- Добро. Не задерживайся, Савин. Время дорого.
Пока Андрей собирал записи, кают-компания опустела.

* * *
Кривцов догнал Андрея уже в "инкубаторе".
- Возьми вот это, - он кивнул в сторону третьей ячейки справа. -
Только вчера в нем ходил. Абсолютно свежее и отлично чувствует руки.
Придерживая за сложенные манипуляторы, они довольно легко выкатили
двухметровый полированный эллипсоид из ячейки и закрепили между
решетчатыми дисками возбудителя. Кривцов отошел к панели управления.
- Открывай! - бросил он через плечо.
Андрей только сейчас заметил, что САЖО-5 - скафандр автономного
жизнеобеспечения - мало напоминает яйцо. Он похож скорее на мертвого жука
со скорбно скрюченными лапками. Точнее, не на мертвого, а на спящего.
Достаточно одного движения и...
- Ну что ты там? Никак не опомнишься?
- Да нет, Алеша. Просто засмотрелся. Странно - сигнал готовности
горит, как кусок ночного лабира...
- Вот уж не знал, что отцовство развивает скрытые художественные
наклонности, особенно творческую фантазию. Надо будет запомнить на
будущее...
Андрей, улыбаясь, нажал тугую красную кнопку на туловище жука.
- Я думаю, Алеша, тебе не придется долго ждать подтверждения.
Астрофизик довольно фыркнул в черную бородку и полез за носогрейкой,
хотя курить в "инкубаторе" не полагалось.
Металлическое тело "жука" медленно разошлось на две половинки, словно
скрипичный футляр, открыв замысловатую и тщательно продуманную путаницу
внутренностей.
- Кстати, - Кривцов держал носогрейку в зубах, но не зажигал. - Ты
заметил заводскую марку? Красноярск... Так сказать, привет от
земляков-сибиряков...
Только сейчас - позор! - Андрей обратил внимание на буквы КБК -
"Красноярский биокомплекс", - выбитые на суставах манипулятора. А ведь
Нина до свадьбы работала на КБК! Может быть, ее пальцы прикасались к этому
металлу, давая жизнь миллиардам микроорганизмов и грибков, заключенным в
пробирки и змеевики, колбочки и реторты, этим пушистым подушкам
чудодейственной хлореллы; может быть, ее пальцы сделали для него эту
немыслимо сложную и великолепно действующую модель биосферы Земли, чтобы в
страшный час в пучинах беспощадного космоса он не погиб...
Она стоит на самом краю слоистого, полуобрушенного утеса, над
зеленоватой плоскостью Красноярского моря, расчерченного моторками, и,
закинув лицо, читает странные старые стихи:
Приедается все.
Лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят,
и годы проходят,
и тысячи, тысячи лет.
В белой рьяности волн,
прячась
в белую пряность акаций,
может, ты-то их,
море,
и сводишь, и сводишь на нет...
Ветер трогает ее волосы, ветер Земли - целый океан кислорода,
пропущенный сквозь смолистые фильтры тайги, ноги утопают в спутанных диких
травах, ползущих к влаге и солнцу. Противоположного берега не видно, и
небоскребы дальнего города встают прямо из воды, невесомо радужные,
сказочно красивые, как гигантские кристаллы лабира...
Тьфу ты! Опять этот чертов лабир! Так можно и с ума сойти.
- Слушай, Андрей, может быть, тебе действительно лучше не лететь? -
Кривцов сочувственно заглядывал ему в лицо. - Ты же спишь на ходу и видишь
сны наяву. Давай лучше я слетаю, а?
- Брось дурить. Включай-ка лучше ультрафиолет.
- Дело твое, - астрофизик положил руку на панель. - А то я бы
моментом...
Между дисками возбудителя, обтекая корпус скафандра, возникло легкое
облачко ионизации. Поток невидимого света омыл внутренность металлического
"жука", проник в тысячи крохотных ячеек и отсеков. В нейлоновых венах
забулькали разноцветные жидкости, затуманились реторты и колбочки.
Андрей почти физически ощутил, как постепенно, орган за органом,
оживает искусственный организм.
- Даю це-о-два!
Вокруг "Яйца" взвыл ветер, корпус скафандра задрожал от вихря
углекислого газа. Подушки хлореллы мгновенно вспухли, зеленые нити полезли
сквозь мелкое сито защитных сеток.
- Готов?
- Да.
- Пошли!
Мгновенно смолк ветер и погасло облачко ионизации. Андрей привычным
прыжком, спиной вперед, юркнул в распахнутый футляр. Кривцов был уже
рядом, помогая застегивать многочисленные манжеты на руках и ногах,
закрепляя датчики и отводные трубки.
Это был самый трудный момент во всей процедуре одевания. Здесь
требовалась быстрота и точность - надо было присоединиться к скафандру,
пока разбуженная жизнь не уснула снова.
Наконец щелкнул замок, и Андрей очутился в "Яйце", отрезанный и
защищенный от всего остального мира толстой броневой скорлупой.
- Ну как? - раздалось в наушниках.
- Вполне. Немного трудно дышать. Хлорелла успела опасть. Остальное -
в норме.
- Может, повторим?
- Нет, не надо. Сейчас уже лучше. Через пару минут будет норма.
Теперь Андрей и металлический "жук" составляли одно целое, один
организм, один замкнутый жизненный круг - так же, как один замкнутый круг
составляет человек и Земля. Они жили друг другом, связанные круговоротом
нужных друг другу веществ, ничего не отдавая и ничего не требуя извне -
идеальная и хорошо защищенная система взаимообеспечения.
- Как "солнышко"?
Андрей скосил глаза на циферблат атомных батарей. Невидимое солнце их
общего с "жуком" мини-мира обещало гореть не менее трехсот лет.
- В порядке. И светит и греет. Вовсю.
Он включил локаторы, поправил манжеты на руках и ногах и проверил
управление - щупальца манипулятора покорно зашевелились. Он поднялся на
шести ногах, подбоченился и принялся за обычную физзарядку - прыгал,
приседал, отплясывал вприсядку, бегал по стенам, по потолку, поднимал
тяжести, сплетал и расплетал тонкий нейлоновый шнур - необходимо, чтобы
мускулы и двигательные нервы привыкли к новым конечностям. Кривцов стоял
поодаль, равнодушно наблюдая, но, когда Андрей, прыгая со стены на стену,
не рассчитал усилия и покатился в угол, захохотал.
Андрей обиделся:
- Чего это тебя так разобрало? Просто мускулы не разогрелись. Между
прочим, у тебя не лучше получается.
- Я подумал... - улыбнулся Алексей. - По... посмотрел бы... посмотрел
бы сын сейчас на своего папу... Травма на всю жизнь...
Андрей подошел к узкой зеркальной полоске и тоже улыбнулся: перед ним
стояло, шевеля усами, безглазое, жуткое чудище. Чудище покачалось и с
помощью трех ног и восьми рук показало Кривцову великолепный
одиннадцатикратный нос.
Оба рассмеялись.
А часы продолжали выщелкивать секунды, приближая время отлета, а
значит - время прилета, а значит...
- Пора, Алексей. Я пошел.
Кривцов вытер глаза.
- Прости... Ох!.. Говорят, на дорогу не смеются, но уж очень ты хорош
был. Ладно. Топай. Ни пуха!
- К черту!
Андрей подождал, пока за Кривцовым закрылась герметическая дверь, и
вошел в кабину стерилизатора. На вогнутой стенке чернели большие буквы:
"Помни!" А внизу помельче: "Всеобщий космический устав. Пункт сто второй.
Параграф пятый. Категорически запрещается выход на исследуемую планету в
нестерилизованном скафандре, а также вынос предметов, могущих вызвать
заражение инопланетной биосферы, равно как атмосферы, гидросфера и
геосферы, активной органической субстанцией Земли. Нарушение карается..."
Биолог иронически скривил губы. Все-таки капитан в своем педантизме
доходит до смешного. К чему эта настенная пропаганда? Автомат не откроет
дверь в ангар, пока в кабине останется хотя бы один полудохлый земной
вирус. Захочешь - не выйдешь. И ничего не вынесешь... Разве только
бактериологическую бомбу. Но таких бомб давно уже никто не делает.
Андрей повернул рубильник. Кабину стерилизатора охватило синее
пламя...

* * *
Полет казался бесконечным. Гофрированная тарелка дископлана, слегка
наклоняясь, казалось, неподвижно висела в воздухе, а внизу широкой лентой
раз и навсегда заведенного транспортера неторопливо бежал узорчатый ковер.
Удручающая правильность фигур, отупляющее разнообразие сочетаний - ни
одного повтора! - модель вечности, сделанная из детского калейдоскопа.
Усмехнувшись, Андрей вспомнил, как пяти лет от роду он взял из рук
отца чудесную трубочку, как жадно приник к черному круглому зрачку, ожидая
невероятного. Целую неделю, забыв обо всем на свете, он истово крутил
игрушку. Он хотел понять смысл или хотя бы добиться повторения рисунка, но
трубочка крутилась, и узорам не было конца, в изменениях не было смысла.
Он очень обиделся тогда и со слезами разбил папин подарок, а потом долго и
недоуменно смотрел на осколки зеркалец и цветные стекляшки - где же
прекрасные и таинственные фигуры?
Он смотрел вниз, на завораживающую игру цветов и линий, и его
потянуло повторить тот удар, рассеять наваждение.
Андрей включил автопилот и закрыл глаза.
Думать не хотелось. Сказывалось многодневное нервное напряжение,
огромная усталость от изнуряюще кропотливой работы. Он попробовал
представить себе Землю, свой дом, квартиру, лицо Нины, своего сына ("Надо
же - сын!" - скользнула по губам удивленно-счастливая улыбка), но все
расплывалось в какое-то бесформенное ощущение большого доброго тепла,
далекого и полузабытого, а в сонном сознании помимо воли всплывала всякая
дребедень, обрывки недавно виденного и слышанного: сиреневый куст на фоне
мертвых глыб лабира, Кривцов с носогрейкой у портьеры ("Ей еще и десяти
миллиардов лет нет. В самом соку..."), высокомерно-снисходительный
Медведев ("Согласен... Вполне ординарная планета"), хохочущий Бремзис
("Если ты считаешь стерильный углекислый газ воздухом - пожалуйста!"),
тусклый ряд САЖО-5, решетчатые диски возбудителя...
Стоп! Углекислота и ультрафиолет... Оживающий жук...
Андрея толчком выбросило из полудремы, и в голове загудела,
стремительно раскручиваясь, какая-то звонкая ледяная сила.
Спокойно. Главное - спокойно. С самого начала.
Итак, лабир. Кристаллы дозвездного вещества, из которого,
по-видимому, состоит темное сердце нашей галактики. Планеты класса "К" -
чужаки в нашем звездном мире. Они оттуда, из темного сердца. Странные
небесные тела, одинаковые до неправдоподобия. Различен только возраст.
Словно там, в галактическом центре, работает гигантский штамп, время от
времени выбрасывая в пространство свои изделия-близнецы. Зачем?
Кристаллопланеты всегда окружает бессонная стража - двойная звезда.
Словно специально для того, чтобы создать вокруг мощные пояса
ультрафиолета, радиации и пульсирующей гравитации. Через эти пояса не
прорвется ни одна спора, ни один живой организм. Кроме космического
корабля...
А сама планета как будто нарочно придумана для жизни. В лабире есть
все необходимое. Плотная атмосфера из углекислоты и водяных паров
пропускает только безвредные излучения и ровно столько, сколько нужно для
роста и развития. И эти Белые озера - по одному на каждой планете...
Яйцо! Типичное неоплодотворенное яйцо в невидимой броневой скорлупе,
пробить которую может только звездолет - посланец разумной жизни!
Бред!.. И все-таки слишком много для случайной игры совпадений...
- "Прима", я - "Альфа", ваша связь, почему не выходите на связь?
"Прима", почему молчите?
Андрей вздрогнул и глянул на часы. Он летит уже больше часа.
- "Альфа", я - "Прима", слышу хорошо, все в порядке, аппаратура -
отлично, обстановка без изменений, иду над квадратом 144-А, курс
прежний...
Он выпалил все одним духом, ожидая очередного вежливого и лаконичного
"втыка", но после секундной паузы раздалось неожиданное: "Замечтались?"
Андрей удивленно покосился на индикатор тембра: нет, он не ошибся, в
голосе Медведева звучала грусть. Что это с ним? Грустный Медведев? Ну и
дела... Сегодня что-то случится.
- Что же вы молчите? Мечтайте на здоровье. Только в перерывах не
забывайте вовремя выходить на связь... А мечтать обязательно надо.
Иначе...
Медведев замолчал, и Андрею захотелось поделиться внезапной догадкой.
Но перед глазами сверкнула неизменная пилочка для ногтей, тонкие губы,
скошенные усмешкой, и он ответил сухо:
- Да нет, Петр Егорыч, я не мечтаю. Просто докладывать не о чем...
В шлемофоне что-то щелкнуло, и голос Медведева отрезал:
- В таком случае прошу вас быть точным.
Призрачный ковер внизу помутнел. Впереди вставала серебряная дуга,
тесня черноту неба, и из-за горизонта ударили первые струйки влажного
зеленого света. Короткий черный день кончился.
Андрей выключил автопилот и взялся за рычаги управления, хотя до цели
было еще далеко. Просто ему нужно было сейчас собраться, соединить
разбросанные мысли в одну прочную цепь.
В конце концов, Медведев в чем-то прав. Самое трудное - не сама идея,
а доказательства.
О тайнах центра галактики думать пока рано. И о том, откуда берутся
кристаллопланеты. И почему они существуют только в системах двойных звезд.
И почему они так подозрительно одинаковы. И почему они родились - или
созданы? - именно такими, какие они есть. Решить все это не под силу
одному человеку. Здесь нужны сотни теоретиков и сотни экспедиций, десятки,
а может быть, и сотни лет труднейших и всесторонних исследований.
Прежде всего надо опровергнуть Штейнкопфа. Иначе никогда не уйдут к
сердцу галактики звездные корабли, а дразнящая догадка о
планетах-посланцах останется красивой сказкой, которую можно рассказать
только сыну. "Дозвездное вещество и жизнь несовместимы..."
Нет! Тысячу раз нет! Если до экспедиции это было неосознанное
желание, если в течение последних шести месяцев было это смутное,
постепенно нарастающее предчувствие, то теперь это уверенность - никакого
барьера нет, и нет запретной двери. Есть манящие маяки неведомых берегов,
есть зыбкие сигналы тайны, грандиозность которой трудно представить.
Но кто поверит ему там, на Земле? Чем докажет он свою правоту? И кто
будет его слушать всерьез, если он сам представит Международному Совету
Космонавтики толстую папку собственных наблюдений, с первой до последней
строчки подтверждающих "теорию жизненного барьера"? Его просто отправят в
психолечебницу да еще, чего доброго, припишут сумасшествие "влиянию
звездного вещества".
А может быть, он действительно немного не в себе?
Выплыл, клоня тяжелые соцветья, сиреневый куст. Милая сирень" ты
недаром тянулась к обзорному экрану, принимая его за окно, ты бы наверняка
выжила здесь, но бдительный автомат стерилизатора не выпустит нас с тобой
из корабля, ибо его механическая память крепко хранит сто второй пункт
устава...
На панели изо всех сил мигали сиреневые посадочные огни.
Андрей резко заложил ручку влево и вперед до отказа. Дископлан встал
чуть не на ребро и по крутой спирали пошел вниз.
- "Альфа", я - "Прима", квадрат 288-Б, иду на посадку, аппаратура -
отлично, обстановка без изменений, все в порядке. "Альфа", я - "Прима",
иду на посадку...
- "Прима", я - "Альфа", вас понял, не задерживайтесь, учтите
повышение гравитации через двадцать пять минут...
- "Альфа", вас понял...
Зеленовато-белый овал озера стремительно приближался, и Андрей снова
отметил поразившую его в первый раз правильность формы. Озеро окружали
широкие террасы, тремя уступами сходящие к самой воде. На нижнем уступе
покачивался большой трехцветный шар - опознавательный знак витаскопа.
Дископлан, мягко спружинив, сел рядом.
Небо призрачно розовело, и лохматое зеленое солнце пылало уже во всю
силу, на глазах забираясь все выше и выше. Синевой моря отливали гладкие
блестящие террасы, фиолетовым, синим и голубым искрились нависающие
лопасти окрестных скал. И только озеро вблизи было чистейшего
матово-молочного оттенка, как экран выключенного видеофона.
Андрей не спешил к витаскопу. Он умышленно оттягивал эту минуту -
последнюю минуту надежды, потому что чувствовал: и здесь стрелка стоит на
нуле. Только чудо, сверхъестественное чудо, которого так ждешь в детстве,
могло сдвинуть проклятую стрелку хотя бы на одно деление. И не хотелось
убеждаться еще раз, что чудес не бывает...
Он зачерпнул манипулятором вязкую белую жидкость. Она отделилась от
остальной массы пухлым куском вазелина. И все-таки это была вода.
1 2 3 4 5 6 7