А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Долгие годы я ходил по Праге, занимался феноменологией, сюрреализмом, Гегелем и малостранским дендизмом и всегда был уверен, что этому должен прийти конец. Я был готов к чему угодно, к страшному поражению и блистательной победе, но и представить не мог, что меня в ночном трамвае сожрет моллюск. В голове проносились всевозможные мысли, я воображал, как надо мной смыкаются створки раковины и я лежу в темноте и склизкой влаге и слышу низкий голос раковины: «Ты хотел жить со мной в однокомнатной квартире, так вот теперь мы долго будем вместе, мы можем разговаривать, вести затяжные беседы о философии, ты будешь отдыхать на ложе, которое мягче, чем постель принца, я подарю тебе жемчуг для игры в бисер, буду рассказывать о краях, по которым мы станем путешествовать, в моей ласковой тьме ты будешь представлять их себе, и твое воображение сделает их куда прекраснее, чем они есть в действительности, тебе не помешают ни снег, ни дождь, ни пронизывающий ветер…» – «Нет-нет, ты милая, славная раковина, я очень благодарен тебе за твое предложение, но ветер и снег мне вовсе не мешают, я привык к ним, у меня тут еще много дел, мне лучше остаться снаружи». – «Как ты неблагодарен и груб1 Раз так, то я лучше откушу тебе голову и оставлю ее в себе, со временем она окутается прекрасным перламутром, это будет мой шедевр, самая большая, самая прекрасная жемчужина на свете…»
Раковина уже проникла внутрь на треть своей длины, я оставил безуспешные попытки вытолкнуть ее и покорно сидел у двери, но тут трамвай дернулся и поехал. Раковина торчала снаружи, как гигантский откидной указатель поворота, сначала она беспомощно раскачивалась, а потом упала наземь – как раз в тот момент, когда трамвай обгонял такси. Автомобиль врезался в раковину и отбросил ее в сторону, она вылетела на тротуар и сбила там несколько урн, которые с грохотом покатились по каменной брусчатке, из них сыпались пустые бутылки, мятые бумажные коробки и гнилые яблоки.
Дома я сразу лег в постель и тут же уснул. А раковину я вскоре встретил снова: мы с друзьями ехали на машине по шоссе и я увидел, что она устало движется в его крайнем ряду. Она ползла прочь из Праги – вероятно, возвращалась в океан после неудавшейся миссии. Мне подумалось, что теперь, наверное, они пошлют кого-нибудь другого, теперь меня будет гонять по ночным улицам, к примеру, кальмар.
Там, где кончается сад
Из окна на первом этаже дома, мимо которого я иду, доносятся отчаянные крики о помощи. Я взбираюсь на подоконник и прыгаю внутрь, попадаю в комнату с тяжеловесной темной мебелью, с покрывалами, окаймленными бахромой, с грудами всевозможных подушечек, с потемневшим пейзажем на стене, изображавшим Неапольский залив. За массивной двуспальной кроватью на полу что-то мечется, слышны пыхтение, крики и удары. Я спешу к месту схватки и вижу: молодая женщина в черном платье с тоненькими лямками и глубоким вырезом на спине воюет с ящером! Это, бесспорно, комодосский варан (varanus komodoensis), который живет на острове Комодо в Индонезии и достигает в длину трех метров. Зоологи считают, что вараны на Комодо выросли так потому, что на острове у них не было естественных врагов. Подобно святому Георгию, я кидаюсь на варана, хватаю его за отвисшую складку кожи на шее и хорошенько встряхиваю. Пока я вожусь с ним, жалобные крики не утихают. Вдруг я понимаю: на помощь зовет не женщина, а варан! Я отпускаю животное, сажусь на потертый ковер и, снедаемый сомнениями, наблюдаю за схваткой. Действительно, судя по всему, атакует женщина, а варан – только жертва. Если на Комодо у него не было никаких врагов, то здесь дело обстоит иначе. Варану явно следовало остаться в Индонезии. Тогда мы с ним не очутились бы в такой неприятной ситуации; я не знал, как мне поступить: с одной стороны, варан был объектом нападения, с другой – мне казалось безнравственным в драке человека с ящером защищать ящера. Гегель упрекает Канта в том, что его категорический императив носит формальный и абстрактно обобщающий характер, а потому им невозможно руководствоваться в конкретных ситуациях. «Поступай лишь согласно такому правилу, которое ты мог бы желать возвести в общий закон». Общим законом должно стать «помогай жертве» или же «помогай женщине, если она дерется с вараном»? Кант говорит: «Пусть человек будет в твоих действиях целью, а не средством». А что варан – может ли он стать средством? Об этом в «Критике чистого разума» не сказано ни слова. Конечно, Канта отчасти оправдывает то, что он, как известно, ни разу не покинул Кенигсберга (хотя и любил порассуждать о том, что после смерти мы будем жить на других планетах) и потому не мог видеть комодосского варана; с другой стороны, о таком крупном животном, как трехметровый варан, он мог бы упомянуть хотя бы в нескольких строчках. Возможно, теперь варан преследует его на бескрайних пустынных равнинах какой-нибудь звезды.
(В этом, мне думается, заключается беда философии: на нашем пути постоянно встречается какая-нибудь тварь-исключение, к которой неприменимы законы философии. И кто прав – эта тварь или философские максимы? Об этой проблеме я однажды читал лекцию в лифте, инкрустированном янтарем. С одной стороны, мы не можем отделаться утверждением вроде «тем хуже для тварей», но, с другой стороны, отказываемся признать, что наша великолепная система идей должна зависеть от какого-то противного чудища. При этом, с одной стороны, от нас ускользает относительность понятия «чудовищность» – ведь не будь человека с его критериями оценки, не было бы и чудовищности; а с другой – в замкнутом круге, в котором мы очутились, вообще не может быть никакого доказательства: чудовищным нам кажется то, что выходит за рамки нашего миропорядка, но в то же время мы заявляем, что сбой нашего миропорядка вовсе не служит доказательством его порочности, потому что речь идет всего лишь о чудовище.)
Итак, я наблюдал бой, обуреваемый противоречивыми чувствами, и в конце концов дотронулся до плеча женщины, которая душила жалобно кричащего варана, и робко сказал: «Пожалуйста, оставьте варана в покое… – но, увидев, что это не возымело действия, добавил: – Это редкое животное из Индонезии, в других местах вараны мелкие». Тогда женщина отпустила варана, и тот с опущенной головой отполз в дальний угол комнаты, где свернулся в клубочек у застекленной горки, на полках которой стояли фарфоровые собаки и морские раковины, и громко зарыдал. Женщина медленно поднялась с пола, поправила одежду и строго посмотрела на меня. У нее были волнистые черные волосы и необычайно красивое лицо с резкими чертами и орлиным носом, ее веки были так ярко накрашены разными оттенками бирюзового, фиолетового и зеленого, что было похоже, будто на переносицу ей села экзотическая бабочка с распахнутыми крыльями.
Женщина подошла к застекленному книжному шкафу, на полках которого дремали тщательно выровненные ряды приключенческих романов Александра Дюма-отца и Поля Феваля, изданные в начале века, повернула ключ в замке, и дверца с тихим скрипом отворилась. Женщина залезла глубоко внутрь, достала толстую старую запыленную книгу с золотым обрезом и подала ее мне. Я с изумлением обнаружил на обложке свое имя, отпечатанное округлым шрифтом в стиле модерн и вплетенное в усики растительного орнамента, густая сеть которого расползлась по всему переплету; внизу было заглавие книги – «Где кончается сад». Я в жизни не написал ни единой книги, хотя всегда мечтал быть писателем, потому что мне понравилось бы по утрам работать над книгой, – я представлял себе, что это могло бы быть нечто среднее между «Феноменологией духа», «Тремя мушкетерами» и «Песнями Мальдорора» (тут нет ничего смешного!), – а после обеда сидеть в кафе, пить сладкий кофе и рассматривать сквозь оконное стекло лица прохожих, словно рыбок в аквариуме. Теперь я ошеломленно глядел на книгу со своим именем на обложке. Демоны зла ли совершают за нас то, о чем мы мечтали, но так и не осуществили? Или наши тайные литературные замыслы дозревают в темных глубинах чужих библиотек? Или же книги, которые мы считаем своими творениями, – всего лишь копии текстов, выгравированных на стеклянных пластинах и сложенных в библиотеке, которая находится в лабиринте малахитовых коридоров под городом? Как бы то ни было, похоже, что кто-то выполняет за нас невыполненное. Мне вспомнилось, как друг-музыкант однажды шепотом рассказывал мне в пивной, что однажды вечером слышал со дна пруда в неком безлюдном месте симфонию, которую он хотел написать, еще учась в консерватории, но сумел сложить тогда лишь несколько тактов.
Я открыл книгу, демоново творение, и стал листать ее. Однако, где бы я ни раскрыл томик, напечатанный текст тут же начинал таять и пропадать, как старые фрески в катакомбах, куда проник свежий воздух, на каждой странице я успевал прочитать только несколько слов; вместе они составили таинственную фразу, удивительно прекрасную в своей бессмысленности. В ней говорилось об огромных вокзальных залах, о набережных из мрамора и о застекленной веранде дома в горах. Под растаявшим текстом обнажилась пожелтевшая, как-то печально благоухающая бумага с несколькими коричневыми пятнами и редкими островками застрявших буковок или слогов.
Однако иллюстрации из книги не исчезли. Когда весь текст испарился, я стал изучать их. Они нравились мне, потому что были похожи на наивные офорты в книжках Карла Мая, которые я читал в детстве, когда болел и лежал один в пустой квартире. На всех картинках был изображен варан, причем изображен как законченный негодяй без капли совести в длинном теле. Вот он похабно лапает невинную девушку в прозрачной ночной рубашке, а девушка как раз намеревается улечься спать на свое безгрешное ложе, вот мы видим, как с вершины пирамиды Хеопса он – переодетый в бедуина – выстрелом из пистолета сражает джентльмена в светлом колониальном костюме, тот теряет равновесие и падает с огромной высоты, тропический шлем слетел с его головы – на картинке он застыл в воздухе в полуметре от верхушки пирамиды. Следующая иллюстрация особенно выразительна: на ней представлено мрачное, темное подземелье, затопленное водой, которая вливается туда мощным потоком из устья какой-то трубы, торчащей из стены. К столбу, что подпирает своды, прикручены канатом элегантный молодой мужчина с усиками и юная девушка (по-видимому, та же, что была в спальне); вода достигает им до пояса. Варан стоит на верхней ступеньке лестницы, открывая дверь, через которую внутрь проникают лучи дневного света, его голова повернута к несчастным. Под этой картинкой текст сохранился немного дольше, и я успел прочесть его целиком. Там стояло: «"Мне очень жаль, дорогой граф, что нам так и не удастся окончить наш увлекательный спор о философии Канта, который мы начали в те незабываемые дни в садах Эль-Амарны", – проговорил варан с дьявольской усмешкой на своей гнусной морде – стр. 427».
Досмотрев иллюстрации, я с удивлением глянул на варана, скорчившегося в углу. Тот закрыл морду лапами, как будто ему было невыносимо стыдно, и пытался втиснуться в промежуток между стеклянной горкой и стеной. Теперь он наверняка жалел о том, что его предки с Комодо достигли такой длины. Женщина взяла книгу из моих рук и положила ее на круглый столик, покрытый вязаной салфеткой. Она смотрела на меня, нахмурив брови, и укоризненно качала головой. Хотя она и была моложе, чем я, сейчас она походила на учительницу. Мне тоже стало стыдно и захотелось забраться к варану за шкафчик. А вдруг госпожа учительница пожалуется родителям, что я вожусь с варанами, что не умею применять на практике категорический императив, хотя и треплюсь о Канте в малостранских кабаках, что я не выполнил домашнее задание и не написал книгу, что, вместо того чтобы работать над ней, я тратил свое время на бесцельные прогулки вдоль стен и заборов садов, что в моем мозгу не появилось ничего, кроме неоформившихся мыслей, наполненных ароматами просторов и нечеткими ритмами.
Тут варан встал и, по-прежнему с опаской косясь на женщину в черном платье, открыл футляр, лежавший на горке. Вынул из него виоль д'амур и пристроил ее под свою нижнюю челюсть, предварительно отодвинув в сторонку мешающую складку кожи. В другую лапу он взял смычок и заиграл вальс. К нестройным звукам примешивался его неумолчный скулеж, иногда напоминающий собачий вой. Я подошел к женщине, медленно и торжественно поклонился ей и обнял за талию. Мы стали танцевать, неловко кружа среди обитых кожей стульев и светильников на высоких металлических ножках. По комнате разносились меланхолические звуки виолы и завывания ящера.
Однако, судя по всему, во время игры варан забывал о своих страданиях, музыка все больше увлекала его, завывания постепенно стихли, инструмент звучал все громче и радостнее, мелодия становилась все более ликующей и агрессивной. Он выбрался из своего угла и направился к нам с виолой под подбородком, он играл не хуже главного скрипача в самый разгар цыганского праздника, он повизгивал и хвостом по полу отбивал такт. Радостная улыбка на его морде сменилась дьявольской ухмылкой. И женщина тоже менялась. Ее лицо было уже лицом не учительницы, а скорее испуганной девочки, она с ужасом глядела на скалящуюся тварь и льнула ко мне. Я ласково гладил ее по волосам. Не бойся, я с тобой, я не позволю варану сожрать тебя. Она шептала: «Я очень тебя люблю; если нам удастся вырваться из когтей этого ужасного животного, давай вместе уедем куда-нибудь, где нет никаких гнусных варанов, ведь должно же где-нибудь отыскаться такое место, еще недавно трехметровые вараны жили только на Комодо, а теперь они повсюду; когда я еду в метро, они сидят напротив и раскачиваются, я вынуждена всю дорогу смотреть в их тупые морды, на работе моим новым начальником назначили варана, он хватает меня лапами за плечи, когда я печатаю на машинке, делает мне гнусные предложения…» Варан подошел к нам вплотную, он стоял, открыв пасть, полную жутких блестящих зубов, и играл дикую венгерскую мелодию, он притопывал ногой, так что стены тряслись и покрывались сетью трещин, похожих на разлапистые корни, и громко взвизгивал. Но и с меня спало оцепенение, я больше не боялся зубов варана, не чувствовал потребности отчитываться перед кем-то, оправдываться, что не сделал задания, теперь я знал, что никакого задания нет, что есть лишь неспешно текущая река бытия с ее струями и запахами и то незнаемое и нежданное, что зреет внутри течения.
Варан оборвал музыку на середине такта, оттолкнул меня с такой силой, что я отлетел в угол, и кинул мне вслед инструмент – это означало, что теперь настала моя очередь играть. Потом он обнял женщину и принялся танцевать с ней удивительное варанье танго. Я разозлился, но от падения у меня перехватило дыхание, так что я не смог сразу же встать и броситься на варана. Женщина была полумертвой от страха, варан таскал ее по комнате, как тряпичную куклу, и при этом хриплым голосом напевал мелодию без слов и выделывал над безжизненным телом замысловатые па. Выполняя очередную танцевальную фигуру, они упали на ковер, и варан с непристойным фырканьем запустил лапы в декольте женщины. Я опомнился, в два прыжка подскочил к ним и изо всей силы врезал варану инструментом по голове.
Как только виоль д'амур разлетелась в щепки от удара о вараний череп, раздался ужасный грохот и стены, окружавшие нас, рухнули. Когда пыль осела, я увидел, что мы оказались на обширной равнине, поросшей желтой травой и низким сухим кустарником. С одной стороны на горизонте равнина спускалась к портовому городу, дома которого были издали похожи на камешки, рассыпанные вокруг овального морского залива. Единственным зданием на этой пустынной равнине оказался Национальный музей. Он стоял в сторонке и был такого же размера, как пражский, но только весь стеклянный; сквозь прозрачные стены было видно, как по пустым коридорам летает, медленно взмахивая могучими крыльями, андский кондор. Варан неуверенно встал, держась обеими лапами за голову. Он снова начал бояться и прятался за меня, чтобы женщина его не заметила. Меня тоже покинула смелость. Женщина поднялась, дрожа от злости, и сердито прошипела нам: «Я с вами еще разберусь!» Я предпочел отступить, подталкивая варана, который держался сзади за мою рубашку: он уткнулся в нее головой и плакал. Однако женщина оставила нас, она направилась к стеклянному зданию; мы слышали, как она бормочет себе под нос: «Вы за это ответите, кретины» и «Черта с два тебе поможет, что ты вымирающий вид, да и второй идиот тоже свое получит». По стеклянному пандусу вдоль стеклянных скульптур она подошла к главному входу и ступила внутрь. Было видно, как она поднимается по стеклянной лестнице, как медленно проходит по коридорам, кондор кружил над ней, иногда касаясь крылом ее волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9