Солнце – в Козероге и алькокоден – Солнце, анарета – Плутон, асцендент – в Весах. При этом – активнейшая стихия воды и сильный Марс. Остальное пустяки. Правда, кресты… – он запнулся, и Таллури замерла, но Энгиус, не закончив, продолжил: – Солнце не дало тебе скучать, а Марс – бездействовать, «вода» оживила всё интуицией, а Плутон «обеспечил» самодостаточность в уединении. Ты была самостоятельна, иногда вела себя неожиданно, меняя решения, но всегда интересно. Один только раз я счел необходимым вмешаться: мне показалось, ты еще не готова рассчитать все позиции внутренних сил для левитации, а стоять на самой кромке стены все же было небезопасно. Я «отозвал» тебя, а ты, молодец, уловила.
Энгиус надолго замолчал, потом спросил:
– Ты ведь уже тогда, возле башни Храма, нашла во мне приемного отца?
– Да, кажется, именно тогда.
– Я понял это в тоже мгновение, что и ты. И с этого самого мгновения стал несвободен. Несвободен оттого, что кому-то нужен. А мне нельзя было привязываться ни к кому.
– Ни к кому?..
– Ни к кому! Как нельзя было, чтобы кто-то привязался ко мне. В то время я чувствовал в себе призвание – «жрец Ухода»: уединение, аскетика, молитвы Единому Богу среди сияющих горных вершин, безмолвных и бесстрастных… – взгляд Энгиуса засверкал истовым огнем, как раскаленный металл. – Вот чего я жаждал. А вовсе не хлопотливой участи жреца-учителя, – взгляд его угас, словно остыл опущенный в холодную воду меч. – А ты появилась и встала у самого сердца – не впустить невозможно! Позже я понял, что это веление Судьбы. Велением Судьбы пренебречь можно, но – небезопасно. Значит, быть мне твоим учителем и опекуном. Это знал наш Великий наставник, Древний Ящер, когда не давал мне благословения на Уход. Он чувствовал или знал, что я не завершил свою земную миссию, не получил всей полноты земного опыта. И потому ждал…
Энгиус произнес еще несколько очень сложных для ее понимания фраз – что-то о долговременных эмоциональных отношениях и возможной (так он выразился) ценности человеческой любви. Завершил так:
– Древний Ящер редко объясняет. Он ждет, пока ты сам дорастешь до понимания. Сам – это важно! Чтобы принять решение со свободной волей. И я понял. А когда понял – принял…
* * *
Из Храма Жизни Таллури забрали одну из последних.
Опустели тенистые аллеи, обширный двор больше не звенел по утрам эхом детских голосов, и пугливые горлицы теперь мирно ворковали на подоконниках.
Ушла и Дэнола, сдержанно обняв младшую сестру на прощание:
– Знаю, мы встретимся.
– В следующей жизни? – Таллури едва не плакала. Ушли и два их родных брата, один на год старше, другой на год младше Таллури. Она загрустила: в Тууле принято было много общаться с братьями, и ей всегда было с ними очень интересно.
Стало совсем скучно. И когда однажды на рассвете наконец снова появился жрец в белом своем одеянии (а Таллури знала, что он в конце концов все равно придет, пусть он не сказал ни слова на прощание!), она сама подбежала к нему и, крепко схватив за руку, нетерпеливо спросила, не тратя время на приветствие:
– Мы ведь уходим отсюда?
– Да-а, – протянул ошеломленный ее напором Энгиус, но все же строго заметил: – Старших полагается приветствовать! – и продолжил вопросом: – Почему ты радуешься? Тебе было здесь плохо?
– Не было плохо. Но здесь, – она повела рукой и в сторону бирюзового храма, и в сторону белой башни, где осталась замечательная труба на треножнике, и парка, и даже неба, – здесь всё кончилось, – и еще добавила, так как ей показалось, что он не понял: – Я знаю, чувствую, что будет что-то еще – новое, важное. Значит, нельзя здесь долго быть. Ну, пойдем?
– Мне выпало вести тебя дальше. Не мне одному, будут еще учителя, – поторопился он добавить, словно ей было до этого дело.
– Ты будешь моим отцом?
– Нет. Вернее, не совсем. Но что-то вроде того. Я объясню тебе позже.
– Я буду слушаться тебя… э – э…
– Зови меня «учитель», – Энгиус вздохнул и, взяв ее за руку, повел к воротам.
И дальше – где, оказалось, стояла его повозка. Обычная деревянная повозка на четырех колесах с запряженной в нее… лошадью? Таллури на самом деле надеялась увидеть летающий экипаж. Она ведь еще никогда не летала. Ну, разве что когда их эвакуировали. Да разве же это в счет? Она проспала весь полет, да и не спи она, обстоятельства полета были так ужасны!
– Это что – лошадь?
– Что тебя удивляет, если ты знаешь, что это лошадь? Кстати, весьма неплохая. Ее зовут Ечи.
– Какая-то лысая.
– Лысая? Обычная лошадь.
– Да лысая же! И белая, как полярный волк. У нас вТууле…
– «У нас»! – прервал ее Энгиус строго, почти сурово. – Отныне говори: «Там, в Тууле» и «У нас, в Атлантиде». Поняла?
– Поняла. Если так нужно говорить.
– Нужно. Так кто в Тууле лысый и одновременно белый?
– Я хотела сказать, что лошади в Тууле… они лохматые. Шерсть такая густая! Я понимаю, это из-за холодов и снега. Аздесь, – она сделала усилие, – унас… Здесь тепло. Шерсть не нужна.
– Верно, дитя мое. Все верно. Едем, нам надо торопиться.
Лошадь бежала резво, но ровно. Энгиус правил, не оглядываясь ни на Таллури, ни на оставшиеся за их спинами бирюзовые строения Храма Жизни.
Но отъехать они успели совсем немного – за ближайшим же изгибом дороги, густо поросшей по обочине высоким кустарником, перед ними внезапно появился человек. Он выскочил прямо перед лошадью, резко вскинув вверх руки. Энгиус энергично натянул поводья, но не выказал ни малейших признаков испуга или удивления и даже приветствовал незнакомца по имени – Илг. С почтительным полупоклоном, явно немного волнуясь, Илг произнес:
– Хвала Единому, Энгиус! Я должен был и успел перехватить вас.
Он подошел к жрецу совсем близко, тот склонился, и дальнейшего разговора Таллури не слышала. Лишь донеслось несколько несвязных фраз, торопливых и беспокойных:
– …в оцеплении… главная трасса… дозоры… только проселками… ждут… правительство…
Энгиус слушал молча и, наконец, сделал знак, что сказано достаточно и он понял все. Незнакомец выжидающе смотрел на него.
– Так, – произнес Энгиус сдержанно, но решительно, – события требуют временно укрыться. Привычный ход жизни изменился. Думаю, для всех. Верно, Илг? – тот печально кивнул. – Что ж, быть по сему. Наше братство может принять… – он прикрыл глаза, что-то прикидывая, – человек десять – пятнадцать.
– Тебе что-нибудь нужно?
– Ты же знаешь, нет. К холодам, если я не появлюсь сам, принеси теплой одежды для меня и для этой девочки. Учти, к зиме она еще подрастет.
– Ты берешь с собой и ее?
– Выхода нет. Теперь ей придется делить со мной судьбу. Впрочем, теперь это и ее судьба.
* * *
Путь оказался долгим.
Полдня повозка, влекомая сильной лошадью, катилась по невероятно ровной дороге, покрытой отполированными, словно отутюженными, плитами огромного размера, сбитыми вместе так плотно, что песчинка не проскочит. Таллури долго лежала на животе, свесив голову вниз, и всматривалась в еле приметные швы, мелькающие с какой-то математической точностью. Ровная, как стрела, дорога прорезала зеленые долины и порыжевшие за лето холмы, не сворачивая, шла сквозь перелески, и тогда расступавшиеся коридором деревья слева и справа подчеркивали строжайшую линию пути. Пару раз они пересекали довольно широкие реки, и дорога не делая ни единого видимого изгиба, благосклонно давала перенести себя на другой берег стройному мосту с многоярусными опорами и величественно устремлялась дальше.
Океан оставался где-то слева, а справа, далеко-далеко, возвышались громады гор, скрывая в облаках свои вершины.
Таллури отметила, что по пути им не встретилось пока ни одной живой души, хоть и попадались порой, то ближе к дороге, то дальше, небольшие поселения. Даже издали они выглядели так, будто все жители ушли или попрятались по домам. Оттого даже в солнечный день увитые диким виноградом и окруженные пышными плодовыми садами жилища смотрелись сумрачно и диковато. Стояла страшная тишина.
Она спросила Энгиуса:
– Куда мы едем? В главный город?
– Эта дорога, – с неохотой разлепив губы, ответил жрец, – является Главной трассой и действительно ведет, как ты выразилась, в главный город. В столицу, которая называется так же, как и государство, – Атлантида. Но мы едем не туда.
«А куда?» – чуть не выпалила Таллури, но вовремя прикусила язык. За время пути она начинала привыкать к тому, что Энгиус, мягко говоря, не очень-то говорлив и сообщает лишь то, что ей необходимо знать. На вопросы отвечает редко и без всякого желания, а от нее требует таких точных формулировок, что, пока она подбирает слова, охота говорить напрочь пропадает.
Сейчас она почувствовала, что очередной ее вопрос станет явно лишним, и промолчала.
– Успеть бы… – с напряжением в голосе произнес Энгиус и опять надолго замолчал.
Таллури не понравился его тон. И дорога перестала нравиться. А когда прямо над их головами с тихим сипящим звуком пронеслись одна за другой три «чечевицы» (одна к одной, как та, неприятная, над Храмом Жизни), настроение Таллури упало окончательно. Жрец, упреждая ее очередной беспокойный вопрос, пробормотал, хмурясь на небо:
– Линзы императорского пограничного контроля. Значит, скоро начнут, – и стал подгонять коня небольшой плетью.
Тревога не отпускала до тех пор, пока жрец вдруг не повернул повозку на небольшую мощеную дорогу, значительно более узкую и проще устроенную. Стало тряско, но отчего-то спокойнее. Хотя издали, оттуда, где они только что были, стали доноситься глухие раскаты, похожие на гром, но слишком ритмичные, чтобы быть явлением природы.
Ехали молча. Мощеная дорога, с проросшей меж крепких, но неплотно сидящих булыжников, нежной травой, изгибалась то вправо, то влево и уводила все дальше от океана. Таллури уже давно не видела его влажного синего блеска в распадках холмов. Зато приблизилась – надвинулась одна из гор. Засверкала белоснежной, как хитон Энгиуса, макушкой. «Снег, – Таллури, как наяву, увидела перед собой блистающие ледники Гипербореи. – Снег…»
Странный ритмичный «гром» больше не был слышен. Лиственный лес сменился хвойным. Солнце уже стояло в зените, и обступившие живописно петлявшую каменистую дорогу сосны насыщали воздух смолистым ароматом. Все громче и громче раздавались голоса птиц.
Наконец они свернули на совсем невзрачный проселок, полузаброшенный, полузаросший. Как Энгиус не пропустил его, было непонятно. Видимо, по только ему известным приметам, так как обнаружить этот проселок с мощеной дороги было практически невозможно. Здесь повозка едва помещалась по ширине, и местами, видно, от редкой посещаемости, высокая трава была так густа, что колеса вязли в ней, как в воде.
И они «поплыли» по волнам душистых трав от приметы к примете, что знал лишь жрец. Приминаемая днищем повозки трава упруго выпрямлялась и будто кланялась им вслед, мгновенно пряча проселок от взора возможных недругов.
Таллури сняла сандалии и свесила босые ноги в эту сочную поросль, как в воду с лодки. Она почти окончательно успокоилась и, забывшись, «передала» Энгиусу:
«Тут хорошо. Мирно. И не надо бояться!»
Мгновенно смутилась, что не спросила разрешения обратиться мысленно, но он «ответил»:
«Здесь мы в безопасности: эту дорогу не знает никто. Она ведет к моему жилищу. Туда мы и добираемся».
Она любила общаться телепатически: на это уходило значительно меньше времени, и не надо было подбирать эти несчастные точные формулировки, которых требовал жрец. А можно было просто передать свои ощущения, даже смутные, неоформленные образы – и собеседник понимал. Жаль, что в Атлантиде не разрешено свободно телепатировать! Недолго и разучиться…
Гора была совсем близко. Можно сказать, они забрались в глухую лесную чащу, что упиралась в подножие горы и дальше «карабкалась» по ее склону круто вверх.
Дикое место. Отшельническое.
– Лошадь мы оставим здесь, повозку бросим тут же. Дальше пойдем пешком, – Энгиус распряг Ечи и забрал дорожную кладь.
– А он не сбежит?
– Сбежит. Куда захочет: он сам знает, что делать. Это очень умное животное. И отзывается на телепатический зов. Вот на ком ты можешь упражняться, чтобы не разучиться. Ты удивлена? На животных, в благих целях, у нас упражняться не запрещено.
– А на мне можно? – она почти обиделась. – Ты же прочел мои мысли! Разве я – животное?
Он добродушно рассмеялся:
– Я учу тебя. Мне – можно. Но без твоего ведома и разрешения – больше никому. Не беспокойся, не так-то это просто прочесть чьи-либо мысли. Но в диаде «учитель-ученик» именно учителю – просто необходимо. Хватит дуться, идем, мы еще не добрались до нужного места.
* * *
После нелегкого часового восхождения по крутому горному склону, где даже намека не было на тропу, на закате они достигли великолепного и таинственного места – хорошо утрамбованной площадки, чем-то похожей на смотровую площадку Храма. По одну ее сторону возвышалась каменистая и замшелая стена – неприступная гора почти отвесно уходила вверх, а огромные валуны будто подпирали ее там и сям. По другую – головокружительно обрывалось вниз тесное ущелье. Его каменистое дно едва просматривалось в сумрачной глубине меж огромных, троим не обхватить, стволов строгих древних лиственниц, возвышающих навстречу небу свои величественные кроны.
За полчаса до этого они шли по самому этому ущелью, где меж разлапистых исполинских папоротников журчал ручей, и Таллури задирала голову вверх, силясь разглядеть-угадать цель пути. Но кроны лиственниц скрывали от ее взора всё. Теперь она смотрела на кроны сверху.
Казалось, дальше идти некуда. Но жрец сказал, что есть еще более потайные тропы, ведущие все выше и выше, к самой вершине и леднику, где начинается перевал. Он сам пользуется им время от времени, хотя это очень опасно. За перевалом – спуск в один из ближайших фьордов океана, где по берегу особой тропой, известной только избранным, можно выйти к Городу. Город – так атланты часто именовали свою столицу: Атлантиду-столицу в Атлантиде-государстве. Хотя были и другие города.
Пойти на перевал для простого смертного (Энгиус мрачно взглянул на нее) означает верную гибель – так суров и коварен путь. Это испугало Таллури, как будто ей вот-вот предстояло туда отправиться. Ее испуг позабавил Энгиуса, это было видно по его глазам, но вслух он ничего не сказал, а пригласил ее войти в жилище.
«В жилище? Здесь же ничего нет! Ни доски, ни бревнышка». Но жрец подошел прямо к скале и… пропал. Она подошла вплотную и пригляделась – ну, конечно же, вот, за самым крупным валуном – неприметный зазор. Особая геометрия расстановки камней – и зазор не виден ни под каким углом!
Таллури последовала за жрецом. Внутри оказалась пещера. Большая, сухая, с высоким гулким сводом. Солнечные лучи пробивались в совершенно незаметные снаружи щели длинными и тонкими, как нити, пучками. Словно пронзали пещеру сверкающие кристаллические стрелы, вязли в ее вековом покое и тишине и нехотя растворялись, насыщая полумрак туманным, дымчато-белесым светом.
Таллури огляделась: пара деревянных плошек, масляный светильник, шкура на соломенной подстилке, очаг и множество свитков в каменных нишах – вот и все «убранство». Жилье аскета.
– Это твой дом? – спросила она, вбирая носом странные запахи странного жилища – пахло давно остывшим очагом, прошлогодними травами, древесной смолой и чем-то еще, неуловимо и влажно.
– Да.
– Ты здесь живешь?
В ответ Энгиус что-то невнятно пробормотал себе под нос про женскую логику.
– Больше тут никого нет? – вдруг насторожилась Таллури, повернув голову к глубине пещеры, где в самой темной ее части свод спускался низко-низко, а дальше, едва угадываясь, уходила вниз зияющая расщелина.
Энгиус, похоже, тоже озадачился:
– Ты кого-то слышишь?
– Там, в щели… что-то живое!
– Ах, это, – Энгиус махнул рукой, – там родник. Ты приняла его за живое существо – это замечательно! А я было подумал… – он с отвращением дернул плечом, – подумал, что эти твари и сюда добрались. Хоть это и маловероятно.
– Какие твари?
– Древние вымирающие животные. В основном – ящероподобные.
– Как тот, кого ты назвал Древним Ящ…
– Глупая девчонка! Ничего подобного! Сама не знаешь, о чем берешься рассуждать, – оборвал он ее. Но тут же смягчился: – Древний Ящер – звездный гость. Он наш наставник. А эти – примитивные земные рептилии, омерзительные, но очень опасные. Ты еще много услышишь о них, но пока не думай об этом. Здесь мы все же в безопасности. И от них, и от людей. Не знаю, что сейчас важнее?
* * *
Жить в пещере оказалось славно.
1 2 3 4 5 6
Энгиус надолго замолчал, потом спросил:
– Ты ведь уже тогда, возле башни Храма, нашла во мне приемного отца?
– Да, кажется, именно тогда.
– Я понял это в тоже мгновение, что и ты. И с этого самого мгновения стал несвободен. Несвободен оттого, что кому-то нужен. А мне нельзя было привязываться ни к кому.
– Ни к кому?..
– Ни к кому! Как нельзя было, чтобы кто-то привязался ко мне. В то время я чувствовал в себе призвание – «жрец Ухода»: уединение, аскетика, молитвы Единому Богу среди сияющих горных вершин, безмолвных и бесстрастных… – взгляд Энгиуса засверкал истовым огнем, как раскаленный металл. – Вот чего я жаждал. А вовсе не хлопотливой участи жреца-учителя, – взгляд его угас, словно остыл опущенный в холодную воду меч. – А ты появилась и встала у самого сердца – не впустить невозможно! Позже я понял, что это веление Судьбы. Велением Судьбы пренебречь можно, но – небезопасно. Значит, быть мне твоим учителем и опекуном. Это знал наш Великий наставник, Древний Ящер, когда не давал мне благословения на Уход. Он чувствовал или знал, что я не завершил свою земную миссию, не получил всей полноты земного опыта. И потому ждал…
Энгиус произнес еще несколько очень сложных для ее понимания фраз – что-то о долговременных эмоциональных отношениях и возможной (так он выразился) ценности человеческой любви. Завершил так:
– Древний Ящер редко объясняет. Он ждет, пока ты сам дорастешь до понимания. Сам – это важно! Чтобы принять решение со свободной волей. И я понял. А когда понял – принял…
* * *
Из Храма Жизни Таллури забрали одну из последних.
Опустели тенистые аллеи, обширный двор больше не звенел по утрам эхом детских голосов, и пугливые горлицы теперь мирно ворковали на подоконниках.
Ушла и Дэнола, сдержанно обняв младшую сестру на прощание:
– Знаю, мы встретимся.
– В следующей жизни? – Таллури едва не плакала. Ушли и два их родных брата, один на год старше, другой на год младше Таллури. Она загрустила: в Тууле принято было много общаться с братьями, и ей всегда было с ними очень интересно.
Стало совсем скучно. И когда однажды на рассвете наконец снова появился жрец в белом своем одеянии (а Таллури знала, что он в конце концов все равно придет, пусть он не сказал ни слова на прощание!), она сама подбежала к нему и, крепко схватив за руку, нетерпеливо спросила, не тратя время на приветствие:
– Мы ведь уходим отсюда?
– Да-а, – протянул ошеломленный ее напором Энгиус, но все же строго заметил: – Старших полагается приветствовать! – и продолжил вопросом: – Почему ты радуешься? Тебе было здесь плохо?
– Не было плохо. Но здесь, – она повела рукой и в сторону бирюзового храма, и в сторону белой башни, где осталась замечательная труба на треножнике, и парка, и даже неба, – здесь всё кончилось, – и еще добавила, так как ей показалось, что он не понял: – Я знаю, чувствую, что будет что-то еще – новое, важное. Значит, нельзя здесь долго быть. Ну, пойдем?
– Мне выпало вести тебя дальше. Не мне одному, будут еще учителя, – поторопился он добавить, словно ей было до этого дело.
– Ты будешь моим отцом?
– Нет. Вернее, не совсем. Но что-то вроде того. Я объясню тебе позже.
– Я буду слушаться тебя… э – э…
– Зови меня «учитель», – Энгиус вздохнул и, взяв ее за руку, повел к воротам.
И дальше – где, оказалось, стояла его повозка. Обычная деревянная повозка на четырех колесах с запряженной в нее… лошадью? Таллури на самом деле надеялась увидеть летающий экипаж. Она ведь еще никогда не летала. Ну, разве что когда их эвакуировали. Да разве же это в счет? Она проспала весь полет, да и не спи она, обстоятельства полета были так ужасны!
– Это что – лошадь?
– Что тебя удивляет, если ты знаешь, что это лошадь? Кстати, весьма неплохая. Ее зовут Ечи.
– Какая-то лысая.
– Лысая? Обычная лошадь.
– Да лысая же! И белая, как полярный волк. У нас вТууле…
– «У нас»! – прервал ее Энгиус строго, почти сурово. – Отныне говори: «Там, в Тууле» и «У нас, в Атлантиде». Поняла?
– Поняла. Если так нужно говорить.
– Нужно. Так кто в Тууле лысый и одновременно белый?
– Я хотела сказать, что лошади в Тууле… они лохматые. Шерсть такая густая! Я понимаю, это из-за холодов и снега. Аздесь, – она сделала усилие, – унас… Здесь тепло. Шерсть не нужна.
– Верно, дитя мое. Все верно. Едем, нам надо торопиться.
Лошадь бежала резво, но ровно. Энгиус правил, не оглядываясь ни на Таллури, ни на оставшиеся за их спинами бирюзовые строения Храма Жизни.
Но отъехать они успели совсем немного – за ближайшим же изгибом дороги, густо поросшей по обочине высоким кустарником, перед ними внезапно появился человек. Он выскочил прямо перед лошадью, резко вскинув вверх руки. Энгиус энергично натянул поводья, но не выказал ни малейших признаков испуга или удивления и даже приветствовал незнакомца по имени – Илг. С почтительным полупоклоном, явно немного волнуясь, Илг произнес:
– Хвала Единому, Энгиус! Я должен был и успел перехватить вас.
Он подошел к жрецу совсем близко, тот склонился, и дальнейшего разговора Таллури не слышала. Лишь донеслось несколько несвязных фраз, торопливых и беспокойных:
– …в оцеплении… главная трасса… дозоры… только проселками… ждут… правительство…
Энгиус слушал молча и, наконец, сделал знак, что сказано достаточно и он понял все. Незнакомец выжидающе смотрел на него.
– Так, – произнес Энгиус сдержанно, но решительно, – события требуют временно укрыться. Привычный ход жизни изменился. Думаю, для всех. Верно, Илг? – тот печально кивнул. – Что ж, быть по сему. Наше братство может принять… – он прикрыл глаза, что-то прикидывая, – человек десять – пятнадцать.
– Тебе что-нибудь нужно?
– Ты же знаешь, нет. К холодам, если я не появлюсь сам, принеси теплой одежды для меня и для этой девочки. Учти, к зиме она еще подрастет.
– Ты берешь с собой и ее?
– Выхода нет. Теперь ей придется делить со мной судьбу. Впрочем, теперь это и ее судьба.
* * *
Путь оказался долгим.
Полдня повозка, влекомая сильной лошадью, катилась по невероятно ровной дороге, покрытой отполированными, словно отутюженными, плитами огромного размера, сбитыми вместе так плотно, что песчинка не проскочит. Таллури долго лежала на животе, свесив голову вниз, и всматривалась в еле приметные швы, мелькающие с какой-то математической точностью. Ровная, как стрела, дорога прорезала зеленые долины и порыжевшие за лето холмы, не сворачивая, шла сквозь перелески, и тогда расступавшиеся коридором деревья слева и справа подчеркивали строжайшую линию пути. Пару раз они пересекали довольно широкие реки, и дорога не делая ни единого видимого изгиба, благосклонно давала перенести себя на другой берег стройному мосту с многоярусными опорами и величественно устремлялась дальше.
Океан оставался где-то слева, а справа, далеко-далеко, возвышались громады гор, скрывая в облаках свои вершины.
Таллури отметила, что по пути им не встретилось пока ни одной живой души, хоть и попадались порой, то ближе к дороге, то дальше, небольшие поселения. Даже издали они выглядели так, будто все жители ушли или попрятались по домам. Оттого даже в солнечный день увитые диким виноградом и окруженные пышными плодовыми садами жилища смотрелись сумрачно и диковато. Стояла страшная тишина.
Она спросила Энгиуса:
– Куда мы едем? В главный город?
– Эта дорога, – с неохотой разлепив губы, ответил жрец, – является Главной трассой и действительно ведет, как ты выразилась, в главный город. В столицу, которая называется так же, как и государство, – Атлантида. Но мы едем не туда.
«А куда?» – чуть не выпалила Таллури, но вовремя прикусила язык. За время пути она начинала привыкать к тому, что Энгиус, мягко говоря, не очень-то говорлив и сообщает лишь то, что ей необходимо знать. На вопросы отвечает редко и без всякого желания, а от нее требует таких точных формулировок, что, пока она подбирает слова, охота говорить напрочь пропадает.
Сейчас она почувствовала, что очередной ее вопрос станет явно лишним, и промолчала.
– Успеть бы… – с напряжением в голосе произнес Энгиус и опять надолго замолчал.
Таллури не понравился его тон. И дорога перестала нравиться. А когда прямо над их головами с тихим сипящим звуком пронеслись одна за другой три «чечевицы» (одна к одной, как та, неприятная, над Храмом Жизни), настроение Таллури упало окончательно. Жрец, упреждая ее очередной беспокойный вопрос, пробормотал, хмурясь на небо:
– Линзы императорского пограничного контроля. Значит, скоро начнут, – и стал подгонять коня небольшой плетью.
Тревога не отпускала до тех пор, пока жрец вдруг не повернул повозку на небольшую мощеную дорогу, значительно более узкую и проще устроенную. Стало тряско, но отчего-то спокойнее. Хотя издали, оттуда, где они только что были, стали доноситься глухие раскаты, похожие на гром, но слишком ритмичные, чтобы быть явлением природы.
Ехали молча. Мощеная дорога, с проросшей меж крепких, но неплотно сидящих булыжников, нежной травой, изгибалась то вправо, то влево и уводила все дальше от океана. Таллури уже давно не видела его влажного синего блеска в распадках холмов. Зато приблизилась – надвинулась одна из гор. Засверкала белоснежной, как хитон Энгиуса, макушкой. «Снег, – Таллури, как наяву, увидела перед собой блистающие ледники Гипербореи. – Снег…»
Странный ритмичный «гром» больше не был слышен. Лиственный лес сменился хвойным. Солнце уже стояло в зените, и обступившие живописно петлявшую каменистую дорогу сосны насыщали воздух смолистым ароматом. Все громче и громче раздавались голоса птиц.
Наконец они свернули на совсем невзрачный проселок, полузаброшенный, полузаросший. Как Энгиус не пропустил его, было непонятно. Видимо, по только ему известным приметам, так как обнаружить этот проселок с мощеной дороги было практически невозможно. Здесь повозка едва помещалась по ширине, и местами, видно, от редкой посещаемости, высокая трава была так густа, что колеса вязли в ней, как в воде.
И они «поплыли» по волнам душистых трав от приметы к примете, что знал лишь жрец. Приминаемая днищем повозки трава упруго выпрямлялась и будто кланялась им вслед, мгновенно пряча проселок от взора возможных недругов.
Таллури сняла сандалии и свесила босые ноги в эту сочную поросль, как в воду с лодки. Она почти окончательно успокоилась и, забывшись, «передала» Энгиусу:
«Тут хорошо. Мирно. И не надо бояться!»
Мгновенно смутилась, что не спросила разрешения обратиться мысленно, но он «ответил»:
«Здесь мы в безопасности: эту дорогу не знает никто. Она ведет к моему жилищу. Туда мы и добираемся».
Она любила общаться телепатически: на это уходило значительно меньше времени, и не надо было подбирать эти несчастные точные формулировки, которых требовал жрец. А можно было просто передать свои ощущения, даже смутные, неоформленные образы – и собеседник понимал. Жаль, что в Атлантиде не разрешено свободно телепатировать! Недолго и разучиться…
Гора была совсем близко. Можно сказать, они забрались в глухую лесную чащу, что упиралась в подножие горы и дальше «карабкалась» по ее склону круто вверх.
Дикое место. Отшельническое.
– Лошадь мы оставим здесь, повозку бросим тут же. Дальше пойдем пешком, – Энгиус распряг Ечи и забрал дорожную кладь.
– А он не сбежит?
– Сбежит. Куда захочет: он сам знает, что делать. Это очень умное животное. И отзывается на телепатический зов. Вот на ком ты можешь упражняться, чтобы не разучиться. Ты удивлена? На животных, в благих целях, у нас упражняться не запрещено.
– А на мне можно? – она почти обиделась. – Ты же прочел мои мысли! Разве я – животное?
Он добродушно рассмеялся:
– Я учу тебя. Мне – можно. Но без твоего ведома и разрешения – больше никому. Не беспокойся, не так-то это просто прочесть чьи-либо мысли. Но в диаде «учитель-ученик» именно учителю – просто необходимо. Хватит дуться, идем, мы еще не добрались до нужного места.
* * *
После нелегкого часового восхождения по крутому горному склону, где даже намека не было на тропу, на закате они достигли великолепного и таинственного места – хорошо утрамбованной площадки, чем-то похожей на смотровую площадку Храма. По одну ее сторону возвышалась каменистая и замшелая стена – неприступная гора почти отвесно уходила вверх, а огромные валуны будто подпирали ее там и сям. По другую – головокружительно обрывалось вниз тесное ущелье. Его каменистое дно едва просматривалось в сумрачной глубине меж огромных, троим не обхватить, стволов строгих древних лиственниц, возвышающих навстречу небу свои величественные кроны.
За полчаса до этого они шли по самому этому ущелью, где меж разлапистых исполинских папоротников журчал ручей, и Таллури задирала голову вверх, силясь разглядеть-угадать цель пути. Но кроны лиственниц скрывали от ее взора всё. Теперь она смотрела на кроны сверху.
Казалось, дальше идти некуда. Но жрец сказал, что есть еще более потайные тропы, ведущие все выше и выше, к самой вершине и леднику, где начинается перевал. Он сам пользуется им время от времени, хотя это очень опасно. За перевалом – спуск в один из ближайших фьордов океана, где по берегу особой тропой, известной только избранным, можно выйти к Городу. Город – так атланты часто именовали свою столицу: Атлантиду-столицу в Атлантиде-государстве. Хотя были и другие города.
Пойти на перевал для простого смертного (Энгиус мрачно взглянул на нее) означает верную гибель – так суров и коварен путь. Это испугало Таллури, как будто ей вот-вот предстояло туда отправиться. Ее испуг позабавил Энгиуса, это было видно по его глазам, но вслух он ничего не сказал, а пригласил ее войти в жилище.
«В жилище? Здесь же ничего нет! Ни доски, ни бревнышка». Но жрец подошел прямо к скале и… пропал. Она подошла вплотную и пригляделась – ну, конечно же, вот, за самым крупным валуном – неприметный зазор. Особая геометрия расстановки камней – и зазор не виден ни под каким углом!
Таллури последовала за жрецом. Внутри оказалась пещера. Большая, сухая, с высоким гулким сводом. Солнечные лучи пробивались в совершенно незаметные снаружи щели длинными и тонкими, как нити, пучками. Словно пронзали пещеру сверкающие кристаллические стрелы, вязли в ее вековом покое и тишине и нехотя растворялись, насыщая полумрак туманным, дымчато-белесым светом.
Таллури огляделась: пара деревянных плошек, масляный светильник, шкура на соломенной подстилке, очаг и множество свитков в каменных нишах – вот и все «убранство». Жилье аскета.
– Это твой дом? – спросила она, вбирая носом странные запахи странного жилища – пахло давно остывшим очагом, прошлогодними травами, древесной смолой и чем-то еще, неуловимо и влажно.
– Да.
– Ты здесь живешь?
В ответ Энгиус что-то невнятно пробормотал себе под нос про женскую логику.
– Больше тут никого нет? – вдруг насторожилась Таллури, повернув голову к глубине пещеры, где в самой темной ее части свод спускался низко-низко, а дальше, едва угадываясь, уходила вниз зияющая расщелина.
Энгиус, похоже, тоже озадачился:
– Ты кого-то слышишь?
– Там, в щели… что-то живое!
– Ах, это, – Энгиус махнул рукой, – там родник. Ты приняла его за живое существо – это замечательно! А я было подумал… – он с отвращением дернул плечом, – подумал, что эти твари и сюда добрались. Хоть это и маловероятно.
– Какие твари?
– Древние вымирающие животные. В основном – ящероподобные.
– Как тот, кого ты назвал Древним Ящ…
– Глупая девчонка! Ничего подобного! Сама не знаешь, о чем берешься рассуждать, – оборвал он ее. Но тут же смягчился: – Древний Ящер – звездный гость. Он наш наставник. А эти – примитивные земные рептилии, омерзительные, но очень опасные. Ты еще много услышишь о них, но пока не думай об этом. Здесь мы все же в безопасности. И от них, и от людей. Не знаю, что сейчас важнее?
* * *
Жить в пещере оказалось славно.
1 2 3 4 5 6