..
«Мы знаем, где ты живешь...»
Да, это определенно указывает на беспринципного хозяина квартиры. Со своей стороны, Сара Хирш должна была позаботиться о своей безопасности и принять соответствующие меры. Для кого-то она представляла угрозу, кто-то от нее защищался. Вот если бы Земельный кадастр вовремя обновляли! Все здание, где находится квартира погибшей, было зарегистрировано как собственность Джейкоба Рота. Никчемный, пытающийся спасти свою шкуру чиновник утверждал, что данные кадастра ни в коем случае не могут быть просрочены более, чем на два года, но инспектор знал, что все это полная чушь. Семья Росси заключила договор о купле квартиры два года назад, да и Ринальди, скорее всего, являлся собственником как своего магазина, так и квартиры на втором этаже. Теперь оставалась надежда лишь на Реестр недвижимости, располагавшийся на виа Лаура, как на первую инстанцию, где покупатели регистрировали свою недвижимость. Задержка в передаче данных в Земельный кадастр могла быть вызвана бюрократическими проволочками и неразберихой. Конечно, бывают еще незарегистрированные собственники, в течение многих лет уклоняющиеся таким образом от выплаты налогов. Сначала имя Джейкоба Рота вселило в инспектора надежду. Имя, без сомнения, еврейское, и это могло означать наличие дружеских отношений, возможно, приватную договоренность без заключения договора об арендной плате. Такое случалось, иногда договариваются о невысокой плате за квартиру или, например, о том, что съемщик не вносит квартплату, но при этом берет на себя расходы по содержанию и ремонту жилья. Отсюда затруднения Сары, когда потребовались деньги на ремонт фасада и крыши.
Настало время обеда, и инспектору пришлось прервать свои размышления. Плотно подкрепившись, он отправился в Палаццо-Веккьо, чтобы просмотреть записи государственной регистрации рождений, браков, разводов и смертей. Среди живых Джейкоба Рота он не нашел, и неудивительно, ведь в распечатке Земельного кадастра указано, что Рот родился 13.06.1913 г. в Лондоне в Великобритании. Впрочем, записи о смерти Джейкоба Рота инспектор тоже не нашел.
— Чтобы владеть здесь домом, — заметил прокурор, когда с этими новостями инспектор появился у него в кабинете, — ему не обязательно жить здесь. Если он родился в Лондоне, быть может, он вернулся туда.
— Да... Просто...
Прокурор молчал, а инспектор, к своему собственному удивлению, сказал достаточно твердо:
— Просто у меня такое ощущение, что искать нужно в этом городе. Сара Хирш дала мне лишь пару кусочков от мозаики, которую я должен собрать, все остальные составляющие находятся тут, во Флоренции. Может быть, это ее слова, а может быть, ее интонация. Я бы хотел дословно вспомнить все, что она говорила, но... Вам не кажется, если бы корни этого дела уходили куда-то еще, она бы туда уехала? Она ведь не была одной из тех, кто после войны остался без гражданства. У нее был паспорт. К тому же... Она нервничала, она была напугана, но при этом абсолютно убеждена в своей правоте. Совершенно уверена.
Разглядывая сигару, прокурор по-прежнему молча ждал.
— А потом еще и война... Она еврейка, но они окрестили ее... — Инспектор нахмурил брови, не в состоянии логически обосновать связь этих фактов.
— «Если бы все было так, как должно быть», — спокойно напомнил прокурор. — Эти слова приведены в заключении психиатра. Инспектор, мы должны выяснить, кто ее отец. Думаю, нам также надо найти этого Джейкоба Рота, которому принадлежит или принадлежал дом. А что, если он ее отец? Представьте, что так и есть. Непонятно только, почему сестра Джон Долорес пыталась скрыть этот факт.
— Деньги. Мы не знаем, сколько их поступило. Возможно, их было много, и ей не нравится, что на банковском счете монастыря хранятся большие суммы еврейских денег.
— В таком случае, — сказал прокурор — у нас больше шансов вытащить из нее правду. Если дело в ложном стыде за свой монастырь, а не в тайне исповеди, тогда еще один краткий визит к благочестивым сестрам может оказаться полезным. Я займусь этим. Что вы намерены предпринять дальше?
Инспектор не обратил внимания на этот странный вопрос. Он с неизменным уважением и осторожностью наблюдал, как прокурор ведет дело, и, сам того не замечая, с головой погружался в процесс и увлекался расследованием, словно бульдог, полностью поглощенный своей сахарной костью. Сейчас он как раз пребывал в таком состоянии. Поэтому он также не заметил, что делает то, чего никогда в своей жизни не делал: с легкостью объясняет, какими будут его дальнейшие действия. Он хотел какое-то время побыть один в квартире Сары Хирш, где уже убрали свидетельства совершенного преступления, и он мог спокойно побродить по ее комнатам, посидеть на ее кровати, почитать корешки книг на ее полках, познакомиться с вещами, которые были очевидцами ее жизни. Он не торопился признаться даже себе самому, что намерен навестить Сару Хирш, выполняя данное ей обещание. Вооруженный письменным разрешением и связкой ключей, он вернулся в дом 4 на Сдруччоло-де-Питти.
— Итак... — произнес инспектор в безмолвной гостиной.
Что «итак»? Ничего, кроме того чувства, которое охватывает ребенка, когда он остается один дома. Немного пугающее, но в большей степени волнующее чувство. Нет никого, кто бы сказал: «Не трогай», никого, кто бы пожалел и рассеял ужас темных углов. Вокруг было столько возможностей: раскрыть секреты взрослых, распахнуть запертые комоды, прочитать чужие письма. Ни одна чужая земля, ни одна далекая планета не хранит в себе столько секретов, сколько хранит дом, оставленный без присмотра, дом, в котором совершено жестокое убийство. Однако место преступления, где снуют следователи и эксперты, теряет это волшебство. Услышать и понять, что говорит дом, можно только в одиночестве и тишине.
Ставни в гостиной были закрыты. Инспектор включил свет, внимательно осмотрел софу, еще, казалось, хранящую очертания тела Сары Хирш, и уселся на нее с намерением оглядеться вокруг. Ринальди был прав, сказав, что в квартире нет ничего, что соответствовало бы его уровню. Хотя все вещи вполне приличные. В комнате не было ни мебели массового производства, ни представляющей собой произведения искусства. Это не те вещи, что по одной стоят на фоне парчовых драпировок в витрине антикварной лавки на виа Маджо. Инспектор не мог представить, чтобы Сара или ее мать выбирали эту мебель. И расставлены вещи тоже как-то странно. Без сомнения, сейчас он сидел на месте Сары. Справа стоял стол, на нем небольшой серебряный поднос, куда можно положить очки или поставить чашку с кофе, пока... Пока что? Пока читаешь? Светильник над головой со стеклянными каплями и полудюжиной лампочек в виде свечей не давал столько света, чтобы можно было читать, а других в комнате не было. Итак... Пока что? Пока смотришь вперед прямо на дверцы высокого дубового шкафа? Раньше мебель расставляли вокруг камина. Теперь ее чаще расставляют вокруг телевизора. Инспектор подошел к шкафу и открыл дверцы. Внутри оказались большой телевизор и видеомагнитофон. На нижней полке он нашел бутылку коньяка и стеклянную колбу. Еще больше инспектора заинтересовало, чего он не нашел на пустой полке прямо над телевизором. Инспектор закрыл шкаф, решив еще раз побеседовать с Лизой Росси, маленькой девочкой из квартиры этажом выше.
— Вся полка забита... Ну, почти вся. Мы иногда смотрели кассеты, если я заканчивала делать уроки до возвращения мамы. Правда, они мне не особо нравились. Большинство черно-белые, а такие фильмы всегда грустные, да? Потому что там про людей в старые времена. Это связанно с секретом?
— Пока еще не знаю. Может быть.
— А мой секрет, он важный? Я никому не рассказала.
— Очень важный. Ты умеешь рисовать?
— Рисовать? Не очень-то. У меня никогда в школе по рисованию не было пятерок.
— А ты можешь нарисовать вещи из сейфа синьоры Хирш? Подсвечники, например? Попробуй... Вот здесь в моем блокноте.
— Они были вот такие... Плоские и там много свечек, только я не помню сколько. Криво получилось, я же говорила, я не умею рисовать.
— Ничего, нормально. А остальные вещи?
— Это я не могу нарисовать. Там была какая-то одежда с бахромой... мне кажется, это длинная юбка, но она ни разу не разворачивала ее... и маленькая шляпка. Все остальное просто книги. Она показывала мне только фотографии. Про другие вещи она ничего не рассказывала, но я их видела.
Инспектор колебался: ни в коем случае нельзя наводить свидетеля на нужные мысли, намекать ему на то или иное обстоятельство. Но он все же был вынужден подсказать девочке ответы на вопросы. Если все видеокассеты исчезли, значит, на то была причина. Должно быть, они знали, что там лежит кассета, представляющая для них особый интерес, кассета, на которой записан не любимый классический фильм, а нечто совсем другое. Они не стали бы бродить по квартире в поисках нужной вещи, когда у них на руках неожиданно оказался труп. Они сгребли в кучу и утащили все, что попалось на пути, и как раз того, за чем они пришли, в сейфе не оказалось. Нельзя девочке подсказывать... Лиза терпеливо смотрела на него спокойным взглядом серых глаз.
— Она хранила все фильмы в шкафу на полке над телевизором? Ты не видела видеокассеты еще где-нибудь? — Не подсказывай ей, можешь упомянуть любое место, кроме сейфа. — Может быть, в комоде, Лиза? Иногда люди прячут ценные для них вещи в комоде. Ты когда-нибудь...
— Нет! Нет! Никогда, я никогда не... Позовите маму!
Из глаз девочки брызнули слезы, бледное лицо вспыхнуло огнем. Что он такого сделал? Дверь за его спиной оставалась открытой.
— Синьора!
— Что случилось? Что вы ей сказали? — В комнату вбежала Линда Росси. Громко всхлипывая, девочка кинулась к матери и уткнулась лицом ей в грудь.
— Зачем же вы это сделали? — удивился прокурор, продолжая курить свою короткую сигару и глядя при этом на инспектора без тени раздражения. — В комнате всегда должен присутствовать родитель или хотя бы свидетель. Мы живем в непростое время, инспектор, в такое время, когда уже невозможно ласково погладить ребенка по голове. Теперь девочка может что-нибудь выдумать. Она ничего не сможет доказать, да ей и не нужно этого делать.
— Но с чего вдруг...
— Без сомнения, ей есть что скрывать, что-то до смешного незначительное, на что вы случайно ей указали. И спровоцировали ситуацию, которая может навести ее на мысль обвинить вас в своих слезах вместо того, чтобы рассказать всю правду. Остается ждать, сделает ли она это. Пока вы там были, она сообщила что-нибудь любопытное?
— Ни слова. Она только плакала и плакала. Билась в истерике. Мне никак не следовало туда ходить. О чем я только думал? Вы тот человек... Я должен был сразу позвонить вам, когда заметил, что кассеты пропали. Я занимаюсь не своим делом... Я не следователь...
— По этому делу вы как раз ведете следствие, инспектор, и то, что вы поднялись в квартиру этажом выше, совершенно естественно. Единственное, чего вам не следовало делать, — это разговаривать с ребенком наедине.
— Да. Хотя о том, о чем она говорила мне... об этом секрете Сары Хирш... свою мать она в него не посвящала, так что она бы не стала говорить со мной об этом в ее присутствии.
— Ну, тогда в присутствии карабинера или кого-нибудь из вашего участка... впрочем, теперь уже все равно. Если вы появитесь там вдвоем, бедняжка подумает, что вы пришли ее арестовать за преступление, которое, по ее мнению, она совершила. Мы расследуем убийство, и как бы ни были не связаны с этим ее детские шалости, наши действия могут только ухудшить ее психическое состояние. Так что продолжайте расследование. Я поговорю с синьорой Росси и улажу ситуацию. Положитесь на меня.
Инспектор вернулся к себе в участок. Он положился на прокурора, но был очень подавлен.
Прокурор хороший человек, у него за плечами многолетний опыт работы инспектором по делам несовершеннолетних. Если кто и мог исправить положение, так это он. Больше всего инспектора угнетало то, что на себя он полагаться больше не мог. Конечно, сам он тоже много лет работает с обитателями своего участка, успешно строит взаимоотношения с ними. Для них он был тем человеком, к кому они могли обратиться со своими самыми серьезными и самыми мелкими проблемами. Инспектор никогда не забывал об этом. И постоянно ворчал по поводу того, что в приемной набирается так много людей, которые не станут разговаривать ни с кем, кроме него. Единственного человека, на которого они могли положиться. А теперь его обвинят в том, что он приставал к ребенку? Если такое может произойти, значит, он действительно не заметил, как настали опасные времена, и все продолжает по старой привычке гладить по головам маленьких мальчиков и успокаивать потерявшихся маленьких девочек. Зайдя в приемную, он с ужасом вспомнил, как однажды в этой самой комнате маленькая потерявшаяся девочка в истерике стащила с себя всю одежду, а он — без свидетелей! — успокаивал ее и одевал, как мог. От этой мысли его кинуло в жар. Инспектор закрылся у себя в кабинете, забыв заглянуть по обыкновению в комнату дежурного. Он сел за стол и принялся обдумывать свое положение. Когда он уходил, Лиза все еще громко рыдала. Поток ее слез оказался таким неожиданным, таким внезапным, что он совершенно растерялся. Он не смог правильно отреагировать, не дотронулся до девочки, не попытался ласково погладить ее густые волосы, а сразу же позвал ее мать. Да и слава богу!
Однако на самом деле он вовсе не был благодарен Господу за собственную реакцию. Все было неправильно. Это конкретное происшествие может остаться без последствий. Но коли мир вокруг так изменился, то для него там места нет. Если он не может выполнять свою работу так, как считает нужным... А как он считает нужным ее выполнять? Забыть о своем обещании перед Сарой Хирш, пока уже не стало слишком поздно? Так вот как он заботится о жителях своего участка? И если сейчас его обвинят в том, чего он не делал, не поделом ли ему, раз уж никто не обвинил его за то, что он сделал? А он дважды подвел Сару Хирш. Он не смог сохранить ей жизнь и не может найти ее убийц.
Инспектор сидел так какое-то время, перекладывая папки с одного конца стола на другой, открывая и закрывая их, делая вид, что читает. Дышать тяжело. Ему слишком жарко... Он забыл снять пиджак. Инспектор встал, чтобы сделать это, и остановился, забыв, зачем вставал. Несмотря на то что ему было очень жарко, в животе он ощущал что-то тяжелое и холодное, словно проглотил жабу. Вновь накатили воспоминания о следовавших одна за другой неудачах. Эта албанская девушка в больнице? Именно он, и только он, решил не заходить в квартиру. А сэр Кристофер Роутсли? «Значит, я тоже ваш подопечный. Приятно слышать». Напрасно старик радуется. Так уж трудно навестить больного человека! Гениальный сыщик был слишком занят расследованием дела Хирш. А потом было уже поздно. Ему стало так плохо, что не смог его принять.
— Нет-нет-нет... — Людям нет от него абсолютно никакой пользы, и ничего удивительного.
В кабинет заглянул Лоренцини:
— У вас кто-то есть?
— Нет.
— Мне показалось, я слышал, как вы...
— Нет.
— Вы собираетесь уходить?
— Нет.
— О... Здесь пара документов вам на подпись.
— Положи на стол.
Лоренцини оставил бумаги и исчез.
Жаба, поселившаяся в животе у инспектора, раздулась и стала еще холодней. Ему надо двигаться, что-то делать. Он открыл дверь и позвал карабинера из комнаты дежурного. Он решил съездить в больницу, посмотреть, как там эта девочка, сообщить им ее имя, сделать что-то полезное...
У него за спиной послышался голос Лоренцини:
— Понятия не имею. Он сказал, что никуда не собирается.
Глава седьмая
По дороге в больницу было много пробок. Инспектор смотрел на проезжающие машины, не замечая их. Он слышал, как карабинер за рулем постоянно комментировал происходящее. В ответ он лишь заставил себя промычать:
— Хм...
Только осознав наконец, что они припарковались и молодой человек настойчиво повторяет какую-то фразу, он переспросил:
— Что?
— Мне остаться здесь или вы хотите, чтобы я пошел с вами?
— Идите со мной. — Он велел ему отнести на сестринский пост адрес и имя девушки. — Потом ждите меня в машине.
Инспектор шел по коридору, заглядывая в каждую палату, к нему вышла молодая медсестра и попыталась его остановить, говоря что-то о часах посещения.
— Да... Спасибо... — он прошел мимо нее и замер в дверях палаты.
Голова пациентки была полностью забинтована, но он знал, что это она. В кровати она казалась совсем ребенком. Маленькое тело сплошь опутано трубками, глаза закрыты. Инспектор зашел в палату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
«Мы знаем, где ты живешь...»
Да, это определенно указывает на беспринципного хозяина квартиры. Со своей стороны, Сара Хирш должна была позаботиться о своей безопасности и принять соответствующие меры. Для кого-то она представляла угрозу, кто-то от нее защищался. Вот если бы Земельный кадастр вовремя обновляли! Все здание, где находится квартира погибшей, было зарегистрировано как собственность Джейкоба Рота. Никчемный, пытающийся спасти свою шкуру чиновник утверждал, что данные кадастра ни в коем случае не могут быть просрочены более, чем на два года, но инспектор знал, что все это полная чушь. Семья Росси заключила договор о купле квартиры два года назад, да и Ринальди, скорее всего, являлся собственником как своего магазина, так и квартиры на втором этаже. Теперь оставалась надежда лишь на Реестр недвижимости, располагавшийся на виа Лаура, как на первую инстанцию, где покупатели регистрировали свою недвижимость. Задержка в передаче данных в Земельный кадастр могла быть вызвана бюрократическими проволочками и неразберихой. Конечно, бывают еще незарегистрированные собственники, в течение многих лет уклоняющиеся таким образом от выплаты налогов. Сначала имя Джейкоба Рота вселило в инспектора надежду. Имя, без сомнения, еврейское, и это могло означать наличие дружеских отношений, возможно, приватную договоренность без заключения договора об арендной плате. Такое случалось, иногда договариваются о невысокой плате за квартиру или, например, о том, что съемщик не вносит квартплату, но при этом берет на себя расходы по содержанию и ремонту жилья. Отсюда затруднения Сары, когда потребовались деньги на ремонт фасада и крыши.
Настало время обеда, и инспектору пришлось прервать свои размышления. Плотно подкрепившись, он отправился в Палаццо-Веккьо, чтобы просмотреть записи государственной регистрации рождений, браков, разводов и смертей. Среди живых Джейкоба Рота он не нашел, и неудивительно, ведь в распечатке Земельного кадастра указано, что Рот родился 13.06.1913 г. в Лондоне в Великобритании. Впрочем, записи о смерти Джейкоба Рота инспектор тоже не нашел.
— Чтобы владеть здесь домом, — заметил прокурор, когда с этими новостями инспектор появился у него в кабинете, — ему не обязательно жить здесь. Если он родился в Лондоне, быть может, он вернулся туда.
— Да... Просто...
Прокурор молчал, а инспектор, к своему собственному удивлению, сказал достаточно твердо:
— Просто у меня такое ощущение, что искать нужно в этом городе. Сара Хирш дала мне лишь пару кусочков от мозаики, которую я должен собрать, все остальные составляющие находятся тут, во Флоренции. Может быть, это ее слова, а может быть, ее интонация. Я бы хотел дословно вспомнить все, что она говорила, но... Вам не кажется, если бы корни этого дела уходили куда-то еще, она бы туда уехала? Она ведь не была одной из тех, кто после войны остался без гражданства. У нее был паспорт. К тому же... Она нервничала, она была напугана, но при этом абсолютно убеждена в своей правоте. Совершенно уверена.
Разглядывая сигару, прокурор по-прежнему молча ждал.
— А потом еще и война... Она еврейка, но они окрестили ее... — Инспектор нахмурил брови, не в состоянии логически обосновать связь этих фактов.
— «Если бы все было так, как должно быть», — спокойно напомнил прокурор. — Эти слова приведены в заключении психиатра. Инспектор, мы должны выяснить, кто ее отец. Думаю, нам также надо найти этого Джейкоба Рота, которому принадлежит или принадлежал дом. А что, если он ее отец? Представьте, что так и есть. Непонятно только, почему сестра Джон Долорес пыталась скрыть этот факт.
— Деньги. Мы не знаем, сколько их поступило. Возможно, их было много, и ей не нравится, что на банковском счете монастыря хранятся большие суммы еврейских денег.
— В таком случае, — сказал прокурор — у нас больше шансов вытащить из нее правду. Если дело в ложном стыде за свой монастырь, а не в тайне исповеди, тогда еще один краткий визит к благочестивым сестрам может оказаться полезным. Я займусь этим. Что вы намерены предпринять дальше?
Инспектор не обратил внимания на этот странный вопрос. Он с неизменным уважением и осторожностью наблюдал, как прокурор ведет дело, и, сам того не замечая, с головой погружался в процесс и увлекался расследованием, словно бульдог, полностью поглощенный своей сахарной костью. Сейчас он как раз пребывал в таком состоянии. Поэтому он также не заметил, что делает то, чего никогда в своей жизни не делал: с легкостью объясняет, какими будут его дальнейшие действия. Он хотел какое-то время побыть один в квартире Сары Хирш, где уже убрали свидетельства совершенного преступления, и он мог спокойно побродить по ее комнатам, посидеть на ее кровати, почитать корешки книг на ее полках, познакомиться с вещами, которые были очевидцами ее жизни. Он не торопился признаться даже себе самому, что намерен навестить Сару Хирш, выполняя данное ей обещание. Вооруженный письменным разрешением и связкой ключей, он вернулся в дом 4 на Сдруччоло-де-Питти.
— Итак... — произнес инспектор в безмолвной гостиной.
Что «итак»? Ничего, кроме того чувства, которое охватывает ребенка, когда он остается один дома. Немного пугающее, но в большей степени волнующее чувство. Нет никого, кто бы сказал: «Не трогай», никого, кто бы пожалел и рассеял ужас темных углов. Вокруг было столько возможностей: раскрыть секреты взрослых, распахнуть запертые комоды, прочитать чужие письма. Ни одна чужая земля, ни одна далекая планета не хранит в себе столько секретов, сколько хранит дом, оставленный без присмотра, дом, в котором совершено жестокое убийство. Однако место преступления, где снуют следователи и эксперты, теряет это волшебство. Услышать и понять, что говорит дом, можно только в одиночестве и тишине.
Ставни в гостиной были закрыты. Инспектор включил свет, внимательно осмотрел софу, еще, казалось, хранящую очертания тела Сары Хирш, и уселся на нее с намерением оглядеться вокруг. Ринальди был прав, сказав, что в квартире нет ничего, что соответствовало бы его уровню. Хотя все вещи вполне приличные. В комнате не было ни мебели массового производства, ни представляющей собой произведения искусства. Это не те вещи, что по одной стоят на фоне парчовых драпировок в витрине антикварной лавки на виа Маджо. Инспектор не мог представить, чтобы Сара или ее мать выбирали эту мебель. И расставлены вещи тоже как-то странно. Без сомнения, сейчас он сидел на месте Сары. Справа стоял стол, на нем небольшой серебряный поднос, куда можно положить очки или поставить чашку с кофе, пока... Пока что? Пока читаешь? Светильник над головой со стеклянными каплями и полудюжиной лампочек в виде свечей не давал столько света, чтобы можно было читать, а других в комнате не было. Итак... Пока что? Пока смотришь вперед прямо на дверцы высокого дубового шкафа? Раньше мебель расставляли вокруг камина. Теперь ее чаще расставляют вокруг телевизора. Инспектор подошел к шкафу и открыл дверцы. Внутри оказались большой телевизор и видеомагнитофон. На нижней полке он нашел бутылку коньяка и стеклянную колбу. Еще больше инспектора заинтересовало, чего он не нашел на пустой полке прямо над телевизором. Инспектор закрыл шкаф, решив еще раз побеседовать с Лизой Росси, маленькой девочкой из квартиры этажом выше.
— Вся полка забита... Ну, почти вся. Мы иногда смотрели кассеты, если я заканчивала делать уроки до возвращения мамы. Правда, они мне не особо нравились. Большинство черно-белые, а такие фильмы всегда грустные, да? Потому что там про людей в старые времена. Это связанно с секретом?
— Пока еще не знаю. Может быть.
— А мой секрет, он важный? Я никому не рассказала.
— Очень важный. Ты умеешь рисовать?
— Рисовать? Не очень-то. У меня никогда в школе по рисованию не было пятерок.
— А ты можешь нарисовать вещи из сейфа синьоры Хирш? Подсвечники, например? Попробуй... Вот здесь в моем блокноте.
— Они были вот такие... Плоские и там много свечек, только я не помню сколько. Криво получилось, я же говорила, я не умею рисовать.
— Ничего, нормально. А остальные вещи?
— Это я не могу нарисовать. Там была какая-то одежда с бахромой... мне кажется, это длинная юбка, но она ни разу не разворачивала ее... и маленькая шляпка. Все остальное просто книги. Она показывала мне только фотографии. Про другие вещи она ничего не рассказывала, но я их видела.
Инспектор колебался: ни в коем случае нельзя наводить свидетеля на нужные мысли, намекать ему на то или иное обстоятельство. Но он все же был вынужден подсказать девочке ответы на вопросы. Если все видеокассеты исчезли, значит, на то была причина. Должно быть, они знали, что там лежит кассета, представляющая для них особый интерес, кассета, на которой записан не любимый классический фильм, а нечто совсем другое. Они не стали бы бродить по квартире в поисках нужной вещи, когда у них на руках неожиданно оказался труп. Они сгребли в кучу и утащили все, что попалось на пути, и как раз того, за чем они пришли, в сейфе не оказалось. Нельзя девочке подсказывать... Лиза терпеливо смотрела на него спокойным взглядом серых глаз.
— Она хранила все фильмы в шкафу на полке над телевизором? Ты не видела видеокассеты еще где-нибудь? — Не подсказывай ей, можешь упомянуть любое место, кроме сейфа. — Может быть, в комоде, Лиза? Иногда люди прячут ценные для них вещи в комоде. Ты когда-нибудь...
— Нет! Нет! Никогда, я никогда не... Позовите маму!
Из глаз девочки брызнули слезы, бледное лицо вспыхнуло огнем. Что он такого сделал? Дверь за его спиной оставалась открытой.
— Синьора!
— Что случилось? Что вы ей сказали? — В комнату вбежала Линда Росси. Громко всхлипывая, девочка кинулась к матери и уткнулась лицом ей в грудь.
— Зачем же вы это сделали? — удивился прокурор, продолжая курить свою короткую сигару и глядя при этом на инспектора без тени раздражения. — В комнате всегда должен присутствовать родитель или хотя бы свидетель. Мы живем в непростое время, инспектор, в такое время, когда уже невозможно ласково погладить ребенка по голове. Теперь девочка может что-нибудь выдумать. Она ничего не сможет доказать, да ей и не нужно этого делать.
— Но с чего вдруг...
— Без сомнения, ей есть что скрывать, что-то до смешного незначительное, на что вы случайно ей указали. И спровоцировали ситуацию, которая может навести ее на мысль обвинить вас в своих слезах вместо того, чтобы рассказать всю правду. Остается ждать, сделает ли она это. Пока вы там были, она сообщила что-нибудь любопытное?
— Ни слова. Она только плакала и плакала. Билась в истерике. Мне никак не следовало туда ходить. О чем я только думал? Вы тот человек... Я должен был сразу позвонить вам, когда заметил, что кассеты пропали. Я занимаюсь не своим делом... Я не следователь...
— По этому делу вы как раз ведете следствие, инспектор, и то, что вы поднялись в квартиру этажом выше, совершенно естественно. Единственное, чего вам не следовало делать, — это разговаривать с ребенком наедине.
— Да. Хотя о том, о чем она говорила мне... об этом секрете Сары Хирш... свою мать она в него не посвящала, так что она бы не стала говорить со мной об этом в ее присутствии.
— Ну, тогда в присутствии карабинера или кого-нибудь из вашего участка... впрочем, теперь уже все равно. Если вы появитесь там вдвоем, бедняжка подумает, что вы пришли ее арестовать за преступление, которое, по ее мнению, она совершила. Мы расследуем убийство, и как бы ни были не связаны с этим ее детские шалости, наши действия могут только ухудшить ее психическое состояние. Так что продолжайте расследование. Я поговорю с синьорой Росси и улажу ситуацию. Положитесь на меня.
Инспектор вернулся к себе в участок. Он положился на прокурора, но был очень подавлен.
Прокурор хороший человек, у него за плечами многолетний опыт работы инспектором по делам несовершеннолетних. Если кто и мог исправить положение, так это он. Больше всего инспектора угнетало то, что на себя он полагаться больше не мог. Конечно, сам он тоже много лет работает с обитателями своего участка, успешно строит взаимоотношения с ними. Для них он был тем человеком, к кому они могли обратиться со своими самыми серьезными и самыми мелкими проблемами. Инспектор никогда не забывал об этом. И постоянно ворчал по поводу того, что в приемной набирается так много людей, которые не станут разговаривать ни с кем, кроме него. Единственного человека, на которого они могли положиться. А теперь его обвинят в том, что он приставал к ребенку? Если такое может произойти, значит, он действительно не заметил, как настали опасные времена, и все продолжает по старой привычке гладить по головам маленьких мальчиков и успокаивать потерявшихся маленьких девочек. Зайдя в приемную, он с ужасом вспомнил, как однажды в этой самой комнате маленькая потерявшаяся девочка в истерике стащила с себя всю одежду, а он — без свидетелей! — успокаивал ее и одевал, как мог. От этой мысли его кинуло в жар. Инспектор закрылся у себя в кабинете, забыв заглянуть по обыкновению в комнату дежурного. Он сел за стол и принялся обдумывать свое положение. Когда он уходил, Лиза все еще громко рыдала. Поток ее слез оказался таким неожиданным, таким внезапным, что он совершенно растерялся. Он не смог правильно отреагировать, не дотронулся до девочки, не попытался ласково погладить ее густые волосы, а сразу же позвал ее мать. Да и слава богу!
Однако на самом деле он вовсе не был благодарен Господу за собственную реакцию. Все было неправильно. Это конкретное происшествие может остаться без последствий. Но коли мир вокруг так изменился, то для него там места нет. Если он не может выполнять свою работу так, как считает нужным... А как он считает нужным ее выполнять? Забыть о своем обещании перед Сарой Хирш, пока уже не стало слишком поздно? Так вот как он заботится о жителях своего участка? И если сейчас его обвинят в том, чего он не делал, не поделом ли ему, раз уж никто не обвинил его за то, что он сделал? А он дважды подвел Сару Хирш. Он не смог сохранить ей жизнь и не может найти ее убийц.
Инспектор сидел так какое-то время, перекладывая папки с одного конца стола на другой, открывая и закрывая их, делая вид, что читает. Дышать тяжело. Ему слишком жарко... Он забыл снять пиджак. Инспектор встал, чтобы сделать это, и остановился, забыв, зачем вставал. Несмотря на то что ему было очень жарко, в животе он ощущал что-то тяжелое и холодное, словно проглотил жабу. Вновь накатили воспоминания о следовавших одна за другой неудачах. Эта албанская девушка в больнице? Именно он, и только он, решил не заходить в квартиру. А сэр Кристофер Роутсли? «Значит, я тоже ваш подопечный. Приятно слышать». Напрасно старик радуется. Так уж трудно навестить больного человека! Гениальный сыщик был слишком занят расследованием дела Хирш. А потом было уже поздно. Ему стало так плохо, что не смог его принять.
— Нет-нет-нет... — Людям нет от него абсолютно никакой пользы, и ничего удивительного.
В кабинет заглянул Лоренцини:
— У вас кто-то есть?
— Нет.
— Мне показалось, я слышал, как вы...
— Нет.
— Вы собираетесь уходить?
— Нет.
— О... Здесь пара документов вам на подпись.
— Положи на стол.
Лоренцини оставил бумаги и исчез.
Жаба, поселившаяся в животе у инспектора, раздулась и стала еще холодней. Ему надо двигаться, что-то делать. Он открыл дверь и позвал карабинера из комнаты дежурного. Он решил съездить в больницу, посмотреть, как там эта девочка, сообщить им ее имя, сделать что-то полезное...
У него за спиной послышался голос Лоренцини:
— Понятия не имею. Он сказал, что никуда не собирается.
Глава седьмая
По дороге в больницу было много пробок. Инспектор смотрел на проезжающие машины, не замечая их. Он слышал, как карабинер за рулем постоянно комментировал происходящее. В ответ он лишь заставил себя промычать:
— Хм...
Только осознав наконец, что они припарковались и молодой человек настойчиво повторяет какую-то фразу, он переспросил:
— Что?
— Мне остаться здесь или вы хотите, чтобы я пошел с вами?
— Идите со мной. — Он велел ему отнести на сестринский пост адрес и имя девушки. — Потом ждите меня в машине.
Инспектор шел по коридору, заглядывая в каждую палату, к нему вышла молодая медсестра и попыталась его остановить, говоря что-то о часах посещения.
— Да... Спасибо... — он прошел мимо нее и замер в дверях палаты.
Голова пациентки была полностью забинтована, но он знал, что это она. В кровати она казалась совсем ребенком. Маленькое тело сплошь опутано трубками, глаза закрыты. Инспектор зашел в палату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26