Разумеется, через полчаса я стал мужчиной.
Глава десятая
Первое слово, которое я сказал Дженни, когда мы проснулись утром, было последним, которое всплыло у меня в сознании, когда я засыпал прошлой ночью. И было это: «Спасибо». Меня переполняла благодарность.
Чуть отстранившись, но не вставая, она, зевнув, ответила:
– Не за что, – будто всего лишь принесла мне попить.
Мы договорились встретиться между лекциями в «Подвальном баре», скудно освещенной кофейне студенческого клуба, где пахло затхлой едой и свежим кофе и куда прогульщики, влюбленные или терзаемые похмельем ходили прятаться от дневного света. Вдоль стен тянулись кабинки с высокими перегородками – идеальное укрытие. Если отодвинуться подальше в тень, никого не увидишь, и тебя никто не увидит, вот почему большинство студентов любило «Подвальный бар». Вот почему мы с Дженни решили там встретиться. Нам понравилась мысль, что мы будем сидеть рядом в тесном закутке, объединенные общей удивительной тайной. Я пришел раньше времени, заказал у стойки и забрал кофе и как раз направлялся к дальней кабинке, когда кто-то окликнул меня по имени:
– Вали сюда, маркий Марк.
Отозваться на эти слова и пойти дальше было бы нетрудно. Просто поднять приветственно руку и сделать еще десять шагов к дальней кабинке. В «Подвальном баре» было не принято навязываться. Но времени у меня было слишком много, а время – враг решимости. Именадвух окликнувших меня ребят теперь уже не имеют значения. Просто два гипергормональных самца, крупные хищники студенческой саванны, раздувающие ноздри в предвкушении доступных феромонов. Я инстинктивно знал, что если сяду с ними, то разговор скоро перейдет на вездесущие проблемы секса. Ведь для этих якобы мужчин сексуальные победы приравнивались к победам в спортивных матчах, и те, и другие они сдабривали собственными комментариями. А я слишком часто оказывался в роли безвольного лжеигрока. Сколько раз я сидел в таких кабинках, слушая пьяные разговоры о сексе, ухмылялся особым знающим смешком или вставлял шпильки, чтобы не быть выброшенным из круга «своих», но и не оказываться в центре внимания.
Тем утром все было иначе. Ведь начиная с прошлой ночи я (как выразился бы мой врач) сексуально активный самец.
– Вы сексуально активны, молодой человек?
– Конечно, доктор. Да, активен. Я очень активен. Так уж вышло, я был сексуально активен прошлой ночью, спасибо за заботу.
Я заслужил место в их кабинке. Я вправе присоединиться к стае в саванне. А потому скользнул на нагретую, обитую кожзамом банкетку, стрельнул покурить и отпил кофе. А разговор все тек, глупая болтовня о боеспособности и боеготовности, и в какой-то момент, подбодренный успехом, я к ней присоединился. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что треп разливался полноводной рекой с собственными притоками и разветвлениями. Я до сих пор вижу те развилки, где мог бы направить его в другое русло, потоки, из которых я вышел ни в чем не повинным и незапятнанным. Но правда в том (и сейчас я это признаю), что мне того не хотелось. Мне хотелось, чтобы эти мальчишки знали, что я один из них. Мне хотелось, чтобы они слышали, как я похваляюсь сексом. И больше всего мне хотелось, чтобы они услышали, как я похваляюсь сексом с Дженни Сэмпсон. Мне нужно было, чтобы они про это знали, так как, преданные огласки, мои переживания и достижения как будто становились реальнее. Разумеется, в отчаянной погоне за этой реальностью я был вполне готов приврать.
Когда один спросил: «А Дженни Сэмпсон кричит?», я ответил утвердительно, хотя по пошлой ночи помнил только ее теплое дыхание у меня на шее и гудение холодильника.
Но я уже распустил хвост, переписывал случившееся под себя, подхваченный собственной сказкой:
– Она вопила, – сказал я. – Я даже подумал, кто-нибудь вызовет полицию, так она расшумелась. Честное слово, я так волновался, что…
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы заметить, что их взгляды поднялись от мультяшной хари, какой, наверное, казалось мое лицо, куда-то мне за плечо. Их похотливые улыбки сползли, сменившись гаденькими ухмылками. Я сказал:
– Что? В чем…
– Привет, Дженни, – весело сказал один из них.
– Да, привет, – с готовностью вступил другой. – Мы как раз о тебе разговаривали.
Я обернулся.
Дженни стояла у конца стола, крепко прижимая к груди стопку книг. Она моргала, и даже в полумраке я видел, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Бог знает, когда она пришла в «Подвальный», как давно слушала. Она могла сидеть в соседней кабинке, прислонясь головой к перегородке. Но сколько бы она тут ни провела, этого хватило. Недоросли у меня за спиной захихикали.
Я выдавил приветственную улыбку.
– На самом деле мы говорили просто про…
Но без толку. Он шмыгнула носом, моргнула, так что восхитительно затрепетали ресницы, и одними губами произнесла «сволочь». На том Дженни Сэмпсон повернулась и убежала.
До окончания учебы мы не сказали друг другу ни слова.
Когда наконец кого-то узнаешь, трудно взять в толк, как ты мог не замечать этого человека. Глядя, как Дженни сейчас идет в мою сторону по пустому гулкому коридору к выходу из Форин-офис, я чувствовал себя нелепо, настолько она была сама собой. Как я мог ее не узнать? Да, дорогой шорох модельных свободных черных брюк и черного пиджака, возможно, никак не вязался с той Дженни Сэмпсон, которую я знал. Да, тишину плоских подошв сменило цоканье точеных шпилек, выстукивающих уверенный ритм по шахматным плитам. Но все это не скрывало сути. Она оставалась прежней Дженни Сэмпсон, женщиной, которую я унизил.
Я явился без предварительной договоренности около часа дня, исходя из того, что ей понадобится выйти на ленч. Если я не смогу к ней подступиться, мой великий план (а правду сказать, дальше этого он разработан не был) заключался в том, чтобы оставить мой номер телефона в надежде, что она позвонит. Обошлось. Секретарь на ресепшн отрезала:
– Мисс Сэмпсон сейчас спустится.
И вот она собственной персоной: бездушная и деловитая. Она протянула мне руку для пожатия, точно мы условились о встрече, и сказала:
– Я иногда читаю твою колонку. Ты свое дело знаешь, но иногда излишне жесток.
– Да, ты права. Я пытаюсь исправиться. Вот почему я…
– Пойдем пройдемся, – прервала она, кивая на яркий прямоугольник дневного света в проеме открытой двери. – Мне нужно доставить пакет.
Она показала желтый пакет, а потом повернулась и широким шагом вышла во внезапный шум оживленной лондонской улицы. Я поспешил ее догнать, чувствуя себя неуклюжим и нерешительным на фоне ее собранности.
– Я начал говорить о том, зачем пришел.
– Да? – довольно нетерпеливо.
– Я хотел поговорить про нас… нет, про себя. Про то, что тогда сделал.
– Продолжай.
– Хорошо. Да. Ладно. Дело в том, что я думал о… ну знаешь… о нашей учебе в Йорке и о том, как я… ну, солгал про тебя. Это были ужасные, гадкие слова, жестокие, мерзкие и бездушные, и сегодня я пришел, потому что хотел попросить прощения. Я не рассчитываю, что ты просто примешь мои извинения, но…
– Хм.
– …тем не менее мне показалось, что это нужно сделать.
Теперь мы шли быстро: уставившись прямо перед собой, она прокладывала себе дорогу во встречном потоке пешеходов, а я почти бежал вприпрыжку, чтобы не отставать. У меня появилось такое ощущение, будто я пытаюсь продать ей что-то ненужное, и, наверное, так оно и было.
– Потому что нет смысла просить прощения, если наперед знаешь, что твои извинения примут, верно? Я хочу сказать, прощения следует просить ради самого прощения.
– Да?
– И не важно, сколько времени прошло, правда?
– Не важно?
– Дело в том, знаешь… – Я шарил наугад, пытаясь уяснить, а в чем, собственно, дело, когда мне на ум пришло: – Дело в том, что у обиды нет срока давности.
Я проскочил несколько ярдов, прежде чем сообразил, что она остановилась как вкопанная, и повернулся. Внезапно статуя ожила.
– Что ты сейчас сказал?
– Э-э… что нет… ну знаешь… нет срока давности…
– Да?
– Обиды…
– Ты это где-то прочел?
– Нет, я просто…
– Это не из учебника юриспруденции или?…
– Боюсь, только что придумал.
– И – для полной ясности – ты просишь у меня прощения?
– Я пытаюсь. Таков был план.
– Попросить прощения?
Я пожал плечами.
– Наверное. Я не рассчитывал, что ты согласишься меня выслушать, но…
– Нет, нет, нет. Я хочу тебя выслушать. – Теперь она казалась возбужденной, будто только что увидела в витрине вещь, которую искала много месяцев. Бросив взгляд на массивные наручные часы, она сказала: – У тебя есть свободных полчаса? Я живу в двух шагах отсюда. Если честно, то вон за тем домом.
– Ты живешь в правительственном здании?
– На служебной квартире. Одна из привилегий работы. Скоро перееду. Мне вот что хотелось бы сделать… – Она помолчала, словно пытаясь успокоиться. – Знаю, это, возможно, прозвучит немного странно, но мне хотелось бы тебя записать. У меня есть маленькая цифровая видеокамера. Для съемки совещаний и тому подобного. Ты не против? Не против? Этим ты бы мне очень помог.
– А как же твой конверт?
Дженни поглядела на желтую бандероль, точно совсем про нее забыла.
– Подождет, – отмахнулась она.
У меня не было причин отказываться. Если она хочет записать мои извинения, ее право.
Дженни привела меня в однокомнатную квартиру на двадцатом с чем-то этаже одного из зданий казначейства: величественная, перекатывающаяся эхом пустыня паркетного пола и длинные окна, заливающие это пространство светом. В дальнем углу стояла аккуратно застеленная двуспальная кровать, рядом – вешалка с черными брючными костюмами и белыми блузками на плечиках. Напротив – кухонный уголок в модернистском духе, и над рабочей поверхностью – полка, заставленная толстыми поваренными книгами с яркими корешками. Дженни попросила меня сесть на светло-кремовый диван в гостином уголке, а сама пошла доставать что-то из стенного шкафа возле кровати, я даже не понял, что он там есть, пока она не хлопнула ладонью по панели и панель не отодвинулась.
– Вот, нашла, – сказала Дженни.
Она вернулась с треножником и камерой, такой маленькой, что я засомневался, а помещусь ли целиком в ее узенький объектив. Дженни повозилась, подсоединяя провода, вставила в прорезь мини-диск и направила устройство в нужную сторону. Наконец она как будто удовлетворилась, что все на месте, и подтянула стул, чтобы сесть рядом с треножником, после чего нажала кнопку.
– Видишь красный огонек спереди, сразу под объективом? Я перевел взгляд на камеру.
– Э-э… да. Да. Вижу.
– Отлично. Пошла запись. – Она отвлеклась от панели управления, чтобы посмотреть на меня. – Поехали. Начинай, когда захочешь.
Я указал на камеру.
– Хочешь, чтобы я обращался к объективу, или к тебе, или… Дженни подалась вперед, уперев локти в колени и опустив на руки подбородок, точно собиралась с духом.
– Не важно. Как тебе будет удобнее. Обращайся к камере или ко мне. Честное слово, делай как тебе лучше.
– Ладно, – сказал я. А потом: – Сначала?
– Непременно. С самого начала. – Она ободряюще улыбнулась.
– Ладно. Поехали.
Я на секунду зажмурился, потом открыл глаза и посмотрел мимо камеры на Дженни. Она предоставила мне великолепную возможность превратить извинение из мгновенного прилива своекорыстного удовлетворения в нечто большее, в шоу или театральную постановку, в произведение видео– и аудиоискусства, которое будет обладать жизнью помимо меня и данной минуты. Я извинялся для последующих поколений. Ссоры с Линн, натянутые перебранки с братом, напряжение предыдущих дней – все поблекло. Я сосредоточился на здесь и сейчас.
– Я дурно с тобой обошелся, и мне ужасно, ужасно жаль. Кое-кто, возможно, скажет, что это дело прошлое и уже не имеет значения. Что мы были практически детьми. Но я так не думаю. Я не был ребенком. Я был взрослым, который вел себя как ребенок. Ирония заключается в том, что именно ты помогла мне переступить порог взрослой жизни, сделать тот шаг, который мне никак не давался.
Склонив голову набок, Дженни снова подбодрила меня улыбкой.
– Нам ведь не нужно притворяться, верно? Надеюсь, я достаточно повзрослел, чтобы говорить об этом без смущения. Ты лишила меня девственности, ты мне помогла, сотворила для меня чудо, и мне бы следовало испытывать к тебе только благодарность. А я нарушил твое доверие. Еще я надеюсь, что стал достаточно взрослым, чтобы понять, почему это сделал. Мне хотелось принадлежать к определенной социальной группе. Не более того. Я слишком долго был исключен из того клуба, из того нелепого клуба, из клуба мальчишек. Но тем не менее мне нужно было ощущать себя его членом, а ты дала мне прекрасную возможность в него вступить.
Я секунду помешкал, и она кивнула, подбадривая меня продолжать. Я спросил себя, стоит ли излагать ей недавно осенившие меня критические выводы о том, почему мужчины так ведут себя, когда дело доходит до секса. Сейчас казалось, она хочет всего, что я готов дать.
– Понимаешь, проблема с мужчинами проста: в глубине души они сознают, что их участие в акте воспроизведения ничтожно, иллюзорно и ограничивается всего секундами. – Я щелкнул пальцами. – А вот женщины… женщины – творцы. Они создают. Мы же просто занимаемся сексом. Но вы порождаете жизнь, и от того у нас остается ощущение, что мы малы, неадекватны, вообще не слишком нужны, что, откровенно говоря, совершенно верно. Наша ценность в сексе измеряется миллилитрами, да и их не так много. И что же мы делаем, чтобы затушевать свою ненужность? Мы хвастаем. Мы придумываем истории, мифологизируем себя, пытаясь залатать черную дыру в восприятии себя самих. Только так мы можем выносить то, чем являемся, только когда перепишем сюжет. Но для начала нужна хоть какая-то канва, а до тех пор, пока не появилась ты, у меня вообще никакой не было. Годами я сидел и слушал, как восхваляют себя мальчишки, и все это время хотел знать, что в их историях правда, а что выдумка. Мне требовалась базовая информация. И ты мне ее дала. Ты сделала меня мужчиной, и я повел себя как мужчина.
Я с трудом сглотнул. Глядя сейчас на Дженни, я вдруг вспомнил, как она стояла в той подвальной кофейне, изо всех сил прижимая ради защиты к груди учебники. Я моргнул и почувствовал, как по крылу носа у меня ползет слеза. Мгновение было таким напряженно реальным. Таким истинным. Я продолжил:
– Но ничего из этого меня не извиняет. Это просто… – я шмыгнул носом, когда вслед за первой слезой покатилась вторая, – …моя неловкая попытка объяснить, что случилось в тот день. Я никогда себе не прощу. Ты права, что обиделась. У тебя есть все основания быть в ярости. – Я еще раз сглотнул. – Прости, Дженни. Я очень, очень виноват перед тобой. Прости меня за все.
Тишина. Наконец она тихонько произнесла:
– Ты закончил?
Кивнув, я одними губами сказал «Да».
Она хлопнула в ладоши и тем разрушила чары, напряжение развеялось.
– Замечательно. Чертовски хорошо проделано. Великолепно. Поистине великолепно. – Вскочив, она выключила камеру. – Хочешь носовой платок? Стакан воды? Чего-нибудь?
– Стакан воды был бы…
– Будь солнышком, возьми себе сам, пока я тут разберусь. Вон там, на полке над раковиной.
Она вытащила мини-диск и нацарапала что-то на наклейке.
– Ах да, Марк, – окликнула она через комнату. – Можешь мне дать номер твоего домашнего телефона? Сотового? Пейджера? Чего-нибудь?
Я дал ей номер сотового, и его она тоже написала на наклейке. Потом проводила меня до двери квартиры со словами:
– Слушай, мне нужно сделать несколько звонков и все такое, но ты ведь выберешься отсюда сам, правда? Ну конечно, выберешься. – Она сжала в ладонях мою руку. – Слушай, Марк, спасибо, что пришел. Это было великолепно. Честное слово. Я правда это ценю. И знаешь, я тебе позвоню. Очень скоро позвоню. Ладно? Да? Отлично.
Внезапно я снова очутился на улице, все еще пытаясь понять, что же, собственно говоря, произошло.
Глава одиннадцатая
Три дня спустя меня пригласил к себе Хантер. Он сидел, облокотившись на край письменного стола, вытянув ноги и уперев каблуки в ковер, словно единственно так может проводить встречу человек, от природы властный. Он махнул мне садиться на стул перед ним и закончил округлое движение, хлопнув тыльной стороной ладони по трем страницам, которые держал в другой руке.
– Только что перечитал вашу колонку.
– И?…
– Замечательно. Бьет в цель. Подстегивает дебаты.
– Спасибо.
– Заставит о нас говорить.
– А этого нам и нужно.
– В точности.
– Хорошо. Я рад, потому что она для меня многое значит. Думаю, подчеркивать позитивное – важный шаг…
– Гм… – Он пошелестел страницами.
– Надо бы и остальным нашим критикам сказать, чтобы писали в том же духе. Зачем отягощать людей ерундой, когда есть столько полезного?
– Да. Конечно. До определенного предела. – Он посмотрел мне за плечо, через стеклянную стену кабинета оглядел редакцию одела новостей, выискивая малейшие признаки праздности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31