Время причудливо меняло здесь свой ход. Оно будто замедлялось, щедро предлагая насладиться собой в солнечные погожие дни, а в ненастье и холод ускоряло течение, словно замерзало, сжималось и укорачивалось.
Славно здесь было. Пусть и очень трудно. Каждый день приносил много хлопот: заботы об очаге, поиск съедобных кореньев и ягод, сбор трав, ловля рыбы в горной реке, добираться до которой тоже было непросто. Но Таллури научилась всему этому. Похудела, вытянулась и повзрослела. Стала, к большому удовольствию Энгиуса, молчаливой.
Энгиус совершенно не допускал заботиться о себе. Объяснил строго:
– Я отвергаю любую заботу, чтобы обрести абсолютную независимость. Любой привязанности я предпочитаю свободу!
И о Таллури он, можно сказать, совсем не пекся. Ровным, не терпящим не то что возражений, а даже обсуждения, тоном сообщил в первый же день их «пещерной» жизни несколько основных требований: удаляться от пещеры только в светлое время и не дольше, чем на четверть суток; не уходить, не выполнив всех его поручений; о недомоганиях сообщать сразу же («Здесь не Храм Жизни – придется самим справляться!»). Вот, собственно, и всё. Сам он будет время от времени исчезать на несколько дней, о чем предупредит заранее, чтобы она подготовилась. Подготовилась так, чтобы не покидать пещеру все дни его отсутствия. Вода в жилище есть, и всегда свежая, а еды можно припасти. Еще можно и нужно сообщать обо всем, что покажется ей опасным или подозрительным, и спрашивать о непонятном.
– Есть непонятное – почему мы здесь? – тут же вставила Таллури, еще не выученная молчать.
Энгиус, тщательно подбирая слова, нехотя произнес:
– В Атлантиде предпринята попытка государственного переворота. Бунты и волнения во всех провинциях. Впрочем, это-то тебя мало касается, а вот, что относится к тебе прямо: мы, верные Богу Единому, укрыли всех, кто был эвакуирован из Гипербореи. На вас охотятся наши противники, сыны Велиара.
Это было не вполне понятно, а то, что «охотятся» – просто пугало. И Энгиус, увидев страх в ее глазах, принялся объяснять: сыны Бога Единого, ведущие Атлантиду по пути духовного роста к очищению души и просветлению, и сыны Велиара, сторонники технократии, устремленные только к удовлетворению материальных желаний, давно не находят (да и не могут найти!) общего языка. Противоречия и разногласия двух противоборствующих сторон, длящиеся веками, близятся (по мнению Энгиуса) к своей кульминации. Нынешнее столкновение – одно из самых ужасных и кровавых.
– Пострадало множество моих друзей и сподвижников, – с горечью произнес Энгиус. – Хотя сыны Бога Единого ныне одерживают верх, но группировки сынов Велиара, раздробленные и озлобленные, рыщут по всей стране в поисках тех, кто представляет для нас ценность. Я занимаюсь несколькими такими людьми, спрятанными в этих диких горах.
– Я представляю ценность? – с сомнением и надеждой она заглянула в глаза жреца, хотя давно поняла, что этот суровый на вид человек, к которому она так крепко привязалась, принял на себя очень хлопотную ответственность за нее и теперь не бросит. «Знаки судьбы», – непонятно объяснил он. Она этих знаков не видела и нетерпеливо переспросила: – Я правда представляю какую-то ценность?
В ответ жрец молча потрепал ее по макушке и улыбнулся.
* * *
Энгиус только что вернулся после нескольких дней отсутствия, усталый и измученный, и теперь рассеянно смотрел в огонь (или не в огонь, вглубь себя?).
– Осень… В Атлантиде – Осень, Таллури.
Энгиус произнес это неожиданно. Так, что она даже вздрогнула. Но произнес еще и так, что сразу было понятно – слово «Осень» подразумевается именно с большой буквы. Она вопросительно взглянула на него, но он смотрел мимо…
Вот и еще один ее год в Атлантиде скоро кончится. Позади тихая благодатная осень, зима с холодными дождями и обильным, но таким недолговечным здесь снегом (Энгиус в эту зиму давал Таллури совсем немного бодрящих трав, так как она уже почти привыкла к отсутствию Зимнего Сна). Позади весна с громким пением птиц и теплыми ветрами.
В самом разгаре лето, а Энгиус говорит: «Осень». Почему? Он странный, Энгиус. Но она уже привыкла к нему и его странностям. Вот и сейчас – знала, что спрашивать ни к чему: всё, что ей нужно, опекун скажет сам. Да нет, спрашивать не возбраняется! Порой ему даже нравятся вопросы Таллури, и тогда он вслух одобряет их, и это приятно. Но не на все вопросы Таллури получает ответ.
Вот и об «Осени» спрашивать бесполезно. Захочет, объяснит позже сам. Но Энгиус тут же оглянулся на Таллури, на ее молчание, в которое она «упрятала», как в шкатулку, свой незаданный вопрос, и заговорил:
– Объясню просто, ты поймешь. Любая цивилизация проходит путь развития, который можно сравнить с годом жизни природы. «Весна» – зарождение культуры, проблески научной мысли, начатки цивилизованности. Первые неуклюжие законы и религиозные предчувствия! Пробы и ошибки во всех областях, поиски и открытия, бурление сил и, отчасти, хаос. Хаос первобытности. Затем «Лето» – упрочение цивилизации, великие открытия и победоносные завоевания, стремительное развитие наук, становление культуры, государственности, упрочение законов и взлет религиозных откровений. «Лето» – великолепная пора. Но «Осень» значительнее: это, коротко говоря, получение окончательных плодов во всех областях. И вот «Зима»… Она принесет пусть и постепенное, века длящееся, но несомненное оцепенение и разрушение. Так вот, в Атлантиде – Осень.
Мы являемся свидетелями и высочайших достижений нашей цивилизации, ее процветания и могущества, и, на горе, ее трагических ошибок, которые выглядят как благодеяния, а приведут неминуемо, как уже зародившаяся в теле смертельная хворь, к разрушению. Имя этой хвори – безоглядное, бездуховное стремление к полному материальному благоденствию. С одной стороны, цивилизация наслаждается всеми благами духовных и материальных завоеваний, к которым она шла долгие века, смело и благосклонно взирая на все окружающие ее народы и государства. Но с другой – в ее глубинах появляются первые неполадки, первые признаки грозных болезней. Скажу так: на Атлантиду «надвинулось» полнейшее благоденствие. Благоденствие в ущерб духовности. А значит, не за горами кризис и, возможно, крах цивилизации.
Он долго объяснял. И еще из его объяснений Таллури поняла, что когда-то, давным-давно, когда Атлантида еще не имела ни летучих машин, ни подводного флота, ни своего сверхоружия и чудесных строительных орудий, она была мощна своими духовными достижениями. Но часть атлантов, стремящихся к дополнительным удобствам и комфорту, выбрала иной путь – технократический, с ориентацией только на материальные достижения. Для них эволюция означала личный комфорт любой ценой, право судить других и использовать рабский труд.
Произошло разделение на сынов Закона Единого, ратующих по-прежнему за эволюцию духа, и сынов Велиара, ярых сторонников технократического пути, но пуще того – силы, богатства, слепой самоуверенности и надмевания над себе подобными. Они начали использовать – бессистемно, бесконтрольно, жадно! – всё, включая силы природы и даже личный творческий потенциал, этот бесценный дар Небес, для удовлетворения собственных прихотей и порочных слабостей. Именно сынами Велиара вызваны к действию столь деструктивные силы, что ответные реакции природы теперь просто неуправляемы. И набирают мощь! В этом плане нашествие животных-мутантов – не самая большая проблема Атлантиды. Сыны Бога Единого пока сильны, очень сильны, но…
– Осень… Осень…
И хоть Энгиус все время отвергал ее заботу, Таллури подошла и подала ему чашу свежей воды. Он не просил – она сделала это просто так, по велению сердца. А он вдруг принял чашу, не глядя на Таллури и, возможно, даже не сознавая, что делает. Тогда она уселась у ног Энгиуса и устроилась щекой на его колене. Кто бы сейчас запретил ей это?
Как ни странно, это неожиданное движение привело его в чувство, его глаза ожили, и Энгиус произнес с загадочной улыбкой:
– Совсем забыл! У меня есть для тебя подарки.
Он пошарил в своем дорожном мешке и извлек на свет странный предмет – кристаллическую пирамидку нежно-лилового цвета. Основание пирамидки размером оказалось ровно с ее ладонь, и Таллури бережно угнездила ее в левой руке и поднесла к лучу света, падавшему в центр пещеры. Лиловый кристалл тут же озарился мягкими переливами, искрясь во все стороны розово-золотистыми лучиками.
Таллури залюбовалась подарком, наслаждаясь его красотой и гармонией, забыв даже поблагодарить. Рассматри– вая пирамидку, она обнаружила, что та не монолитна, а как бы состоит из нескольких пирамидок гораздо меньшего размера. Их многочисленные стороны и грани четко просматривались в прозрачном теле кристалла, разъять который ей, впрочем, с первого раза не удалось. Но Таллури решила, что есть какой-то секрет. И только собралась спросить об этом жреца, как услышала его голос:
– Тебе нравится?
– О! Очень-очень! Ой, прости, спасибо тебе!
– Не мне. Человеку, которого я навещал, моему другу. Он один из тех, кто временно укрылся в этих горах. Отвечаю на не заданный тобою вопрос: это детская игрушка. Из весьма древнего альвийского рода. Она напитана энергией красоты и гармонии, что полезно для ребенка само по себе, но, кроме того, еще и обучает: в ней много загадок и секретов.
– Можно узнать, каких?
– Узнать можно, – его глаза смеялись. – Узнай. Сама.
Нетерпение узнать все сразу было так велико, что она выпалила:
– Ну, скажи о ней хотя бы что-то еще!
– Ладно. Итак, она разбирается. Ключ к разборке – макушка пирамидки. Это первое. Второе – без макушки стороны деталей «слипаются», но не крепятся прочно, поэтому будь внимательна, иначе растеряешь всё. Для начала достаточно. Играй, потом сообщишь мне, что захочешь. Что-то еще?
– Да. Кто он, твой друг? Почему решил подарить игрушку мне? И могу ли я его отблагодарить?
– Хорошо. Это учтиво и неглупо. К сожалению, имени моего друга я тебе сообщить не могу. Пока не могу. Игрушка принадлежала его маленькой дочери и была настроена на нее – на ее возраст и образ мышления. Как настраивается на каждого отдельного ребенка любая кристаллическая игрушка альвов и разряжается, когда ребенок вырастает или… Впрочем, довольно. Почему он решил отдать пирамидку тебе, не знаю. Он не сказал. В ответ, в качестве благодарности, достаточно будет передать, что ты получила удовольствие.
– Да-да! Огромное! Пожалуйста, передай ему это.
* * *
Много дней Таллури возилась с великолепным подарком. Очень быстро она обнаружила, как пирамидка разбирается: достаточно было особым движением (будто охватываешь и согреваешь указательным и большим пальцами две ее стороны) сместить макушку вбок. Как только макушка «съезжала» со своего места, сборные части пирамидки становились податливо-мобильными, просто как соединенные кусочки магнита. Ухватив же макушку за две другие стороны и «посадив» ее на место, можно было вернуть игрушке монолитность.
Но это было не всё! Еще более хитроумным и забавным оказалось то, что «смагничивание» деталек в то же мгновение вызывало внутри пирамидки чудесное разноцветное искрение, которое продолжалось некоторое время хаотично, а затем снопы искр стекали и концентрировались на наружных сторонах, образуя узоры, рисунки, значки и буквы, и пропадали, если Таллури трясла кристалл.
Однажды Таллури вдруг узнала несколько букв своего родного языка.
– Смотри, смотри! – кинулась она к Энгиусу. – Пирамидка знает мой язык!
– О! – Энгиус был, похоже, приятно удивлен. – Она и на тебя настроилась! Это хороший знак. Что же ты прочла?
– Вот видишь, здесь из зеленых искорок сложилось слово «море». А тут, справа, из белых – «дельфин»! А это, рыженькое, нет, скорее золотистое, не знаю, как сказать, но оно похоже на мое имя. Звучит немного странно. Наверное, в Тууле так раньше говорили, ведь имя мне дал дед.
– Верно. Это слово звучит так же, как твое полное имя, а значит оно – «любопытный зверек, служащий боже– ству», – он взглянул на затаившую дыхание Таллури почти с лаской: – Хорошая настройка. И просто великолепная работа! Я говорю об игрушке. Теперь следи внимательно за рисунками на разных сторонах – пирамидка станет не только развлекать тебя, но и загадывать загадки или предложит игру. Я сам не до конца знаю, что и как, – Энгиус взял пирамидку и стал вглядываться в ее мерцающую глубину: – Мой друг сказал: «Отдай игрушку зверьку, что живет в твоей пещере». Зверек – так назвал тебя он. А ведь я даже не упоминал о тебе!
* * *
Целыми днями Таллури собирала и разбирала свою игрушку, озадаченно поворачивая ее так и этак, то ахая от восторга, то хмуря лоб и слизывая пот с верхней губы.
– Да, – вдруг пришло ей на ум, – а отчего ты сказал «подарки»? Не «подарок», пирамидка, а именно «подарки»? Я точно помню.
– Ты точно помнишь. Это так, я сказал «подарки» и вручил тебе пирамидку. Но я не оговорился. Я хотел, чтобы ты сама спросила. Это значило бы, что ты внимательна, чутка к тому, что я «нес» в тот момент в себе.
– Я оказалась нечутка… – расстроенно прошептала Таллури.
– Небрежна, – уточнил Энгиус. – Слово прочно осело в твоем сознании, хотя ты пренебрегла им на время в пользу игрушки. Да, есть еще один подарок. И считаю, он гораздо важнее для тебя.
Она внимала.
– Мы скоро уйдем отсюда, – жрец сделал торжественную паузу. – Наше заточение окончено!
Но Таллури не знала, радоваться или огорчаться, поэтому не выразила никаких эмоций.
– Ты в замешательстве, – констатировал Энгиус. – Что ж, это нормально. Но уверяю, то, что ждет тебя впереди достойно твоей радости. Уточним: открыто выражаемой радости.
Она непроизвольно улыбнулась:
– Что же ждет меня, Энгиус?
– Университет!
* * *
Горы, долгие месяцы остававшиеся им добрым убежищем, высились за спиной – на несколько часов хода Энгиуса и Таллури поглотил лес. Он обступал их со всех сторон и, касаясь хвойными лапами рук, плеч, спин, будто прощался. Снова, как и год назад, жрец вел Таллури по тропе, теперь уже окончательно затерявшейся в траве и молодом подлеске. Каким-то образом они вышли на поляну, ту поляну, где некогда выпрягли Ечи и оставили повозку.
И следа не было, что кто-то побывал здесь хотя бы раз. Повозка стояла на прежнем месте. Энгиус, борясь с высокой сильной порослью душистых трав, обошел ее со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул:
– Что ж, все в порядке, слава Единому! Дальше поедем на лошади.
Таллури подняла от удивления брови:
– Ты хочешь сказать, что лошадь знает, что мы ждем ее?
– Вот именно.
– Она придет? Сама придет?
– Это очень умное, а главное – очень интуитивное животное. Ечи придет непременно. Довольно таращиться – брось дорожный мешок и живо принимайся за работу: надо освободить повозку от травы.
Таллури обрывала руками тугие стебли вьюнов, ползучих и многоколенчатых растений, которые оплели повозку со всех сторон, проросли до облучка, вцепились в каждую доску, каждую деталь, впутались в спицы колес. Энгиус проверял крепежи.
Ленивое добродушное пофыркивание отвлекло их от работы.
– А, Ечи! – приветствовал Энгиус лошадь. – Доброе животное. Славное. Я рад тебе, хоть и не звал пока. Кто же это сделал?
– Это я! У меня получилось! – Таллури подбежала и потрепала коня по короткой жесткой холке. От его шкуры пахло лесом и летом, а от всего существа этого почти дикого животного веяло духом свободы и умиротворения.
– Молодец, Ечи, – заключил жрец, осмотрев заодно и коня, – ты с толком провел это время: здоров, силен, спокоен.
Ечи несколько раз наклонил голову, словно покивал, с достоинством принимая похвалу, и прошел к повозке, со знанием дела встав впереди.
* * *
Миля за милей была отсчитана по проселку в обратном порядке до Главной трассы, ведущей в Город.
Встал ли Ечи перед съездом на магистраль потому, что не знал, куда шагать дальше, или замешкался возничий, а конь лишь уловил его мысли, было непонятно. Но Ечи действительно неожиданно встал и стоял, спокойно опустив голову, лишь время от времени фыркал, прядал ушами и обмахивал себя хвостом.
Линия трассы с металлической жесткостью прорезала долину. Они могли видеть ее на многие мили – вправо и влево. Энгиус задумчиво молчал, а Таллури, впившись взглядом в дорогу, и не думала о нем: зрелище, представшее ее взору, было достойным внимания. Мало сказать, что трасса ожила – она бурлила жизнью. Картина настолько отличалась от того, чему свидетелями они были год назад, что просто дух захватывало!
В обе стороны непрерывным потоком шли экипажи всех размеров и видов. В центре неслись огромные серебристые и черные машины, по бокам от них с достоинством следовали разноцветные аппараты меньшего размера, с краю дороги, время от времени обдавая Таллури и Энгиуса пылью, деловито стучали копытами лошади, запряженные и в самые простые телеги и возки, и в дорогие ладьеподобные экипажи, задрапированные прекрасными тканями.
1 2 3 4 5 6
Славно здесь было. Пусть и очень трудно. Каждый день приносил много хлопот: заботы об очаге, поиск съедобных кореньев и ягод, сбор трав, ловля рыбы в горной реке, добираться до которой тоже было непросто. Но Таллури научилась всему этому. Похудела, вытянулась и повзрослела. Стала, к большому удовольствию Энгиуса, молчаливой.
Энгиус совершенно не допускал заботиться о себе. Объяснил строго:
– Я отвергаю любую заботу, чтобы обрести абсолютную независимость. Любой привязанности я предпочитаю свободу!
И о Таллури он, можно сказать, совсем не пекся. Ровным, не терпящим не то что возражений, а даже обсуждения, тоном сообщил в первый же день их «пещерной» жизни несколько основных требований: удаляться от пещеры только в светлое время и не дольше, чем на четверть суток; не уходить, не выполнив всех его поручений; о недомоганиях сообщать сразу же («Здесь не Храм Жизни – придется самим справляться!»). Вот, собственно, и всё. Сам он будет время от времени исчезать на несколько дней, о чем предупредит заранее, чтобы она подготовилась. Подготовилась так, чтобы не покидать пещеру все дни его отсутствия. Вода в жилище есть, и всегда свежая, а еды можно припасти. Еще можно и нужно сообщать обо всем, что покажется ей опасным или подозрительным, и спрашивать о непонятном.
– Есть непонятное – почему мы здесь? – тут же вставила Таллури, еще не выученная молчать.
Энгиус, тщательно подбирая слова, нехотя произнес:
– В Атлантиде предпринята попытка государственного переворота. Бунты и волнения во всех провинциях. Впрочем, это-то тебя мало касается, а вот, что относится к тебе прямо: мы, верные Богу Единому, укрыли всех, кто был эвакуирован из Гипербореи. На вас охотятся наши противники, сыны Велиара.
Это было не вполне понятно, а то, что «охотятся» – просто пугало. И Энгиус, увидев страх в ее глазах, принялся объяснять: сыны Бога Единого, ведущие Атлантиду по пути духовного роста к очищению души и просветлению, и сыны Велиара, сторонники технократии, устремленные только к удовлетворению материальных желаний, давно не находят (да и не могут найти!) общего языка. Противоречия и разногласия двух противоборствующих сторон, длящиеся веками, близятся (по мнению Энгиуса) к своей кульминации. Нынешнее столкновение – одно из самых ужасных и кровавых.
– Пострадало множество моих друзей и сподвижников, – с горечью произнес Энгиус. – Хотя сыны Бога Единого ныне одерживают верх, но группировки сынов Велиара, раздробленные и озлобленные, рыщут по всей стране в поисках тех, кто представляет для нас ценность. Я занимаюсь несколькими такими людьми, спрятанными в этих диких горах.
– Я представляю ценность? – с сомнением и надеждой она заглянула в глаза жреца, хотя давно поняла, что этот суровый на вид человек, к которому она так крепко привязалась, принял на себя очень хлопотную ответственность за нее и теперь не бросит. «Знаки судьбы», – непонятно объяснил он. Она этих знаков не видела и нетерпеливо переспросила: – Я правда представляю какую-то ценность?
В ответ жрец молча потрепал ее по макушке и улыбнулся.
* * *
Энгиус только что вернулся после нескольких дней отсутствия, усталый и измученный, и теперь рассеянно смотрел в огонь (или не в огонь, вглубь себя?).
– Осень… В Атлантиде – Осень, Таллури.
Энгиус произнес это неожиданно. Так, что она даже вздрогнула. Но произнес еще и так, что сразу было понятно – слово «Осень» подразумевается именно с большой буквы. Она вопросительно взглянула на него, но он смотрел мимо…
Вот и еще один ее год в Атлантиде скоро кончится. Позади тихая благодатная осень, зима с холодными дождями и обильным, но таким недолговечным здесь снегом (Энгиус в эту зиму давал Таллури совсем немного бодрящих трав, так как она уже почти привыкла к отсутствию Зимнего Сна). Позади весна с громким пением птиц и теплыми ветрами.
В самом разгаре лето, а Энгиус говорит: «Осень». Почему? Он странный, Энгиус. Но она уже привыкла к нему и его странностям. Вот и сейчас – знала, что спрашивать ни к чему: всё, что ей нужно, опекун скажет сам. Да нет, спрашивать не возбраняется! Порой ему даже нравятся вопросы Таллури, и тогда он вслух одобряет их, и это приятно. Но не на все вопросы Таллури получает ответ.
Вот и об «Осени» спрашивать бесполезно. Захочет, объяснит позже сам. Но Энгиус тут же оглянулся на Таллури, на ее молчание, в которое она «упрятала», как в шкатулку, свой незаданный вопрос, и заговорил:
– Объясню просто, ты поймешь. Любая цивилизация проходит путь развития, который можно сравнить с годом жизни природы. «Весна» – зарождение культуры, проблески научной мысли, начатки цивилизованности. Первые неуклюжие законы и религиозные предчувствия! Пробы и ошибки во всех областях, поиски и открытия, бурление сил и, отчасти, хаос. Хаос первобытности. Затем «Лето» – упрочение цивилизации, великие открытия и победоносные завоевания, стремительное развитие наук, становление культуры, государственности, упрочение законов и взлет религиозных откровений. «Лето» – великолепная пора. Но «Осень» значительнее: это, коротко говоря, получение окончательных плодов во всех областях. И вот «Зима»… Она принесет пусть и постепенное, века длящееся, но несомненное оцепенение и разрушение. Так вот, в Атлантиде – Осень.
Мы являемся свидетелями и высочайших достижений нашей цивилизации, ее процветания и могущества, и, на горе, ее трагических ошибок, которые выглядят как благодеяния, а приведут неминуемо, как уже зародившаяся в теле смертельная хворь, к разрушению. Имя этой хвори – безоглядное, бездуховное стремление к полному материальному благоденствию. С одной стороны, цивилизация наслаждается всеми благами духовных и материальных завоеваний, к которым она шла долгие века, смело и благосклонно взирая на все окружающие ее народы и государства. Но с другой – в ее глубинах появляются первые неполадки, первые признаки грозных болезней. Скажу так: на Атлантиду «надвинулось» полнейшее благоденствие. Благоденствие в ущерб духовности. А значит, не за горами кризис и, возможно, крах цивилизации.
Он долго объяснял. И еще из его объяснений Таллури поняла, что когда-то, давным-давно, когда Атлантида еще не имела ни летучих машин, ни подводного флота, ни своего сверхоружия и чудесных строительных орудий, она была мощна своими духовными достижениями. Но часть атлантов, стремящихся к дополнительным удобствам и комфорту, выбрала иной путь – технократический, с ориентацией только на материальные достижения. Для них эволюция означала личный комфорт любой ценой, право судить других и использовать рабский труд.
Произошло разделение на сынов Закона Единого, ратующих по-прежнему за эволюцию духа, и сынов Велиара, ярых сторонников технократического пути, но пуще того – силы, богатства, слепой самоуверенности и надмевания над себе подобными. Они начали использовать – бессистемно, бесконтрольно, жадно! – всё, включая силы природы и даже личный творческий потенциал, этот бесценный дар Небес, для удовлетворения собственных прихотей и порочных слабостей. Именно сынами Велиара вызваны к действию столь деструктивные силы, что ответные реакции природы теперь просто неуправляемы. И набирают мощь! В этом плане нашествие животных-мутантов – не самая большая проблема Атлантиды. Сыны Бога Единого пока сильны, очень сильны, но…
– Осень… Осень…
И хоть Энгиус все время отвергал ее заботу, Таллури подошла и подала ему чашу свежей воды. Он не просил – она сделала это просто так, по велению сердца. А он вдруг принял чашу, не глядя на Таллури и, возможно, даже не сознавая, что делает. Тогда она уселась у ног Энгиуса и устроилась щекой на его колене. Кто бы сейчас запретил ей это?
Как ни странно, это неожиданное движение привело его в чувство, его глаза ожили, и Энгиус произнес с загадочной улыбкой:
– Совсем забыл! У меня есть для тебя подарки.
Он пошарил в своем дорожном мешке и извлек на свет странный предмет – кристаллическую пирамидку нежно-лилового цвета. Основание пирамидки размером оказалось ровно с ее ладонь, и Таллури бережно угнездила ее в левой руке и поднесла к лучу света, падавшему в центр пещеры. Лиловый кристалл тут же озарился мягкими переливами, искрясь во все стороны розово-золотистыми лучиками.
Таллури залюбовалась подарком, наслаждаясь его красотой и гармонией, забыв даже поблагодарить. Рассматри– вая пирамидку, она обнаружила, что та не монолитна, а как бы состоит из нескольких пирамидок гораздо меньшего размера. Их многочисленные стороны и грани четко просматривались в прозрачном теле кристалла, разъять который ей, впрочем, с первого раза не удалось. Но Таллури решила, что есть какой-то секрет. И только собралась спросить об этом жреца, как услышала его голос:
– Тебе нравится?
– О! Очень-очень! Ой, прости, спасибо тебе!
– Не мне. Человеку, которого я навещал, моему другу. Он один из тех, кто временно укрылся в этих горах. Отвечаю на не заданный тобою вопрос: это детская игрушка. Из весьма древнего альвийского рода. Она напитана энергией красоты и гармонии, что полезно для ребенка само по себе, но, кроме того, еще и обучает: в ней много загадок и секретов.
– Можно узнать, каких?
– Узнать можно, – его глаза смеялись. – Узнай. Сама.
Нетерпение узнать все сразу было так велико, что она выпалила:
– Ну, скажи о ней хотя бы что-то еще!
– Ладно. Итак, она разбирается. Ключ к разборке – макушка пирамидки. Это первое. Второе – без макушки стороны деталей «слипаются», но не крепятся прочно, поэтому будь внимательна, иначе растеряешь всё. Для начала достаточно. Играй, потом сообщишь мне, что захочешь. Что-то еще?
– Да. Кто он, твой друг? Почему решил подарить игрушку мне? И могу ли я его отблагодарить?
– Хорошо. Это учтиво и неглупо. К сожалению, имени моего друга я тебе сообщить не могу. Пока не могу. Игрушка принадлежала его маленькой дочери и была настроена на нее – на ее возраст и образ мышления. Как настраивается на каждого отдельного ребенка любая кристаллическая игрушка альвов и разряжается, когда ребенок вырастает или… Впрочем, довольно. Почему он решил отдать пирамидку тебе, не знаю. Он не сказал. В ответ, в качестве благодарности, достаточно будет передать, что ты получила удовольствие.
– Да-да! Огромное! Пожалуйста, передай ему это.
* * *
Много дней Таллури возилась с великолепным подарком. Очень быстро она обнаружила, как пирамидка разбирается: достаточно было особым движением (будто охватываешь и согреваешь указательным и большим пальцами две ее стороны) сместить макушку вбок. Как только макушка «съезжала» со своего места, сборные части пирамидки становились податливо-мобильными, просто как соединенные кусочки магнита. Ухватив же макушку за две другие стороны и «посадив» ее на место, можно было вернуть игрушке монолитность.
Но это было не всё! Еще более хитроумным и забавным оказалось то, что «смагничивание» деталек в то же мгновение вызывало внутри пирамидки чудесное разноцветное искрение, которое продолжалось некоторое время хаотично, а затем снопы искр стекали и концентрировались на наружных сторонах, образуя узоры, рисунки, значки и буквы, и пропадали, если Таллури трясла кристалл.
Однажды Таллури вдруг узнала несколько букв своего родного языка.
– Смотри, смотри! – кинулась она к Энгиусу. – Пирамидка знает мой язык!
– О! – Энгиус был, похоже, приятно удивлен. – Она и на тебя настроилась! Это хороший знак. Что же ты прочла?
– Вот видишь, здесь из зеленых искорок сложилось слово «море». А тут, справа, из белых – «дельфин»! А это, рыженькое, нет, скорее золотистое, не знаю, как сказать, но оно похоже на мое имя. Звучит немного странно. Наверное, в Тууле так раньше говорили, ведь имя мне дал дед.
– Верно. Это слово звучит так же, как твое полное имя, а значит оно – «любопытный зверек, служащий боже– ству», – он взглянул на затаившую дыхание Таллури почти с лаской: – Хорошая настройка. И просто великолепная работа! Я говорю об игрушке. Теперь следи внимательно за рисунками на разных сторонах – пирамидка станет не только развлекать тебя, но и загадывать загадки или предложит игру. Я сам не до конца знаю, что и как, – Энгиус взял пирамидку и стал вглядываться в ее мерцающую глубину: – Мой друг сказал: «Отдай игрушку зверьку, что живет в твоей пещере». Зверек – так назвал тебя он. А ведь я даже не упоминал о тебе!
* * *
Целыми днями Таллури собирала и разбирала свою игрушку, озадаченно поворачивая ее так и этак, то ахая от восторга, то хмуря лоб и слизывая пот с верхней губы.
– Да, – вдруг пришло ей на ум, – а отчего ты сказал «подарки»? Не «подарок», пирамидка, а именно «подарки»? Я точно помню.
– Ты точно помнишь. Это так, я сказал «подарки» и вручил тебе пирамидку. Но я не оговорился. Я хотел, чтобы ты сама спросила. Это значило бы, что ты внимательна, чутка к тому, что я «нес» в тот момент в себе.
– Я оказалась нечутка… – расстроенно прошептала Таллури.
– Небрежна, – уточнил Энгиус. – Слово прочно осело в твоем сознании, хотя ты пренебрегла им на время в пользу игрушки. Да, есть еще один подарок. И считаю, он гораздо важнее для тебя.
Она внимала.
– Мы скоро уйдем отсюда, – жрец сделал торжественную паузу. – Наше заточение окончено!
Но Таллури не знала, радоваться или огорчаться, поэтому не выразила никаких эмоций.
– Ты в замешательстве, – констатировал Энгиус. – Что ж, это нормально. Но уверяю, то, что ждет тебя впереди достойно твоей радости. Уточним: открыто выражаемой радости.
Она непроизвольно улыбнулась:
– Что же ждет меня, Энгиус?
– Университет!
* * *
Горы, долгие месяцы остававшиеся им добрым убежищем, высились за спиной – на несколько часов хода Энгиуса и Таллури поглотил лес. Он обступал их со всех сторон и, касаясь хвойными лапами рук, плеч, спин, будто прощался. Снова, как и год назад, жрец вел Таллури по тропе, теперь уже окончательно затерявшейся в траве и молодом подлеске. Каким-то образом они вышли на поляну, ту поляну, где некогда выпрягли Ечи и оставили повозку.
И следа не было, что кто-то побывал здесь хотя бы раз. Повозка стояла на прежнем месте. Энгиус, борясь с высокой сильной порослью душистых трав, обошел ее со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул:
– Что ж, все в порядке, слава Единому! Дальше поедем на лошади.
Таллури подняла от удивления брови:
– Ты хочешь сказать, что лошадь знает, что мы ждем ее?
– Вот именно.
– Она придет? Сама придет?
– Это очень умное, а главное – очень интуитивное животное. Ечи придет непременно. Довольно таращиться – брось дорожный мешок и живо принимайся за работу: надо освободить повозку от травы.
Таллури обрывала руками тугие стебли вьюнов, ползучих и многоколенчатых растений, которые оплели повозку со всех сторон, проросли до облучка, вцепились в каждую доску, каждую деталь, впутались в спицы колес. Энгиус проверял крепежи.
Ленивое добродушное пофыркивание отвлекло их от работы.
– А, Ечи! – приветствовал Энгиус лошадь. – Доброе животное. Славное. Я рад тебе, хоть и не звал пока. Кто же это сделал?
– Это я! У меня получилось! – Таллури подбежала и потрепала коня по короткой жесткой холке. От его шкуры пахло лесом и летом, а от всего существа этого почти дикого животного веяло духом свободы и умиротворения.
– Молодец, Ечи, – заключил жрец, осмотрев заодно и коня, – ты с толком провел это время: здоров, силен, спокоен.
Ечи несколько раз наклонил голову, словно покивал, с достоинством принимая похвалу, и прошел к повозке, со знанием дела встав впереди.
* * *
Миля за милей была отсчитана по проселку в обратном порядке до Главной трассы, ведущей в Город.
Встал ли Ечи перед съездом на магистраль потому, что не знал, куда шагать дальше, или замешкался возничий, а конь лишь уловил его мысли, было непонятно. Но Ечи действительно неожиданно встал и стоял, спокойно опустив голову, лишь время от времени фыркал, прядал ушами и обмахивал себя хвостом.
Линия трассы с металлической жесткостью прорезала долину. Они могли видеть ее на многие мили – вправо и влево. Энгиус задумчиво молчал, а Таллури, впившись взглядом в дорогу, и не думала о нем: зрелище, представшее ее взору, было достойным внимания. Мало сказать, что трасса ожила – она бурлила жизнью. Картина настолько отличалась от того, чему свидетелями они были год назад, что просто дух захватывало!
В обе стороны непрерывным потоком шли экипажи всех размеров и видов. В центре неслись огромные серебристые и черные машины, по бокам от них с достоинством следовали разноцветные аппараты меньшего размера, с краю дороги, время от времени обдавая Таллури и Энгиуса пылью, деловито стучали копытами лошади, запряженные и в самые простые телеги и возки, и в дорогие ладьеподобные экипажи, задрапированные прекрасными тканями.
1 2 3 4 5 6