Как-то раз некоему Клаусу, бросившему профессию коммивояжера ради тюльпанов, удалось вывести на своем огороде тюльпаны глубокого темно-синего цвета – знаменитые черные тюльпаны. Всего-то три луковицы. Но он был по уши в долгах, поэтому вынужден был их продать. Покупатели, не торгуясь, заплатили требуемую тысячу флоринов и тут же, на глазах потрясенного селекционера, раздавили луковицы каблуком. Это были представители конкурирующей фирмы, которая тоже вывела похожий тюльпан.
Это прямо удивительно – нежный и хрупкий цветок, с тончайшими лепестками непостижимой, просто-таки телесной упругости, стал причиной таких шекспировских страстей! Не напоминает ли нам эта история лопнувший информационно-технологический пузырь в начале нового тысячелетия? Невидимые миру микрочипы и печатные платы, на взгляд автора, не менее эфемерны, чем трогательные алые цветы.
Торговля тюльпанами росла как снежный ком. Наплыв покупателей был таков, что традиционный метод торговли «деньги на бочку» – пришел в магазин, поговорил с продавцом и заплатил деньги – уже не справлялся с масштабами сделок. И тогда некий голландский купец, благородного, впрочем, происхождения – в Голландии торговля считалась вполне почетным делом, – ван ден Берсе изобрел биржу. Кстати, слово «биржа» и происходит от его имени. Он вывесил у себя в магазине огромные черные доски, на которых мелом писали названия сортов тюльпанов и цифры котировок. И никаких денег и никаких бочек! И самое главное, никаких тюльпанов – цифры, контракты, опять цифры, опять контракты… Торговля впервые в мире стала виртуальной. Люди покупали тюльпаны, не видя их, а продавцы продавали тюльпаны, которых у них не было. Никакого, как они считали, риска в этом нет, ведь почти все покупали луковицы не для того, чтобы выращивать их в своем саду, а для того, чтобы с выгодой продать. Тогда же были изобретены и фьючерсные контракты. Короче говоря, заключались договоры о поставках луковиц на будущее по определенной цене. Это уже настоящая торговля воздухом. Вам это ничего не напоминает?
Если напоминает, тогда вы прекрасно понимаете, чем это кончилось: 3 февраля 1637 года биржа – а это была уже самая настоящая биржа – лопнула. К обеду все конторы были закрыты. Никто не хотел покупать тюльпаны! Один за другим разорялись мелкие предприниматели, вовлеченные в эту безумную торговлю воздухом, – им нечем было выплачивать кредиты.
Правительство Голландии наконец спохватилось. Почему-то правительства всегда спохватываются с большим опозданием. Все сделки с тюльпанами были исключены из юридического пространства – ни продавцы, ни покупатели тюльпанных луковиц больше не пользовались правом искать правосудие в конфликтных ситуациях. То есть прямого запрета торговать не последовало, но никто никому ничего не гарантировал.
Разорились тысячи мелких трейдеров. Страна на десятилетия погрузилась в депрессию.
Так что американцы здесь ни при чем. Финансовые кризисы изобрели голландцы, и они же несут за них ответственность перед историей. Именно они создали тип одуревшего от жадности оболтуса, уверенного, что можно жить в кредит и делать деньги из ничего. Но цветы выращивать не перестали. Именно Голландия и сегодня является крупнейшим в мире экспортером цветов, в том числе и тюльпанов.

«Ночной дозор» и лимбургский сыр

На следующий день перед тем, как двинуться в Амстердам, пришлось покидать все наши вещи в машину – заказанные три дня в «Кампаниле» в Гауде истекли, – мы к вечеру должны были вселиться в аналогичный отель в Амерсфорте.
На этот раз я, во-первых, примерно знал, как найти в Амстердаме место для парковки, а во-вторых, у нас не было никаких дел – мы начали с Государственного музея. Я уже говорил, что описывать музеи – дело неблагодарное, поэтому ограничусь только впечатлением от «Ночного дозора».
Прежде всего, я никогда не представлял себе его размеров – нет привычки читать мелкий шрифт под репродукциями: «масло, холст…» и, как правило, размеры картины. Так вот, размер этой, пожалуй, самой знаменитой картины Рембрандта – 4,4 на 3,6 метра (это по справке, на самом деле она показалась мне еще больше).
Она висит в торце длинной галереи высоченных залов, так что видно ее уже метров за пятьдесят, и именно с этого расстояния поражает феноменальный стереоскопический эффект – что там говорилось когда-то о световой перспективе?.. Не знаю, всем ли известно, что на картине изображены вовсе никакие не дозорные, а подгулявший отряд амстердамских вольных стрелков, который за привычку бузить по ночам назвали «ночным дозором». Эта-то банда и заказала Рембрандту свой групповой портрет. Некий капитан Франц Баннинг Кок, стоящий в центре картины, оплатил львиную долю заказа, а остальные шестнадцать балбесов тоже внесли каждый свою долю – в зависимости от того, насколько почетное место на картине отвел им Рембрандт.
И вот, по мере приближения к картине, точно так же, как в реальности, из тени выступают все новые и новые фигуры – солдаты и зрители. В позах и движениях стрелков нет и намека на какой-то военный порядок – наоборот, все они со своими пиками и барабанами создают впечатление полного хаоса, уравновешиваемого лишь стабильной и твердой фигурой еще не окончательно охмелевшего капитана, стоящего в центре с простертой рукой, и его, по-видимому, заместителя, по левую руку от капитана, освещенного золотисто-лунным театральным светом. Вообще вся картина производит впечатление мастерски поставленной театральной мизансцены. И я так и не смог найти ответа на загадку – откуда взялась крошечная девочка в длинном тяжелом платье, которой тоже досталась хорошая порция света, золотой ангел, убегающий назад в противовес направленному вперед движению всей группы? Ей явно не по пути с этими пьяными обормотами. Кстати, историки живописи утверждают, что это на самом деле никакая не девочка, а мальчик в девчачьем платье, сын кого-то из стрелков… Ну, это для экспертов.
Забавная деталь – вольные стрелки, заказавшее Рембрандту картину, не указали точных ее размеров, поэтому, когда полотно было готово, выяснилось, что оно не проходит в дверь их клуба, где они собирались его повесить. И они поступили точно так же, как поступал один богатый коллекционер, если купленная им работа не влезала в намеченный простенок в квартире, – попросту обрезали ее по всем четырем краям. Маленькая, предусмотрительно сделанная другом Рембрандта копия оригинального полотна висит рядом – слева, оказывается, были еще три фигуры. Знатоки сокрушаются: дескать, нарушена композиционная целостность картины, но, как я уже говорил, это для экспертов… Мне гораздо интереснее, как Рембрандт потом разбирался с живыми оригиналами обрезанных стрелков.
Собрание в Государственном музее действительно потрясающее – все с детства знакомые имена: Вермеер, Рубенс, Хальс… Я обратил внимание, что все эти полотна, и в первую очередь Рембрандт, гораздо светлее, чем мы видели на репродукциях, – оказывается, лет двадцать назад была предпринята массивная реставрационная кампания по отмыванию картин от многовековой копоти…
А потом, наскоро перекусив пресной, заметно приспособленной к голландскому вкусу шаурмой в турецкой кофейне, мы пошли бродить по городу.
Амстердам, входящий в тройку богатейших городов мира, с его узкими, в три окна, средневековыми домами, каналами, велосипедистами, неприкаянными автомобилями, магазинами бриллиантов, где служат почему-то только ортодоксальные евреи с бородами и в кипах, напоминает огромный ребус – какой-то должен же быть в этом высший смысл! Впечатление хаоса усиливается тем, что весь город почему-то перекопан, и идти все время приходится по каким-то узким, обозначенным флажками тропинкам, спотыкаясь о вывороченные камни и увязая в песке. Как ни странно, но это не раздражает, наоборот, странным образом укладывается в ощущение ребуса, который вот-вот разгадаешь, но это «вот-вот» так никогда и не приходит. Население тоже не особенно огорчается по поводу изуродованных тротуаров и мостовых, скорее вся эта толкотня и спотыкания служат ему развлечением.
На всех старых домах – как уже сказано, очень узких, так что можно себе представить, какие там лестницы! – под крышей торчат специальные балки с блоками, предназначенные для подъема мебели – о том, чтобы пронести по лестнице хотя бы ночную тумбочку, и речи быть не может.
Еще одна деталь ребуса – городские сумасшедшие. Их почему-то много. Один из них долго шел перед нами со спущенными штанами и с посиневшей от холода голой задницей, произнося какие-то бессмысленные слова. Он был не пьян. Может быть, наркотики? Нет, скорее всего, сумасшедший.
Вдруг Альберт, загадочно подмигнув, указал на маленькую калитку. Мы вошли и из оглушительной городской суеты попали на остров тишины. Это оказался целый квартал, сохраненный и отреставрированный точно в том виде, в каком он был в семнадцатом веке. Машины сюда не заезжают, людей мало, вход свободный. Даже воздух кажется чище. Мы постояли немного, пытаясь представить себе горожан и горожанок в деревянных башмаках, ремесленников, растирающих краски для Рембрандта ван Рейна, или даже всю компанию ночного дозора.
Я все время поражался феноменальной памяти и знаниям Альберта. Все время было такое ощущение, что он знает в Голландии не только каждый город, но и каждый сарай. Еще когда мы готовились к поездке, он постоянно рисовал цветными карандашами подробнейшие карты Голландии – не хотел допустить ни малейшей неточности. Кто теперь рисует карты?
Мы шли по главной улице Амстердама под названием Рокин – широкая, парадная, но тоже порядком перекопанная. Через каждые пять шагов попадались магазины со скромным названием – «Diamants», примерно так же часто, как в Цюрихе «Часы». Обработка, гранение и продажа алмазов – традиционный еврейский бизнес с тех пор, как в конце шестнадцатого века в Голландию прибыли изгнанные из Антверпена евреи. Открытие алмазных месторождений в Южной Африке ничего не изменило. Причем заняты этим делом (еще кусочек ребуса) почему-то именно, как я уже говорил, ортодоксальные евреи.
Постояв у величественного королевского дворца, мы свернули на улицу, ведущую в знаменитый квартал красных фонарей. Как же, быть в Амстердаме и не посмотреть на эту его всемирно известную достопримечательность?! Правда, время было дневное, и Альберт предупредил, что днем веселые кварталы выглядят точно так же, как и любые другие. Но тут мы увидели магазин с гораздо более привлекательным, чем «Diamants», названием – «Сыры»! Я еще в Стокгольме рассказывал Альберту о своей детской мечте – когда-нибудь отведать лимбургского сыра.
…Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
Этот самый лимбургский сыр не давал мне покоя с тех пор, как я прочитал «Онегина». Я уже спрашивал в обычных продовольственных магазинах, но, оказывается, этот сыр не входит в традиционный ассортимент супермаркетов.
– У вас есть лимбургский сыр? – спросил приказчика Альберт.
Тот удивленно выпучил глаза и ответил по-голландски, но прозвучало это совершенно по-грузински, даже, по-моему, с акцентом: «Канэшно!»
И я трясущимися руками отсчитал деньги за две упаковки в красно-желтой фольге, форматом примерно в сырок «Дружба», только квадратные. С этого момента меня уже ничего не интересовало – хотелось скорее приехать домой и попробовать.
Квартал красных фонарей и в самом деле ничем не удивил, хотя Альберт и призывал нас вообразить, что во всех этих витринах, днем набитых какой-то ерундой, по вечерам сидят голые девушки и принимают соблазнительные позы – уж не знаю, то ли для потенциальных клиентов, то ли для туристов. В последнем случае они должны получать зарплату от городской администрации. Красные фонари есть, их видно, но днем они не горят.
Я шел, вглядываясь в лица прохожих, и пытался представить себе банковские миллиарды, потоки золота и драгоценных камней, протекающих ежедневно через этот мировой торговый центр, – и не мог. Никак не удавалось составить какое-то представление о городе, вернее, совместить его с уже сложившимся из рассказов и цветных открыток. Вообще говоря, меня всегда поражало, каким образом в свое время писатели, удостоенные поездок за рубеж, умудрялись, не зная языка, за два-три дня дать исчерпывающую характеристику какому-нибудь там Нью-Йорку или Лондону. Они успевали осмотреть все достопримечательности («…я простоял перед «Моной Лизой» часа четыре» – это из двух-то дней!), заметить все контрасты, даже завести друзей: «Когда мы сидели вечером в баре, я сказал ему – слушай, Джон, город, конечно, красив, но, знаешь, приятель, жить здесь я бы не хотел». Или: «Утром, с раскалывающейся от бензиновой гари головой, я шел по Рю де ла Фонтен и думал о Монике, простой французской девчонке из предместья, по ночам перешивающей свои убогие туалеты». Надо думать, что у этой самой Моники он переночевал, но, очевидно, что-то не сложилось, и она, чтобы не терять времени, всю ночь перешивала туалеты. И голова у него, скорее всего, раскалывалась вовсе не от мифической бензиновой гари…
За точность цитат не ручаюсь, но за дух отвечаю головой. Как можно за два дня разгадать такой ребус, как, скажем, Амстердам? А за неделю? За неделю даже в Новых Бурассах мало что сообразишь. Живя вот уже пятнадцать лет в Стокгольме, не могу похвастаться, что знаю его досконально: как и любой большой город, он меняется от часа к часу – в семь часов вечера это одно, а в полпервого ночи – совсем иное.
Можно только добавить, что Амстердам совершенно очевидно вдохновил Петра на выбор места и планировку Санкт-Петербурга. Та же идущая от центра прямая парадная улица, те же богато застроенные концентрические каналы. Кажется к тому же, Амстердам – единственный крупный европейский город, который удалось повидать нашему энергичному царю. Правда, архитекторов, построивших Амстердам в том виде, в каком его увидел Петр, давно уже не было в живых, поэтому пришлось нанимать итальянцев. Впрочем, голландские инженеры и строители приняли немалое участие в Санкт-Петербурге – великая стройка царизма ими просто кишела. От тех времен осталось только живое русское словцо «хер голландский» – для русского уха было смешно и непривычно, что голландцы величают друг друга «херрами»: «Ну что, херр Ван Дейк, как вам Россия?» – «Да так как-то, херр Ван Хальс».
Ребус так и остался неразгаданным. Амстердам не оправдал, но и не обманул моих ожиданий. Он просто оказался другим.
В нашей великой школе жизни один из первых уроков заключается в том, что, если мир никак не желает становиться таким, каким ты хотел бы его видеть, не следует расстраиваться. Не могу сказать, что я освоил эту истину окончательно, но большой шаг в этом направлении уже сделан – в один прекрасный день я осознал, что, оказывается, представления об идеальном мироустройстве у всех разные и что мир создан Господом Богом не только для меня, но и для тех, кто хотел бы видеть его совсем иным, чем я. Никакой новости, например, в том, что политики лживы, продажны и вороваты не содержится, но, похоже, так и было задумано. Потому что даже лживость и вороватость по количеству да и качеству приносимого ими зла не идут ни в какое сравнение с тем тотальным разрушением и потоками крови, которые приносят в мир так называемые огненные души, одержимые святой идеей сделать мир лучше, чем он есть, – с их точки зрения, разумеется. Как сказал Бродский: «Ворюги мне милей, чем кровопийцы». К сведению воров – милей, но не настолько, чтобы их терпеть.
Слава богу, последнее время количество таких идейных энтузиастов, как Ленин и Гитлер, кажется, поуменьшилось. По-видимому, дело в том, что так называемый демократический путь к власти подразумевает такие грязные методы, такое количество подкупов, подножек и подсечек, такую ложь и такой подхалимаж, что ни один даже самый отчаянный идеолог не в состоянии сохранить веру в какую-либо идею. Иногда кажется, что монархия в этом смысле лучше – при наследственной передаче власти всегда есть шанс, что у руля окажется порядочный человек. Если предположить, что хотя бы половина человечества представлена вполне приличными особями – автор считает, что эта цифра занижена, на самом деле приличных больше… так вот, даже если таких приличных всего половина, шанс заполучить достойного монарха составляет пятьдесят процентов. Беда в том, что во вторую половину не исключается попадание какого-нибудь Филиппа II или Ивана Грозного – и, как показывает история, это происходит с удручающей частотой… Но вот при нынешней системе демократических выборов такого шанса нет вообще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16