– Обычно я не такая. Я очень легкомысленная, мне нравится твой мотоцикл, и когда-нибудь я бы охотно с тобой потанцевала.
Волосы у Фебы выбились из-под заколок и шпилек и теперь снова лежали непослушной волной. Картер любил ее. Он не думал, что это чувство может вернуться, но вот оно, преображение, мертвое сердце забилось снова.
Он начал говорить:
– Я…
– Я была одной из подопечных Буры Смита. – Феба выговаривала слова тщательно, словно проверяя их упругость.
Это прозвучало, как «я родом из такого-то города», и Картер чуть было не ответил: «А, да, я отлично знаю это место, я там выступал». Только тут до него дошло, что она не договорила.
– Я решила, что это нечестно, – сказала она. – Решила, что ты должен знать.
Сзади кто-то забарабанил пальцами по стеклу. Картер обернулся и увидел, что Джеймс зовет их обедать, потом снова взглянул на Фебу: губы у нее были плотно сжаты, руки вцепились в перила, словно перед землетрясением. И тут она выпалила разом, потому что долго готовила эту речь:
– Я была там, когда ты страдал. Ты рассказывал Буре о всех своих горестях. Иногда я была в той же самой комнате, иногда другие девушки рассказывали мне об услышанном. Ты произвел на нас очень большое впечатление.
Картер попытался вспомнить ее. Бесполезно: капоры, вуали, молчание. Феба продолжала:
– Вот откуда я всё про тебя знаю. Ты нравился мне тогда, нравишься сейчас. Я всех в приюте извела, меня совесть гложет с той минуты, как ты подумал, будто у меня дар.
– Ты прекрасна, – прошептал Картер, обнял Фебу за талию и сцепил руки у нее за спиной. Она напряглась.
– Ты несерьезно.
Картер продолжал держать ее. Наконец она отпустила перила и положила руки ему на плечи. Он почувствовал, как напряжение ее отпускает; ему представилось, что одеяло для пикника, подхваченное ветром, медленно оседает на холодную осеннюю траву.
– Ты не шутишь? – Она вздохнула. – Я не вижу тебя, поэтому… скажи еще раз, может быть, тогда я услышу.
– Ты прекрасна.
Она обняла его за спину. Джеймс снова постучал по стеклу. Картер сделал страшные глаза, и он ушел.
Феба, уткнувшись лицом ему в плечо, проговорила:
– Твой брат на тебя зол?
– Он считает, что сегодня я вылечу в трубу.
– А ты?
– Я тоже так считаю.
Она прошептала:
– Вот и отлично. А то с успешными мужчинами у меня всё складывается плохо.
– Прости, что вынужден спросить. Феба, это Бура отправил тебя шпионить за мной?
– Ты серьезно? Нет. Я не говорила с ним с тех пор, как тебя встретила.
– Я сегодня вечером ограбил у него сейф.
– Сколько же в твоей жизни было интересного!
– В твоей, полагаю, тоже.
Феба припала губами к его горлу, и он машинально принялся гладить ее затылок. Она приникла к нему всем телом, коснулась губами уха. Очки царапнули Картеру щеку.
– Прости, я тебе не подхожу.
– Феба… – Он закрыл глаза.
– Я не способна видеть то, что ты любишь больше всего на свете.
– Знаю. Но это заставляет меня вести себя иначе. Я не могу хитрить или простодушничать.
– Я боюсь, что ты причинишь мне боль.
Картер замялся.
– Ты знаешь, что я… что я… виновен в смерти жены.
– То был несчастный случай.
Она произнесла это с уверенностью, тем же тоном, каким когда-то сказала: «Знаю, что вы не призрак». Картер внезапно понял, как нужны ему эти слова из ее уст – нужнее, чем он думал. Губы их соединились. Поцелуй длился, покуда Картер не осознал, что грохот в ушах на самом деле доносится из комнаты и что вся компания за столом свистит и аплодирует стоя.
Застольный разговор был веселый, еда – вкусная, атмосфера – настолько легкая, что даже Макс Фриц улыбнулся раз или два. Пили за Картера и за предстоящее шоу, читали телеграммы от Гудини, Тёрстона, Голдина и Реймонда. Ледоку пришлось уйти пораньше – он чувствовал, что должен вернуться в театр, не то земля разверзнется и огромная черная рука утащит всё шоу в бездну. Однако перед его уходом Картер зачитал короткую телеграмму: «МСЬЕ ЛЕДОК НИ ПУХА НИ ПЕРА И К ЧЕРТУ ИСКРЕННЕ ВАШ БЕННИ ЛЕОНАРД». Ледок, растроганный до слез, ни слова не говоря, сунул телеграмму в нагрудный карман и вышел.
Пришло остроумное послание из Парижа от некоего Леонетто Каппиелло. Фамилия ничего не говорила Картеру, и Джеймс произнес перед гостями краткую речь о непрактичности своего брата, потому что мсье Каппиелло создал афишу «Повсюду». Картеру уже надоели все эти шутливые попреки, и он собрался что-нибудь устало ответить, но Джеймс закончил чем-то вроде извинения: «Мой брат полностью поглощен созданием шоу, которое изумит нас всех, и я горжусь, что сумел освободить его от житейских забот». После этого все принялись подтрунивать над влюбленным Картером и превозносить красоту Фебы. В частности, миссис Ледок заметила, что никогда не видела Чарли Картера таким счастливым. В какой-то момент Фило извинился и ушел в соседнюю комнату.
Некоторое время шесть человек сидели за столом и беседовали о самых разных вещах; например, Макс спросил, есть ли у Фебы собака. Она удивилась, но Том (слышавший про такие вещи) вмешался и объяснил, что ветераны, ослепшие при газовых атаках, могут теперь передвигаться даже по людным улицам при помощи собак-поводырей.
За салатом продолжали обсуждать, насколько это прилично и разумно. Макс рассказал, что в Германии слепым разрешено заходить с собаками на паромы, в трамваи и поезда. Феба объявила, что хочет завести собаку, причем обязательно неприличную и неразумную – другая ей не подойдет.
Все засмеялись, и тут из соседней комнаты донеслись звуки «Мессии» Генделя. Фило вернулся и сел за стол, как будто бы ничего не сделал. Том закричал: «Аллилуйя» и взъерошил ему волосы.
Целый час Картер сидел с друзьями и близкими. Музыка, вино, женщина, чью руку он иногда нащупывал под столом, – последняя возможность расслабиться в этот вечер. Фокусники отлично знают, что влюбленные подвержены роковым ошибкам.
? ? ? ?
Перед самым отъездом из Денвера Гриффин отправил своему поверенному запечатанную бандероль с указанием вскрыть ее, если он не объявится в течение недели. В ней были все заметки, сделанные по ходу расследования, в том числе подозрения Гриффина, что его начальство выгораживает Картера. В конце последнего листка он приписал: «Прилагаемая винная этикетка представляет собой «каббалистическую» головоломку; если смотреть на нее под очень небольшим углом, то можно прочесть имя винодела (Чарльз Картер), род его занятий (фокусник), местожительство (Сан-Франциско, Окленд), и другие фразы, не относящиеся к расследованию. Проверкой установлено, что он действительно владеет виноградниками в округе Нала, приобретенными на аукционе в декабре 1897 года. Свидетель Альину видел, как некий человек (возможно, Картер) доставил вышеупомянутую бутылку в номер Гардинга накануне его смерти».
Даже Гриффин вынужден был признать, что бутылка самая обычная. Никаких следов яда. Однако она означает, что Картер был у президента и скрыл это от следствия. Для обвинительного заключения маловато, но Гриффин не сомневался, что припрет Картера к стенке и, если потребуется, силой выбьет из него признание.
Он должен был выйти на дежурство в шесть утра, поэтому позвонил на вокзал и, назвавшись своим именем, попросил забронировать билет в одну сторону на экспресс в 9.15. Агенты, прибывшие на станцию, выяснили, что Джек Гриффин не появился и билет свой не выкупил. Впрочем, проводник спального вагона смог сообщить, что мистер Джек Гриффин сел на скорый в 7.15 и заплатил за проезд до Нового Орлеана.
Предупредили полицию на всех станциях, агентов подняли по тревоге, но всё напрасно. Джек Гриффин тоже научился кое-каким фокусам: он сошел на первой же станции и прошел милю до взлетно-посадочной полосы, на которой приметил одинокую «Дженни». Он вошел в казарму, разбудил летчика, дремавшего на своей койке, и спросил, за какое время тот сможет долететь до Сан-Франциско. Летчик, спросонок плохо ворочая языком, принялся вещать, сколько боевых вылетов совершил во Франции (все пилоты «Дженни» рассказывали одни и те же байки с единственной целью – выяснить, сколько денег можно будет вытянуть у пассажира), и замолчал, только когда Гриффин принялся отсчитывать десятидолларовые бумажки.
– К сумеркам, – сказал он.
Глава 5
Картер вышел из машины у служебного входа в шесть тридцать и с этой минуты принялся решать неотложные вопросы, поскольку прямо на тротуаре его ждал посыльный со списком жалоб. Красные светофильтры на софитах отбрасывают не такие тени, как на репетиции. Водопроводная труба под сценой именно сейчас решила протечь. Лев беспокоится. Клео спрашивает, можно ли ей опробовать некую «систему Станиславского».
Последний вопрос заинтриговал Картера; следя, как бумажные цветы прячут в специальный конус, он попросил Клео объяснить, о чем речь.
– Понимаете, – проговорила она голосом куда более экзотическим, чем несколько часов назад, – я не играю египетскую царевну. Я на самом деле египетская царевна.
– Ясно. Замечательно.
– Это усиливает правдоподобие, – добавила она.
– Да. – Картер проводил ее взглядом, любуясь, как мерцают блестки на причудливом головном уборе.
Подошел помреж.
– Мистер Картер. Лев.
И Картер занялся Малышом, который сегодня волновался больше обычного. Его успокоили несколько ласковых слов и печеная картофелина с сыром из тех, что приготовил Джеймс.
Трубу починили, светофильтры заменили, и, хотя забот не убавилось, Картер начал уплывать из сиюминутного мира в недосягаемую тишину.
Он поймал Альберта с Эсперанцей и сказал, что придется изменить сцену появления Дьявола, который должен был материализоваться при помощи телевидения, поэтому антракт после второго акта будет чуть длиннее обычного. Не согласятся ли они показать жонглерский номер из «Ночи в старом Китае», чтобы ненадолго отвлечь зал? Они охотно согласились и спросили, есть ли у Картера пиротехническая бумага. Тот велел потребовать ее у Ледока.
Ледок застонал вслух: пиротехническая бумага, которую он приготовил, настолько горюча, что воспламеняется сама по себе. Что, если Альберт загорится – готовы ли они на такой риск? Картер направлял разговор, но одновременно вслушивался в звуки, доносившиеся с другой стороны занавеса, где оркестр, получающий семьдесят долларов в час, настраивал инструменты и просматривал ноты.
Перед театром, звеня колокольчиками, прохаживались мальчишки с афишами «ПОВСЮДУ» на спине и на груди. Публика ждала, когда откроются двери. Среди нескольких сотен зрителей, приехавших заранее, были мужчины с бриллиантовыми запонками на манжетах; их спутницы, на манер парижанок, закрепили жемчужные колье невидимыми цепочками для защиты от воров. Изумленные воры, не растерявшись, вытаскивали у мужчин бумажники.
Тут же стояли со шляпами в руках уличные исполнители, в том числе слепая аккордеонистка Несси, не пропускавшая ни одной городской премьеры, и молодой бродяга, бродяга-эстет, профессор бродяжничества, по его собственному выражению, готовый декламировать Шекспира всякому, кто согласится слушать.
Куча народу получила пригласительные билеты: пришли капитан Уиллоу с женой, Фило, миссис Ледок и Макс Фриц, Джосси Дувр (в смокинге), семейство Чонг (их дочери играли в шоу небольшую роль). Дэви, мэр Окленда, и Рольф, мэр Сан-Франциско, едва не столкнулись лбами. Они с притворной вежливостью обменялись приветствиями, гадая, кому из них отведено в зале более почетное место.
За углом, в проулке, который тщательно расчистили, чтобы подвезти оборудование и животных, ребята с заправки «Шелл» курили и пили джин в компании девиц из колледжа искусств, которых подцепили на кладбище. На девушках были модные шляпки с крошечными полями и платья, не закрывающие резинки на чулках.
– Разумеется, я знаю Картера, – хвастался Джимми. – Во такой дядька! Рассказывает мне, как делает все свои фокусы.
Само собой, никто ему не поверил.
– Заливаешь! – хором воскликнули девицы.
Такси в два ряда высаживали пассажиров у театрального подъезда. Из одних вылезали недовольные служащие министерства обороны, из других, кося на них злым глазом, младшие сотрудники «Вестингауз электрик» и «Американской радиовещательной корпорации». Поступили сведения, что чертежи телевидение уничтожило, но мелкую сошку все же отрядили убедиться собственными глазами, что у Картера ничего нет. По одну сторону выстроилась очередь из детей-инвалидов и сиделок, по другую толпились завсегдатаи галерки. Они вспоминали прошлые шоу, сравнивали Картера с известными киноактерами, обсуждали, он ли убил президента, или это сделала вдова, а может быть, министры или красные. Естественно, возникла тема, которую мусолили еще со времен «Фантомной пушки»: романтичная фигура Картер или трагическая? Сумел ли он представить хоть что-нибудь хорошее после смерти жены?
В семь тридцать Картер обошел сцену и пространство за ней, после чего заперся в гримерной. Это был давнишний ритуал: на последние приготовления ему требовалось ровно две минуты.
Он разделся до трусов и майки. Костюм висел на крюке за зеркалом. Картер сел и тут же вскочил – таким неожиданно мягким оказался стул. Какое счастье – на сиденье лежала большая шелковая подушка! Мгновение Картер размышлял, как всё-таки здорово быть главным исполнителем, потом снова сел и придвинул гримировальный набор. Тени и карандаш для век. Красные точки в уголках глаз, чтобы они не пропадали при ярком свете. Затем грим на лицо, а сверху секретное оружие, абсолютно матовая пудра «Макс Фактор». Она выпускалась для обычных людей, не для сцены, другие фокусники еще о ней не пронюхали. Публике должно казаться, что он вообще без грима. Картер проверил все потайные карманы, на случай, если что-то придется зашить. Но нет – три дня назад он в приступе энергии любовно подготовил всю одежду. Черный шерстяной костюм, такой привычный, теперь завязать черный галстук – вот так – и дальше только поправить тюрбан – вот так. Картер ощупал шелковые складки и убедился, что ни одна из спрятанных вещиц не вывалится на сцену.
Он одернул рукава, снова взглянул в зеркало и увидел ничем не примечательного человека, от которого никак не ожидаешь чудес.
Всего только семь сорок пять. Он поторопился с приготовлениями. От груди к плечам поднималась тревога, настолько сильная, что у нее был свой цвет – Картеру казалось, что она розовая.
Чтобы побороть ее, он с притворным вздохом удовольствия закинул ноги на гримировальный стол и сделал вид, что ему замечательно отдыхается. Поискал спасения в ностальгии: ах, когда он последний раз видел эту уборную? Четыре или пять лет назад, да, это была чудесная неделя. И еще во времена «Кит-Орфея». А в 1911-м, вот это было представление! Как родители перед самым «Шантажом» стояли у него над душой, и как ему хотелось, чтобы они ушли.
Сегодня их в театре не было. Картер и не помнил, когда они последний раз видели его представление. Обещали приехать в Рио, когда он там выступал, но как-то не собрались. Он пожал плечами: у него есть Джеймс, и Ледок, и роман на самой волнующей стадии. А ведь когда-то давно он мечтал произвести впечатление на отца и мать. Интересно, с возрастом человек меньше нуждается в родителях, или просто замещает их кем-то другим?
Сцена, наверное, пуста. Можно пойти туда. Картер погасил свет, закрыл дверь и вышел в узкий коридор. Рабочие и бутафоры сновали мимо, перешептываясь между собой. Картер шел, не поднимая головы, пока не заметил Ледока, при виде которого пробормотал, что идет работать.
– Бумажник при тебе?
Картер похлопал по брючному карману.
– Отлично. Всегда бери с собой бумажник на сцену. Произнеся эту ритуальную фразу, Ледок похлопал Картера по спине.
Пол сцены – планшет – был расположен с небольшим, всего два градуса, наклоном от зрителей, поэтому казался уже, чем на самом деле, как будто там нельзя спрятать, например, помощника или второй набор ящиков. Картер ступал между люков и меток для актеров, чувствуя, какой щит немного пружинит под ногами, а какой закреплен.
Посередине планшета прилепили крестик из изоленты, перед которым Альберт написал: «На месте сем стоит наш шеф». Картер улыбнулся. Позади был зеленый противопожарный занавес, впереди – два пыльных бархатных полотнища, которым через несколько минут предстояло раздвинуться, явив его залу.
Картер был совершенно один, и ему это нравилось. Пока публика рассаживалась, оркестр играл попурри из вальсов и популярных мелодий. Музыка доносилась через занавес приглушенно, мешаясь со звуками из зрительного зала. Веселыми звуками, подумал Картер. Он поборол желание щелкнуть пальцами.
– Эй. – Голос Фебы. Картер не сразу нашел ее глазами – она стояла за кулисами справа, держась за поручень. Оркестр заканчивал последний вальс. Из зала послышались аплодисменты – вероятно, с галерки, где публика не боится показать свою ажитацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Волосы у Фебы выбились из-под заколок и шпилек и теперь снова лежали непослушной волной. Картер любил ее. Он не думал, что это чувство может вернуться, но вот оно, преображение, мертвое сердце забилось снова.
Он начал говорить:
– Я…
– Я была одной из подопечных Буры Смита. – Феба выговаривала слова тщательно, словно проверяя их упругость.
Это прозвучало, как «я родом из такого-то города», и Картер чуть было не ответил: «А, да, я отлично знаю это место, я там выступал». Только тут до него дошло, что она не договорила.
– Я решила, что это нечестно, – сказала она. – Решила, что ты должен знать.
Сзади кто-то забарабанил пальцами по стеклу. Картер обернулся и увидел, что Джеймс зовет их обедать, потом снова взглянул на Фебу: губы у нее были плотно сжаты, руки вцепились в перила, словно перед землетрясением. И тут она выпалила разом, потому что долго готовила эту речь:
– Я была там, когда ты страдал. Ты рассказывал Буре о всех своих горестях. Иногда я была в той же самой комнате, иногда другие девушки рассказывали мне об услышанном. Ты произвел на нас очень большое впечатление.
Картер попытался вспомнить ее. Бесполезно: капоры, вуали, молчание. Феба продолжала:
– Вот откуда я всё про тебя знаю. Ты нравился мне тогда, нравишься сейчас. Я всех в приюте извела, меня совесть гложет с той минуты, как ты подумал, будто у меня дар.
– Ты прекрасна, – прошептал Картер, обнял Фебу за талию и сцепил руки у нее за спиной. Она напряглась.
– Ты несерьезно.
Картер продолжал держать ее. Наконец она отпустила перила и положила руки ему на плечи. Он почувствовал, как напряжение ее отпускает; ему представилось, что одеяло для пикника, подхваченное ветром, медленно оседает на холодную осеннюю траву.
– Ты не шутишь? – Она вздохнула. – Я не вижу тебя, поэтому… скажи еще раз, может быть, тогда я услышу.
– Ты прекрасна.
Она обняла его за спину. Джеймс снова постучал по стеклу. Картер сделал страшные глаза, и он ушел.
Феба, уткнувшись лицом ему в плечо, проговорила:
– Твой брат на тебя зол?
– Он считает, что сегодня я вылечу в трубу.
– А ты?
– Я тоже так считаю.
Она прошептала:
– Вот и отлично. А то с успешными мужчинами у меня всё складывается плохо.
– Прости, что вынужден спросить. Феба, это Бура отправил тебя шпионить за мной?
– Ты серьезно? Нет. Я не говорила с ним с тех пор, как тебя встретила.
– Я сегодня вечером ограбил у него сейф.
– Сколько же в твоей жизни было интересного!
– В твоей, полагаю, тоже.
Феба припала губами к его горлу, и он машинально принялся гладить ее затылок. Она приникла к нему всем телом, коснулась губами уха. Очки царапнули Картеру щеку.
– Прости, я тебе не подхожу.
– Феба… – Он закрыл глаза.
– Я не способна видеть то, что ты любишь больше всего на свете.
– Знаю. Но это заставляет меня вести себя иначе. Я не могу хитрить или простодушничать.
– Я боюсь, что ты причинишь мне боль.
Картер замялся.
– Ты знаешь, что я… что я… виновен в смерти жены.
– То был несчастный случай.
Она произнесла это с уверенностью, тем же тоном, каким когда-то сказала: «Знаю, что вы не призрак». Картер внезапно понял, как нужны ему эти слова из ее уст – нужнее, чем он думал. Губы их соединились. Поцелуй длился, покуда Картер не осознал, что грохот в ушах на самом деле доносится из комнаты и что вся компания за столом свистит и аплодирует стоя.
Застольный разговор был веселый, еда – вкусная, атмосфера – настолько легкая, что даже Макс Фриц улыбнулся раз или два. Пили за Картера и за предстоящее шоу, читали телеграммы от Гудини, Тёрстона, Голдина и Реймонда. Ледоку пришлось уйти пораньше – он чувствовал, что должен вернуться в театр, не то земля разверзнется и огромная черная рука утащит всё шоу в бездну. Однако перед его уходом Картер зачитал короткую телеграмму: «МСЬЕ ЛЕДОК НИ ПУХА НИ ПЕРА И К ЧЕРТУ ИСКРЕННЕ ВАШ БЕННИ ЛЕОНАРД». Ледок, растроганный до слез, ни слова не говоря, сунул телеграмму в нагрудный карман и вышел.
Пришло остроумное послание из Парижа от некоего Леонетто Каппиелло. Фамилия ничего не говорила Картеру, и Джеймс произнес перед гостями краткую речь о непрактичности своего брата, потому что мсье Каппиелло создал афишу «Повсюду». Картеру уже надоели все эти шутливые попреки, и он собрался что-нибудь устало ответить, но Джеймс закончил чем-то вроде извинения: «Мой брат полностью поглощен созданием шоу, которое изумит нас всех, и я горжусь, что сумел освободить его от житейских забот». После этого все принялись подтрунивать над влюбленным Картером и превозносить красоту Фебы. В частности, миссис Ледок заметила, что никогда не видела Чарли Картера таким счастливым. В какой-то момент Фило извинился и ушел в соседнюю комнату.
Некоторое время шесть человек сидели за столом и беседовали о самых разных вещах; например, Макс спросил, есть ли у Фебы собака. Она удивилась, но Том (слышавший про такие вещи) вмешался и объяснил, что ветераны, ослепшие при газовых атаках, могут теперь передвигаться даже по людным улицам при помощи собак-поводырей.
За салатом продолжали обсуждать, насколько это прилично и разумно. Макс рассказал, что в Германии слепым разрешено заходить с собаками на паромы, в трамваи и поезда. Феба объявила, что хочет завести собаку, причем обязательно неприличную и неразумную – другая ей не подойдет.
Все засмеялись, и тут из соседней комнаты донеслись звуки «Мессии» Генделя. Фило вернулся и сел за стол, как будто бы ничего не сделал. Том закричал: «Аллилуйя» и взъерошил ему волосы.
Целый час Картер сидел с друзьями и близкими. Музыка, вино, женщина, чью руку он иногда нащупывал под столом, – последняя возможность расслабиться в этот вечер. Фокусники отлично знают, что влюбленные подвержены роковым ошибкам.
? ? ? ?
Перед самым отъездом из Денвера Гриффин отправил своему поверенному запечатанную бандероль с указанием вскрыть ее, если он не объявится в течение недели. В ней были все заметки, сделанные по ходу расследования, в том числе подозрения Гриффина, что его начальство выгораживает Картера. В конце последнего листка он приписал: «Прилагаемая винная этикетка представляет собой «каббалистическую» головоломку; если смотреть на нее под очень небольшим углом, то можно прочесть имя винодела (Чарльз Картер), род его занятий (фокусник), местожительство (Сан-Франциско, Окленд), и другие фразы, не относящиеся к расследованию. Проверкой установлено, что он действительно владеет виноградниками в округе Нала, приобретенными на аукционе в декабре 1897 года. Свидетель Альину видел, как некий человек (возможно, Картер) доставил вышеупомянутую бутылку в номер Гардинга накануне его смерти».
Даже Гриффин вынужден был признать, что бутылка самая обычная. Никаких следов яда. Однако она означает, что Картер был у президента и скрыл это от следствия. Для обвинительного заключения маловато, но Гриффин не сомневался, что припрет Картера к стенке и, если потребуется, силой выбьет из него признание.
Он должен был выйти на дежурство в шесть утра, поэтому позвонил на вокзал и, назвавшись своим именем, попросил забронировать билет в одну сторону на экспресс в 9.15. Агенты, прибывшие на станцию, выяснили, что Джек Гриффин не появился и билет свой не выкупил. Впрочем, проводник спального вагона смог сообщить, что мистер Джек Гриффин сел на скорый в 7.15 и заплатил за проезд до Нового Орлеана.
Предупредили полицию на всех станциях, агентов подняли по тревоге, но всё напрасно. Джек Гриффин тоже научился кое-каким фокусам: он сошел на первой же станции и прошел милю до взлетно-посадочной полосы, на которой приметил одинокую «Дженни». Он вошел в казарму, разбудил летчика, дремавшего на своей койке, и спросил, за какое время тот сможет долететь до Сан-Франциско. Летчик, спросонок плохо ворочая языком, принялся вещать, сколько боевых вылетов совершил во Франции (все пилоты «Дженни» рассказывали одни и те же байки с единственной целью – выяснить, сколько денег можно будет вытянуть у пассажира), и замолчал, только когда Гриффин принялся отсчитывать десятидолларовые бумажки.
– К сумеркам, – сказал он.
Глава 5
Картер вышел из машины у служебного входа в шесть тридцать и с этой минуты принялся решать неотложные вопросы, поскольку прямо на тротуаре его ждал посыльный со списком жалоб. Красные светофильтры на софитах отбрасывают не такие тени, как на репетиции. Водопроводная труба под сценой именно сейчас решила протечь. Лев беспокоится. Клео спрашивает, можно ли ей опробовать некую «систему Станиславского».
Последний вопрос заинтриговал Картера; следя, как бумажные цветы прячут в специальный конус, он попросил Клео объяснить, о чем речь.
– Понимаете, – проговорила она голосом куда более экзотическим, чем несколько часов назад, – я не играю египетскую царевну. Я на самом деле египетская царевна.
– Ясно. Замечательно.
– Это усиливает правдоподобие, – добавила она.
– Да. – Картер проводил ее взглядом, любуясь, как мерцают блестки на причудливом головном уборе.
Подошел помреж.
– Мистер Картер. Лев.
И Картер занялся Малышом, который сегодня волновался больше обычного. Его успокоили несколько ласковых слов и печеная картофелина с сыром из тех, что приготовил Джеймс.
Трубу починили, светофильтры заменили, и, хотя забот не убавилось, Картер начал уплывать из сиюминутного мира в недосягаемую тишину.
Он поймал Альберта с Эсперанцей и сказал, что придется изменить сцену появления Дьявола, который должен был материализоваться при помощи телевидения, поэтому антракт после второго акта будет чуть длиннее обычного. Не согласятся ли они показать жонглерский номер из «Ночи в старом Китае», чтобы ненадолго отвлечь зал? Они охотно согласились и спросили, есть ли у Картера пиротехническая бумага. Тот велел потребовать ее у Ледока.
Ледок застонал вслух: пиротехническая бумага, которую он приготовил, настолько горюча, что воспламеняется сама по себе. Что, если Альберт загорится – готовы ли они на такой риск? Картер направлял разговор, но одновременно вслушивался в звуки, доносившиеся с другой стороны занавеса, где оркестр, получающий семьдесят долларов в час, настраивал инструменты и просматривал ноты.
Перед театром, звеня колокольчиками, прохаживались мальчишки с афишами «ПОВСЮДУ» на спине и на груди. Публика ждала, когда откроются двери. Среди нескольких сотен зрителей, приехавших заранее, были мужчины с бриллиантовыми запонками на манжетах; их спутницы, на манер парижанок, закрепили жемчужные колье невидимыми цепочками для защиты от воров. Изумленные воры, не растерявшись, вытаскивали у мужчин бумажники.
Тут же стояли со шляпами в руках уличные исполнители, в том числе слепая аккордеонистка Несси, не пропускавшая ни одной городской премьеры, и молодой бродяга, бродяга-эстет, профессор бродяжничества, по его собственному выражению, готовый декламировать Шекспира всякому, кто согласится слушать.
Куча народу получила пригласительные билеты: пришли капитан Уиллоу с женой, Фило, миссис Ледок и Макс Фриц, Джосси Дувр (в смокинге), семейство Чонг (их дочери играли в шоу небольшую роль). Дэви, мэр Окленда, и Рольф, мэр Сан-Франциско, едва не столкнулись лбами. Они с притворной вежливостью обменялись приветствиями, гадая, кому из них отведено в зале более почетное место.
За углом, в проулке, который тщательно расчистили, чтобы подвезти оборудование и животных, ребята с заправки «Шелл» курили и пили джин в компании девиц из колледжа искусств, которых подцепили на кладбище. На девушках были модные шляпки с крошечными полями и платья, не закрывающие резинки на чулках.
– Разумеется, я знаю Картера, – хвастался Джимми. – Во такой дядька! Рассказывает мне, как делает все свои фокусы.
Само собой, никто ему не поверил.
– Заливаешь! – хором воскликнули девицы.
Такси в два ряда высаживали пассажиров у театрального подъезда. Из одних вылезали недовольные служащие министерства обороны, из других, кося на них злым глазом, младшие сотрудники «Вестингауз электрик» и «Американской радиовещательной корпорации». Поступили сведения, что чертежи телевидение уничтожило, но мелкую сошку все же отрядили убедиться собственными глазами, что у Картера ничего нет. По одну сторону выстроилась очередь из детей-инвалидов и сиделок, по другую толпились завсегдатаи галерки. Они вспоминали прошлые шоу, сравнивали Картера с известными киноактерами, обсуждали, он ли убил президента, или это сделала вдова, а может быть, министры или красные. Естественно, возникла тема, которую мусолили еще со времен «Фантомной пушки»: романтичная фигура Картер или трагическая? Сумел ли он представить хоть что-нибудь хорошее после смерти жены?
В семь тридцать Картер обошел сцену и пространство за ней, после чего заперся в гримерной. Это был давнишний ритуал: на последние приготовления ему требовалось ровно две минуты.
Он разделся до трусов и майки. Костюм висел на крюке за зеркалом. Картер сел и тут же вскочил – таким неожиданно мягким оказался стул. Какое счастье – на сиденье лежала большая шелковая подушка! Мгновение Картер размышлял, как всё-таки здорово быть главным исполнителем, потом снова сел и придвинул гримировальный набор. Тени и карандаш для век. Красные точки в уголках глаз, чтобы они не пропадали при ярком свете. Затем грим на лицо, а сверху секретное оружие, абсолютно матовая пудра «Макс Фактор». Она выпускалась для обычных людей, не для сцены, другие фокусники еще о ней не пронюхали. Публике должно казаться, что он вообще без грима. Картер проверил все потайные карманы, на случай, если что-то придется зашить. Но нет – три дня назад он в приступе энергии любовно подготовил всю одежду. Черный шерстяной костюм, такой привычный, теперь завязать черный галстук – вот так – и дальше только поправить тюрбан – вот так. Картер ощупал шелковые складки и убедился, что ни одна из спрятанных вещиц не вывалится на сцену.
Он одернул рукава, снова взглянул в зеркало и увидел ничем не примечательного человека, от которого никак не ожидаешь чудес.
Всего только семь сорок пять. Он поторопился с приготовлениями. От груди к плечам поднималась тревога, настолько сильная, что у нее был свой цвет – Картеру казалось, что она розовая.
Чтобы побороть ее, он с притворным вздохом удовольствия закинул ноги на гримировальный стол и сделал вид, что ему замечательно отдыхается. Поискал спасения в ностальгии: ах, когда он последний раз видел эту уборную? Четыре или пять лет назад, да, это была чудесная неделя. И еще во времена «Кит-Орфея». А в 1911-м, вот это было представление! Как родители перед самым «Шантажом» стояли у него над душой, и как ему хотелось, чтобы они ушли.
Сегодня их в театре не было. Картер и не помнил, когда они последний раз видели его представление. Обещали приехать в Рио, когда он там выступал, но как-то не собрались. Он пожал плечами: у него есть Джеймс, и Ледок, и роман на самой волнующей стадии. А ведь когда-то давно он мечтал произвести впечатление на отца и мать. Интересно, с возрастом человек меньше нуждается в родителях, или просто замещает их кем-то другим?
Сцена, наверное, пуста. Можно пойти туда. Картер погасил свет, закрыл дверь и вышел в узкий коридор. Рабочие и бутафоры сновали мимо, перешептываясь между собой. Картер шел, не поднимая головы, пока не заметил Ледока, при виде которого пробормотал, что идет работать.
– Бумажник при тебе?
Картер похлопал по брючному карману.
– Отлично. Всегда бери с собой бумажник на сцену. Произнеся эту ритуальную фразу, Ледок похлопал Картера по спине.
Пол сцены – планшет – был расположен с небольшим, всего два градуса, наклоном от зрителей, поэтому казался уже, чем на самом деле, как будто там нельзя спрятать, например, помощника или второй набор ящиков. Картер ступал между люков и меток для актеров, чувствуя, какой щит немного пружинит под ногами, а какой закреплен.
Посередине планшета прилепили крестик из изоленты, перед которым Альберт написал: «На месте сем стоит наш шеф». Картер улыбнулся. Позади был зеленый противопожарный занавес, впереди – два пыльных бархатных полотнища, которым через несколько минут предстояло раздвинуться, явив его залу.
Картер был совершенно один, и ему это нравилось. Пока публика рассаживалась, оркестр играл попурри из вальсов и популярных мелодий. Музыка доносилась через занавес приглушенно, мешаясь со звуками из зрительного зала. Веселыми звуками, подумал Картер. Он поборол желание щелкнуть пальцами.
– Эй. – Голос Фебы. Картер не сразу нашел ее глазами – она стояла за кулисами справа, держась за поручень. Оркестр заканчивал последний вальс. Из зала послышались аплодисменты – вероятно, с галерки, где публика не боится показать свою ажитацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60