, в стану тихо, вся татарва от зною попадает по шатрам и спит, а я подниму у своего шатра полочку и гляжу на степи… в одну сторону и в другую — все одинаково… Знойный вид, жестокий; простор — краю нет; травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет… Зришь, сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмется обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещеную землю и заплачешь.
Северьяныч бежал, был пойман, жесточайшим образом нак азан: в разрезанные пятки ему зашили рубленный конский волос, отчего он не в силах был больше ходить, мог передвигаться только на четвереньках. Он мучительнейшим образом сумел вытравить щетину и вновь бежал — теперь уже успешно, но главные страдания Северьяныча и главный его грех были еще впереди. Грушенька! Цыганочка! Впервые они встретились в трактире: «… Даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем». Грушенька оказалась содержанкой того самого князя, у которого пришлось служить и Очарованному страннику. Любовь, запылавшая в его груди, оказалась такой же пагубной, как и вся его жизнь. Князь бросил Грушеньку, пытался избавиться от нее, чтобы из-за денег жениться на другой. И тогда девушка принимает роковое решение:
«…» Если я еще день проживу, я и его и ее порешу, а если их пожалею, себя решу, то навек убью свою душеньку… Пожалей меня, родной мой, мой миленький брат; ударь меня раз ножом против сердца».
Я от нее в сторону да крещу ее, а сам пячуся, а она обвила ручками мои колени, а сама плачет, сама в ноги кланяется и увещает:
«Ты, — говорит, — поживешь, ты Богу отмолишь и за мою душу и за свою, не погуби же меня, чтобы я на себя руку подняла… Ну…».
Иван Северьяныч страшно наморщил брови и, покусав усы, словно выдохнул из глубины расходившейся груди:
— Нож у меня из кармана достала… розняла… из ручки лезвие выправила… и в руки мне сует… А сама… стала такое несть, что терпеть нельзя…
«Не убьешь, — говорит, — меня, я всем вам в отместку стану самою стыдной женщиной».
Я весь задрожал, и велел ей молиться, и колоть ее не стал, а взял да так с крутизны в реку спихнул…
Такие вот страсти кипят на страницах лесковской прозы. Писатель лишь следует одной из глубинных убежденностей русских людей — роковой предопределенности жизни и смерти. Оттого-то эта тема так часто обыгрывается в русских повериях, песнях и беллетристике. Но мучения Ивана Северьяныча на том не кончаются. Он, как и читатель, прекрасно понимает: не сделать того, что свершилось, он не мог, а если бы не сделал — всем было бы неизмеримо хуже. Такова воля судьбы.
Но теперь до конца дней своих он будет пытаться искупить грех за содеянное.
Под чужим именем записался Северьяныч в солдаты, отправлен был на Кавказ — в самое пекло военных действий. Спасая товарищей, во время жаркого боя совершил геройский поступок и был произведен в офицеры. На самом деле он лишь искал смерть от чеченской пули. Но роковая судьба и небесное заступничество Грушеньки отвели от него смерть: «А я видел, когда плыл, что надо мною Груша летела, и была она как отроковица примерно в шестнадцать лет, и у нее крылья уже огромные, светлые, через всю реку, и она ими меня огораживала…»
Должно быть, в этом именно и заключается великая тайна русской души. Она — богоизбрана, и нет человека, который не мог бы надеяться на заступничество и покровительство высших сил. Даже при самом великом грехе. В том-то и состоит роковая предопределенность жизни Ивана Северьяныча Флягина и каждого из нас.
92. ЧЕХОВ
«ЧАЙКА»
Работу над пьесой Чехов начал в октябре 1895 года и закончил в марте 1896 года. Первое представление пьесы состоялось на сцене Александрийского театра 17 октября 1896 года. Спектакль успеха не имел. «Пьеса шлепнулась и провалилась с треском, — сообщил Чехов брату Михаилу. — В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора. Актеры играли гнусно, глупо». После представления потрясенный автор до двух часов ночи одиноко бродил по Петербургу и в тот же день уехал в Мелихово. В записке к М. П. Чеховой читаем: «Я уезжаю в Meлихово… Вчерашнее происшествие не поразило и не очень огорчило меня, потому что я уже был подготовлен к нему репетициями — и чувствую я себя не особенно скверно».
Вскоре стали поступать сообщения, что второе и третье представления прошли с большим успехом. «Я, конечно, рад, очень рад, — писал Чехов в ответ на одно из таких сообщений, — но все же успех 2-го и 3-го представления не мог стереть с моей души впечатления первого представления. Я не видел всего, но то, что видел, было уныло и странно до чрезвычайности. Ролей не знали, играли деревянно, нерешительно, все пали духом; пала духом и Комиссаржевская, которая играла неважно. И в театре было жарко, как в аду. Казалось, против пьесы были все стихии».
Под впечатлением провала «Чайки» Чехов готов был отказаться писать для театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Сам Достоевский главным героем романа считал младшего брата — Алешу. В предисловии он ясно дает понять, что читатель держит в руках лишь первую, вводную часть романа, за которой последует продолжение, но написать его не успел. В записных книжках остались наброски и планы; из них следует, что писатель намеревался превратить послушника-непротивленца в народовольца, участвующего в подготовке цареубийства. В общем-то, вполне закономерный зигзаг (если только так можно выразиться применительно к данной ситуации) для типично русской натуры — вечно чего-то ищущей, но никогда до конца так и не находящей. Таково в целом и большинство героев Достоевского — потому-то он по праву и считается одним из лучших знатоков русского сердца.
90. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН
«ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ»
Роман с непритязательным названием «Господа Головлевы» — одно из самых обличительных произведений мировой литературы. Без грозных филиппик и горестных иеремиад — одним только беспредельно правдивым и кристально честным пером писателя-реалиста обнажаются такие низменные и мерзостные пласты человеческой натуры, такие социальные язвы, что поневоле хочется кричать: «Люди! Ну почему же вы такие?» И одновременно безумно хочется жить лучше! В этом вообще уникальность творчества Салтыкова-Щедрина: создавая беспощадные сатирические полотна и бичуя ни при каком строе неискоренимые человеческие пороки, он, так сказать, «от противного» (как выражаются в логике) пробуждает в читателе лучшие силы и качества.
Поначалу автор и не помышлял о большом произведении. Он написал для «Отечественных записок» очередной очерк под названием «Семейный суд», где уже были выведены практически все герои будущего романа. А как же иначе, если повествование посвящено истории большой, но мелкопоместной семьи, разлагающейся — в прямом и переносном смысле — после отмены в России крепостного права. Ситуация оказалась настолько типичной, а герои — настолько правдиво воссозданными, что читатели и друзья потребовали продолжения. Так постепенно и сложился роман.
Головлевы — типичные хищники-стяжатели, не брезгующие ничем, чтобы по костям ближнего взобраться хотя бы на вершок выше, чем было прежде. Но в конечном счете они оказываются не способными преодолеть обстоятельства, более сложные и непостижимые для их ограниченного ума и в результате один за другим хиреют и гибнут. Кроме того, они еще и сами ненавидят друг друга, живут, что называется, как пауки в банке, способствуя неминуемой смерти то одного, то другого. Так, маменька Головлева — Арина Петровна — на первых порах фактическая глава клана, самолично увеличившая его достояние во много крат, становится главной причиной гибели старшего сына Степана. Средний сын Порфирий Владимирович, прозванный Иудушкой-кровопивушкой, который постепенно прибрал к рукам все капиталы семьи, а некогда всесильную мать превратил в нищую приживалку, также доводит до смерти собственных сыновей: один кончает с собой, другой гибнет по дороге на каторгу (обоим отец отказал в помощи в роковую минуту). Над семьей Головлевых (писатель называет ее «выморочным родом») властвует неотвратимый Рок-Фатум, точно преследующий и наказывающий ее за все великие и малые грехи:
«…» Наряду с удачливыми семьями существует великое множество и таких, представителям которых домашние пенаты, с самой колыбели, ничего, по-видимому, не дарят, кроме безвыходного злополучия. Вдруг, словно вша, нападает на семью не то невзгода, не то порок и начинает со всех сторон есть. Расползается по всему организму, прокрадывается в самую сердцевину и точит поколение за поколением. Появляются коллекции слабосильных людишек, пьяниц, мелких развратников, бессмысленных празднолюбцев и вообще неудачников. И чем дальше, тем мельче вырабатываются людишки, пока наконец на сцену не выходят худосочные зауморыши, вроде однажды уже изображенных мною Головлят, зауморыши, которые при первом же натиске жизни не выдерживают и гибнут. Именно такого рода злополучный фатум тяготел над головлевской семьей. В течение нескольких поколений три характеристические черты проходили через историю этого семейства: праздность, непригодность к какому бы то ни было делу и запой. Первые две приводили за собой пустословие, пустомыслие и пустоутробие, последний — являлся как бы обязательным заключением общей жизненной неурядицы.
Но главный бич головлевского семейства — безудержное и беспробудное пьянство — не пьянство ради удовольствия, а пьянство от безысходности жизни. По очереди спиваются все. Сначала в запой ударяется глава семейства Владимир Михалыч Головлев, затем его сыновья: старший — Степан и младший — Павел. По дикому спивается, «идет по рукам», и совершенно опускается одна из внучек Аннинька (другая — Любинька, пройдя те же круги ада, успевает покончить с собой). Наконец очередь доходит и до главной фигуры сатирической эпопеи — Иудушки. Он быстро втягивается в пьяные «бдения» переселившейся к нему племянницы Анниньки, но до белой горячки, как его братья, дожить не успевает: в пьяном помешательстве он раздетый уходит из дому в ночь и замерзает на пустынной дороге.
Иудушка — бессмертный образ мировой литературы, помесь беспощадного хищника с лицемером и ханжой. Иконки, лампадки, обеденки, молитвенно складываемые ладони соединены в нем с мертвой хваткой волкодава (недаром еще в детстве он получил от братьев прозвище Иудушки-кровопивушки):
Он любил мысленно вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь. «…» Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как росла фантазия, весь воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал в воображаемую борьбу. Существование его получило такую полноту и независимость, что ему ничего не оставалось желать. Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудреный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию. Каждый простейший мотив он мог варьировать бесконечно, за каждый мог по нескольку раз приниматься сызнова, разрабатывая всякий раз на новый манер. Это был своего рода экстаз, ясновидение, нечто подобное тому, что происходит на спиритических сеансах. Ничем не ограничиваемое воображение создает мнимую действительность, которая, вследствие, постоянного возбуждения умственных сил, претворяется в конкретную, почти осязаемую. Это — не вера, не убеждение, а именно умственное распутство, экстаз. Люди обесчеловечиваются; их лица искажаются, глаза горят, язык произносит непроизвольные речи, тело производит непроизвольные движения.
Почему же Иудушка — эта вроде бы карикатура на род человеческий — бессмертен? Да все по той же причине, отчего и бессмертен другой его библейский коррелят — Иуда! Ведь ни тот, ни другой не принадлежат только прошлому и только гениальному воображению, создавших их творцов. Они — реальные человеческие типы. На все времена! И вовсе не феномен какой-то отдельно взятой социальной формации, а порождение самой природы человека. Они живут среди нас живой и полнокровной жизнью в любую эпоху и при всяком общественном строе — каины и ироды, донкихоты и донжуаны, иуды и иудушки, Плюшкины и Хлестаковы. И несть им числа…
91. ЛЕСКОВ
«ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК»
Лесков — один из самых что ни на есть русских писателей. А «Очарованный странник» — одно из самых русских произведений в его неисчерпаемом по эстетическому богатству творчестве. Наверное, потому, что именно в этой повести писателю удалось, как в фокусе, сконцентрировать тайны русской души и, следовательно, хоть отчасти приблизиться к ее разгадке.
Одним из первых Лесков попытался создать галерею положительных русских типов. Написал десять великолепных рассказов (среди них такие шедевры, как «Человек на часах» и знаменитый «Левша»), объединил их в цикл с характерным названием — «Праведники». Типы получились исконно русские — страдальцы, бессребреники, христолюбцы, готовые, не задумываясь, положить себя за народ и Отечество, но по-детски беспомощные перед неблагоприятным стечением обстоятельств.
Казалось бы, и «Очарованный странник» вполне бы мои пополнить галерею «Праведников». Но нет, главный герой лесковской повести Иван Северьяныч, господин Флягин (прозванный так, еще будучи крепостным, за непомерно большую голову — «флягу»; второе прозвище — Голован), хоть и является носителем большинства положительных и типично русских черт, но одновременно таит в себе непредсказуемое стихийно начало — сродни первозданной дикости, можно даже сказать — первобытного Хаоса.
Кстати, огромная голова главного героя вполне гармонировала с его прямо-таки богатырским телом, отчего Лесков без оснований сравнивает его с «простодушным дедушкой Или ей Муромцем». Но простодушие и мягкосердечие, помноженные на громадную физическую силу, — лишь одна из сторон его широкой натуры и распахнутой для всех души. Другая сторона оборачивается далеко не лучшими качествами и деяниями. Ибо на роду Северьянычу было написано — загубить несколько ни в чем не повинных душ.
Все выходило вроде бы само собой, но так, что за сим недвусмысленно просвечивалась воля неотвратимого рока. Первая смерть, определившая в конечном счете всю дальнейшую судьбу Очарованного странника, вообще произошла как бы случайно, в общем-то, из-за баловства и удали. Обгоняя на узкой дороге воз с сеном, на котором задремал возница-монах, Северьяныч так огрел его кнутом, что тот упал под колеса и был задавлен насмерть. С этого несчастного случая и начались нескончаемые беды Голована. Нечаянно загубленный монах явился к своему убийце во сне и предрек ему мученическую жизнь до скончания дней:
«А вот, — говорит, — тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь матерно обещание за тебя и пойдешь в чернецы».
В конце концов герой-мытарь действительно попал в монастырь, но ходил в послушниках; до пострижения его не допускали из-за множества грехов и строптивого характера, который он не замедлил проявить и в стенах монастыря. Собственно, на страницах повести Лескова Иван Северьяныч с самого начала и предстает как послушник, плывущий на корабле на Валаам и по пути рассказывающий попутчикам удивительную историю своей жизни.
Чего только не насмотрелся он, чего только не повидал. Бегство из-за жестокой несправедливости хозяев, у которых служил объездчиком лошадей и форейтором (хотя незадолго перед тем чудом спас всех от неминуемой гибели). А дальше — беспаспортная жизнь беглого: воровской приспешник у цыган, нянька при малом ребенке у чиновника, снова бегство — с матерью девочки, которую он нянчил, и ее беспутным полюбовником. Именно по его наущению он на ярмарке на спор запорол нагайкой богатого «татарина», из-за чего вынужден был скрываться — теперь уже от полиции.
Но степняки-коневладельцы увезли его в безлюдную и безводную закаспийскую полупустыню и на десять лет сделали своим рабом. Вот здесь и в полную силу проявилась натура Ивана Северьяныча как истинно русской души. Ни четыре жены, подаренные ему «на утеху», ни восемь детей, родившиеся за эти годы, не могли отвести его от главной и единственной мысли — вернуться на родину:
— Нет-с; дела никакого, а тосковал: очень домой в Россию хотелось.
— Так вы и в десять лет не привыкли к степям?
— Нет-с, домой хочется… тоска делалась. Особенно по вечерам, или даже когда среди дня стоит погода хорошая, жарынь, в стану тихо, вся татарва от зною попадает по шатрам и спит, а я подниму у своего шатра полочку и гляжу на степи… в одну сторону и в другую — все одинаково… Знойный вид, жестокий; простор — краю нет; травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет… Зришь, сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмется обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещеную землю и заплачешь.
Северьяныч бежал, был пойман, жесточайшим образом нак азан: в разрезанные пятки ему зашили рубленный конский волос, отчего он не в силах был больше ходить, мог передвигаться только на четвереньках. Он мучительнейшим образом сумел вытравить щетину и вновь бежал — теперь уже успешно, но главные страдания Северьяныча и главный его грех были еще впереди. Грушенька! Цыганочка! Впервые они встретились в трактире: «… Даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем». Грушенька оказалась содержанкой того самого князя, у которого пришлось служить и Очарованному страннику. Любовь, запылавшая в его груди, оказалась такой же пагубной, как и вся его жизнь. Князь бросил Грушеньку, пытался избавиться от нее, чтобы из-за денег жениться на другой. И тогда девушка принимает роковое решение:
«…» Если я еще день проживу, я и его и ее порешу, а если их пожалею, себя решу, то навек убью свою душеньку… Пожалей меня, родной мой, мой миленький брат; ударь меня раз ножом против сердца».
Я от нее в сторону да крещу ее, а сам пячуся, а она обвила ручками мои колени, а сама плачет, сама в ноги кланяется и увещает:
«Ты, — говорит, — поживешь, ты Богу отмолишь и за мою душу и за свою, не погуби же меня, чтобы я на себя руку подняла… Ну…».
Иван Северьяныч страшно наморщил брови и, покусав усы, словно выдохнул из глубины расходившейся груди:
— Нож у меня из кармана достала… розняла… из ручки лезвие выправила… и в руки мне сует… А сама… стала такое несть, что терпеть нельзя…
«Не убьешь, — говорит, — меня, я всем вам в отместку стану самою стыдной женщиной».
Я весь задрожал, и велел ей молиться, и колоть ее не стал, а взял да так с крутизны в реку спихнул…
Такие вот страсти кипят на страницах лесковской прозы. Писатель лишь следует одной из глубинных убежденностей русских людей — роковой предопределенности жизни и смерти. Оттого-то эта тема так часто обыгрывается в русских повериях, песнях и беллетристике. Но мучения Ивана Северьяныча на том не кончаются. Он, как и читатель, прекрасно понимает: не сделать того, что свершилось, он не мог, а если бы не сделал — всем было бы неизмеримо хуже. Такова воля судьбы.
Но теперь до конца дней своих он будет пытаться искупить грех за содеянное.
Под чужим именем записался Северьяныч в солдаты, отправлен был на Кавказ — в самое пекло военных действий. Спасая товарищей, во время жаркого боя совершил геройский поступок и был произведен в офицеры. На самом деле он лишь искал смерть от чеченской пули. Но роковая судьба и небесное заступничество Грушеньки отвели от него смерть: «А я видел, когда плыл, что надо мною Груша летела, и была она как отроковица примерно в шестнадцать лет, и у нее крылья уже огромные, светлые, через всю реку, и она ими меня огораживала…»
Должно быть, в этом именно и заключается великая тайна русской души. Она — богоизбрана, и нет человека, который не мог бы надеяться на заступничество и покровительство высших сил. Даже при самом великом грехе. В том-то и состоит роковая предопределенность жизни Ивана Северьяныча Флягина и каждого из нас.
92. ЧЕХОВ
«ЧАЙКА»
Работу над пьесой Чехов начал в октябре 1895 года и закончил в марте 1896 года. Первое представление пьесы состоялось на сцене Александрийского театра 17 октября 1896 года. Спектакль успеха не имел. «Пьеса шлепнулась и провалилась с треском, — сообщил Чехов брату Михаилу. — В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора. Актеры играли гнусно, глупо». После представления потрясенный автор до двух часов ночи одиноко бродил по Петербургу и в тот же день уехал в Мелихово. В записке к М. П. Чеховой читаем: «Я уезжаю в Meлихово… Вчерашнее происшествие не поразило и не очень огорчило меня, потому что я уже был подготовлен к нему репетициями — и чувствую я себя не особенно скверно».
Вскоре стали поступать сообщения, что второе и третье представления прошли с большим успехом. «Я, конечно, рад, очень рад, — писал Чехов в ответ на одно из таких сообщений, — но все же успех 2-го и 3-го представления не мог стереть с моей души впечатления первого представления. Я не видел всего, но то, что видел, было уныло и странно до чрезвычайности. Ролей не знали, играли деревянно, нерешительно, все пали духом; пала духом и Комиссаржевская, которая играла неважно. И в театре было жарко, как в аду. Казалось, против пьесы были все стихии».
Под впечатлением провала «Чайки» Чехов готов был отказаться писать для театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44