Плюс двадцать семь с половиной процентов… Для ровного счета – двадцать пять процентов. Получится…
Он почеркал в блокноте шариковой ручкой и объявил:
– Один миллион пятьсот шестьдесят две тысячи и пятьсот долларов. Так что если фильм принес миллион четыреста тысяч дохода, то чистые убытки составят сто шестьдесят две с половиной тысячи долларов. Или даже больше.
– Что за галиматья такая!
– Вовсе нет. Как, по-твоему, какой нужно уплатить налог со ста шестидесяти двух с половиной тысяч убытка?
– Я поняла, – сказала Мерри.
– То-то же.
– Но какой тогда смысл в том, чтобы я имела право на один процент от чистой прибыли?
Джаггерс глубоко вздохнул, откинулся на спинку кресла и объяснил:
– Смысл в том, что ты принимаешь долевое участие в прибыли от картины. Причем особенно важна именно стартовая цена. Она мигом станет известна всему Голливуду. И сделается отправной точкой при заключении контракта на следующий фильм. Гораздо легче иметь дело с контрактом, заключенным на сто тысяч плюс процент от прибыли, чем с контрактом без долевого участия. Кстати говоря, если картина вдруг принесет прибыль, то ты заработаешь еще кое-что. И твоя следующая цена соответственно возрастет.
– Прекрасно, – сказала Мерри. – А что делать с пьесой?
– А что тебя волнует? – переспросил Джаггерс. – Ты будешь играть спектакль все лето и прихватишь начало осени. Если же спектакль пойдет и в октябре, Кляйнзингер тебя выкупит. С восторгом. Представляешь, насколько возрастет твоя цена к тому времени?
– Когда вас слушаешь, все кажется очень просто.
– В этом и состоит моя работа. Чтобы для клиента все было просто.
– Спасибо, – сказала Мерри.
– Я же получаю свою долю.
– Я знаю. Все равно – большое спасибо.
– Не за что. Контракты подготовят через несколько дней. Ты их получишь и подпишешь.
Еще не улеглось радостное возбуждение из-за пьесы, а тут перед Мерри открывались уже новые перспективы. Будущее казалось обеспеченным. Жизнь же ее, по меньшей мере внешне, нисколько не изменилась. Мерри шагала по ней осмотрительно, вдумчиво, но несколько формально, словно повторяла отработанные жесты и заученные монологи в театре, где выступала восемь раз в неделю. Правда, и вне стен театра Мерри казалось, что она продолжает передвигаться по сцене. Согласившись отправиться осенью в Голливуд, она обнаружила, что стала относиться к Нью-Йорку так же, как незадолго до этого к Нью-Хейвену. Как к перевалочной станции или временному пристанищу. Тем не менее она не томилась ожиданием. Возможно, оттого, что жизнь была настолько расписана и регламентирована, что скучать было попросту некогда.
Обычно она спала до полудня. Потом читала или гуляла по парку. Часа в четыре обедала, а в половине шестого была уже в театре. Домой возвращалась к полуночи, усталая, нежилась в ванне, съедала йогурт, смотрела телевизор, а потом ложилась спать. Дни были настолько похожи один на другой, что лишь прогуливаясь по парку Мерри замечала течение времени. Наливались зеленью травы, распускалась листва, запестрели первые цветы. Апрель сменился маем и наступили жаркие дни, предвещавшие лето. В конце мая, придя в театр на утренний спектакль, Мерри нашла на своем гримерном столике записку от Хелен Фарнэм:
«Милая Мерри!
Экзамены закончились. Я собираюсь приехать в Нью-Йорк на все лето. Давай встретимся – пообедаем и поболтаем. Когда тебе передадут эту записку, я буду уже в Дарьене. Позвони мне.
Целую. Хелен».
Мерри очень обрадовалась. И не дожидаясь окончания спектакля, позвонила из-за кулис из телефона-автомата. Они договорились встретиться на следующий день. Мерри продиктовала Хелен свой адрес и настояла, чтобы Хелен приехала к ней прямо с вокзала. Потом извинилась, сказав, что пора гримироваться к выходу, и попрощалась. В конце первого акта Мерри решила, что предложит Хелен переехать к ней. Места в квартире на двоих вполне хватит. Должна же она была хоть как-то отплатить Хелен за гостеприимство, которое оказывали ей Фарнэмы во время учебы в школе «Мазер». Хелен не только нравилась ей, но и подходила по характеру. С ней не будет так одиноко. Совсем как в старые добрые времена.
На следующий день Мерри проснулась раньше обычного, прибрала постель и уселась ждать Хелен. Удивительно, но она немножко волновалась! Какой окажется их встреча? Восстановится ли их прежняя дружба? Не станут ли различия в жизни непреодолимым барьером в их отношениях? Чем больше Мерри об этом думала, тем больше волновалась, впервые осознав, насколько ей одиноко и как важно, чтобы рядом был друг, с которым можно говорить по душам, делить все жизненные радости и невзгоды.
К счастью, волновалась она понапрасну. Когда Хелен приехала, они расцеловались, сели и начали возбужденно тараторить как ни в чем не бывало, словно не было никакой разлуки и они просто разъезжались на каникулы. Хелен порадовала Мерри свежими сплетнями про некоторых бывших соучениц. Судя по всему, взбалмошных девчонок жизнь так ничему и не научила.
– А ты-то как? – спросила Мерри. – Расскажи о себе.
– У меня все по-прежнему. Учусь в Радклиффе. Усердно тружусь. Иногда расслабляюсь.
Хелен рассказала Мерри о том, что отец пристроил ее в издательство, где она обзавелась новыми друзьями.
– Вот как? – игриво спросила Мерри. – Только друзьями?
– Ну, не совсем. У меня появился мужчина.
– Как интересно! Рассказывай, не томи!
– Его зовут Том Макнейл, он учится в Гарварде, на юридическом. И он тоже приедет в Нью-Йорк летом.
– Здорово! Похоже, ты хорошо отдохнешь в эти каникулы.
– Да, будет и на моей улице праздник.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты же у нас первая красавица и главная сердцеедка.
– Ничего подобного, – возразила Мерри. – Если хочешь знать, кроме меня самой и уборщицы, ты единственная, кто переступил порог этой квартиры за… ну, скажем, последние месяцы.
– Господи, ни за что бы не подумала! – Да, я тоже.
И обе замолчали. Мерри раздумывала, стоит ли приглашать Хелен сейчас или подождать до обеда. Потом она сообразила, что и Хелен, судя по всему, ломает голову над этой проблемой. Может быть, Хелен как раз и рассчитывала на приглашение, когда написала ей…
– Послушай, – сказала Мерри. – Когда… Как зовут твоего друга?
– Том.
– Когда Том приедет в Нью-Йорк, вам ведь не захочется без конца кататься в Дарьен и обратно. Почему бы тебе не пожить со мной?
– Ты не шутишь? – просияла Хелен. – Мне не хотелось бы стеснять тебя.
– А я бы тебя и не пригласила, если бы ты меня стесняла.
– Прекрасно! Как я рада! Просто чудесно! – возликовала Хелен. – А какова квартплата? Я оплачу половину.
– Глупости, – сказала Мерри. – Выкинь эти мысли из головы.
– Нет, если ты не позволишь мне платить, я буду чувствовать себя неловко.
– Ну, хорошо, раз ты настаиваешь…
Она сказала Хелен, что платит за квартиру сотню в месяц. Хелен тут же заявила, что пятьдесят с нее. На самом деле квартира обходилась Мерри в сто восемьдесят долларов, но она могла позволить себе сделать щедрый жест – как-никак сейчас она зарабатывала одиннадцать сотен в неделю.
Вместо того чтобы идти в ресторан, они прогулялись в магазин, накупили всяких продуктов, вернулись в квартиру и пообедали дома. Потом сходили в универмаг «В. и Дж. Стоун», где приобрели для Хелен уютную кушетку. Обе никак не могли нарадоваться, что, наконец, встретились. Хелен предвкушала, как проведет лето с Томом. Мерри была счастлива оттого, что будет жить с подругой. По крайней мере, летом ей будет не скучно, а там останется всего лишь месяц до отъезда в Калифорнию.
Несколько дней спустя Хелен познакомила ее с Томом. Учтивый и обходительный Том произвел на Мерри приятное впечатление. Хотя он был на три года старше Мерри, первое время он несколько робел в ее обществе. Однако Мерри держалась так просто и естественно, что Том очень быстро перестал смущаться и у них установились настолько близкие отношения, что незнакомые люди могли бы посчитать их братом и сестрой. Куда только можно было, они ходили втроем. Иногда по выходным Мерри ездила с Хелен и Томом в Дарьен либо на Лонг-Айленд. Ни о каком соперничестве между Мерри и Хелен не могло быть и речи. Мерри, правда, не знала, что по вечерам, когда она играла в театре, Том с Хелен занимались любовью. Возражать бы она, конечно, не стала, но вот дать Хелен дельный совет, пожалуй, могла бы. А произошло вот что. Во вторую неделю августа, проснувшись поутру, Мерри с удивлением увидела, что Хелен еще дома.
– Разве ты сегодня не работаешь? – спросила Мерри. – Или что-нибудь случилось?
– Что-то мне нездоровится.
– В чем дело? Может быть, вызвать врача?
– Я уже была у врача. Увы, это и впрямь серьезно.
– Что с тобой? Скажи мне.
– Я беременна, – призналась Хелен. – Я… Я… – Она не выдержала и расплакалась.
– И что ты собираешься делать? Ты хочешь выйти за него замуж?
– Да. То есть нет. Не знаю.
– Что ж, – вздохнула Мерри. – Ты назвала три варианта. Выбери один.
– Не знаю. Замуж мне бы выходить сейчас не хотелось. Я должна закончить Радклифф.
– Какой уже срок?
– Не знаю. Недель шесть. Может быть, семь.
– Ты уверена?
– Я же говорила. Я была у врача. Прошла всестороннее обследование.
– Что же ты собираешься предпринять?
– А что мне остается?
– Ты сама знаешь.
– Ты считаешь, что я должна?
– Разве теперь важно, как я считаю? Жить-то тебе, – сказала Мерри. – Поступай так, как считаешь нужным.
– А ты не можешь мне помочь? – спросила Хелен. – Найти врача, например.
– А почему ты не обратишься к Тому?
– Я боюсь, что он только все испортит. Он и сам не знает, чего хочет. Говорит, что мы должны пожениться, хотя сам, конечно, вовсе этого не желает, – я уверена. Он перепуган до крайности.
– Что ж, это можно понять, он еще слишком молод.
– Он на три года старше нас.
– Мужчины взрослеют позже. А мы, хотя и моложе, взрослее, чем они.
– Послушай, – сказала Хелен. – Мне жутко стыдно, что я все это на тебя вывалила. Я чувствую себя последней тварью…
– Тварью? Это еще почему?
– Что я так тебя использую. Жила в твоей квартире и трахалась с Томом, пока ты была в театре. Вчера ночью я думала об этом и поняла, что это не слишком красиво с моей стороны. Однако ты все-таки давно живешь здесь… Вот я и подумала… Мы с Томом не вращаемся среди таких людей, а ты, возможно, знаешь кого-нибудь…
Кто сделает тебе аборт? – закончила за нее Мерри, едва ли не выплюнув эти слова прямо в несчастную мордашку Хелен.
– Да, – потупилась Хелен.
Читать подруге нотацию Мерри не стала. Хелен и так влипла по самые уши. Мерри позвонила Джаггерсу. Секретарша ответила, что он обедает. Мерри перезвонила в три часа. Когда Джаггерс взял трубку, Мерри спросила, не записывает ли их беседу мисс Бернстайн.
– Нет, – ответил Джаггерс. – Попросить, чтобы записала?
– Нет. Вы мне, конечно, не поверите, потому что дело у меня совершенно дикое. Моей подруге нужно сделать аборт.
– Отчего же? Я верю, – произнес Сэм.
– Вы можете мне помочь?
– Кто твоя подруга?
– Хелен. Хелен Фарнэм. Она живет у меня.
– Давно она залетела?
– По ее словам, недель шесть-семь.
– А как у нее с деньгами?
– Мне кажется, все в порядке. А сколько это стоит?
– Те, которых я знаю, берут дорого, – ответил Джаггерс. – Отличные специалисты, но не для бедных. Так что операция влетит, по меньшей мере, в тысячу.
– Это ей по карману.
– Тогда я перезвоню тебе примерно через час.
– Спасибо, Сэм, – сказала Мерри и положила трубку.
– Сколько? – спросила Хелен. Лицо ее стало мертвенно-белым.
– Тысяча.
– Но я не могу… У нас нет… – А родители?
– Ой, мне страшно даже думать…
– Хорошо. Сколько у тебя есть.
– Сотни три, три с половиной.
– Нормально. Остальное я внесу.
Три дня спустя Мерри доставила Хелен на Парк-авеню по адресу, указанному Джаггерсом. Пока из чрева Хелен вычищали ребенка, Мерри сидела в приемной и листала «Лайф», «Лук» и «Сатердей ивнинг пост». Наконец, вышел врач и подсел к Мерри, дожидаясь, пока Хелен отойдет от наркоза.
– С ней все в порядке? – спросила Мерри.
– Да, все отлично. Не беспокойтесь.
Он затянулся сигаретой, пустил к потолку колечко дыма и сказал:
– Одно не могу понять: почему вы, дурехи, не вставляете спираль. Она бы сэкономила себе девятьсот восемьдесят пять зеленых. И избежала бы массы неприятностей.
– Вы правы, – кивнула Мерри.
– Или сэкономила бы вам девятьсот восемьдесят пять зеленых. Ведь это вы за нее уплатили, верно?
– Почему вы так решили? – спросила Мерри.
– Догадался.
Мерри припомнила, как вместе с чеками, подписанными Хелен и Томом, пошла в банк, выписала собственный чек, получила деньги и, сложив их в бумажник, опустила бумажник в сумочку. Разницы в весе она не заметила.
– Да, кое-что я доплатила, – призналась она.
– Слушайте, а что, если я вас осмотрю, пока мы ждем? Должны же и вы извлечь из этого хоть какую-то пользу?
– Давайте, – согласилась Мерри.
Врач провел ее через приемную в один из смотровых кабинетов. Проходя мимо распахнутой двери, Мерри увидела лежавшую на кровати Хелен. В примыкающей комнате она разделась. Врач все это время не спускал с нее глаз. Мерри забралась в гинекологическое кресло и, подняв раздвинутые ноги, опустила их на кожаные подушечки. Ох, до чего же холодные инструменты у этих гинекологов! Смертельно холодные.
Два дня спустя Хелен съехала с квартиры Мерри и вернулась в Дарьен, так что Мерри вновь оказалась в одиночестве. Мерри пришлось зажить прежней жизнью – читать, прогуливаться по парку, играть в театре, возвращаться домой и смотреть телевизор. Что было по-своему не так уж и плохо, решила она. Совсем не плохо.
* * *
В Лос-Анджелесском международном аэропорту ее ждал лимузин со студии. Приехавший встречать Мерри помощник режиссера получил ее багаж и отнес его в машину. Огромный лимузин плавно покатил, рассекая длинным рылом поток попутных автомобилей, словно марлин, затесавшийся в рыбий косяк.
Обо всем уже позаботились. Уеммик подыскал ей уютную квартиру в Колдуотер-Каньоне. Перед подъездом стоял роскошный белый «шевроле», который предоставила ей студия. На камине красовались свежесрезанные цветы, в баре стояли крепкие напитки, а холодильник ломился от соков и лимонада. Помощник режиссера и шофер занесли чемоданы и сумки в квартиру.
– Мистер Кляйнзингер с нетерпением ждет вас, – сказал помощник. – И просил, чтобы я поздравил вас с возвращением в Лос-Анджелес.
– Спасибо. Большое спасибо.
– Завтра в девять тридцать вы должны быть в гримерной. Приедете сами или прислать машину?
– Лучше, пожалуй, если вы пришлете машину. Хотя бы завтра. В первый день.
– Безусловно. Чем еще могу быть вам полезен?
– Спасибо, все в порядке. И я вам очень признательна за встречу. Вы очень любезны.
– Рад был познакомиться, – улыбнулся он и ушел.
Джо Миланос провалился в Бейруте. Но числился в Бейруте спецкором «Пульса», возглавляя местный корпункт. Правда, жалованье он получал с особого счета, открытого для «Пульса» Центральным разведывательным управлением. До определенных пор всем было удобно: «Пульс» содержал на средства ЦРУ корпункт в Бейруте, а ЦРУ имело там своего агента с отличной легендой. Однако после того как Миланос засыпался, легенду хотя бы для соблюдения приличий требовалось сохранить, и Миланоса перебросили в Лондон. Эда Уикса вследствие этого перевели из Лондона в Найроби на смену Гаррету Холмсу-Уоллесу, которого, в свою очередь, послали в Париж. А вот Джослин Стронг переместили из Парижа в Лос-Анджелес. Тому было две причины. Во-первых, останься она в Париже, местное бюро оказалось бы перенасыщено, а во-вторых, Джордж Map, заведующий лос-анджелесским бюро, в последнее время стал излишне часто прикладываться к бутылке. Поэтому было решено оказать Мару поддержку, что в переводе с журналистского жаргона означало «возможное замещение».
Впрочем, ни Джослин Стронг, ни Мара о подлинных причинах всех этих перемещений ставить в известность никто не стал. Тем более что такой стреляный воробей, как Map, в этом и не нуждался: он уже давно научился читать не то, что между строк, но даже между букв. Он прекрасно понимал, что Стронг представляет для него угрозу, и вместе с тем знал, что сама она не дает себе в этом отчета, полагая, что перевели ее в порядке понижения. В день, когда она появилась на новом месте, Map просунул голову в дверь ее кабинета и провозгласил:
– Счастлив приветствовать странницу, проделавшую путь из Города Света в Мишурный Городок.
Брезгливое смирение, прозвучавшее в голосе Джослин, рассказало Мару все, что он хотел знать. Теперь ему оставалось только загрузить ее рутинной работой, а дальше случится одно из трех. Либо она слишком рано раскроет козыри – и проиграет, либо ей осточертеет бессмысленная возня и она уволится, либо – и это наиболее вероятно – она деградирует в одного из бесчисленных зомби, из которых состоит журналистский корпус Голливуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Он почеркал в блокноте шариковой ручкой и объявил:
– Один миллион пятьсот шестьдесят две тысячи и пятьсот долларов. Так что если фильм принес миллион четыреста тысяч дохода, то чистые убытки составят сто шестьдесят две с половиной тысячи долларов. Или даже больше.
– Что за галиматья такая!
– Вовсе нет. Как, по-твоему, какой нужно уплатить налог со ста шестидесяти двух с половиной тысяч убытка?
– Я поняла, – сказала Мерри.
– То-то же.
– Но какой тогда смысл в том, чтобы я имела право на один процент от чистой прибыли?
Джаггерс глубоко вздохнул, откинулся на спинку кресла и объяснил:
– Смысл в том, что ты принимаешь долевое участие в прибыли от картины. Причем особенно важна именно стартовая цена. Она мигом станет известна всему Голливуду. И сделается отправной точкой при заключении контракта на следующий фильм. Гораздо легче иметь дело с контрактом, заключенным на сто тысяч плюс процент от прибыли, чем с контрактом без долевого участия. Кстати говоря, если картина вдруг принесет прибыль, то ты заработаешь еще кое-что. И твоя следующая цена соответственно возрастет.
– Прекрасно, – сказала Мерри. – А что делать с пьесой?
– А что тебя волнует? – переспросил Джаггерс. – Ты будешь играть спектакль все лето и прихватишь начало осени. Если же спектакль пойдет и в октябре, Кляйнзингер тебя выкупит. С восторгом. Представляешь, насколько возрастет твоя цена к тому времени?
– Когда вас слушаешь, все кажется очень просто.
– В этом и состоит моя работа. Чтобы для клиента все было просто.
– Спасибо, – сказала Мерри.
– Я же получаю свою долю.
– Я знаю. Все равно – большое спасибо.
– Не за что. Контракты подготовят через несколько дней. Ты их получишь и подпишешь.
Еще не улеглось радостное возбуждение из-за пьесы, а тут перед Мерри открывались уже новые перспективы. Будущее казалось обеспеченным. Жизнь же ее, по меньшей мере внешне, нисколько не изменилась. Мерри шагала по ней осмотрительно, вдумчиво, но несколько формально, словно повторяла отработанные жесты и заученные монологи в театре, где выступала восемь раз в неделю. Правда, и вне стен театра Мерри казалось, что она продолжает передвигаться по сцене. Согласившись отправиться осенью в Голливуд, она обнаружила, что стала относиться к Нью-Йорку так же, как незадолго до этого к Нью-Хейвену. Как к перевалочной станции или временному пристанищу. Тем не менее она не томилась ожиданием. Возможно, оттого, что жизнь была настолько расписана и регламентирована, что скучать было попросту некогда.
Обычно она спала до полудня. Потом читала или гуляла по парку. Часа в четыре обедала, а в половине шестого была уже в театре. Домой возвращалась к полуночи, усталая, нежилась в ванне, съедала йогурт, смотрела телевизор, а потом ложилась спать. Дни были настолько похожи один на другой, что лишь прогуливаясь по парку Мерри замечала течение времени. Наливались зеленью травы, распускалась листва, запестрели первые цветы. Апрель сменился маем и наступили жаркие дни, предвещавшие лето. В конце мая, придя в театр на утренний спектакль, Мерри нашла на своем гримерном столике записку от Хелен Фарнэм:
«Милая Мерри!
Экзамены закончились. Я собираюсь приехать в Нью-Йорк на все лето. Давай встретимся – пообедаем и поболтаем. Когда тебе передадут эту записку, я буду уже в Дарьене. Позвони мне.
Целую. Хелен».
Мерри очень обрадовалась. И не дожидаясь окончания спектакля, позвонила из-за кулис из телефона-автомата. Они договорились встретиться на следующий день. Мерри продиктовала Хелен свой адрес и настояла, чтобы Хелен приехала к ней прямо с вокзала. Потом извинилась, сказав, что пора гримироваться к выходу, и попрощалась. В конце первого акта Мерри решила, что предложит Хелен переехать к ней. Места в квартире на двоих вполне хватит. Должна же она была хоть как-то отплатить Хелен за гостеприимство, которое оказывали ей Фарнэмы во время учебы в школе «Мазер». Хелен не только нравилась ей, но и подходила по характеру. С ней не будет так одиноко. Совсем как в старые добрые времена.
На следующий день Мерри проснулась раньше обычного, прибрала постель и уселась ждать Хелен. Удивительно, но она немножко волновалась! Какой окажется их встреча? Восстановится ли их прежняя дружба? Не станут ли различия в жизни непреодолимым барьером в их отношениях? Чем больше Мерри об этом думала, тем больше волновалась, впервые осознав, насколько ей одиноко и как важно, чтобы рядом был друг, с которым можно говорить по душам, делить все жизненные радости и невзгоды.
К счастью, волновалась она понапрасну. Когда Хелен приехала, они расцеловались, сели и начали возбужденно тараторить как ни в чем не бывало, словно не было никакой разлуки и они просто разъезжались на каникулы. Хелен порадовала Мерри свежими сплетнями про некоторых бывших соучениц. Судя по всему, взбалмошных девчонок жизнь так ничему и не научила.
– А ты-то как? – спросила Мерри. – Расскажи о себе.
– У меня все по-прежнему. Учусь в Радклиффе. Усердно тружусь. Иногда расслабляюсь.
Хелен рассказала Мерри о том, что отец пристроил ее в издательство, где она обзавелась новыми друзьями.
– Вот как? – игриво спросила Мерри. – Только друзьями?
– Ну, не совсем. У меня появился мужчина.
– Как интересно! Рассказывай, не томи!
– Его зовут Том Макнейл, он учится в Гарварде, на юридическом. И он тоже приедет в Нью-Йорк летом.
– Здорово! Похоже, ты хорошо отдохнешь в эти каникулы.
– Да, будет и на моей улице праздник.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты же у нас первая красавица и главная сердцеедка.
– Ничего подобного, – возразила Мерри. – Если хочешь знать, кроме меня самой и уборщицы, ты единственная, кто переступил порог этой квартиры за… ну, скажем, последние месяцы.
– Господи, ни за что бы не подумала! – Да, я тоже.
И обе замолчали. Мерри раздумывала, стоит ли приглашать Хелен сейчас или подождать до обеда. Потом она сообразила, что и Хелен, судя по всему, ломает голову над этой проблемой. Может быть, Хелен как раз и рассчитывала на приглашение, когда написала ей…
– Послушай, – сказала Мерри. – Когда… Как зовут твоего друга?
– Том.
– Когда Том приедет в Нью-Йорк, вам ведь не захочется без конца кататься в Дарьен и обратно. Почему бы тебе не пожить со мной?
– Ты не шутишь? – просияла Хелен. – Мне не хотелось бы стеснять тебя.
– А я бы тебя и не пригласила, если бы ты меня стесняла.
– Прекрасно! Как я рада! Просто чудесно! – возликовала Хелен. – А какова квартплата? Я оплачу половину.
– Глупости, – сказала Мерри. – Выкинь эти мысли из головы.
– Нет, если ты не позволишь мне платить, я буду чувствовать себя неловко.
– Ну, хорошо, раз ты настаиваешь…
Она сказала Хелен, что платит за квартиру сотню в месяц. Хелен тут же заявила, что пятьдесят с нее. На самом деле квартира обходилась Мерри в сто восемьдесят долларов, но она могла позволить себе сделать щедрый жест – как-никак сейчас она зарабатывала одиннадцать сотен в неделю.
Вместо того чтобы идти в ресторан, они прогулялись в магазин, накупили всяких продуктов, вернулись в квартиру и пообедали дома. Потом сходили в универмаг «В. и Дж. Стоун», где приобрели для Хелен уютную кушетку. Обе никак не могли нарадоваться, что, наконец, встретились. Хелен предвкушала, как проведет лето с Томом. Мерри была счастлива оттого, что будет жить с подругой. По крайней мере, летом ей будет не скучно, а там останется всего лишь месяц до отъезда в Калифорнию.
Несколько дней спустя Хелен познакомила ее с Томом. Учтивый и обходительный Том произвел на Мерри приятное впечатление. Хотя он был на три года старше Мерри, первое время он несколько робел в ее обществе. Однако Мерри держалась так просто и естественно, что Том очень быстро перестал смущаться и у них установились настолько близкие отношения, что незнакомые люди могли бы посчитать их братом и сестрой. Куда только можно было, они ходили втроем. Иногда по выходным Мерри ездила с Хелен и Томом в Дарьен либо на Лонг-Айленд. Ни о каком соперничестве между Мерри и Хелен не могло быть и речи. Мерри, правда, не знала, что по вечерам, когда она играла в театре, Том с Хелен занимались любовью. Возражать бы она, конечно, не стала, но вот дать Хелен дельный совет, пожалуй, могла бы. А произошло вот что. Во вторую неделю августа, проснувшись поутру, Мерри с удивлением увидела, что Хелен еще дома.
– Разве ты сегодня не работаешь? – спросила Мерри. – Или что-нибудь случилось?
– Что-то мне нездоровится.
– В чем дело? Может быть, вызвать врача?
– Я уже была у врача. Увы, это и впрямь серьезно.
– Что с тобой? Скажи мне.
– Я беременна, – призналась Хелен. – Я… Я… – Она не выдержала и расплакалась.
– И что ты собираешься делать? Ты хочешь выйти за него замуж?
– Да. То есть нет. Не знаю.
– Что ж, – вздохнула Мерри. – Ты назвала три варианта. Выбери один.
– Не знаю. Замуж мне бы выходить сейчас не хотелось. Я должна закончить Радклифф.
– Какой уже срок?
– Не знаю. Недель шесть. Может быть, семь.
– Ты уверена?
– Я же говорила. Я была у врача. Прошла всестороннее обследование.
– Что же ты собираешься предпринять?
– А что мне остается?
– Ты сама знаешь.
– Ты считаешь, что я должна?
– Разве теперь важно, как я считаю? Жить-то тебе, – сказала Мерри. – Поступай так, как считаешь нужным.
– А ты не можешь мне помочь? – спросила Хелен. – Найти врача, например.
– А почему ты не обратишься к Тому?
– Я боюсь, что он только все испортит. Он и сам не знает, чего хочет. Говорит, что мы должны пожениться, хотя сам, конечно, вовсе этого не желает, – я уверена. Он перепуган до крайности.
– Что ж, это можно понять, он еще слишком молод.
– Он на три года старше нас.
– Мужчины взрослеют позже. А мы, хотя и моложе, взрослее, чем они.
– Послушай, – сказала Хелен. – Мне жутко стыдно, что я все это на тебя вывалила. Я чувствую себя последней тварью…
– Тварью? Это еще почему?
– Что я так тебя использую. Жила в твоей квартире и трахалась с Томом, пока ты была в театре. Вчера ночью я думала об этом и поняла, что это не слишком красиво с моей стороны. Однако ты все-таки давно живешь здесь… Вот я и подумала… Мы с Томом не вращаемся среди таких людей, а ты, возможно, знаешь кого-нибудь…
Кто сделает тебе аборт? – закончила за нее Мерри, едва ли не выплюнув эти слова прямо в несчастную мордашку Хелен.
– Да, – потупилась Хелен.
Читать подруге нотацию Мерри не стала. Хелен и так влипла по самые уши. Мерри позвонила Джаггерсу. Секретарша ответила, что он обедает. Мерри перезвонила в три часа. Когда Джаггерс взял трубку, Мерри спросила, не записывает ли их беседу мисс Бернстайн.
– Нет, – ответил Джаггерс. – Попросить, чтобы записала?
– Нет. Вы мне, конечно, не поверите, потому что дело у меня совершенно дикое. Моей подруге нужно сделать аборт.
– Отчего же? Я верю, – произнес Сэм.
– Вы можете мне помочь?
– Кто твоя подруга?
– Хелен. Хелен Фарнэм. Она живет у меня.
– Давно она залетела?
– По ее словам, недель шесть-семь.
– А как у нее с деньгами?
– Мне кажется, все в порядке. А сколько это стоит?
– Те, которых я знаю, берут дорого, – ответил Джаггерс. – Отличные специалисты, но не для бедных. Так что операция влетит, по меньшей мере, в тысячу.
– Это ей по карману.
– Тогда я перезвоню тебе примерно через час.
– Спасибо, Сэм, – сказала Мерри и положила трубку.
– Сколько? – спросила Хелен. Лицо ее стало мертвенно-белым.
– Тысяча.
– Но я не могу… У нас нет… – А родители?
– Ой, мне страшно даже думать…
– Хорошо. Сколько у тебя есть.
– Сотни три, три с половиной.
– Нормально. Остальное я внесу.
Три дня спустя Мерри доставила Хелен на Парк-авеню по адресу, указанному Джаггерсом. Пока из чрева Хелен вычищали ребенка, Мерри сидела в приемной и листала «Лайф», «Лук» и «Сатердей ивнинг пост». Наконец, вышел врач и подсел к Мерри, дожидаясь, пока Хелен отойдет от наркоза.
– С ней все в порядке? – спросила Мерри.
– Да, все отлично. Не беспокойтесь.
Он затянулся сигаретой, пустил к потолку колечко дыма и сказал:
– Одно не могу понять: почему вы, дурехи, не вставляете спираль. Она бы сэкономила себе девятьсот восемьдесят пять зеленых. И избежала бы массы неприятностей.
– Вы правы, – кивнула Мерри.
– Или сэкономила бы вам девятьсот восемьдесят пять зеленых. Ведь это вы за нее уплатили, верно?
– Почему вы так решили? – спросила Мерри.
– Догадался.
Мерри припомнила, как вместе с чеками, подписанными Хелен и Томом, пошла в банк, выписала собственный чек, получила деньги и, сложив их в бумажник, опустила бумажник в сумочку. Разницы в весе она не заметила.
– Да, кое-что я доплатила, – призналась она.
– Слушайте, а что, если я вас осмотрю, пока мы ждем? Должны же и вы извлечь из этого хоть какую-то пользу?
– Давайте, – согласилась Мерри.
Врач провел ее через приемную в один из смотровых кабинетов. Проходя мимо распахнутой двери, Мерри увидела лежавшую на кровати Хелен. В примыкающей комнате она разделась. Врач все это время не спускал с нее глаз. Мерри забралась в гинекологическое кресло и, подняв раздвинутые ноги, опустила их на кожаные подушечки. Ох, до чего же холодные инструменты у этих гинекологов! Смертельно холодные.
Два дня спустя Хелен съехала с квартиры Мерри и вернулась в Дарьен, так что Мерри вновь оказалась в одиночестве. Мерри пришлось зажить прежней жизнью – читать, прогуливаться по парку, играть в театре, возвращаться домой и смотреть телевизор. Что было по-своему не так уж и плохо, решила она. Совсем не плохо.
* * *
В Лос-Анджелесском международном аэропорту ее ждал лимузин со студии. Приехавший встречать Мерри помощник режиссера получил ее багаж и отнес его в машину. Огромный лимузин плавно покатил, рассекая длинным рылом поток попутных автомобилей, словно марлин, затесавшийся в рыбий косяк.
Обо всем уже позаботились. Уеммик подыскал ей уютную квартиру в Колдуотер-Каньоне. Перед подъездом стоял роскошный белый «шевроле», который предоставила ей студия. На камине красовались свежесрезанные цветы, в баре стояли крепкие напитки, а холодильник ломился от соков и лимонада. Помощник режиссера и шофер занесли чемоданы и сумки в квартиру.
– Мистер Кляйнзингер с нетерпением ждет вас, – сказал помощник. – И просил, чтобы я поздравил вас с возвращением в Лос-Анджелес.
– Спасибо. Большое спасибо.
– Завтра в девять тридцать вы должны быть в гримерной. Приедете сами или прислать машину?
– Лучше, пожалуй, если вы пришлете машину. Хотя бы завтра. В первый день.
– Безусловно. Чем еще могу быть вам полезен?
– Спасибо, все в порядке. И я вам очень признательна за встречу. Вы очень любезны.
– Рад был познакомиться, – улыбнулся он и ушел.
Джо Миланос провалился в Бейруте. Но числился в Бейруте спецкором «Пульса», возглавляя местный корпункт. Правда, жалованье он получал с особого счета, открытого для «Пульса» Центральным разведывательным управлением. До определенных пор всем было удобно: «Пульс» содержал на средства ЦРУ корпункт в Бейруте, а ЦРУ имело там своего агента с отличной легендой. Однако после того как Миланос засыпался, легенду хотя бы для соблюдения приличий требовалось сохранить, и Миланоса перебросили в Лондон. Эда Уикса вследствие этого перевели из Лондона в Найроби на смену Гаррету Холмсу-Уоллесу, которого, в свою очередь, послали в Париж. А вот Джослин Стронг переместили из Парижа в Лос-Анджелес. Тому было две причины. Во-первых, останься она в Париже, местное бюро оказалось бы перенасыщено, а во-вторых, Джордж Map, заведующий лос-анджелесским бюро, в последнее время стал излишне часто прикладываться к бутылке. Поэтому было решено оказать Мару поддержку, что в переводе с журналистского жаргона означало «возможное замещение».
Впрочем, ни Джослин Стронг, ни Мара о подлинных причинах всех этих перемещений ставить в известность никто не стал. Тем более что такой стреляный воробей, как Map, в этом и не нуждался: он уже давно научился читать не то, что между строк, но даже между букв. Он прекрасно понимал, что Стронг представляет для него угрозу, и вместе с тем знал, что сама она не дает себе в этом отчета, полагая, что перевели ее в порядке понижения. В день, когда она появилась на новом месте, Map просунул голову в дверь ее кабинета и провозгласил:
– Счастлив приветствовать странницу, проделавшую путь из Города Света в Мишурный Городок.
Брезгливое смирение, прозвучавшее в голосе Джослин, рассказало Мару все, что он хотел знать. Теперь ему оставалось только загрузить ее рутинной работой, а дальше случится одно из трех. Либо она слишком рано раскроет козыри – и проиграет, либо ей осточертеет бессмысленная возня и она уволится, либо – и это наиболее вероятно – она деградирует в одного из бесчисленных зомби, из которых состоит журналистский корпус Голливуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47