Теперь же он был поглощен составлением таблицы, в левой стороне которой располагались имена жертв, а в правой – характерные особенности их убийства. Прочитанные вне контекста названия граф заставили бы стороннего наблюдателя заподозрить, что Айзенменгер не менее безумен, чем сам убийца: «Форма разреза», «Аккуратность разреза», «Аккуратность швов», «Тип швов», «Форма разреза черепа», «Петли», «Пострадавшие органы», «Длина сонных артерий», «Интактность мочевого пузыря», «Место нахождения внутренних органов», «Место нахождения мозга», «Узлы». Он заполнил все графы и после этого долго изучал получившуюся таблицу. Настолько долго, что успел за это время выпить большую часть бутылки «Риоха Гран Резервы».
Наконец он вздохнул, допил остатки вина и пошел спать. Он знал, что будет вынужден огорчить или Блументаля, или Беверли, и теперь начинал догадываться, кого именно.
Елена смотрела на дождь, и мрачное выражение ее лица в полной мере отражало ее внутреннее состояние. За ее спиной на диване стояла сумка, собранная для госпитализации. В ее идеально убранной квартире звучали грустные песни Сэнди Денни, а включенный телевизор работал без звука.
Я одержу победу. Я не дам себя победить.
Эта фраза с незначительными вариациями снова и снова повторялась в ее голове, все больше увеличивая ее решимость. Она не сдастся и не позволит себя растоптать.
Сэнди Денни допела последнюю песню, и в квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном, в котором отражались бесчисленные звезды неоновых огней. Это была панорама цивилизации двадцать первого века, неведомая векам предшествующим, и тем не менее она несла в себе ту же ночь и ту же тьму. Никакое электрическое освещение не могло ее рассеять, как никакая медицинская премудрость не могла избавить от болезни. Отдельные победы не свидетельствовали о том, что война выиграна, – более того, они лишь подчеркивали слабость человеческого оружия.
Нет!
Что-то было не так. Она не заслуживала такой судьбы. И пусть обступает ее со всех сторон, она все равно ее преодолеет. На следующий день ей предстояла операция, и она ощущала себя полководцем накануне сражения. Не то чтобы она думала о чем-то героическом, об Азенкуре или псах войны, это была ее личная, никому не ведомая схватка, победа в которой должна была принести ей успех.
Джон предлагал провести эту ночь вместе с ней, и это было очень соблазнительное предложение, но она отказалась. Он спокойно принял ее отказ, и теперь она гадала, понял ли он, что ей надо побыть одной, дабы сосредоточиться и собраться с силами. Ее радовал уже сам факт того, что он предложил, – это означало, что хотя бы мысленно он будет рядом.
Она закрыла глаза.
Я все преодолею.
У нее оставалась масса незавершенных дел: до сих пор не пойманный убийца, неотмщенные родители, необходимость доказать невиновность ее сводного брата Джереми. И снова ее рука неосознанно потянулась к груди – той самой. Однако, поймав себя на этом движении, она ощутила прилив злости и тут же отдернула руку.
Укрепившись в своей решимости, она отвернулась от окна, оставив тьму за спиной.
Мартин Пендред наблюдал за ее окном снизу, и в глубине его глаз полыхало не видимое никому пламя любви. Или по крайней мере того, что он считал любовью.
Когда Беверли ранним утром приехала к доктору Малькольму Пинкусу, жившему в небольшом доме в одном из спальных районов в двадцати километрах от центра города, она была поражена происшедшей с ним переменой. Она помнила его высоким живым человеком с темными глазами и такими светлыми волосами, что они производили впечатление чего-то нездешнего. Теперь он сильно похудел, у него был изможденный вид, глаза глубоко запали, а спина сделалась настолько сгорбленной, что он казался почти одного роста с Беверли.
Еще четыре года назад он привлекал ее своей кипучей энергией, обаянием и самоуверенностью, и между ними наверняка возникли бы более близкие отношения, не будь он на десять лет младше ее. Как тогда сложилась бы ее жизнь, думала она. Не ощущала бы она себя теперь более уверенно? Однако подобные романтические мысли вызвали у нее лишь мрачную улыбку – увы, все это было не для нее, по крайней мере не в этой жизни.
– Сержант Уортон! Какая приятная неожиданность!
Он назвал ее «сержантом», так как они расстались, когда она еще была в этом звании, и он не знал о том, что она впала в немилость. Он широко улыбнулся и протянул ей руку, но кисть была настолько деформирована артритом, что Беверли побоялась ее пожать и тем самым причинить ему боль. Она просто прикоснулась к его руке, ощутив ее тепло и сухость.
– Заходите! – пригласил он, делая шаг в сторону. – Заходите. Я как чувствовал, что ко мне кто-нибудь да заглянет.
Малькольм Пинкус едва не лучился от радости. Это был лучший психиатр из всех, кого ей доводилось встречать.
Увлекая ее за собой, он двинулся в сумрак изящного викторианского особняка, безупречная чистота которого ставила под сомнение его статус вдовца. Движения его были замедленны и явно причиняли ему боль, и, пока он вел ее в гостиную, она слышала, с каким трудом он дышит. В гостиной был высокий потолок, а в камине лежали дрова; она опустилась на стул с высокой спинкой, стоявший слева от камина, а он на такой же, находившийся справа. Только теперь она смогла рассмотреть все, что сделал с ним артрит.
Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся чуть ли не с виноватым видом.
– Как видите, меня покинула благодать доброго здоровья.
– Давно?
– Вскоре после дела Пендреда. Все началось резко и неожиданно – сначала лодыжки, потом колени, затем руки и все остальное. Не прошло и нескольких недель, как меня начали мучить такие боли, о существовании которых я и не подозревал, – я не мог ходить, не мог даже писать.
– И что это?
– Обычный артрит. – Он снова улыбнулся, но улыбка эта была безрадостной. – Да и какая разница, как это называется? Чем меня только не лечили – стероиды, иммунодепрессанты, метотриксат – все без толку. А сейчас, похоже, этому артриту надоело со мной возиться. Он меня оставил или, по крайней мере, перестал продвигаться дальше, и вот, не прошло и трех лет, как я здесь. На пенсии. Еле волочу ноги.
Беверли не знала, что на это ответить. Он говорил тихим голосом, словно чему-то удивляясь, не проявляя ни жалости к себе, ни раздражения.
– Но вы ведь пришли не для того, чтобы обсуждать мои болячки, – заметив ее неловкость, добавил он. – Вы здесь потому, что убийства начались снова.
– Наверное, это ужасно, что я являюсь сюда таким образом… – откликнулась она.
Он улыбнулся и протянул руку с вывернутыми пальцами и распухшими суставами.
– Да бросьте, сержант. Я очень рад вашему приходу. Задавайте свои вопросы – так я не буду чувствовать себя совсем уж никому не нужным.
– Оставим формальности, зовите меня Беверли.
Его улыбка стала шире.
– А я – Малькольм. Не то чтобы мне очень нравилось это имя, но я решил не менять его. Я мог бы предложить вам чаю или кофе, но сразу предупреждаю – их приготовление займет у меня столько времени, что это потеряет всякий смысл.
– Спасибо, ничего не надо, – покачала головой она.
– Вот и хорошо. – Однако он был явно разочарован, и в его голосе прозвучал оттенок горечи.
– Вы, конечно же, знаете, что произошло? – поспешно осведомилась она.
– Новые убийства в стиле Потрошителя.
– Да, так считается.
Он кивнул:
– И вы приехали ко мне, чтобы выяснить… что?
– Вы проводили для нас обследование Мелькиора и Мартина, и вы знаете их лучше, чем кто-либо другой.
– Знать аутиста невозможно, Беверли. Их невозможно понять, точно так же как и они не могут понять нас. Между нами и ими существует непреодолимый барьер.
– И тем не менее вы понимаете их лучше, чем кто-либо из нас.
Он пожал плечами, которые, правда, приподнялись у него не вполне симметрично.
– Вы знаете, что Мартин исчез?
– Кто же этого не знает? Думаю, старший инспектор Гомер поступил абсолютно правильно, и теперь телевидение то и дело сообщает о том, что в связи с недавно происшедшими убийствами разыскивается Мартин Пендред.
– А к вам не обращались за помощью?
Улыбка его застыла, и он чуть нахмурился.
– Значит, вы здесь неофициально?
– Какая разница? – Он умолк, и она добавила: – Я не занимаюсь этим делом, но это не значит, что оно меня не интересует. Видите ли, мне ясно дали понять: если окажется, что Мелькиор Пендред не был виновен, то моя карьера закончена.
– Из-за одной-единственной ошибки?
– Это хороший повод, – передернула плечами Беверли.
– И теперь вы хотите… что? Найти Мартина Пендреда раньше Гомера?
– Послушайте, Малькольм. Вы знаете не хуже меня, что произойдет, если они найдут Мартина. Его повесят, поскольку он не будет сопротивляться и не сможет себя защитить. Его осудят только потому, что Гомер хочет доказать свою правоту и мою ошибку.
Пинкус задумался.
– А чем движимы вы?
– Мы не ошибались, Малькольм. Те убийства были совершены Мелькиором. И если вы помните, вы тогда считали то же самое.
– Вообще-то меня тогда всего лишь спросили, способен ли Мелькиор убить человека, и я ответил, что способен, – поспешно заметил он. – Но это еще не означает, что на это не способен Мартин.
Она открыла было рот, но у нее перехватило дыхание, и ей потребовалось несколько секунд, прежде чем она улыбнулась и произнесла:
– И думаю, вы были правы. – Она приподняла брови. В каком-то смысле он продолжал оставаться невероятно привлекательным.
– Так вы хотите защитить его от Гомера? Ничего не скажешь, похвальная задача. И чем я могу вам помочь?
– Подскажите мне, где он может скрываться. – Она понимала, что это прозвучало как в детской игре – в таких своеобразных прятках для взрослых, – где Пинкус играл роль воспитателя.
Он еле заметно приподнял плечи, но и это движение, судя по всему, причинило ему боль.
– Если бы я знал, Беверли.
– Но наверняка у вас есть какие-то предположения.
Он поджал губы и умолк, мысленно вернувшись в прошлое. Беверли продолжала смотреть на него, не спуская глаз.
– У меня есть одно предположение, но не знаю, насколько оно верное, – наконец произнес он. – Или, скорее, я могу сказать, где его точно нет.
Беверли нужна была любая информация.
– Аутизм накладывает на людей жесткие ограничения как в сфере восприятия, так и в области эмоциональных переживаний и поступков. Они словно находятся за забором, через который им не перелезть и за которым они ничего не видят. – Беверли промолчала, и он добавил: – Далеко убежать он не мог.
– Знакомые места? – осведомилась она, не в силах скрыть свое разочарование. – Дом, больница? Там все уже проверили и продолжают следить за этими местами каждый день.
Он поднял руку:
– Естественно, как естественно и то, что его там не нашли. Однако вполне возможно, что Мартин Пендред считает безопасным местом совсем не то, которое сочтем таковым вы, я или представители полиции.
– То есть?
– Мартин, как и его брат, страдает очевидными психическими нарушениями – «серьезными проблемами в области обучения», «нуждается в специальном уходе» или как там это сейчас называется. Это не означает, что он глуп. Он просто необучаем, по крайней мере с помощью традиционных методов. Однако я абсолютно убежден в том, что он обладает образной памятью.
– Образной памятью?
Малькольм улыбнулся:
– Фотографической памятью. Мартин и Мелькиор никогда ничего не забывали. Возможно, это усугубляло их невменяемость – представляете, в каком аду живет человек, не способный избавиться от неприятных воспоминаний?
Это заставило ее задуматься.
– То есть вы считаете, что он мог пойти туда, где был лишь однажды?
– Не исключено. – Он сжал свои деформированные руки. – Кроме того, следует учесть еще одно обстоятельство.
– Какое?
– Он был вынужден бежать. Как я уже сказал, он мог укрыться в любом из известных ему мест, но дело в том, что его представления о безопасности могут отличаться от наших. И он почти наверняка сочтет безопасным местом, где можно спрятаться, совсем не то, которое сочли бы таковым вы.
Она пришла к Пинкусу за помощью, и ему безусловно удалось расширить диапазон ее поисков, но он расширил его настолько, что теперь все дело начало казаться ей безнадежным.
– Например? – спросила она в поисках хоть какой-нибудь подсказки.
Он сложил пальцы «домиком» и уткнулся в них губами.
– Ну, предположим, в детстве его возили на автобусную экскурсию в центр города, может, в какой-нибудь музей. Предположим, для начала им надо было добраться до автобусной станции, располагавшейся в двух кварталах от того места, где они жили, и когда они с братом там оказались, они были потрясены видом многочисленных ярко-красных автобусов и кипевшей вокруг них деятельностью. Вполне возможно, что сейчас он вернулся именно на эту автобусную станцию, хотя та и находится всего в двух кварталах от того места, где, как я понимаю, полиция проводит свою операцию. Он может воспринимать ее как безопасное место, потому что эта станция ассоциируется у него с ощущением счастья, хотя он был там всего один раз и место это находится в опасной близости от его дома, где он прожил всю свою жизнь.
Теперь она поняла, что он имеет в виду, но одновременно ей стало ясно и то, насколько сложна стоявшая перед ней задача. Конечно, одной ей было с этим не справиться. Может, Фишер согласится ей помочь?…
– Пожалуй, я все-таки выпью чаю, если вы не возражаете, Малькольм, – улыбнулась она.
Было совершенно очевидно, что он не возражал.
Елена плохо спала и утром чувствовала себя совершенно разбитой. Впрочем, есть и пить ей все равно было запрещено. Джон позвонил перед самым ее уходом, и разговор у них получился напряженным. Да, с ней было все в порядке. Нет, она не передумала и сама доберется до больницы. Да, она сразу позвонит, если ей что-нибудь понадобится.
Она заказала такси на восемь утра, и машина приехала вовремя. Водитель помог ей сесть в машину и завел пустой разговор, хотя она и не отвечала. Транспорта, как ни странно, на улицах было немного, и уже через двадцать минут они добрались до Гиппокампус-стрит. Она заплатила шоферу и двинулась к хирургическому отделению больницы, даже не догадываясь, что издали за ней наблюдает Мартин Пендред.
Рабочий день на отделении начался как обычно, и ничто не говорило о происшедшей трагедии. Уставший, но довольный Айзенменгер, волновавшийся лишь из-за Елены, приехав в больницу, тут же занялся горой снимков, которые одновременно и страшили его, и успокаивали в силу своей привычности.
Однако все эти будничные заботы были резко прерваны в десять минут одиннадцатого, когда Айзенменгера без каких-либо объяснений пригласили в кабинет Адама Пиринджера. Когда он вошел, там уже сидели все консультанты за исключением Уилсона Милроя; впрочем, Пиринджер тут же объяснил причину его отсутствия:
– Боюсь, у меня для вас плохие новости. Уилсон Милрой мертв. Судя по всему, убит Мартином Пендредом.
Это сообщение вызвало у присутствующих разную реакцию, однако все были потрясены. Амр Шахин чуть было ни лишился чувств.
– Боже мой! – пролепетал он и закрыл глаза.
У Тревора Людвига перехватило дыхание, и он бросил взгляд на Алисон фон Герке, которая закрыла посеревшее лицо рукой. Углы губ Айзенменгера опустились, и он склонил голову, продолжая при этом наблюдать за происходящим. По его наблюдениям, Пиринджер держался лучше всех, но он и узнал об этом раньше остальных, решил Айзенменгер.
– Скоро приедет полиция, они намерены поговорить с каждым из нас. А пока я сообщу об этом остальным. Естественно, это не отменяет обычной работы.
– Где это случилось? – с ужасом спросила фон Герке.
– У него дома. Обнаружен сегодня утром.
– Горло… перерезано?
У Пиринджера не было времени на щепетильность.
– Вероятно, раз полиция подозревает Пендреда.
– А с какой целью они хотят побеседовать с нами? – осведомился Людвиг. – Если это сделал Пендред, при чем тут мы?
Пиринджер не мог ответить на этот вопрос. Поэтому ответил Айзенменгер:
– Их будет интересовать, чем он занимался вчера. С кем виделся перед уходом, когда ушел, ну и всякое такое. – Айзенменгер помолчал и не смог удержаться, чтобы не добавить: – Как бы там ни было, они постараются быть непредвзятыми, по крайней мере до тех пор, пока не будет произведено вскрытие.
– Надеюсь, ни у кого не возникнет подозрений, что это я перерезал ему горло, – пробормотал Людвиг.
– Уверен, никто об этом даже не думал, – устало произнес Пиринджер. – Как уже сказал Джон, полицию будут интересовать исключительно последние часы его жизни.
– Я рад тому, что он умер, – обретя наконец дар речи, тихо произнес Амр Шахин.
Айзенменгер не только услышал его, но и перехватил взгляд Пиринджера, который изумленно уставился на Шахина.
– Джон! Рад тебя видеть. – Блументаль был радостен и гостеприимен, однако Айзенменгер подозревал, что это спектакль в расчете на публику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Наконец он вздохнул, допил остатки вина и пошел спать. Он знал, что будет вынужден огорчить или Блументаля, или Беверли, и теперь начинал догадываться, кого именно.
Елена смотрела на дождь, и мрачное выражение ее лица в полной мере отражало ее внутреннее состояние. За ее спиной на диване стояла сумка, собранная для госпитализации. В ее идеально убранной квартире звучали грустные песни Сэнди Денни, а включенный телевизор работал без звука.
Я одержу победу. Я не дам себя победить.
Эта фраза с незначительными вариациями снова и снова повторялась в ее голове, все больше увеличивая ее решимость. Она не сдастся и не позволит себя растоптать.
Сэнди Денни допела последнюю песню, и в квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном, в котором отражались бесчисленные звезды неоновых огней. Это была панорама цивилизации двадцать первого века, неведомая векам предшествующим, и тем не менее она несла в себе ту же ночь и ту же тьму. Никакое электрическое освещение не могло ее рассеять, как никакая медицинская премудрость не могла избавить от болезни. Отдельные победы не свидетельствовали о том, что война выиграна, – более того, они лишь подчеркивали слабость человеческого оружия.
Нет!
Что-то было не так. Она не заслуживала такой судьбы. И пусть обступает ее со всех сторон, она все равно ее преодолеет. На следующий день ей предстояла операция, и она ощущала себя полководцем накануне сражения. Не то чтобы она думала о чем-то героическом, об Азенкуре или псах войны, это была ее личная, никому не ведомая схватка, победа в которой должна была принести ей успех.
Джон предлагал провести эту ночь вместе с ней, и это было очень соблазнительное предложение, но она отказалась. Он спокойно принял ее отказ, и теперь она гадала, понял ли он, что ей надо побыть одной, дабы сосредоточиться и собраться с силами. Ее радовал уже сам факт того, что он предложил, – это означало, что хотя бы мысленно он будет рядом.
Она закрыла глаза.
Я все преодолею.
У нее оставалась масса незавершенных дел: до сих пор не пойманный убийца, неотмщенные родители, необходимость доказать невиновность ее сводного брата Джереми. И снова ее рука неосознанно потянулась к груди – той самой. Однако, поймав себя на этом движении, она ощутила прилив злости и тут же отдернула руку.
Укрепившись в своей решимости, она отвернулась от окна, оставив тьму за спиной.
Мартин Пендред наблюдал за ее окном снизу, и в глубине его глаз полыхало не видимое никому пламя любви. Или по крайней мере того, что он считал любовью.
Когда Беверли ранним утром приехала к доктору Малькольму Пинкусу, жившему в небольшом доме в одном из спальных районов в двадцати километрах от центра города, она была поражена происшедшей с ним переменой. Она помнила его высоким живым человеком с темными глазами и такими светлыми волосами, что они производили впечатление чего-то нездешнего. Теперь он сильно похудел, у него был изможденный вид, глаза глубоко запали, а спина сделалась настолько сгорбленной, что он казался почти одного роста с Беверли.
Еще четыре года назад он привлекал ее своей кипучей энергией, обаянием и самоуверенностью, и между ними наверняка возникли бы более близкие отношения, не будь он на десять лет младше ее. Как тогда сложилась бы ее жизнь, думала она. Не ощущала бы она себя теперь более уверенно? Однако подобные романтические мысли вызвали у нее лишь мрачную улыбку – увы, все это было не для нее, по крайней мере не в этой жизни.
– Сержант Уортон! Какая приятная неожиданность!
Он назвал ее «сержантом», так как они расстались, когда она еще была в этом звании, и он не знал о том, что она впала в немилость. Он широко улыбнулся и протянул ей руку, но кисть была настолько деформирована артритом, что Беверли побоялась ее пожать и тем самым причинить ему боль. Она просто прикоснулась к его руке, ощутив ее тепло и сухость.
– Заходите! – пригласил он, делая шаг в сторону. – Заходите. Я как чувствовал, что ко мне кто-нибудь да заглянет.
Малькольм Пинкус едва не лучился от радости. Это был лучший психиатр из всех, кого ей доводилось встречать.
Увлекая ее за собой, он двинулся в сумрак изящного викторианского особняка, безупречная чистота которого ставила под сомнение его статус вдовца. Движения его были замедленны и явно причиняли ему боль, и, пока он вел ее в гостиную, она слышала, с каким трудом он дышит. В гостиной был высокий потолок, а в камине лежали дрова; она опустилась на стул с высокой спинкой, стоявший слева от камина, а он на такой же, находившийся справа. Только теперь она смогла рассмотреть все, что сделал с ним артрит.
Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся чуть ли не с виноватым видом.
– Как видите, меня покинула благодать доброго здоровья.
– Давно?
– Вскоре после дела Пендреда. Все началось резко и неожиданно – сначала лодыжки, потом колени, затем руки и все остальное. Не прошло и нескольких недель, как меня начали мучить такие боли, о существовании которых я и не подозревал, – я не мог ходить, не мог даже писать.
– И что это?
– Обычный артрит. – Он снова улыбнулся, но улыбка эта была безрадостной. – Да и какая разница, как это называется? Чем меня только не лечили – стероиды, иммунодепрессанты, метотриксат – все без толку. А сейчас, похоже, этому артриту надоело со мной возиться. Он меня оставил или, по крайней мере, перестал продвигаться дальше, и вот, не прошло и трех лет, как я здесь. На пенсии. Еле волочу ноги.
Беверли не знала, что на это ответить. Он говорил тихим голосом, словно чему-то удивляясь, не проявляя ни жалости к себе, ни раздражения.
– Но вы ведь пришли не для того, чтобы обсуждать мои болячки, – заметив ее неловкость, добавил он. – Вы здесь потому, что убийства начались снова.
– Наверное, это ужасно, что я являюсь сюда таким образом… – откликнулась она.
Он улыбнулся и протянул руку с вывернутыми пальцами и распухшими суставами.
– Да бросьте, сержант. Я очень рад вашему приходу. Задавайте свои вопросы – так я не буду чувствовать себя совсем уж никому не нужным.
– Оставим формальности, зовите меня Беверли.
Его улыбка стала шире.
– А я – Малькольм. Не то чтобы мне очень нравилось это имя, но я решил не менять его. Я мог бы предложить вам чаю или кофе, но сразу предупреждаю – их приготовление займет у меня столько времени, что это потеряет всякий смысл.
– Спасибо, ничего не надо, – покачала головой она.
– Вот и хорошо. – Однако он был явно разочарован, и в его голосе прозвучал оттенок горечи.
– Вы, конечно же, знаете, что произошло? – поспешно осведомилась она.
– Новые убийства в стиле Потрошителя.
– Да, так считается.
Он кивнул:
– И вы приехали ко мне, чтобы выяснить… что?
– Вы проводили для нас обследование Мелькиора и Мартина, и вы знаете их лучше, чем кто-либо другой.
– Знать аутиста невозможно, Беверли. Их невозможно понять, точно так же как и они не могут понять нас. Между нами и ими существует непреодолимый барьер.
– И тем не менее вы понимаете их лучше, чем кто-либо из нас.
Он пожал плечами, которые, правда, приподнялись у него не вполне симметрично.
– Вы знаете, что Мартин исчез?
– Кто же этого не знает? Думаю, старший инспектор Гомер поступил абсолютно правильно, и теперь телевидение то и дело сообщает о том, что в связи с недавно происшедшими убийствами разыскивается Мартин Пендред.
– А к вам не обращались за помощью?
Улыбка его застыла, и он чуть нахмурился.
– Значит, вы здесь неофициально?
– Какая разница? – Он умолк, и она добавила: – Я не занимаюсь этим делом, но это не значит, что оно меня не интересует. Видите ли, мне ясно дали понять: если окажется, что Мелькиор Пендред не был виновен, то моя карьера закончена.
– Из-за одной-единственной ошибки?
– Это хороший повод, – передернула плечами Беверли.
– И теперь вы хотите… что? Найти Мартина Пендреда раньше Гомера?
– Послушайте, Малькольм. Вы знаете не хуже меня, что произойдет, если они найдут Мартина. Его повесят, поскольку он не будет сопротивляться и не сможет себя защитить. Его осудят только потому, что Гомер хочет доказать свою правоту и мою ошибку.
Пинкус задумался.
– А чем движимы вы?
– Мы не ошибались, Малькольм. Те убийства были совершены Мелькиором. И если вы помните, вы тогда считали то же самое.
– Вообще-то меня тогда всего лишь спросили, способен ли Мелькиор убить человека, и я ответил, что способен, – поспешно заметил он. – Но это еще не означает, что на это не способен Мартин.
Она открыла было рот, но у нее перехватило дыхание, и ей потребовалось несколько секунд, прежде чем она улыбнулась и произнесла:
– И думаю, вы были правы. – Она приподняла брови. В каком-то смысле он продолжал оставаться невероятно привлекательным.
– Так вы хотите защитить его от Гомера? Ничего не скажешь, похвальная задача. И чем я могу вам помочь?
– Подскажите мне, где он может скрываться. – Она понимала, что это прозвучало как в детской игре – в таких своеобразных прятках для взрослых, – где Пинкус играл роль воспитателя.
Он еле заметно приподнял плечи, но и это движение, судя по всему, причинило ему боль.
– Если бы я знал, Беверли.
– Но наверняка у вас есть какие-то предположения.
Он поджал губы и умолк, мысленно вернувшись в прошлое. Беверли продолжала смотреть на него, не спуская глаз.
– У меня есть одно предположение, но не знаю, насколько оно верное, – наконец произнес он. – Или, скорее, я могу сказать, где его точно нет.
Беверли нужна была любая информация.
– Аутизм накладывает на людей жесткие ограничения как в сфере восприятия, так и в области эмоциональных переживаний и поступков. Они словно находятся за забором, через который им не перелезть и за которым они ничего не видят. – Беверли промолчала, и он добавил: – Далеко убежать он не мог.
– Знакомые места? – осведомилась она, не в силах скрыть свое разочарование. – Дом, больница? Там все уже проверили и продолжают следить за этими местами каждый день.
Он поднял руку:
– Естественно, как естественно и то, что его там не нашли. Однако вполне возможно, что Мартин Пендред считает безопасным местом совсем не то, которое сочтем таковым вы, я или представители полиции.
– То есть?
– Мартин, как и его брат, страдает очевидными психическими нарушениями – «серьезными проблемами в области обучения», «нуждается в специальном уходе» или как там это сейчас называется. Это не означает, что он глуп. Он просто необучаем, по крайней мере с помощью традиционных методов. Однако я абсолютно убежден в том, что он обладает образной памятью.
– Образной памятью?
Малькольм улыбнулся:
– Фотографической памятью. Мартин и Мелькиор никогда ничего не забывали. Возможно, это усугубляло их невменяемость – представляете, в каком аду живет человек, не способный избавиться от неприятных воспоминаний?
Это заставило ее задуматься.
– То есть вы считаете, что он мог пойти туда, где был лишь однажды?
– Не исключено. – Он сжал свои деформированные руки. – Кроме того, следует учесть еще одно обстоятельство.
– Какое?
– Он был вынужден бежать. Как я уже сказал, он мог укрыться в любом из известных ему мест, но дело в том, что его представления о безопасности могут отличаться от наших. И он почти наверняка сочтет безопасным местом, где можно спрятаться, совсем не то, которое сочли бы таковым вы.
Она пришла к Пинкусу за помощью, и ему безусловно удалось расширить диапазон ее поисков, но он расширил его настолько, что теперь все дело начало казаться ей безнадежным.
– Например? – спросила она в поисках хоть какой-нибудь подсказки.
Он сложил пальцы «домиком» и уткнулся в них губами.
– Ну, предположим, в детстве его возили на автобусную экскурсию в центр города, может, в какой-нибудь музей. Предположим, для начала им надо было добраться до автобусной станции, располагавшейся в двух кварталах от того места, где они жили, и когда они с братом там оказались, они были потрясены видом многочисленных ярко-красных автобусов и кипевшей вокруг них деятельностью. Вполне возможно, что сейчас он вернулся именно на эту автобусную станцию, хотя та и находится всего в двух кварталах от того места, где, как я понимаю, полиция проводит свою операцию. Он может воспринимать ее как безопасное место, потому что эта станция ассоциируется у него с ощущением счастья, хотя он был там всего один раз и место это находится в опасной близости от его дома, где он прожил всю свою жизнь.
Теперь она поняла, что он имеет в виду, но одновременно ей стало ясно и то, насколько сложна стоявшая перед ней задача. Конечно, одной ей было с этим не справиться. Может, Фишер согласится ей помочь?…
– Пожалуй, я все-таки выпью чаю, если вы не возражаете, Малькольм, – улыбнулась она.
Было совершенно очевидно, что он не возражал.
Елена плохо спала и утром чувствовала себя совершенно разбитой. Впрочем, есть и пить ей все равно было запрещено. Джон позвонил перед самым ее уходом, и разговор у них получился напряженным. Да, с ней было все в порядке. Нет, она не передумала и сама доберется до больницы. Да, она сразу позвонит, если ей что-нибудь понадобится.
Она заказала такси на восемь утра, и машина приехала вовремя. Водитель помог ей сесть в машину и завел пустой разговор, хотя она и не отвечала. Транспорта, как ни странно, на улицах было немного, и уже через двадцать минут они добрались до Гиппокампус-стрит. Она заплатила шоферу и двинулась к хирургическому отделению больницы, даже не догадываясь, что издали за ней наблюдает Мартин Пендред.
Рабочий день на отделении начался как обычно, и ничто не говорило о происшедшей трагедии. Уставший, но довольный Айзенменгер, волновавшийся лишь из-за Елены, приехав в больницу, тут же занялся горой снимков, которые одновременно и страшили его, и успокаивали в силу своей привычности.
Однако все эти будничные заботы были резко прерваны в десять минут одиннадцатого, когда Айзенменгера без каких-либо объяснений пригласили в кабинет Адама Пиринджера. Когда он вошел, там уже сидели все консультанты за исключением Уилсона Милроя; впрочем, Пиринджер тут же объяснил причину его отсутствия:
– Боюсь, у меня для вас плохие новости. Уилсон Милрой мертв. Судя по всему, убит Мартином Пендредом.
Это сообщение вызвало у присутствующих разную реакцию, однако все были потрясены. Амр Шахин чуть было ни лишился чувств.
– Боже мой! – пролепетал он и закрыл глаза.
У Тревора Людвига перехватило дыхание, и он бросил взгляд на Алисон фон Герке, которая закрыла посеревшее лицо рукой. Углы губ Айзенменгера опустились, и он склонил голову, продолжая при этом наблюдать за происходящим. По его наблюдениям, Пиринджер держался лучше всех, но он и узнал об этом раньше остальных, решил Айзенменгер.
– Скоро приедет полиция, они намерены поговорить с каждым из нас. А пока я сообщу об этом остальным. Естественно, это не отменяет обычной работы.
– Где это случилось? – с ужасом спросила фон Герке.
– У него дома. Обнаружен сегодня утром.
– Горло… перерезано?
У Пиринджера не было времени на щепетильность.
– Вероятно, раз полиция подозревает Пендреда.
– А с какой целью они хотят побеседовать с нами? – осведомился Людвиг. – Если это сделал Пендред, при чем тут мы?
Пиринджер не мог ответить на этот вопрос. Поэтому ответил Айзенменгер:
– Их будет интересовать, чем он занимался вчера. С кем виделся перед уходом, когда ушел, ну и всякое такое. – Айзенменгер помолчал и не смог удержаться, чтобы не добавить: – Как бы там ни было, они постараются быть непредвзятыми, по крайней мере до тех пор, пока не будет произведено вскрытие.
– Надеюсь, ни у кого не возникнет подозрений, что это я перерезал ему горло, – пробормотал Людвиг.
– Уверен, никто об этом даже не думал, – устало произнес Пиринджер. – Как уже сказал Джон, полицию будут интересовать исключительно последние часы его жизни.
– Я рад тому, что он умер, – обретя наконец дар речи, тихо произнес Амр Шахин.
Айзенменгер не только услышал его, но и перехватил взгляд Пиринджера, который изумленно уставился на Шахина.
– Джон! Рад тебя видеть. – Блументаль был радостен и гостеприимен, однако Айзенменгер подозревал, что это спектакль в расчете на публику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40