Это я, это я, это я,
Это я – мандрагора,
Дочь зари, для тебя я спою очень скоро;
Я невеста твоя!
Я понял, что они уже собрались в дорогу и, соскучившись дожидаться в порту, решили прервать мой сон и увести меня с собой.
– Увы, дорогие мои друзья, – сказал я им, открыв окошко, – у меня больше нет денег, которыми я думал распорядиться; Господь мне их дал, Господь и взял назад; теперь я могу только пожелать вам доброго пути, и если пожелания мои сбудутся, вы станете счастливее, чем когда бы то ни было суждено стать мне самому. Итак, возлюбленные мои товарищи, ступайте в путь без меня и вспоминайте иногда вашего бедного брата Мишеля, а уж он-то будет помнить о вас всегда.
На несколько минут все мои товарищи погрузились в глубокое и печальное молчание; но внезапно самый хитрый и дерзкий из них выступил вперед и крикнул мне голосом ехидным и желчным:
– Горе тебе, Мишель, ибо ты упускаешь прекраснейшую возможность, какая когда-либо открывалась перед ремесленником из Гранвиля, и все из-за твоей любовной дури! Знаете ли вы, друзья, – спросил он у всей компании, – что этот фантазер, которого все мы держали за человека умного и здравомыслящего, втюрился в одну женщину до такой степени, что отдал ей все деньги, которые оставил ему дядюшка Андре, а она, совсем лишившись ума, тратит их на ароматную помаду, венецианские лайковые перчатки, оборки и прочие пустяки? Но вы удивитесь еще сильнее, когда узнаете, что эта хитрая сумасбродка, которую он тайно содержит на остатки своего состояния и которая лишает нас общества нашего несчастного друга, это… Фея Хлебных Крошек!
Речь эта была встречена дружным смехом, показавшимся мне ужасно унизительным, и я упал на свою постель, говоря сам себе: «А почему бы и нет?» Ибо есть в уме человека нечто, дающее ему силы для борьбы с мнением большинства и заставляющее отстаивать собственную точку зрения тем упорнее, чем дальше отстоит от нее точка зрения толпы.
– А почему бы и нет, если мне это по душе? – повторил я вслух, каботажники же удалились, распевая «Мандрагору», под которую я снова заснул. А так как сны, поразившие воображение, возобновляются быстрее других, особенно по утрам, то не успел я закрыть глаза, как вновь начал вытаскивать из песка у подножия горы Сен-Мишель принцесс, прекрасных как ангелы.
Самое же удивительное, и я не могу об этом умолчать, заключалось в том, что, хотя у них не было ни морщин, ни длинных зубов, каждая из них чем-то напоминала мне Фею Хлебных Крошек.
Глава десятая,
о том, что случилось с дядюшкой Мишеля, и о пользе дальних странствий
Я поднялся, полный решимости направиться в Понторсон, но мне не хотелось покидать Гранвиль, не попытавшись в последний раз расспросить моряков в порту о судьбе моих родных и не удостоверившись, что погода благоприятствует моим друзьям, начавшим сегодня утром свою маленькую экспедицию. Каботажные корабли проворно бороздили волны, подгоняемые славным ветерком; я следил за ними глазами, радуясь тому, что горизонт чист и ничто не предвещает шквала, как вдруг заметил в нескольких шагах от себя одного честного моряка – лоцмана с того корабля, на котором отплыл в дальний путь мой дядюшка Андре.
– Вы ли это, старина Матье, – воскликнул я, – и какие вести вы мне привезли?
– Ни одной, которую можно было бы назвать доброй, – отвечал он грустно, – это-то и помешало мне зайти к вам, хотя я вот уже три дня как вернулся в Гранвиль.
– Помилуй Бог, – вскричал я со слезами на глазах, – неужели мой бедный дядюшка умер?!
– Успокойтесь, добрый мой Мишель! Ваш дядюшка жив, но все равно что умер: он сошел с ума, причем свет не видывал сумасшествия, подобного тому, какое постигло его!
– Объясните мне, Матье, что вы имеете в виду…
– Вообразите, сударь, что после полутора лет счастливых и удачных плаваний мы прибыли в… Однако я не помню точно, на какой долготе мы тогда находились…
– Избавьте меня от этих бесполезных деталей… Повторяю еще раз, объясните мне, что вы имеете в виду.
– Будь по-вашему, сударь. Не успели мы сойти на прекрасный песчаный берег, усыпанный, как нарочно, мелкими ракушками всевозможных цветов, а было это на острове, который, ручаюсь, с тех пор, как люди стали плавать по морям, никогда не значился ни на одной карте, как ваш дядюшка с видом довольным и решительным устремился в глубь восхитительного леса, произрастающего на берегу великолепнейшей бухты…
– Неужели он не вернулся назад?
– Он вернулся под вечер, бодрый, веселый и, если я не ошибаюсь, словно бы помолодевший на несколько лет; собрав всех нас, он сказал, потирая руки; «Я нашел то, что искал, и для меня путешествие окончено; у вас, дети мои, хватит и воды, и провианта на то, чтобы, коли будет на то воля небес, спокойно добраться до берегов Ла-Манша; я дарю судно с новой оснасткой и богатым грузом экипажу, с условием, что вы возвратитесь в Гранвиль прежде дня святого Михаила.
– Берегитесь, Матье, мне страшно вас слушать! Что вы сделали с вашим капитаном?
– Сударь, – возразил Матье спокойно и строго, – у меня имеется дарственная, составленная по всей форме, однако же экипажу не пристало ею воспользоваться, и мы единодушно решили» отдать вам эту собственность, которую мы не вправе почитать своей, хотя и выполнили все условия, какие потребовались от нас для того, чтобы ее приобрести; но я уже сказал вам, что капитан сошел с ума, и потому документы, им подписанные, представляются нам, если судить по справедливости, недействительными.
– С чего вы это взяли, Матье? – спросил я уже более уверенно. – Дядюшка мой был хозяином своего состояния и не мог лучше распорядиться им, кроме как отдав его своим старым товарищам-морякам. То, что он вам подарил, – ваше, в поступке же его нет ничего безумного, напротив, он поступил очень мудро, ибо знал, что воспитание, которым я обязан его благодеяниям, позволяет мне обойтись без тех прибылей, какие принес бы мне его корабль, а вашим товарищам, достигшим преклонного возраста и утративший былую бодрость, эти прибыли придутся весьма кстати.
– Точь-в-точь то же самое сказал нам и он, – перебил меня Матье, – когда мы попытались напомнить ему о ваших правах и о зыбкости вашего положения. «К тому же, – прибавил он, и, услышав эти слова, вы убедитесь в его безумии, – племянник мой отдал свои сбережения Фее Хлебных Крошек, так что, если он недоволен своей участью, пусть женится на Фее Хлебных Крошек!» Сказавши это, он расхохотался и покинул нас.
– Все это очень странно, – прошептал я, уронив голову на грудь.
– Вот и мы так подумали; но еще более странно, что, попытавшись разгадать тайну его безумия, мы выяснили, что добрый старик воображает себя суперинтендантом принцессы Билкис, которая, по его словам, царствует над этими краями уже много тысяч лет и которой его младший брат и ваш отец, покойный Робер, служит в качестве главнокомандующего флотом.
– Это невозможно, Матье; вы сами сошли с ума, раз утверждаете подобные вещи. Принцесса Билкис, которой в самом деле может быть столько лет, сколько вы сказали, теперь собственной персоной пребывает в Гранвиле, и я могу даже уверить вас, что нынешнюю ночь она провела на церковной паперти.
– Неисповедимы пути Господни! – вскричал лоцман и, давясь от смеха и слёз разом, улегся на старую трухлявую мачту, валявшуюся на причале. – Принцесса Билкис на паперти гранвильской церкви! Нужно же было случиться такому, что один и тот же недуг постиг разом всех оставшихся в живых представителей столь почтенного семейства!
– Замолчите, Матье, и, если вы меня любите, не повторяйте больше этих речей, которые кажутся вам бессмысленными и в которых, по правде говоря, я и сам нахожу очень мало смысла. Лучше зайдите ко мне домой, и я, дабы успокоить вашу совесть, с радостью подпишу доверенность, данную вам дядей; однако поторопитесь, ибо мне нужно немедля отправиться и Понторсон на поиски работы.
Итак, девятнадцатый и двадцатый годы своей жизни я посвятил прежним занятиям; впрочем, пользы мне они принесли так же мало, ибо я слишком много работал и не имел времени завести новых друзей; вдобавок сладостные обязанности, налагаемые дружбой, плохо совмещались с привычкой экономить даже на мелочах, ставшей для меня столь необходимой. Не то чтобы кто-то в самом деле вознамерился приняться за пленившие меня благородные деяния, о которых толковала Фея Хлебных Крошек, но работа имелась повсюду, причем, как и обещала Фея Хлебных Крошек, мне стоило только назвать ее имя любому плотнику, чтобы в его мастерской тотчас сыскались мне и дело, и заработок. У меня оставался от силы час свободного времени, чтобы перелистать мои любимые книги, с которыми у меня недоставало храбрости расстаться даже в столь невеселых обстоятельствах, да и этот час приходилось зачастую отрывать от сна. Только по воскресеньям, после церковной службы, я мог посвящать все свое время занятиям: этого было недостаточно для того, чтобы изучить что-то новое, но почти достаточно, чтобы не забыть старое. Два года, посвященных скитаниям, но одновременно и трудам, подходили к концу, когда, как раз в день святого Михаила, я оказался в Гавре и узнал о скором отплытии маленького судна, именуемого «Царица Савская»: миссия, возложенная на команду, была столь секретна, что капитану предстояло узнать о месте назначения лишь в открытом море, однако, поскольку добровольцев-работников брали на борт, не взимая платы за проезд: я подумал, что, возможно, речь идет о колонизации каких-то отдаленных земель. Мой аттестат был полон рекомендациями столь лестными, что меня приняли беспрекословно, причем я должен заметить, что имя Феи Хлебных Крошек, которое неведомо как возникало во всех этих рекомендациях, вызывало повсюду особое расположение ко мне, ибо ум и добродетель сохраняют свои преимущества даже в глазах людей сугубо практических и не склонных снисходить к ходатайствам жалких бедняков.
В поясе у меня были зашиты скопленные за два года двадцать луидоров, и я не сомневался, что сумею прожить повсюду, где человеческий труд не считается пустяком, не стоящим платы; однако особенно побуждала меня вверить свою судьбу команде этого судна, следующего в неведомый пункт назначения с неведомой целью, надежда очутиться в один прекрасный день на том таинственном берегу, куда Провидению было угодно отправить моего дядю и моего отца, для которых, возможно, оказались бы небесполезны и моя молодость, и мое ревностное стремление им помочь. Мысль эта прочно утвердилась в моем уме, ибо, словно вдохновляемая небом, являлась мне постоянно в конце всякой возносимой мною молитвы.
Глава одиннадцатая,
повествующая о невероятной буре, о том, как Мишель повстречал Фею Хлебных Крошек в открытом море, и что из этого вышло
В путешествии со мной приключились самые необыкновенные происшествия из всех, какие когда-либо случались на море. Мы подняли паруса в прекрасную безветренную погоду и понеслись вперед с такой невероятной скоростью, что за час проходили столько миль, сколько обычный парусник проходит за день. На следующий день погода испортилась, небо заволокло так плотно, что мы не смогли определить высоту солнца. Вскоре стрелка компаса стала вращаться вокруг своей оси с такой быстротой, что вовсе пропала из глаз, словно спица колесницы, уносимой испуганными конями. Все румбы компаса слились воедино, будто весь мир обратился в один огромный смерч, и корабль с убранными парусами страшно скрипел, крутясь на волнах океана, как гигантский волчок. Ужасные птицы ударялись о наши леера, чудовищные рыбы выпрыгивали из воды и падали на верхнюю палубу, а огоньки святого Эльма вспыхивали на верхушках наших мачт и снастей с такой силой, что казалось, мы присутствуем при извержении огромного вулкана. Удивительнее же всего было то, что, когда корабль пошел ко Дну, капитан продолжал безмятежно курить трубку, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг, а экипаж спокойно спал.
На мгновение я с головой погрузился в воду, а когда вынырнул на поверхность, увидел лишь небо, еще более чистое, чем при нашем отплытии, и берег, такой близкий, что до него, пожалуй, можно было добраться вплавь. Я был уже почти у цели, как вдруг заметил неподалеку некий предмет вроде мешка, который волны швыряли туда-сюда, так что он постепенно удалялся в открытое море. Считай я этот предмет просто одним из бесполезных обломков нашего корабля, я не стал бы тратить последние силы на охоту за ним, однако мне показалось, что он движется не только по воле волн, но и сам по себе и движения его обличают в нем живое существо, наделенное способностью сопротивляться стихии. Я утвердился в этой мысли в то самое мгновение, когда наконец схватил сей загадочный предмет, ибо он самым причудливым образом подпрыгивал на волнах, и я поспешил поднырнуть под него, а затем, сильно сжав его одной рукой, стал грести другой, чтобы добраться до берега, оказавшегося, к счастью, самым доступным и покойным в мире. Волны вынесли меня туда и уложили так удобно, как в лучшей из постелей, где я мог бы отдыхать от всех выпавших на мою долю испытаний, если бы не поспешил прежде всего возблагодарить небеса за мое спасение, а затем позаботиться о бедном создании, которое я, с соизволения Господня, спас: ведь оно, возможно, нуждалось в неотложной помощи. Судите же о моем изумлении, сударь, когда, осторожно открыв мешок, я увидел Фею Хлебных Крошек: не обращая на меня никакого внимания, она ступила на берег, обсушилась на солнце, сделав два-три пируэта, а затем уселась рядом со мной на песок, куда я рухнул, изнемогая от смеха, – такая же, как всегда, только еще белее, опрятнее и кокетливее, чем обычно.
– О Фея Хлебных Крошек! – сказал я ей. – Благодарение небесам, волею которых я оказываюсь около вас всякий раз, когда вам грозят морские опасности и вы нуждаетесь в моей помощи! Нынче вы снова были на волосок от гибели; но отчего же вы на целых два года отсрочили свою поездку в Гринок?
– Так, – отвечала она, – рассуждают лишь те, кто не любит. Неужели ты думаешь, что легко расстаться с обожаемым существом, если ты связала с ним свою жизнь и видишь в нем источник своего счастья? Вдобавок я ведь не знала, сможешь ли ты заработать те деньги, которые я тебе столь легкомысленно посулила, и не придется ли тебе неоднократно испытывать нужду в золоте, которым ты так великодушно ссудил меня? Поэтому я следовала за тобой, не показываясь тебе на глаза, и жила в тех городах, где жил ты, готовая помочь тебе при первой же необходимости, ибо той милостыни, которую мне подавали, с лихвой хватало для моего пропитания. Наконец, удостоверившись, что ты накопил солидные сбережения, и зная, что в Гринок, где ты, согласно твоему обещанию, должен жениться на мне ровно через год, в такой же день, как вчерашний, тебе обеспечена бесплатная дорога, я, тронутая твоей памятью обо мне и твоей верностью, решилась отправиться в путь на том же корабле, что и ты; однако, чтобы не докучать тебе своими домогательствами, я устроилась на нижней палубе и спряталась в мешок, который ты, по счастливому наитию, выловил из волн, дабы я еще раз была обязана тебе жизнью.
– Позвольте, Фея Хлебных Крошек; в том, что вы сказали, есть нечто, смущающее меня и делающее слишком большую честь моей жениховской точности, чтобы я мог принять ваши похвалы безо всяких оговорок. Я вовсе не знал, что этот корабль плывет в Гринок, и, более того, был уверен, что пункт его назначения неизвестен экипажу.
– Это вполне возможно, – отвечала Фея Хлебных Крошек, – я не поручусь, что сердечное чувство не внесло небольшую путаницу в расчеты моей любви. Пройдет немного времени, дорогой мой Мишель, и ты на собственном опыте узнаешь, что такое милые хитрости, внушенные любовью!
– Я верю вам, Фея Хлебных Крошек, но теперь до этого еще не дошло, ибо мне только двадцать лет, а вы за оставшийся год можете изменить свое намерение, что же до меня, уверяю вас, что нынче, на этом неведомом берегу, сердце мое, благодарение Богу, открыто любовным чувствованиям не больше, чем два года назад в окрестностях горы Сен-Мишель, где вы едва не утонули в песке и где вы так славно танцевали! Но, Фея Хлебных Крошек, вы ведь знаете все на свете, скажите же мне, не знаете ли вы, на какой берег мы высадились, избегнув стольких опасностей?
– Если я правильно сориентировалась, а ты и представить себе не можешь, до чего трудно это сделать в мешке, мы должны находиться на самой восточной оконечности Британских островов, совсем неподалеку от одного богатого и населенного города, где ты не замедлишь отыскать работу и возместишь ущерб, нанесенный твоему багажу и кошельку. Что же до меня, я, к несчастью, заранее заплатила за дорогу в Гринок, а поскольку теперь меня, судя по всему, отделяет от тамошнего моего маленького домика более полутора сотен лье, мне придется навеки проститься с надеждой возвратиться туда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24