А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Окно, за которым происходит неравный бой, служит посетителям чем-то вроде телевизора с выключенным звуком, какой часто можно видеть на полочке в деревенских пивных: он не мешает разговорам, но иногда ради разнообразия посетители поглядывают на экран. Действие на экране разворачивается жуткое, чудовище оглушило юношу ловким ударом хвоста по голове, схватило зубами за воротник куртки и так вот совершает по дворику круг почета. Из угла доносится пронзительный женский смех, кто-то рядом со мной заказывает бехеровку, удар хвостом не прервал ни единой фразы, не увеличил ни единой паузы между словами, мутный поток сплетен и затасканных мудростей все так же течет через зал. Я не выдерживаю, хватаю со стола нож и вилку и бегу во дворик. Когда чудовище видит меня, оно отпускает парня – тот со стонами отползает прочь, – клацает зубами и бросается в атаку. Я отражаю удары его лапищ вилкой и ножом, несколько часов мы молча и упорно боремся, за стеклом уже зажегся свет, иногда я замечаю смеющиеся лица, вижу, как нежные руки в браслетах накалывают на вилку жареный картофель. А моя вилка то и дело съезжает с твердых стеклянных чешуек, отражающих ресторанные огни, и нож тоже соскальзывает – похоже, столовый прибор не лучшее оружие для змееборца. В какой глупой сказке я оказался, ради чего, собственно, сражаюсь перед равнодушной публикой за окном? Чудовище играет со мной как кошка с мышью, его пасть невыносимо смердит смесью из вони деревенских летних выгребных ям и резкого запаха бульонных кубиков, как на вокзале в Кралупах; утробное амбре чудовища дурманит меня, как сильный наркотик, от него кружится голова и немеют члены. Как раз в тот момент, когда зверюга схватила меня лапами за горло и прижала к земле, я услышал стук в стекло: официант, виновато разводя руками, показывает мне неоплаченный счет за один кофе-эспрессо (четыре кроны). Я не злюсь, я скорее радуюсь, что кто-то вообще обратил на меня внимание, что обо мне не забыли окончательно, в свое оправдание я указываю официанту на чудовище, которое шумно хрипит мне в ухо. Официант уходит и больше не возвращается, похоже, он великодушно простил мне эти четыре кроны. Голова чудовища склоняется надо мной, я вижу открытую пасть и в глубине ее – черную гортань, от отвратительного запаха у меня начинаются галлюцинации: жаркое лето, я лежу на пляже Мала в заливе Кап д'Ай на Лазурном берегу, голова чудовища превратилась в лицо прекрасной загорелой девушки в купальнике, которая склоняется надо мной и улыбается, она говорит: «Забудь обо всем, у тебя же отпуск, лежи, слушай море…›; за ней в горячем мареве дрожит продолговатый полуостров Сен-Жан-Кап-Ферра с белыми виллами, тонущими в зелени садов. Я молча улыбаюсь девушке и засыпаю.
Проснулся я только утром следующего дня (не на пляже, а во дворике). Ресторанчик был еще закрыт, но персонал уже собрался, официантки стелили скатерти, а метрдотель считал у кассы деньги. Я вошел внутрь и с бесконечными извинениями расплатился, дал официанту десять крон вместо четырех, тот сунул монету в кошелек и благосклонно махнул рукой: мол, хорошо-хорошо, не будем больше об этом. Так нынешней осенью я сражался во внутреннем дворике с драконом.
Главы
Несколько лет назад в одном маленьком городе, где мне надо было сделать пересадку, я опоздал на поезд и потому провел ночь в местной гостинице. У себя в номере на дне рассохшегося ящика ночного столика я нашел лист бумаги, забытый кем-то из прежних постояльцев. Листок был измят и заляпан большими жирными пятнами – похоже, в него заворачивали что-то съестное. Когда я рассмотрел бумажку повнимательнее, то обнаружил, что на ней напечатано оглавление книги, из которой этот листок и вырвали. Видимо, это был какой-то роман, но ни автор, ни название мне не известны.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Странное объявление – 3
Красная комната на Кампе – 11
Книга в сафьяновом переплете – 19
Рассказ о тетушке Люции: цюрихские вакханалии – 33
Ночная гладь – 42
Продолжение рассказа о тетушке Люции:
исчезновение Адальберта в Лугано; черные псы – 46
Букинистический магазин на Карловой улице – 57
Ночные огни на Стрелецком острове – 64
Братство – 75
Блеск черных зеркал – 83
Перстень Адальберта – 87
Загадочный трамвай – 94
Исчезновение Люции – 99
Тишина – 108
Неожиданное разоблачение в ресторане «У городской библиотеки» – 114
Шляпа Генриха фон Кляйста – 122
Тайна узора на вязаном одеяльце – 130
Феноменологи в кабачке «У двух солнц» – 138
Автоматическая гиена – 149
Смерть в 16-м томе «Гуссерлианы» – 158
Схватка на крыше храма Св Вита – 170
Беседа с дьяволом – 181
Сон о Люции – 190
Ли Цзы Чэн: приветливый библиофил или кровожадная бестия? – 203
Явление по телевизору – 216
Чего не учел Людвиг Витгенштейн – 222
Муравьед – 231
Сады, крики в ночи – 239
За стеной – 244
Трансцендентальный идеализм в кафе «Корона» – 249
«Кафка Кафкой, а в спальне – самолет» – 258
Фиолетовый яд – 271
Обнаружение дневника Адальберта – 283
Национальный музей: шестое ребро кита – 294
Подземный коридор – 303
Внутри памятника святому Вацлаву – 308
Трон – 321
Красные флаконы, ледяные изумруды – 335
Задняя сторона портрета Люции – 344
Двухметровый лишайник – 357
Элегия о ночном такси – 369
Афоризмы в вилле на Баррандове – 377
Метафизика в бассейне – 389
Рассказ доктора научного марксизма Красного; почему Адальберт питает слабость к японкам – 401
Братство снова вмешивается – 412
Кто такой доктор Красный? – 426
Призраки ночных перронов – 435
Кошмар в международном экспрессе – 448
Лжепроводник – 461
Находка в антиквариате на рю Буси – 472
«Enfer ou Ciel, qu importe» – 481
Убийство в pass? simple – 495
Адальберт снова исчезает; дроктор Красный покупает себе метиса-параноика – 509
Следы ведут на юг м526
Гнетущие сны в отеле «Негреско» – 539
Бар на Promenade des Anglais – 553
Лангусты Ли Цзы Чэна – 564
Мраморная лестница – 575
Танцы и прикосновения – 587
Холод жемчуга – 602
Яхта с бирюзовыми парусами – 618
Ночная перестрелка на море – 630
Надгробье в палермском кафедральном соборе – 639
Агригенто: Долина храмов – 648
Терраса средь пиний – 661
Песнь Люции – 675
Море – 688
Ничто
Читая любую книгу, я завидовал не таланту автора, красоте его стиля или глубине идей, а скорее тому, что у него есть какие-то убеждения и что он, судя по всему, уверен, что эти убеждения действительно его. Еще я неустанно поражаюсь тому, что люди носят с собой свои убеждения наподобие багажа и, когда спросишь их о чем-нибудь, тотчас открывают какой-нибудь чемодан и начинают вынимать из него вещи. Для меня это непостижимо. Я никаких убеждений в прямом смысле этого слова никогда не имел и не имею до сих пор. Разумеется, я никогда в этом не признавался; в обществе я всегда притворялся, что у меня целый склад всевозможных убеждений, которые перед употреблением надо только разбавить и перемешать, что мне достаточно просто зайти на этот склад и достать какое-нибудь из них. На самом же деле я спешно мастерил из подручного материала и скреплял проволокой муляж убеждения. Разумеется, получалось неуклюжее, хрупкое и зачастую жуткое творение. Стоило легонечко ткнуть – и оно прогибалось в суставах и разваливалось на куски. А окружающие между тем извлекали прекрасно действующие, ладно скроенные, натертые до блеска и гигиеничные убеждения, и вскоре они заполоняли все вокруг, так что мы даже не видели друг друга. Я стеснялся до ужаса.
Люди скорее всего пишут именно для того, чтобы высказать свои убеждения и сообщить о них другим. Для чего же в таком случае пишу я? Процесс писания заменяет мне изгнание бесов, а может, поездку в Чешский Крумлов или истребление насекомых. Так или иначе, но писать, когда у вас нет никаких убеждений, невесело; вдобавок это чревато большими проблемами. Поэтому в прежние времена я даже охотился за убеждениями. Я неустанно был начеку, караулил, не появится ли среди моих мыслей какое-нибудь убеждение. Иногда это случалось: тогда я набрасывался на него, хватал в зубы, волочил домой, поскуливая на лестнице от нетерпения, а дома принимался осматривать его со всех сторон, обнюхивать, тянуть, крутить и плести из него литературное произведение.
Однако через какое-то время меня непременно охватывали сомнения: а действительно ли это мое убеждение? Я отпускал его, отступал на несколько шагов, ходил вокруг, внимательно разглядывал, тыкал в него пальцем: оно вдруг начинало казаться мне какой-то чужой тварью, которая лукаво втерлась в доверие, зверем, которого я не понимаю и к которому не имею никакого отношения. «Так, – говорил я себе, – похоже, ты заботишься о птенце кукушки». Мне противна даже мысль о том, что я должен показаться на людях с этим наглым и несимпатичным чужаком и представлять его как свое убеждение. Мне кажется, я чувствовал бы себя подобным же образом, пойди я на прогулку в парк с подброшенным мне детенышем кикиморы – уродцем с огромной, похожей на арбуз головой и лягушачьим ртом до ушей.
В таких случаях я проверяю, не является ли моим убеждением как раз обратное, – и надо же, оно мне и впрямь нравится, оно меня просто очаровывает, обратное – это мое истинное убеждение. И я кидаюсь на это противоположное убеждение, мну и вымешиваю его, как тесто, чтобы слепить из него произведение, – а через какое-то время все повторяется, и противоположное внезапно кажется мне чужим и гадким, я брезгую до него дотронуться и даже думать о нем. В конце концов я отказываюсь и от этого убеждения – творческий процесс завершен, от убеждений не осталось и следа; я сижу, похожий на растерянного енота, который так долго полоскал в воде кусочек сахара, что тот растаял.
Однажды я поставил необычный эксперимент. Я, по обыкновению, ждал, не появится ли какое-нибудь убеждение, – но напрасно. И вдруг меня осенило: а что если хотя бы взглянуть на «ничто»? Может, мне удастся из него что-нибудь выжать, раз никакого убеждения все равно нет? Я впервые в жизни присмотрелся к «ничто». Оно лениво клубилось, точно туманный водоворот, и издавало негромкий шум. Что, собственно, таится в «ничто»? Мне пришло в голову, что вычтенные числа не исчезают в нуле за знаком равенства, а остаются в нем в какой-то особой форме, в виде математического запаха, – причем существуют самые разные нули, несхожие по запаху. «Ничто» – это действительно ничто? Мы уделяем ему так мало внимания. Мы видим только то, что сами соблаговолили признать «чем-то», только затвердевшие, готовые формы; «ничто» для нас – тайная область за границами этого «нечто». Однако действительно ли в той области, которой мы пренебрегли, находится пустота? Не ждет ли нас в этих презираемых уголках бытия, на задворках существования встреча с удивительной яркой жизнью, для которой «нечто» всего лишь треснувшая и сброшенная скорлупа, с жизнью, в пульсации сил которой скрывается секрет «чего-то», настолько позабытый, что мы о нем даже не спрашиваем?
Впервые в жизни я прислушиваюсь к тихой музыке этого «ничто». Постепенно я начинаю различать в негромком шуме голоса и мелодии, слова, неуверенно складывающиеся из еще неостывшей материи звуков и сохраняющие в себе ее пульс. Я становлюсь свидетелем удивительной космогонии языка – тут пузырятся едва зарождающиеся мысли, пока еще не освободившиеся от пут образов и снов, тут сияют внутренним светом образы, до сих пор пронизанные таинственными первобытными ритмами, которые воссоздают из них давно утраченное единство. Сколько же предстоит работы: надо заботиться о чистоте этого родника, следить, чтобы его не засорили отложения убеждений, которые мгновенно заполоняют все вокруг, прилагать усилия к тому, чтобы струя, бьющая из родника, не превратилась, окаменев, в убеждение, которое потом можно было бы носить в кармане.
У всех есть убеждения – вот тоска-то! Люди встречаются и обмениваются своими точками зрения, как дикари цветными стеклышками. Они кидаются ими друг в друга. Закусывают ими. Я ужинаю в «Монастырском погребке», а за соседним столом сидит огромный и страшно лохматый зверь, который сосредоточенно пожирает тарелки и приборы. Мужчина, сидящий со своей молодой спутницей рядом со мной, очень нервничает и с негодованием говорит: «Я убежден, что кто-то должен это прекратить». Зверь, даже не оборачиваясь, гундосит с набитой пастью: «А я убежден, что если вы в вашем возрасте решили соблазнить молоденькую девушку, то вам следовало надеть менее безвкусный галстук». Создания, возникающие из ничего, пока еще незаметны и непостоянны, вполне возможно, что нам никогда не удастся извлечь из них пользу, однако они радуют уже самим своим существованием. Неверно было бы относиться к миру, скрытому в «ничто», как к башне из слоновой кости, отделенной от нашего мира; возможно, это и есть наш мир, находящийся в стадии сотворения, и в нем до сих пор бродят силы, которые его создают; несмотря на всю его фантастичность, он совершенно реален. Так будем же учиться понимать его тихий язык.
Ящеры
Мне не везет. Почти каждый раз, когда я прихожу в театр, на сцене играют ящеры. Я никогда ничего не имел против ящеров, хотя многим людям они противны, но все же я не могу привыкнуть к тому, что они разыгрывают на сцене «Наших удальцов» или «Нору» либо поют в «Проданной невесте», и тогда в счастливом финале ящер Еник и ящер Марженка неуклюже тычутся друг в дружку длинными мордами. Бедный Бедржих Сметана, бедный Карел Сабина. Ящеры всегда играют на редкость скверно, их жестикуляция неестественна, у них плохая дикция, и в довершение они прегромко топают. Мне всегда хочется закричать: «Пошел вон, ящер!» – но остальные зрители молчат, смотрят и аплодируют, и я тоже молчу – даже после такого кошмара, как «Лебединое озеро» в исполнении ящеров.
Я заметил, что, покидая театр после представления, зрители старательно избегают любых упоминаний о ящерах. При этом ощущается напряжение, подобное тому, какое возникает, когда в присутствии горбатого люди стараются не говорить о горбе, спине или позвоночнике. Зрители даже не произносят слов, созвучных слову «ящер». Разумеется, при горбатом, несмотря на все усилия (а часто именно благодаря им), в разговор непременно пролезет какой-нибудь горб, причем появится он во фразе, где ему совсем не место, точно так же повсюду пролезают и ящеры, они подстерегают за каждым словом – например, наречие «еще» так и норовит превратиться в ящера. Когда такая неприятность случается, все застывают, а несчастный, у которого вырвалось роковое слово, краснеет, как отец, выронивший на глазах у четырнадцатилетней дочери из кармана презерватив, и быстренько пытается дрожащим голосом замять разговор. На следующий день я читаю в газете рецензию на спектакль, и о ящерах там ни слова. Я полагал бы, что страдаю галлюцинациями, если бы не напряженные, искаженные страхом лица зрителей, которые явно боятся нарушить главное табу: этих хитрецов выдают их с великим трудом изображаемые спокойствие и беззаботность; они видят ящеров так же, как и я. Для меня остается загадкой, откуда взялись в нашем городе ящеры и почему они играют в «Проданной невесте», и еще мне непонятно, отчего все так упорно молчат о них. По-моему, нет ничего страшного в том, чтобы заговорить о ящерах. (Но почему тогда я сам молчу о них? Возможно, все ждут, все мы ждем, что кто-то первым прервет молчание, а потом к нему присоединятся остальные и начнут выкрикивать один громче другого: «Ящер! Фи, ящер!» – а дамы будут падать в обморок от отвращения. Когда-то нашелся один ребенок, который закричал, что король голый; может, мы тоже ждем возгласа ребенка. Однако наши дети, похоже, воспитаны так, что тоже не станут заговаривать о ящерах – во всяком случае при взрослых; а вот когда они остаются одни, то рисуют ящеров мелом на стене, ощущая при этом такую же радость от нарушения табу, какую испытывали мы, когда разрисовывали стены ромбиками; мальчишки выпендриваются перед девчонками, громко выкрикивая это страшное слово, и стараются произнести «ш» с неприличным причмокиванием, а девчонки восторженно хихикают.)
После спектакля я выхожу из театра и хочу яще – то есть еще (эти ужасные животные залезают даже в мою пишущую машинку) – немного пройтись по свежему воздуху: на задах театра я вижу ящеров – они выходят из служебного подъезда, на них элегантные серые и синие пальто, на самках дорогие шубы, ящеры смеются и перекрикиваются, драгоценности сверкают, слышны хлопанье автомобильных дверец и шум включаемых моторов. Откуда бы ни взялись ящеры, какова бы ни была цель их появления, зачем мы придумываем бессмысленные правила, соблюдение которых причиняет нам больше проблем и мучений, чем все ящеры, вместе взятые? И главное: как все неуклюже, как всерьез! Ночью после спектакля муж и жена лежат в постели и молчат, оба думают о ящерах, но ни один из них об этом не заговаривает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9