Наиболее употребляемыми словами в постановлении, как водится, были: указать, предупредить, освободить, объявить… и, наконец: «создать межведомственную комиссию для углубленного изучения с целью дальнейшего недопущения…» Насколько мне известно, дело поручили комсомолу и он его, как водится, блестяще завалил. Но это уже не наша, ментовская, забота. Мы свое сделали. Личность преступницы установлена, она сама выявлена и задержана. В придачу – упреждено еще одно убийство. Остальное – это уже для прокуратуры, которая начинает бить копытом, когда всю грязную работу сделали остальные. Мальчикам и девочкам с Ризницкой достанутся все лавры – и на голову, и в суп. А с нас, возможно, снимут наложенные раньше взыскания. И дадут догулять три недели прошлогоднего отпуска.
Догулять мне не дали. Хотя и прокурорские ямщики в этот раз не гнали лошадей. Еще бы – десять эпизодов убийств и одна попытка. Все это – особо коварным способом, с заранее обдуманными корыстными намерениями. К тому же, преступник – дама. Только не пиковая, как у Пушкина, а трефовая. За такой пасьянс летят большие звезды с погон или прокурорских петличек и перевыполняется лимит по смертным приговорам. Боюсь, что в нашей стране плановой экономики существует и такой норматив.
От автора: Прошу прощения, что опять перебиваю рассказ Алексея. Аналогичная криминальная история с большим количеством жертв случилась в Киеве лет через десять. И опять преступником оказалась женщина, а орудием убийства – яд, таллий… Правда, эта отравительница не относилась к криминальной среде. Она работала в обыкновенной столовой рядовой средней школы на Куреневке. Мотивы – вначале корысть, а потом месть (не так кто-то посмотрел) и, наконец, патологическая зависть (почему «они» живут лучше, чем я?).
Алексей Сирота:
Сразу после возвращения в Управу Генерал приказал мне подготовить все необходимые бумаги, как можно тщательнее и не торопясь. Слова «не торопясь» начальник подчеркнул интонацией. Я понял – и на Ризницкой, и на Богомольца сейчас лихорадочно накручивают междугородные телефонные коды. Потому что одно дело – свалить братской республике несколько «глухарей», а совсем другое – успеть в очередь за наградой, которую не ты добывал. Последнее, что я услышал, когда затворял дверь генеральского кабинета: «Москве мы первыми доложили!»
Я спустился в подвал к КПУ, сиречь, «камерам предварительного уединения». Не путать с аббревиатурой Компартии Украины! Возле двери, за которой сидела наша Курощапова, сопели, толкались и матерились за право заглянуть в глазок несколько старшин и сержантов ночной смены.
– А ну, кыш отсюда! – рыкнул я. – Это вам что – женский душ на пляже? Извращенцы недоделанные! Чтоб духу вашего тут!..
Любопытных сдуло, как бумаги со стола на сильном сквозняке. Остался пристыженный дежурный, к которому я обратился уже без крика:
– То, что я сейчас войду в камеру, ничего не значит. Есть там кто-то, кроме задержанной, или нет – не твое собачье дело! Стоять лбом в дверь и не моргать! Не спускать глаз, пока не сдадим в Лукьяновку. Будет плевать в глазок – терпи! Прижмет по малой нужде – надуешь в штаны, но с места не сдвинешься. На бабе десять убийств, а вы тут комнату смеха устроили. Открывай дверь!
Женщина сидела спиной ко входу. При моем появлении взглянула через плечо, но не встала.
– Извините, что в ресторане я не поздоровался и не представился. Я Сирота, фамилия такая, старший инспектор Киевского уголовного розыска. Позвольте сесть, а то сегодня изрядно набегался по вашей милости. Она смерила меня взглядом, но промолчала.
– Поскольку в «зону» вы уже ходили, не буду петь вам песенку о чистосердечном признании, которое смягчает наказание.
Женщина иронически улыбнулась, но я понял, что ирония касается не меня лично, а самой институции «чистосердечного признания».
– Я уже не говорю о явке с повинной. Хотя при определенной доле фантазии можно представить, что опергруппа вынесла гражданку Курощапову из ресторана на руках исключительно из-за ощущения огромной радости от факта готовности вышеупомянутой гражданки добровольно прекратить свою преступную деятельность и сотрудничать с Органами в интересах следствия.
И тут женщина впервые с момента задержания заговорила. У нее был низкий с легкой хрипотцой голос, который хорошо звучит по телефону и очень возбуждает некоторых мужчин:
– С «Боже, царя храни» вы здорово придумали. И заныкались, как надо. Потому, что на Речном я вашу легавскую мышеловку сразу просекла.
– Интересно, как?
– Нормальный мужик красивую бабу с ног рассматривает. Потом грудь оценивает и, уже в последнюю очередь, лицо. А мент на «шесть на девять» немедленно таращится, сопоставляет – та или не та. В железнодорожном ресторане тоже вами смердело, даже креозот не перебивал. И в Жуляны нечего было соваться, хоть сержант тот и тупой, как сибирский валенок, зато у официантки глаз змеиный. Точно, что запомнила! А в Борисполе было чисто, потому и рискнула, взяла клиента. И вы меня – тоже взяли, да еще и под оркестр! А я-то вначале обрадовалась, что не надо косметичку на пол ронять и фраеру под столом промежность показывать! Думаю, пока он лыбится, я ему в рюмку накапаю. Вот и накапала! На свою голову!
Я помыслил и решил не делиться славой с армейским капитаном. Если уж, выражаясь на языке преступников, «инспектору горбатого не слепишь», то пускай так и будет. Поэтому я только молчал и сочувственно кивал головой. Женщина жалобно вздохнула:
– Допрашивать пришли, или просто рассмотреть?
– Спасибо, насмотрелся. Мне ваше, как вы говорите, «шесть на девять» каждую ночь снится – в паре с Дзержинским.
– А он тут при чем?
– Его портрет у меня в кабинете перед глазами висит. А под ним – ваше фото на кнопке. Допрашивать вас я тоже не собираюсь – вот они, мои ручонки: ни блокнота, ни ручки. Но посидите вы до утра тут, потом в Лукьяновке парашу понюхаете, соскучитесь по мне, тогда, может быть, и пообщаемся через протокол. А сейчас я пришел исключительно, чтобы углубить вашу эрудицию. Вы слышали, что за последние годы практически всем женщинам-убийцам высшую меру заменили пятнадцатью годами?
– Говорили. Хотя, тоже не мед, особенно, если первые пять лет в тюрьме. Там или с ума сойдешь, или чахотку сразу подхватишь. Та же «вышка», только в рассрочку.
– Вижу, вы проинформированы, хотя после отсидки вас ни на одной «малине» не засекли. Впрочем, как говорит мой старый подполковник, разве сейчас «малины»? Дешевый бардак! Тем не менее, как говорили вам в школе, почти из каждого правила есть свое исключение. Когда я говорил, что женщин практически не расстреливают, это не значило – ни одну женщину не казнили! Об Анке-Пулеметчице вам рассказывали?
– Это что – кликуха, или та, которая в кино про Чапаева?
– Извините, я забыл, что эта история раскручивалась, когда вы свой срок мотали. К тому же, проходила эта пулеметчица не через милицию, а через КГБ. Вы угадали, это совсем другая Анка. Была такая, нежная, удивительная, отличница и, кажется, даже комсомолка. Перед самой войной. Когда немцы пришли, пошла к ним служить – в карательный отряд, и то не секретаршей. Ну, каратели, они и есть каратели – полное собрание всякой швали, по которой петля плачет. А наша барышня туда по идейным соображениям пошла, можно сказать – из любви к искусству. Потому что очень ей нравилось людей расстреливать. Из пулемета, отсюда и кликуха. Убивала наших пленных, партизан, евреев, просто заложников. Для нее – что ребенок, что калека на костылях, что беременная женщина – разницы не было. Всех косила!
– Сучка! – сказала Курощапова и выругалась. Кто бы говорил…
– Не возражаю. Войну она пережила, вышла замуж за инвалида Советской Армии, родила детей, дождалась внуков. Вот тут ее и взяли. Чекисты хвалились в прессе, что они, мол, искали ее долго и настойчиво. Да я думаю, взяли случайно, когда совсем другое дело раскручивали. Это уже роли не играет. Главное, хоть и была уже наша «пулеметчица» на заслуженном отдыхе, все равно ее расстреляли. Иначе народ бы не понял нашу самую гуманную в мире Советскую власть.
– Правильно сделали, – согласилась она. – Но при чем здесь я? Родину не предавала, евреев не расстреливала. Ну, притравила пару кобелей, так просто не рассчитала дозу. Убийство по неосторожности – к чему здесь вышка?
– К тому, что у вас есть шанс стать следующим исключением из правил – после «Анки-Пулеметчицы». Потому, что и в этот раз народ гуманизм не воспримет. До троих «кобелей», между прочим, было семь беззащитных бабушек. И среди них, кстати, ни одной еврейки.
Она ничего не сказала, только взяла у меня сигарету из пачки, которую я ношу на допросы. Посидели, помолчали, послушали, как дежурный под дверью сопит. Наконец она заговорила по-человечески, без «фени»:
– Когда-то да и должно было это закончиться – чудес не бывает. Везет не до смерти. Что мне остается, инспектор Сирота, симулировать сумасшествие? Можно, для разнообразия. Что актерский талант у меня есть, это еще в школе говорили. Но какой смысл? Прописаться навечно в спецпсихушке? Чтобы сходить с ума там постепенно и по-настоящему? Нет, лучше уже сразу в яму с колышком вместо надгробия и бляхой с номером вместо фамилии. Но я так понимаю, что пришли вы не из любопытства. Считайте, что сегодня я добрая и без протокола расскажу обо всем. А дальше – это уже мое дело.
– Спасибо за хорошие намерения, потому что любопытством тут и не пахнет. Я тоже сегодня добрый: вы наконец-то сидите не в ресторане, а я за вами больше не бегаю. Потом, да будет вам известно, я не чувствую никакого удовлетворения от вашего ареста. Меня вообще тошнит от женщин-преступниц. А вы – убийца. Тем не менее, для профессионального роста все же хотел бы я знать: почему вы отправляли на тот свет только одиноких старых женщин и стареющих бугаев из среднего номенклатурного звена?
Она села удобнее, выровняла спину и посмотрела на меня так, как смотрит кандидатка в золотые медалистки в глаза экзаменатору:
– У вас фамилия – Сирота, и я тоже сирота. Отца не помню, мать умерла, когда мне было десять лет. Дальше жила у бабки, маминой тетки. Забрала она меня не от большой любви, а от большого интереса. После мамы на книжке пятнадцать тысяч осталось – на старые деньги. Но два «Москвича» за них тогда можно было купить, первого выпуска, конечно, и с брезентовым верхом. Баба оказалась садисткой. Била меня с утра до ночи за любую провинность и просто так. Когда уставала, ставила голыми коленями на гречку, а сама перед иконой грехи замаливала. Через полгода такой жизни меня уже от ветра шатало. Когда вдруг, в один прекрасный день, как кто-то на ухо шепнул: это же она меня убить хочет потихоньку, чтобы мамины деньги себе забрать. Страшно стало, и я удрала из дому. Добежала до станции, там платформы стояли с брикетами сена. Я между ними устроилась и уснула. Не слышала даже, как состав тронулся. Сняли меня аж за Волгой. Я только свое имя назвала и возраст, а об остальном твердила, как попугай: не знаю, не помню. Ну, синяки от бабкиных побоев лучше паспорта оказались. В детском распределителе долго не цеплялись, подкормили, помыли, подстригли, вшей повывели, в казенное переодели – и в детдом. Я знаю, что эти учреждения в Украине давно уже в школы-интернаты переделали, а в России они до сих пор есть. Что это такое, вы наверняка не знаете. Но не то, о чем Макаренко в книжках писал. Хотя, смотря с чем сравнивать. В «зоне» – хуже. У нас хоть директор был совестливый, потому кормили нормально, с одеждой тоже проблем не было. А воспитатели разные попадались. Были такие, что девочек развращали, и такие, что мальчиков…
– Дальнейшие воспоминания можно опустить, – прервал я ее. – Впрочем, я тоже рос без отца, но дома. Тем не менее, среди моих одноклассников сирот из детдома было немало. Так что, как там жили и кто что вытворял, знаю хорошо. И что там сейчас творится – тоже. У нас летом распределитель просто трещит от беглецов из российских детдомов. Но вся эта часть вашей биографии – не для меня. Расскажете адвокату и психиатрам.
Женщина дернулась:
– Я же вам сказала, что не буду «дурку косить»!
Тут уж и я не сдержался:
– Будете, не будете – вас не спрашивают. Вы не шлюха, а я не клиент. Вас обвиняют не в нарушении правил советской торговли, а в десяти убийствах! И не по неосторожности. Плюс – одна доказанная попытка покушения на жизнь. Вы что, тому фраеру в коньяк французские духи собирались накапать? При таком раскладе статей, как у вас, психологическая экспертиза обязательна. И вообще – ближе к теме. Сразу к одиноким бабушкам. Это вы их за то, что они на мамину тетку похожи?
Опять дернулась, но молчит. Ну, думаю, переборщил ты, Сирота. Сейчас она мою идею психэкспертизы разовьет и начнет «косить». Причем, профессионально, у нее же медицинское образование. Об этом я, дурак, забыл. Как и о том, что она в «зоне» в медчасти работала. А там столько «артисток» – всем столичным театрам хватит и еще на цирк останется. Для начала она на себе одежду порвет, потом начнет о стенку головой биться. Дежурный плюнет на мои инструкции и побежит за помощью…
К счастью, сирота с маленькой буквы надо мной сжалилась:
– Насчет бабушек, вы угадали. Но сейчас не об этом. Я подозреваю, что вас больше бугаи интересуют. Это уже не детские воспоминания и не детдом. Это когда я в медицинском техникуме училась. Вы должны знать, как государство о своих сиротах печется. После седьмого класса – проси, не проси, за шкирки и в ПТУ. Разнарядка пришла, директор выполняет. Чемоданчик фибровый в зубы, а в нем – приданое: две смены постельного белья, трусы летние х/б, панталоны зимние, два лифчика и две пары чулок… Путевка в жизнь! Привет от Антона Семеновича! Кому-то этого, может, и достаточно было. Но не мне! Я зубами в науку вцепилась. Девчата через окно, забор, и на танцы, а я – за учебники. Свет в спальне погасят, так поверите, в туалете читаю. И так прорвалась – не в какой-то там «телячий» техникум, а в медучилище. Конечно, сиротство помогло, потому что такие, как я – вне конкурса. Ну, училась хорошо, хватало времени и на спорт, и на самодеятельность, друзей заимела нормальных. Что, еще ближе к сути? Хорошо.
Я понял, к чему идет. Но решил больше не перебивать, дать выговориться. Пусть! «Автозак» из Лукьяновки еще не скоро придет, а в «одиночке» всякие мысли в голову лезут. Особенно, если тебе с гарантией расстрел светит. Лучше уж пускай говорит.
– Вляпалась я из-за друзей. Была у нас одна студентка, у которой папа в начальниках ходил. Как вы сказали, «номенклатура», большая шишка, потому что с депутатским значком. А доченька его – ну такая уже глупая телка, что и папино депутатство не помогло ее даже в областной пединститут пристроить. Училище она еле тянула, но, что смешнее всего, была очень доброй. Родители ей каждую неделю такие торбы передавали с харчами, что вся наша комната объедалась. Не жлобилась, делилась всем. В этой истории мне ее больше всего жаль. С торб, кстати, все и началось. Приехал как-то папа с очередной передачей, а доченьки нет – разминулись. Он в область, а она – в район. В общежитии в комнате я одна – куда же сироте деться и в праздник, и в выходной. Посидел со мной папик, поговорил, и сразу глаз на меня положил. Было мне восемнадцать, выглядела на шестнадцать, вот и потянуло старого бугая на телятинку. А мне что, много надо? По голове погладили, доброе слово сказали, вкусненьким угостили – я и пошла. Ну, а он мне впридачу еще и золотые горы обещал, мол, пусть только его телка техникум закончит и на ноги станет, так он со своей законной разведется и на мне женится. Обещания обещаниями, а я верила. С тех времен у нас в области чуть ли не каждую субботу совещания для районного актива начались. Это мой хахаль такое для жены сочинял, чтобы ко мне дернуть. Как уже он умудрялся выворачиваться, не знаю, но сдурел совсем. Потому что на каникулы на Кавказ меня повез, за дочь выдавая, пару раз в Москву вырвались… Жизнь была на три буквы, «рай» имею в виду.
Ну, и допрыгались, что он совсем голову потерял. Супруга его на какие-то курсы к нам в город приехала, стало рискованно «на совещания» ездить. Вот он и додумался – привез меня в свой собственный дом в районе посреди недели. А его благоверная, оказывается, была уже в курсе мужниных приключений. Агентура у нее работала, что твоему Кузнецову! Отследила нас до самого дома, подождала, сколько следует, а потом своими ключами тихонько дверь отперла и вместе со свидетелями – вперед! В комнате – кино «детям до шестнадцати…»! Я, голенькая, на ковре акробатические этюды выполняю, а он в кресле коньячок потягивает и дозревает до кондиции. Смешнее всего, что его бабу не это достало, а то, что мои трусики висели на стенке, на их свадебной фотографии.
Какая там женитьба, какое светлое будущее! Жизнь опять пошла на три буквы, но уже другие… Слава Богу, что из училища не выбросили, сжалились над сиротой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9