И еще вот что. (Понизив голос.) Это было, когда Коити ненадолго приезжал домой. Одного из его товарищей посадили в тюрьму, и я просто в ужас пришла от того, с кем водится мой сын. Целыми днями места себе не находила, на улицу боялась выйти, неспокойно было у меня на душе… Однажды зашла убрать комнату. На столе лежит письмо. Я решила, какой-нибудь женщине. Гляжу, имя отправителя: Кэммоти. Я удивилась, позвала Коити. Узнав, в чем дело, он поспешно вырвал у меня из рук конверт. Я еще тогда подумала: здесь что-то неладно, но не придала особого значения. А сейчас мне кажется, уж не тайную ли переписку он вел.О-Кэн (похоже, что она о чем-то догадывается, но сказать не решается). Да, но… нет, это невозможно. Все это не имеет отношения к тому Кэммоти…О-Тосэ (понизив голос). А мне сдается, что Кэммоти – это секретное имя моего Коити…О-Кэн (с беспокойством). Нет, нет, не может быть!..О-Соно (входит). О, да вы еще и не пили… Наверное, сакэ уже остыло.О-Кэн. Увлеклись разговором… Знаете, тетя, когда я была маленькой, дядя Тосабуро так прекрасно играл на сямисэне. Помню, он учил меня «Песне о соснах»… В те времена мужчин обучали песням и танцам. В феодальной Японии самым распространенным музыкальным инструментом был сямисэн. Игре на нем обучались как девочки, так и мальчики из городской, главным образом купеческой, среды. В новой, «преобразованной» Японии эта традиция постепенно сошла на нет.
Сейчас все по-другому…О-Тосэ. Да, те, кто когда-то играл на сямисэне, нынче все уже разорились.О-Кэн. Да-да. И Тондая и Кадзия! Добрые, милые сердцу времена! Когда я слышу песни того времени, мне всегда становится грустно. (Ставит чарку и почти машинально перебирает струны сямисэна.) Тем временем издалека доносится звук почтового рожка. С улицы слышны негромкие голоса. Мимо дома проезжает деревенская повозка. В соседней кузнице тоже все давно уже стихло. Долгая пауза. Снежная ночь, навевающая чувство глубокого одиночества. Да, хорошо, что на свете есть песни, правда?О-Соно (неожиданно). Матушка, не дядя ли вернулся?О-Тосэ (удивленно). Что ты?О-Соно. Мне показалось, на улице чей-то голос…О-Тосэ. Голос? Повозка проехала…О-Соно. Да. Вот сейчас, послушайте!О-Кэн. Неужели там кто-то есть? Это снег обвалился с крыши…О-Соно. Может быть… Мне почудилось, будто прогудел пароход…О-Тосэ. Пароход всегда приходит в восемь… Значит, он давно уже прибыл.О-Соно. Но, может быть, это другой пароход подошел с опозданием.О-Тосэ. Все равно, от гавани до нашего дома минут тридцать пути, не меньше.О-Кэн. Тетя, а давешняя повозка? Может быть, она как раз оттуда?…Q-Тосэ. Нет, эта повозка со стороны горного перевала… Сегодня что-то задержалась, поздно проехала. В Новый год надо бы пораньше! Пауза. О-Соно (тихо). Слышите? Кажется, стучат. (Выходит во двор, открывает раздвижные перегородки у входной двери, подходит к калитке.) Кто там? Молчание. О-Кэн. О-Соно-сан, тебе послышалось, никого нет. О-Соно, обескураженная, поворачивается и идет обратно. О-Тосэ. Ах!О-Соно (снова подходит к двери). Кто там? Дядюшка, вы? (Хочет открыть калитку.) О-Тосэ, встревоженная, приближается к угловому столбу, подпирающему дом. Дядя, это я, Соно… Это вы, дядя? (Открывает калитку.) Сэйэмон стряхивает за дверью снег с зонтика. В ночной тишине отчетливо слышен даже незначительный шум, который возникает от его движений. Присутствующие невольно испытывают тревогу. Он входит в дом. (Закрывает дверь, возвращается в лавку, встревоженно.) Дядюшка? Что так поздно? Сэйэмон молча протягивает ей зонтик и сверток. (Принимает зонт и узел.) Дядюшка! Сэйэмон снимает пальто и настороженно осматривается. О-Тосэ. Ох, братец, с приездом!Сэйэмон (идет в лавку, садится у порога). Здравствуй, сестра. Очень задержался. А все уже спят? Работники и стряпуха легли? Ох, и замерз же я! Шел через горы, сделал небольшой крюк… Вот что стало с сандалиями, пока добрался.О-Соно. Сейчас принесу воду для ног.Сэйэмон. Лучше дай сперва поесть. Я не останусь, сегодня же вернусь домой. Голоден и устал смертельно. Прости, не принесешь ли чарочку сакэ? Подогревать не надо. Сойдет холодное. И какую-нибудь еду, все равно что, только тихо! Не разбуди служанку, лучше пусть она ничего не знает.О-Кэн. Здравствуй!Сэйэмон. А, О-Кэн? И ты здесь?О-Кэн. Да, пришла вот в гости. О-Соно уходит. О-Тосэ. Проходи, надень гэта. Гэта – национальная деревянная обувь, представляющая собой как бы скамеечку на двух поперечных подставках, которая прикреплялась к ноге шнурами. В современной Японии такая обувь еще изредка встречается, главным образом в сельской местности.
Оставайся у нас ночевать. Хорошо? А я уже думала, что сегодня ты не приедешь…Сэйэмон. Да, очень задержался. Сестра, все спят? Вы получили мое письмо?О-Тосэ. Ты был на шахте?Сэйэмон. Да. Потом, не торопясь, расскажу. Как приехал в Токио, тут же навестил Камимуру-сан. Узнал, что Коити по-прежнему на шахте, поэтому, не теряя времени, поспешил туда.О-Тосэ. И что же там случилось?Сэйэмон. Брат спит?О-Тосэ. Уже лег. Если хочешь, я его разбужу.Сэйэмон. А как его здоровье?О-Тосэ. Так себе.Сэйэмон. Видишь ли, сестра, на сей раз дела немного осложнились… О-Соно вносит поднос, на нем тарелки, закуски, бутылочки с сакэ. О-Тосэ. Проходи же, располагайся… Что это ты уселся там на скамейке?Сэйэмон. По правде сказать, рассиживаться особенно не могу, на то есть причины… Прости, О-Соно-сан, пьяницы – пропащие люди.О-Тосэ. Я так беспокоилась! Послала встречать тебя к пароходу, но ты не приехал.Сэйэмон. Да, верно. Понимаешь, я сел на этот пароход, но вышел раньше и добирался пешком по снегу. А между тем стемнело. Дорогу, правда, я знаю, но все-таки даже без фонаря… Вдвоем тащились, еле волоча ноги…О-Тосэ. Значит, ты не один шел?Сэйэмон. Да. Едва дошли по такому снегу. Чуть не плакал. Глянул с горы на море, а там – сплошной туман. Вдалеке едва светились огни парохода. Я почувствовал себя беглецом! Такое было со мной впервые. Нет, неприятное ощущение!О-Тосэ. Но зачем… Зачем же вы выбрали горную дорогу? Сэйэмон. Видишь ли, так сложились обстоятельства. К счастью, на перевале, чуть подальше, встретилась повозка, возница, правда, был незнакомый… Он нас довез. В горах полно снега! Пришлось изрядно помучиться… Зато от снега светло, путь хорошо видно. Ах, да вы уж меня простите. Было так холодно, волей-неволей пришлось терпеть… Нет, нет, я в комнаты не войду, сперва уж в туалет… О-Соно, можно тебя на минутку? (Что-то шепчет ей на ухо.) О-Соно. Вы опять куда-то идете?Сэйэмон. Не спрашивай. Потом узнаешь. Поняла? (Направляется к выходу. В руках держит бутылочку сакэ.) О-Кэн. Ничего не понимаю, куда это он?О-Тосэ. О-Кэн!О-Кэн. Да?О-Соно. Ах, мама!О-Тосэ. В чем дело?О-Соно. Мне что-то тревожно.О-Тосэ. Почему?О-Соно. Мне кажется, на улице кто-то есть.О-Тосэ. Почему ты так думаешь?О-Соно. Потому что, вот только что, там определенно кто-то стоял… Да и дядя попросил поскорей приготовить сухие рисовые лепешки…О-Тосэ. Что ты говоришь?!О-Соно. Может быть, это брат?О-Тосэ. Ах! Мне тоже стало не по себе! (Смотрит во двор.) О-Соно. Вы ищете гэта? Принести? Ах!О-Тосэ (громко). Это ты, Сэйэмон-сан?Сэйэмон (выходит). Да, я, я… О-Соно удивленно смотрит на его пустые руки. Да вот, понимаешь, досада! Уронил бутылочку сакэ в снег.О-Соно (задумчиво). Как так? А на кухне горел свет?Сэйэмон. Нет, только светильник на полочке с жертвоприношениями богам… но все было видно. На улице светло из-за снега, словно лунной ночью. Прошу тебя, поскорей приготовь то, о чем я тебя просил.О-Соно. Да, сейчас. (Обменивается взглядом с матерью. Уходит.) Сэйэмон (тихо). Сестра, беда!О-Тосэ (изменившись в лице). Значит, Коити все-таки…Сэйэмон. Ну-ну, потом все поймешь… Сестра, здесь Коити. Мы пришли вместе.О-Тосэ. Что?! Где он?Сэйэмон. Я сейчас открыл калитку. Он на дворе, в кладовке.О-Тосэ. Ах!Сэйэмон. Сегодня же он должен уйти. Поэтому приготовь ему в дорогу еду. Сестра, Коити преступник. Большой, большой преступник. Да, ужасная история! За ним установлена слежка. Оттого мы и не доехали на пароходе до места. Раньше сошли на берег. Нельзя терять ни минуты.О-Тосэ (в растерянности). Что же он сделал?Сэйэмон. Видишь ли, сестра, дело не только в беспорядках на шахте. Все дело в том человеке… Имеется в виду революционер Котоку Сюсуй.
О-Тосэ (бледнеет). Значит, все-таки…Сэйэмон. Я и сам был потрясен, но сейчас не до этого. Потом расскажу. Поспеши.О-Тосэ. О-Соно, О-Соно! Быстро!Сэйэмон. Тише! А то всех разбудишь.О-Тосэ. Сейчас же позови Коити сюда!Сэйэмон. Это не дело! Тише, тише… Он стоит за божницей бога Инари. Инари считается покровителем торговли, урожая и т. п. Божницы Инари ставили обычно в садике при доме. Даже в наше время на крышах современных многоэтажных зданий, принадлежащих торговым фирмам или банкам, нередко ставят такие божницы.
О-Тосэ выскакивает во двор, О-Кэн – за ней. Сэйэмон. Тише. Тесс, О-Кэн! Что ты? Нет, нет, ступай домой. О-Кэн останавливается. О-Тосэ уходит. О-Кэн. Брат! (Пауза.) Сэйэмон. Теперь уже ничего не поделаешь. Просто надо смириться, смириться. (Плачет.) О-Кэн. Что нее произошло, брат? Это все Ко-сан?Сэйэмон. Ну что ты так нервничаешь? Просто волнения на шахте, которые не стоят внимания. Послушай! Разбуди дядю. Пусть и он повидается с Коити. Ведь сегодня, может быть…О-Кэн. Разбудить дядюшку?Сэйэмон (некоторое время молчит). Я сам пойду. Где он спит?О-Кэн. Послушай, брат, неужели правда то, что о нем говорят? Я так тревожусь.Сэйэмон (смотрит на О-Кэн). Ты читала газеты? О-Кэн пристально глядит на него. Ужасно! (Плачет, закрывает лицо руками и хочет уйти в глубину дома.) О-Кэн. Там темно, темно…Сэйэмон. Ничего, ничего. (Уходит.) О-Кэн. Зажгу свет. (Идет за Сэйэмоном, доходит до двери, потом, передумав, возвращается обратно. Нервничает. Убирает сямисэн и другие вещи.) Появляется О-Соно с заплаканными глазами. О-Кэн. Ты видела его? О-Соно. Сестрица! (Стоит у входа в лавку и плачет.) Из внутренних помещений выходят Сэйэмон вместе с Токубэем. О-Кэн. Ох, огонь-то совсем погас!Токубэй. Не надо, не надо, совсем не холодно. Кoumu входит со двора неестественно спокойной походкой. Некоторое время стоит в сенях, как будто не решаясь пройти в дом. О-Кэн открывает перегородки, выходящие в сени, встречается взглядом с Коити и невольно замирает от неожиданности. Коити делает шаг вперед. Молчание. О-Тосэ (идет, пошатываясь, неуверенным шагом вслед за Коити). Ну, Коити, вот и отец. Поздоровайся же с ним по-хорошему! Как мы все о тебе беспокоились, и сказать невозможно! Что же теперь нам делать, как быть? (Плачет.) Коити (очень сдержанно). Отец. (Пауза.) Здравствуй, отец! Как твое здоровье? Напряженная тишина. О-Тосэ. Отец, это Коити, Коити! Ах, Коити, если бы ты вернулся на месяц раньше, не случилось бы беды. Ах, Коити, Коити… (Плачет.) Коити. Не надо, матушка! Об этом уже не стоит говорить. Такова судьба. Нет, нет, если свалить на судьбу, то это будет ложь. Хотя и говорят, что жизнь человека – дело его рук, все идет естественным, закономерным путем… Какая-то непонятная сила подталкивала меня. Я очень виноват перед вами, отец, перед тобой, матушка, перед всеми родными. Если бы это случилось в старые времена, наказанию подверглась бы вся семья. И все же…О-Тосэ. Скажи, что ты ничего дурного не сделал, и власти обязательно разберутся. Разве ты способен на плохие поступки!Коити. Ах, матушка! Никто не знает мои мысли. (Печально.) Хоть и говорят, что родители и дети одно целое, но мы такие разные…Токубэй. Коити! Послушай! В газете писали о неком Кэммоти. Это о тебе?Коити. Отец!..Токубэй. Сперва ты в Токио устраивал беспорядки, а потом сбежал на шахту! Неужели все эти ужасные вещи – правда?Коити. Да разве газеты пишут правду? Они только и знают, что угодничать перед властями… (С неестественным спокойствием.) Отец, как бы я ни хотел просить у вас прощения за все огорчения и тревоги, мое сердце не велит мне этого делать. Я не совершал ничего дурного. Я только жил, как требовала моя совесть… (Печально.) Сколько бы я ни говорил, вы, пожалуй, по-настоящему меня не поймете. Наверное, думаете, что это слова безумца. Но времена изменились. (С отчаянием и яростью.) Да, я пришел совсем из другого мира и снова вернусь туда. Я покончил с рабским существованием. Мы ненавидим тех, кто живет только ради своей выгоды. Но в их руках власть. И вот поэтому мы избрали свой путь – путь обновления души. Прежде всего мы поставили своей целью открыть глаза двадцати тысячам шахтеров, живущих в невежестве, в темноте. По шахте распространились идеи о труде, приносящем радость, и о справедливом мире. Тогда администрация решила положить этому конец. Как раз в Токио поднялись волнения. Я поспешил туда, но не поспел – было уже поздно.Токубэй. Значит, ты непосредственно не связан с теми людьми в Токио?Коити. Послушайте, отец! Вы с детства твердили мне: стань большим человеком, стань большим человеком. Позже я пытался понять, что же это такое – большой человек? И тогда я пришел к выводу: это нечто совсем иное, чем думают все, и решил жить по-своему. Оглянулся вокруг себя: на свете полно пустых, нечестных людей. (Грустно улыбаясь.) Да я и сам, если бы не вы, отец, тоже прозябал бы в нашем маленьком, заброшенном городке. Здесь я стал бы мужем, отцом. Пожалуй, так бы и прошли мои дни в неведении. Вы изгнали меня из этого мира, но в то же время не научили, в каком же другом мире я должен жить. Поэтому я стал искать сам. И нашел. Ах, отец, боюсь, что вам этого, пожалуй, не понять.Токубэй. Да, не понять! Ты получил образование в новом духе, поэтому у тебя, возможно, есть какие-то основания для таких рассуждений. Но никто не похвалит тебя за то, что ты устраиваешь беспорядки на шахте господина Хори, которому мы стольким обязаны. Мало этого – в Токио ты якшаешься с компанией каких-то «деятелей».Коити. Отец, у человека есть нечто более важное, нежели обязательства по отношению к благодетелю…Токубэй. Что же может быть важнее, чем долг?Коити. Веление собственного сердца.Токубэй. Коити, ты ведь знаешь: и у твоего деда и у дяди тоже были странные, непонятные окружающим взгляды. Они придумывали себе бесцельные занятия, а перед смертью оба потеряли рассудок… Я бился изо всех сил, чтобы мой единственный сын не пошел по их стопам! Казалось бы, ты мог это уразуметь. Но ты все понимал неправильно и в конце концов покинул дом.Коити. Я часто размышлял о страшных эпизодах, которые с детства запечатлелись у меня в памяти. Дядя принял христианство В феодальной Японии исповедование христианства было запрещено и каралось смертной казнью, но после революции 1868 г. запрет был отменен. В конце XIX в. христианство во всех его разновидностях стало весьма популярно как нечто новомодное; со временем эта «мода» постепенно прошла, но и сейчас в Японии имеется некоторое количество христиан, в том числе также и православных.
и пытался распространить эту религию. Все возненавидели его, и его постиг такой печальный конец… А дедушка взялся за новое предприятие, трудился не покладая рук, разбогател, вот все ему и завидовали. Они оба шли впереди других. Они оба были прекрасными людьми. Это окружающий мир довел их до безумия. И те мои друзья, которые сейчас в тюрьме в Токио, тоже замечательные люди. А общество считает их преступниками.Токубэй. Ты говоришь вздор, вздор!Коити (словно лунатик). Мы друг друга не понимаем. Из царства ночи я впервые увидел свет. Упорная человеческая мысль пробила брешь в толпе мрачного подземелья. Впереди простиралась необъятная поверхность моря, отливающая золотом. А там, за морем – сказочный город. Да, в этот мир, огромный, просторный, зеленый, мы и должны идти!Токубэй. Коити, в своем ли ты уме?Коити (быстро приходит в себя). Что, отец?Токубэй (решительно). Коити, тебя мучает совесть! Ничего не поделаешь. Иди с повинной, чистосердечно признайся… (Плачет.) Коити (вздрогнул, спокойно подходит к Токубэю, иронически). Да? Мне пойти с повинной? Вы же не знаете о моих токийских делах! Коити намекает на свою причастность к революционному движению.
Токубэй пристально смотрит на Коити. Отец! (Шепчет ему на ухо.) Токубэй (вздрагивает, бледнеет, словно безумный, выскакивает во двор). Что? Что такое? Что ты говоришь? Ты всерьез? Не шутишь?Коити (странно улыбаясь). Если об этом станет известно, вся страна будет потрясена.Токубэй. Послушай, Коити, тебе нельзя уезжать. Вот так, вот так, склони голову, проси прощения у властей, у своих предков. Неужели ты можешь смотреть спокойно на горе твоего старика отца? (Падает на землю.) О-Кэн (выходит во двор). Ах, Ко-сан, Ко-сан, просите прощения! До чего вы довели отца! Как вы жестоки! (Плачет.) Дядюшка, дядюшка, это уж слишком, слишком. Не надо, не надо…О-Тосэ (робко). Коити, Коити…Коити (вздрогнул). Что это за звук был? Снег. Упал пласт снега? Да… Я должен уехать с тем пароходом…Токубэй. Тебе нельзя уезжать! Нельзя! Я уже не в силах заботиться ни о хозяйстве, ни даже о самом себе.О-Кэн.
1 2 3
Сейчас все по-другому…О-Тосэ. Да, те, кто когда-то играл на сямисэне, нынче все уже разорились.О-Кэн. Да-да. И Тондая и Кадзия! Добрые, милые сердцу времена! Когда я слышу песни того времени, мне всегда становится грустно. (Ставит чарку и почти машинально перебирает струны сямисэна.) Тем временем издалека доносится звук почтового рожка. С улицы слышны негромкие голоса. Мимо дома проезжает деревенская повозка. В соседней кузнице тоже все давно уже стихло. Долгая пауза. Снежная ночь, навевающая чувство глубокого одиночества. Да, хорошо, что на свете есть песни, правда?О-Соно (неожиданно). Матушка, не дядя ли вернулся?О-Тосэ (удивленно). Что ты?О-Соно. Мне показалось, на улице чей-то голос…О-Тосэ. Голос? Повозка проехала…О-Соно. Да. Вот сейчас, послушайте!О-Кэн. Неужели там кто-то есть? Это снег обвалился с крыши…О-Соно. Может быть… Мне почудилось, будто прогудел пароход…О-Тосэ. Пароход всегда приходит в восемь… Значит, он давно уже прибыл.О-Соно. Но, может быть, это другой пароход подошел с опозданием.О-Тосэ. Все равно, от гавани до нашего дома минут тридцать пути, не меньше.О-Кэн. Тетя, а давешняя повозка? Может быть, она как раз оттуда?…Q-Тосэ. Нет, эта повозка со стороны горного перевала… Сегодня что-то задержалась, поздно проехала. В Новый год надо бы пораньше! Пауза. О-Соно (тихо). Слышите? Кажется, стучат. (Выходит во двор, открывает раздвижные перегородки у входной двери, подходит к калитке.) Кто там? Молчание. О-Кэн. О-Соно-сан, тебе послышалось, никого нет. О-Соно, обескураженная, поворачивается и идет обратно. О-Тосэ. Ах!О-Соно (снова подходит к двери). Кто там? Дядюшка, вы? (Хочет открыть калитку.) О-Тосэ, встревоженная, приближается к угловому столбу, подпирающему дом. Дядя, это я, Соно… Это вы, дядя? (Открывает калитку.) Сэйэмон стряхивает за дверью снег с зонтика. В ночной тишине отчетливо слышен даже незначительный шум, который возникает от его движений. Присутствующие невольно испытывают тревогу. Он входит в дом. (Закрывает дверь, возвращается в лавку, встревоженно.) Дядюшка? Что так поздно? Сэйэмон молча протягивает ей зонтик и сверток. (Принимает зонт и узел.) Дядюшка! Сэйэмон снимает пальто и настороженно осматривается. О-Тосэ. Ох, братец, с приездом!Сэйэмон (идет в лавку, садится у порога). Здравствуй, сестра. Очень задержался. А все уже спят? Работники и стряпуха легли? Ох, и замерз же я! Шел через горы, сделал небольшой крюк… Вот что стало с сандалиями, пока добрался.О-Соно. Сейчас принесу воду для ног.Сэйэмон. Лучше дай сперва поесть. Я не останусь, сегодня же вернусь домой. Голоден и устал смертельно. Прости, не принесешь ли чарочку сакэ? Подогревать не надо. Сойдет холодное. И какую-нибудь еду, все равно что, только тихо! Не разбуди служанку, лучше пусть она ничего не знает.О-Кэн. Здравствуй!Сэйэмон. А, О-Кэн? И ты здесь?О-Кэн. Да, пришла вот в гости. О-Соно уходит. О-Тосэ. Проходи, надень гэта. Гэта – национальная деревянная обувь, представляющая собой как бы скамеечку на двух поперечных подставках, которая прикреплялась к ноге шнурами. В современной Японии такая обувь еще изредка встречается, главным образом в сельской местности.
Оставайся у нас ночевать. Хорошо? А я уже думала, что сегодня ты не приедешь…Сэйэмон. Да, очень задержался. Сестра, все спят? Вы получили мое письмо?О-Тосэ. Ты был на шахте?Сэйэмон. Да. Потом, не торопясь, расскажу. Как приехал в Токио, тут же навестил Камимуру-сан. Узнал, что Коити по-прежнему на шахте, поэтому, не теряя времени, поспешил туда.О-Тосэ. И что же там случилось?Сэйэмон. Брат спит?О-Тосэ. Уже лег. Если хочешь, я его разбужу.Сэйэмон. А как его здоровье?О-Тосэ. Так себе.Сэйэмон. Видишь ли, сестра, на сей раз дела немного осложнились… О-Соно вносит поднос, на нем тарелки, закуски, бутылочки с сакэ. О-Тосэ. Проходи же, располагайся… Что это ты уселся там на скамейке?Сэйэмон. По правде сказать, рассиживаться особенно не могу, на то есть причины… Прости, О-Соно-сан, пьяницы – пропащие люди.О-Тосэ. Я так беспокоилась! Послала встречать тебя к пароходу, но ты не приехал.Сэйэмон. Да, верно. Понимаешь, я сел на этот пароход, но вышел раньше и добирался пешком по снегу. А между тем стемнело. Дорогу, правда, я знаю, но все-таки даже без фонаря… Вдвоем тащились, еле волоча ноги…О-Тосэ. Значит, ты не один шел?Сэйэмон. Да. Едва дошли по такому снегу. Чуть не плакал. Глянул с горы на море, а там – сплошной туман. Вдалеке едва светились огни парохода. Я почувствовал себя беглецом! Такое было со мной впервые. Нет, неприятное ощущение!О-Тосэ. Но зачем… Зачем же вы выбрали горную дорогу? Сэйэмон. Видишь ли, так сложились обстоятельства. К счастью, на перевале, чуть подальше, встретилась повозка, возница, правда, был незнакомый… Он нас довез. В горах полно снега! Пришлось изрядно помучиться… Зато от снега светло, путь хорошо видно. Ах, да вы уж меня простите. Было так холодно, волей-неволей пришлось терпеть… Нет, нет, я в комнаты не войду, сперва уж в туалет… О-Соно, можно тебя на минутку? (Что-то шепчет ей на ухо.) О-Соно. Вы опять куда-то идете?Сэйэмон. Не спрашивай. Потом узнаешь. Поняла? (Направляется к выходу. В руках держит бутылочку сакэ.) О-Кэн. Ничего не понимаю, куда это он?О-Тосэ. О-Кэн!О-Кэн. Да?О-Соно. Ах, мама!О-Тосэ. В чем дело?О-Соно. Мне что-то тревожно.О-Тосэ. Почему?О-Соно. Мне кажется, на улице кто-то есть.О-Тосэ. Почему ты так думаешь?О-Соно. Потому что, вот только что, там определенно кто-то стоял… Да и дядя попросил поскорей приготовить сухие рисовые лепешки…О-Тосэ. Что ты говоришь?!О-Соно. Может быть, это брат?О-Тосэ. Ах! Мне тоже стало не по себе! (Смотрит во двор.) О-Соно. Вы ищете гэта? Принести? Ах!О-Тосэ (громко). Это ты, Сэйэмон-сан?Сэйэмон (выходит). Да, я, я… О-Соно удивленно смотрит на его пустые руки. Да вот, понимаешь, досада! Уронил бутылочку сакэ в снег.О-Соно (задумчиво). Как так? А на кухне горел свет?Сэйэмон. Нет, только светильник на полочке с жертвоприношениями богам… но все было видно. На улице светло из-за снега, словно лунной ночью. Прошу тебя, поскорей приготовь то, о чем я тебя просил.О-Соно. Да, сейчас. (Обменивается взглядом с матерью. Уходит.) Сэйэмон (тихо). Сестра, беда!О-Тосэ (изменившись в лице). Значит, Коити все-таки…Сэйэмон. Ну-ну, потом все поймешь… Сестра, здесь Коити. Мы пришли вместе.О-Тосэ. Что?! Где он?Сэйэмон. Я сейчас открыл калитку. Он на дворе, в кладовке.О-Тосэ. Ах!Сэйэмон. Сегодня же он должен уйти. Поэтому приготовь ему в дорогу еду. Сестра, Коити преступник. Большой, большой преступник. Да, ужасная история! За ним установлена слежка. Оттого мы и не доехали на пароходе до места. Раньше сошли на берег. Нельзя терять ни минуты.О-Тосэ (в растерянности). Что же он сделал?Сэйэмон. Видишь ли, сестра, дело не только в беспорядках на шахте. Все дело в том человеке… Имеется в виду революционер Котоку Сюсуй.
О-Тосэ (бледнеет). Значит, все-таки…Сэйэмон. Я и сам был потрясен, но сейчас не до этого. Потом расскажу. Поспеши.О-Тосэ. О-Соно, О-Соно! Быстро!Сэйэмон. Тише! А то всех разбудишь.О-Тосэ. Сейчас же позови Коити сюда!Сэйэмон. Это не дело! Тише, тише… Он стоит за божницей бога Инари. Инари считается покровителем торговли, урожая и т. п. Божницы Инари ставили обычно в садике при доме. Даже в наше время на крышах современных многоэтажных зданий, принадлежащих торговым фирмам или банкам, нередко ставят такие божницы.
О-Тосэ выскакивает во двор, О-Кэн – за ней. Сэйэмон. Тише. Тесс, О-Кэн! Что ты? Нет, нет, ступай домой. О-Кэн останавливается. О-Тосэ уходит. О-Кэн. Брат! (Пауза.) Сэйэмон. Теперь уже ничего не поделаешь. Просто надо смириться, смириться. (Плачет.) О-Кэн. Что нее произошло, брат? Это все Ко-сан?Сэйэмон. Ну что ты так нервничаешь? Просто волнения на шахте, которые не стоят внимания. Послушай! Разбуди дядю. Пусть и он повидается с Коити. Ведь сегодня, может быть…О-Кэн. Разбудить дядюшку?Сэйэмон (некоторое время молчит). Я сам пойду. Где он спит?О-Кэн. Послушай, брат, неужели правда то, что о нем говорят? Я так тревожусь.Сэйэмон (смотрит на О-Кэн). Ты читала газеты? О-Кэн пристально глядит на него. Ужасно! (Плачет, закрывает лицо руками и хочет уйти в глубину дома.) О-Кэн. Там темно, темно…Сэйэмон. Ничего, ничего. (Уходит.) О-Кэн. Зажгу свет. (Идет за Сэйэмоном, доходит до двери, потом, передумав, возвращается обратно. Нервничает. Убирает сямисэн и другие вещи.) Появляется О-Соно с заплаканными глазами. О-Кэн. Ты видела его? О-Соно. Сестрица! (Стоит у входа в лавку и плачет.) Из внутренних помещений выходят Сэйэмон вместе с Токубэем. О-Кэн. Ох, огонь-то совсем погас!Токубэй. Не надо, не надо, совсем не холодно. Кoumu входит со двора неестественно спокойной походкой. Некоторое время стоит в сенях, как будто не решаясь пройти в дом. О-Кэн открывает перегородки, выходящие в сени, встречается взглядом с Коити и невольно замирает от неожиданности. Коити делает шаг вперед. Молчание. О-Тосэ (идет, пошатываясь, неуверенным шагом вслед за Коити). Ну, Коити, вот и отец. Поздоровайся же с ним по-хорошему! Как мы все о тебе беспокоились, и сказать невозможно! Что же теперь нам делать, как быть? (Плачет.) Коити (очень сдержанно). Отец. (Пауза.) Здравствуй, отец! Как твое здоровье? Напряженная тишина. О-Тосэ. Отец, это Коити, Коити! Ах, Коити, если бы ты вернулся на месяц раньше, не случилось бы беды. Ах, Коити, Коити… (Плачет.) Коити. Не надо, матушка! Об этом уже не стоит говорить. Такова судьба. Нет, нет, если свалить на судьбу, то это будет ложь. Хотя и говорят, что жизнь человека – дело его рук, все идет естественным, закономерным путем… Какая-то непонятная сила подталкивала меня. Я очень виноват перед вами, отец, перед тобой, матушка, перед всеми родными. Если бы это случилось в старые времена, наказанию подверглась бы вся семья. И все же…О-Тосэ. Скажи, что ты ничего дурного не сделал, и власти обязательно разберутся. Разве ты способен на плохие поступки!Коити. Ах, матушка! Никто не знает мои мысли. (Печально.) Хоть и говорят, что родители и дети одно целое, но мы такие разные…Токубэй. Коити! Послушай! В газете писали о неком Кэммоти. Это о тебе?Коити. Отец!..Токубэй. Сперва ты в Токио устраивал беспорядки, а потом сбежал на шахту! Неужели все эти ужасные вещи – правда?Коити. Да разве газеты пишут правду? Они только и знают, что угодничать перед властями… (С неестественным спокойствием.) Отец, как бы я ни хотел просить у вас прощения за все огорчения и тревоги, мое сердце не велит мне этого делать. Я не совершал ничего дурного. Я только жил, как требовала моя совесть… (Печально.) Сколько бы я ни говорил, вы, пожалуй, по-настоящему меня не поймете. Наверное, думаете, что это слова безумца. Но времена изменились. (С отчаянием и яростью.) Да, я пришел совсем из другого мира и снова вернусь туда. Я покончил с рабским существованием. Мы ненавидим тех, кто живет только ради своей выгоды. Но в их руках власть. И вот поэтому мы избрали свой путь – путь обновления души. Прежде всего мы поставили своей целью открыть глаза двадцати тысячам шахтеров, живущих в невежестве, в темноте. По шахте распространились идеи о труде, приносящем радость, и о справедливом мире. Тогда администрация решила положить этому конец. Как раз в Токио поднялись волнения. Я поспешил туда, но не поспел – было уже поздно.Токубэй. Значит, ты непосредственно не связан с теми людьми в Токио?Коити. Послушайте, отец! Вы с детства твердили мне: стань большим человеком, стань большим человеком. Позже я пытался понять, что же это такое – большой человек? И тогда я пришел к выводу: это нечто совсем иное, чем думают все, и решил жить по-своему. Оглянулся вокруг себя: на свете полно пустых, нечестных людей. (Грустно улыбаясь.) Да я и сам, если бы не вы, отец, тоже прозябал бы в нашем маленьком, заброшенном городке. Здесь я стал бы мужем, отцом. Пожалуй, так бы и прошли мои дни в неведении. Вы изгнали меня из этого мира, но в то же время не научили, в каком же другом мире я должен жить. Поэтому я стал искать сам. И нашел. Ах, отец, боюсь, что вам этого, пожалуй, не понять.Токубэй. Да, не понять! Ты получил образование в новом духе, поэтому у тебя, возможно, есть какие-то основания для таких рассуждений. Но никто не похвалит тебя за то, что ты устраиваешь беспорядки на шахте господина Хори, которому мы стольким обязаны. Мало этого – в Токио ты якшаешься с компанией каких-то «деятелей».Коити. Отец, у человека есть нечто более важное, нежели обязательства по отношению к благодетелю…Токубэй. Что же может быть важнее, чем долг?Коити. Веление собственного сердца.Токубэй. Коити, ты ведь знаешь: и у твоего деда и у дяди тоже были странные, непонятные окружающим взгляды. Они придумывали себе бесцельные занятия, а перед смертью оба потеряли рассудок… Я бился изо всех сил, чтобы мой единственный сын не пошел по их стопам! Казалось бы, ты мог это уразуметь. Но ты все понимал неправильно и в конце концов покинул дом.Коити. Я часто размышлял о страшных эпизодах, которые с детства запечатлелись у меня в памяти. Дядя принял христианство В феодальной Японии исповедование христианства было запрещено и каралось смертной казнью, но после революции 1868 г. запрет был отменен. В конце XIX в. христианство во всех его разновидностях стало весьма популярно как нечто новомодное; со временем эта «мода» постепенно прошла, но и сейчас в Японии имеется некоторое количество христиан, в том числе также и православных.
и пытался распространить эту религию. Все возненавидели его, и его постиг такой печальный конец… А дедушка взялся за новое предприятие, трудился не покладая рук, разбогател, вот все ему и завидовали. Они оба шли впереди других. Они оба были прекрасными людьми. Это окружающий мир довел их до безумия. И те мои друзья, которые сейчас в тюрьме в Токио, тоже замечательные люди. А общество считает их преступниками.Токубэй. Ты говоришь вздор, вздор!Коити (словно лунатик). Мы друг друга не понимаем. Из царства ночи я впервые увидел свет. Упорная человеческая мысль пробила брешь в толпе мрачного подземелья. Впереди простиралась необъятная поверхность моря, отливающая золотом. А там, за морем – сказочный город. Да, в этот мир, огромный, просторный, зеленый, мы и должны идти!Токубэй. Коити, в своем ли ты уме?Коити (быстро приходит в себя). Что, отец?Токубэй (решительно). Коити, тебя мучает совесть! Ничего не поделаешь. Иди с повинной, чистосердечно признайся… (Плачет.) Коити (вздрогнул, спокойно подходит к Токубэю, иронически). Да? Мне пойти с повинной? Вы же не знаете о моих токийских делах! Коити намекает на свою причастность к революционному движению.
Токубэй пристально смотрит на Коити. Отец! (Шепчет ему на ухо.) Токубэй (вздрагивает, бледнеет, словно безумный, выскакивает во двор). Что? Что такое? Что ты говоришь? Ты всерьез? Не шутишь?Коити (странно улыбаясь). Если об этом станет известно, вся страна будет потрясена.Токубэй. Послушай, Коити, тебе нельзя уезжать. Вот так, вот так, склони голову, проси прощения у властей, у своих предков. Неужели ты можешь смотреть спокойно на горе твоего старика отца? (Падает на землю.) О-Кэн (выходит во двор). Ах, Ко-сан, Ко-сан, просите прощения! До чего вы довели отца! Как вы жестоки! (Плачет.) Дядюшка, дядюшка, это уж слишком, слишком. Не надо, не надо…О-Тосэ (робко). Коити, Коити…Коити (вздрогнул). Что это за звук был? Снег. Упал пласт снега? Да… Я должен уехать с тем пароходом…Токубэй. Тебе нельзя уезжать! Нельзя! Я уже не в силах заботиться ни о хозяйстве, ни даже о самом себе.О-Кэн.
1 2 3