И, как хорошо известно, они преуспели в этом. Одобрение президентом Трумэном документа СНБ 68 предопределило на многие годы вперед бешеную гонку вооружений в мире. Этого вполне можно было, думается, избежать, если бы в администрации США в ту пору взяла верх предлагавшаяся Кеннаном концепция «сдерживания» Советского Союза преимущественно политическими и экономическими методами, а не главным образом военными средствами, к чему привело принятие документа СНБ 68.
Кстати, начавшаяся в 1950 году война в Корее, которая, говорят, убедила Трумэна в обоснованности анализа и рекомендаций, сделанных авторами документа, в действительности ведь не была частью «планов Кремля», как это изображалось. Сталин серьезно сомневался в разумности действий Ким Ир Сена, благословив их только после того, как последний заручился поддержкой Мао Цзэдуна. Во всяком случае, корейская война не могла служить доказательством правильности утверждений о стремлении Советского государства к мировому господству.
Крайне отрицательные последствия для развития международных отношений с моей точки зрения имело и то, что в рамках рекомендованного авторами документа СНБ 68 политического курса фактически не было места для серьезных и успешных переговоров между Соединенными Штатами и Советским Союзом как по общему урегулированию их отношений, так и по вопросам ограничения вооружений и разоружения. Не рассчитывая, что с помощью переговоров Соединенным Штатам удастся достичь такого урегулирования, которое вело бы к фундаментальным изменениям советской системы, авторы документа допускали использование переговоров с СССР лишь в чисто тактических целях.
У Советского Союза не было своего катехизиса «холодной войны», подобного американскому документу СНБ 68. Но, по существу, наши концептуальные представления того времени были почти зеркальным отражением американских. Справедливо отрицая наличие у нас самих стремления к завоеванию мирового господства, мы подозревали наличие подобных устремлений у США – именно через эту призму нам виделись все их практические действия, в том числе в военной области. Не имея агрессивных намерений в отношении к США и их союзников, мы отказывались усматривать оборонительные мотивы в наращивании ими вооружений, считая это бесспорным признаком агрессивных намерений в отношении СССР. Поскольку они рассуждали так же, то возникал заколдованный круг, порождавший все новые витки гонки вооружений с вытекавшими отсюда последствиями как в плане экономического бремени, так и дальнейшего роста напряженности и военной опасности.
Глава 3. ПАМЯТНОЕ О ПРЕЗИДЕНТСТВЕ ЭЙЗЕНХАУЭРА
Большинство моих соотечественников, людей старшего поколения помнят Дуайта Эйзенхауэра и как генерала, командовавшего западным, вторым для нас, фронтом в войне против гитлеровской Германии, и как президента США, который перед уходом с этого поста в январе 1961 года предостерег своих сограждан насчет опасности растущего влияния военно-промышленного комплекса на жизнь страны. Эти воспоминания носят явно положительную окраску. В то же время у многих людей осталась в памяти прискорбная история с американским разведывательным самолетом У-2, сбитым 1 мая 1960 года в районе Свердловска, в связи с чем оказалась сорванной четырехсторонняя встреча на высшем уровне в Париже и визит президента в Советский Союз, намечавшийся на июнь того же года (кстати, учитывая пристрастие Эйзенхауэра к гольфу, в связи с ожидавшимся его визитом в СССР было подготовлено первое в нашей стране поле для игры в гольф).
У тех же, кто занимался Соединенными Штатами профессионально, палитра воспоминаний о Дуайте Эйзенхауэре, занимавшем пост президента США в течение двух четырехлетних сроков – с 1953 по 1960 год, естественно, богаче и многоцветнее.
Первый срок президентства, 1953–1956 годы
Мое первое воспоминание о нем связано со сделанным в ходе избирательной компании 1952 года тогда еще кандидатом в президенты Эйзенхауэром заявлением о том, что если он будет избран, то первым делом отправится в Корею, чтобы продемонстрировать свое стремление к скорейшему окончанию войны там. Так он и поступил, что, как я помню, вызвало положительную реакцию в нашем Министерстве иностранных дел и в высшем руководстве страны.
Дело в том, что, вопреки существовавшему на Западе да и сейчас еще сохраняющемуся мнению, будто Ким Ир Сен начал в 1950 году войну по наущению Сталина, решившего, дескать, «поиграть мускулами» после взрыва советской атомной бомбы, такая трактовка, как уже упоминалось в предыдущей главе, не соответствовала действительности. На самом деле Сталин первоначально пытался отговорить Ким Ир Сена от «похода на Юг», что подтверждается имеющимися в архиве документами. Сталин резонно опасался серьезного осложнения отношений с Соединенными Штатами, чьи войска находились в Южной Корее. Как он понимал, США не смогут остаться безучастными к их судьбе и судьбе южнокорейского режима. Однако после того как Ким Ир Сен заручился поддержкой Мао Цзэдуна, Сталин, не желая, видимо, выглядеть менее «храбрым», чем китайский лидер, не стал дальше препятствовать «походу на Юг», а затем санкционировал и предоставление КНДР военной помощи, включая посылку туда советских летчиков. Поскольку же последующий ход событий полностью подтверждал опасения Сталина, то шаги Эйзенхауэра, направленные на окончание корейской войны, импонировали ему.
Не менее памятным мне событием была важная речь, с которой выступил Эйзенхауэр вскоре после смерти Сталина, а именно 16 апреля 1953 года. Мне пришлось участвовать в подготовке оценки этого выступления президента для представления ее советскому руководству. У меня и некоторых моих коллег было ощущение, что в речи Эйзенхауэра заложено искреннее желание переломить развитие мировых событий, остановить набиравшую все больший размах гонку вооружений. Однако надо прямо сказать, что убедительно донести это наше ощущение до понимания вышестоящего начальства мы не смогли, тем более что конструктивное начало в речи президента было утоплено в стереотипных обвинениях по адресу советского режима. Новые советские руководители фактически были поставлены перед необходимостью, прежде чем принять протянутую руку мира, признать одностороннюю вину Советского Союза за все происшедшее после Второй мировой войны, покаяться в своих грехах или, по крайней мере, списать эти грехи на Сталина. Рассчитывать на положительное восприятие новым советским руководством в тот момент такой постановки вопроса, конечно, было совершенно нереалистично.
Когда спустя годы мне удалось узнать подлинную историю подготовки апрельской речи Эйзенхауэра, я убедился в том, что его собственный замысел, который лишь угадывался в свое время, был действительно весьма конструктивным, но замысел этот оказался практически полностью извращен теми, кто приложил руку к подготовке речи.
Излагая свой первоначальный замысел речи одному из помощников, Эммету Хьюзу, президент говорил: «Послушай, я устал – и, думаю, все устали – от голых обвинений советского режима. Я считаю, будет неправильно – по существу, глупо, – если я встану перед миром, чтобы произнести еще одну из таких обвинительных речей. Вместо этого важно на деле одно: что мы имеем предложить миру? Что мы готовы сделать, чтобы улучшить шансы на сохранение мира?»
И президент изложил Хьюзу четкую конструктивную концепцию своей речи. Лейтмотивом речи, согласно замыслу президента, должна была стать тема опасностей, которыми чревата гонка вооружений. Он хотел подчеркнуть, что гонка вооружений в худшем случае приведет к атомной войне, а в лучшем – к лишению каждого народа плодов его собственного труда. Возможен другой путь – путь разоружения, который позволит обратить средства, поглощаемые гонкой вооружений, на те вещи, которые необходимы для достойной жизни человека: продукты питания, одежду, дома, больницы, школы.
В заключение президент сказал Хьюзу: «Что мы скажем о советском правительстве? Я хотел бы встать и сказать: я не собираюсь их обвинять. Прошлое говорит само за себя. Меня интересует будущее. Оба правительства – и их, и наше – включают сейчас новых людей. Перед нами чистая грифельная доска. Давайте начнем говорить друг с другом. И то, что у нас есть сказать, давайте скажем так, чтобы каждому человеку на Земле это было понятным. Вот что предлагаем мы. Если вы, Советский Союз, можете предложить лучшее, мы хотим услышать это».
Выслушав президента, Хьюз счел необходимым обратить его внимание на то, что изложенный им замысел речи не очень согласуется с позициями, которых придерживался государственный секретарь Джон Фостер Даллес, с которым он, Хьюз, имел накануне беседу как раз на эту тему. Эйзенхауэр отреагировал очень резко: «Если г-н Даллес и его просвещенные советники действительно считают, что они не могут всерьез говорить о мире, тогда я оказался не в том приходе. Ибо если мы собираемся говорить о войне, то я знаю людей, с которыми надо советоваться об этом, – они находятся не в государственном департаменте. Итак, или мы бросим валять дурака и предпримем серьезное усилие ради мира, или забудем об этой затее с речью».
Но из рассказа того же Хьюза стало известно, как мучительно проходила дальнейшая работа над речью президента, поскольку его замысел действительно был воспринят, мягко говоря, без всякого энтузиазма как Даллесом, который поначалу вообще был против идеи выступления президента с подобной речью, так и многими его единомышленниками в окружении Эйзенхауэра.
Неудивительно поэтому, что в конечном варианте речь президента получилась совершенно не такой, какой она должна была быть, судя по воспоминаниям Хьюза. В частности, по настоянию Даллеса в нее был вставлен перечень «лакмусовых тестов», которые предлагалось пройти новым советским руководителям для доказательства своей доброй воли.
В целом, в прямом противоречии с первоначальным замыслом Эйзенхауэра, по меткому определению американского исследователя его президентства Б. Кука, речь 16 апреля явилась скорее «первым выстрелом в послесталинской фазе «холодной войны», а не приглашением нового советского руководства к серьезному разговору с целью покончить с ней. К тому же вслед за президентом, буквально через два дня после него, Даллес произнес свою собственную большую речь, выдержанную в резком, вызывающем тоне по отношению к СССР, что также не способствовало благоприятному восприятию в Москве даже того позитивного, что оставалось в речи президента.
Конечно, сейчас невозможно с определенностью сказать, как повернулось бы дело, если бы речь Эйзенхауэра 16 апреля получилась такой, какой она была задумана им самим, тем более с учетом того обстоятельства, что в тот момент новое советское руководство было поглощено своими, сугубо внутренними раздорами. Думается все же, что шансов на положительный результат в этом случае было бы значительно больше.
К сожалению, и следующая памятная речь Эйзенхауэра – «Атомы для мира», произнесенная на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в декабре 1953 года, тоже оказалась не серьезной инициативой, а очередным пропагандистским ходом, рассчитанным, по признанию другого американского исследователя его президентства, Р. Гартгоффа, на то, чтобы, с одной стороны, выставить в невыгодном политическом свете Советский Союз, а с другой – снять с атомной энергии негативный ореол. «Предложение о согласованной взаимной конверсии Советским Союзом и Соединенными Штатами некоторой части их атомного оружия, – говорил Гартгофф, – не могло быть принято Москвой. Это был пропагандистский жест, ход в психологической войне».
Тот факт, что это предложение в случае его реализации было бы односторонне выгодно Соединенным Штатам, признал в своих мемуарах и сам президент. «Наши технические эксперты заверили меня, – писал он, – что если бы даже русские согласились сотрудничать в осуществлении такого плана, Соединенные Штаты могли бы позволить себе уменьшить свой запас расщепляющихся материалов на количество в два или три раза большее того количества, которое могли бы выделить русские, и все еще улучшить наши относительные стратегические позиции (выделено мною. – Г. К. )».
Среди воспоминаний, связанных с первым сроком президентства Эйзенхауэра, особое место занимает состоявшаяся в июле 1955 года в Женеве встреча «большой четверки» – руководителей СССР, США, Англии и Франции. Хотя эта встреча не принесла осязаемых конкретных результатов, в ее ходе, пожалуй, впервые проявились признаки понимания руководителями ведущих держав мира общей для всех необходимости не допустить ядерной войны. До этого – при кажущейся сегодня невероятности такого образа мыслей – ядерная война отнюдь не считалась нереальной. Например, как стало позже известно, тот же Эйзенхауэр до какого-то момента не исключал возможности начала Соединенными Штатами войны против Советского Союза, прекрасно понимая, что она в этом случае будет ядерной. Так, в американских архивах сохранилась датированная сентябрем 1953 года записка Эйзенхауэра Даллесу, в которой он высказывал мнение, что экономическое и политическое бремя поддержания средств сдерживания может стать столь тяжким, что «мы будем вынуждены взвесить, не требует ли наш долг перед будущими поколениями того, чтобы мы начали войну в самый подходящий по нашему выбору момент».
Однако с течением времени, прежде всего под воздействием происходившего в те годы процесса утраты Соединенными Штатами своей неуязвимости, Эйзенхауэр все больше становился – и ко времени встречи в Женеве, похоже, уже встал – на точку зрения, исключавшую возможность сознательного начала Соединенными Штатами превентивной войны против СССР (это не исключает предусматриваемой и поныне военной доктриной США возможности нанесения ими упреждающего ядерного удара в случае, если Вашингтон придет к выводу, пусть и ошибочному, что другая сторона собирается нанести удар по США).
Что же касается выдвинутого Эйзенхауэром в Женеве плана «открытого неба», то вопреки тем, кто задним числом готов сейчас превозносить его до небес, я не считал тогда и не считаю сейчас это серьезным (в тех условиях) предложением, рассчитанным на возможность принятия его советской стороной. Возможно, и на этот раз у самого президента был более благородный порыв, но в том виде, в каком было сконструировано предложение (обмен полными картами расположения военных объектов и предоставление друг другу неограниченного права производить съемки с воздуха), оно было заведомо неприемлемым для Советского Союза, хотя бы уже потому, что у США были практические возможности для осуществления таких съемок, а у СССР их не было.
Здесь был явный расчет лишь на пропагандистский выигрыш, а вовсе не на возможность принятия этого предложения Советским Союзом. Этот факт подтверждается не только тем, что инициатором и разработчиком плана «открытого неба» было существовавшее в Белом доме подразделение по ведению «психологической войны», но и тем, что план не был заранее проработан и одобрен во всех его аспектах Объединенным комитетом начальников штабов США. И случись так, что Советский Союз вдруг согласился бы с ним, президенту грозили бы большие неприятности, вплоть до импичмента. Но президент Эйзенхауэр ничем не рисковал, так как прекрасно понимал неприемлемость предложенного им плана для Советского Союза. «План «открытого неба» (как и «Атомы для мира») имел своей целью поставить Советский Союз в оборонительное положение из-за закрытости советского общества. Президент исходил из того, что он будет отвергнут», – прямо говорит Р. Гартгофф.
Плюс к этому вполне возможно, что кое-кто в Вашингтоне заранее замышлял использовать неизбежный отказ СССР от предложения об «открытом небе» для морального оправдания планировавшихся уже в то время полетов американских разведывательных самолетов У-2 над его территорией, которые начали осуществлять в следующем, 1956 году. И действительно, когда в 1960 году стал достоянием гласности факт многократных полетов этих самолетов над территорией Советского Союза и других стран, кое-кто в Вашингтоне пытался оправдывать это грубейшее нарушение всех норм международного права ссылками на отказ СССР в 1955 году от предложения об «открытом небе» и вообще на «закрытость» Советского Союза.
В любом случае я лично не считаю выдвинутое в Женеве в 1955 году предложение об «открытом небе» одной из блестящих страниц президентства Эйзенхауэра.
Последнее воспоминание, относящееся к первому сроку президентства Эйзенхауэра, навеяно суэцким кризисом 1956 года, вызванным тройственной агрессией Израиля, Франции и Англии против Египта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47