Положив бриг круто вправо, Казарский знал, что в запасе у него всего несколько минут.
Тех самых минут, которые понадобятся турецким артиллеристам, чтобы банниками прочистить и охладить стволы, чтобы заложить в пушки картузы с порохом, чтобы плотно забить прибойниками пыжи и вкатить ядра, чтобы вернуть пушки в порты, прицелиться, вставить в запальное отверстие камышинку с порохом, поднести к ней фитиль...
Только эти несколько минут отделяли бриг от ужасного продольного залпа, который мог стать последним для «Меркурия», но Казарский знал, что если сейчас откажется от риска, то это, возможно, станет отказом от спасения.
Правда, о спасении он не думал. Просто эта мысль ещё не окончательно угасла в его сознании, она ещё пульсировала в нём, как пульсировала кровь. Он и сам, наверное, не знал, на что надеется, но надеялся и поэтому шёл на риск.
Удивлённые поведением русского брига, который вдруг сам пошёл на сближение, турки сбежались на левый борт. В руках у них сверкнули ружья, и над низкими бортами «Меркурия» запели пули.
«Две минуты... полторы... минута...» - отсчитывал в уме Казарский. Он твёрдо решил, что скомандует к повороту только после произведенных выстрелов, но канониры всё оттягивали этот миг.
Они выстрелили из своих карронад почти одновременно - Лисенко и Щербаков.
И тут же дружно рявкнули семь остальных карронад.
«Теперь за турками очередь», - подумал Казарский, понимая, что бриг уже не успеет отвернуться.
Он почувствовал, как холодная испарина покрыла лоб, - до залпа турецкого корабля оставались секунды.
«Сейчас всё решится», - мелькнуло в мозгу.
Капитан всё ещё не оборачивался, чтобы взглянуть на преследующие корабли.
«Сейчас всё решится», - снова подумал он и обернулся.
Так капитан брига и увидел всё одновременно: болтающиеся под бушпритом, будто срезанные ножом ватер-штаги, медленно ползущий вверх бушприт, накренившуюся верхушку грот-мачты с рваными парусами и украсившийся одуванчиками красный борт турецкого корабля.
Но раньше, чем звуки пушечных выстрелов достигли «Меркурия», здесь уже поняли, что страшный бортовой залп пройдёт далеко за кормой брига.
Это был залп в никуда...
Залп в белый свет, хотя турки метили в «Меркурий». Но пока они подносили тлеющие фитили к запальникам, ветер уже успел развернуть потерявшее управление судно. Самый большой и самый мощный корабль турецкого флота больше не мог гнаться за его бригом! Всё, что оставалось сейчас капудан-паше, - это привести свой корабль к ветру, закрепить бом-брамсели и лечь в дрейф, чтобы заняться срочным ремонтом.
Всё ещё возбуждённый атакой, с лицом чёрным от пороховой гари, Казарский глядел на поверженного противника, на этого исполина с беспомощно задранным кверху бушпритом и перебитой брам-стеньгой на грот-мачте, и тихо смеялся. Но чувства, переполнявшие капитана, были так велики, что, забыв о сдержанности, в порыве бурного мальчишеского озорства, внезапно овладевшего им, Казарский вспрыгнул на фальшборт и, держась одной рукой за ванты, а другой указывая на корабль капудан-паши, крикнул:
- А ну, на буксир его, молодцы!
ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА
Озорная выходка капитана и развеселила и приободрила матросов. Впервые с тех пор, как они взялись за вёсла, чтобы уйти от преследователей, - они почувствовали облегчение. Завоёванная передышка, конечно же, не могла быть долгой - второй корабль, задержавшийся было возле первого, вновь под всеми парусами шёл следом.
До захода солнца оставалось не так уж и много времени, и та решительность, с которой «Реал-бей» вспарывал форштевнем воду, лучше всего говорила о намерениях младшего флагмана турецкой эскадры.
Упустить добычу и тем самым опозориться на виду всего флота, - этого себе никак не мог позволить наместник капудан-паши, и на «Меркурии» это понимали все. Даже Федя.
Мальчик стоял на баке и смотрел, как матросы рядом с большим телом старого канонира дяди Артамона кладут лёгкое и невзрачное тело бывшего новгородского мужика из села Глубокое, российского матроса Гусева.
Возле Феди стоял осунувшийся, в обгорелом сюртуке мичман Притупов. Это он, как только наступила передышка, вспомнил о Гусеве и послал людей освободить матроса, в надежде, что он ещё
жив, но чуда не случилось. И, глядя теперь на его бездыханное тело, Притупов вспоминал, как изуродованного линьками матроса доставили на корабль, и как фельдшер просил не брать его, и как он отказал фельдшеру, и как совсем недавно, в своей каюте, хотел избить матроса за непочтительность, - и запоздалое чувство раскаяния жгло ему сердце.
Тела погибших накрыли брезентом, и каждый из присутствующих подумал, что ещё сегодня кто-то из них тоже найдёт здесь своё последнее пристанище. «Реал-бей» уже подошёл на расстояние пушечного выстрела, но погонные пушки молчали, и барабаны тоже. Баталёра ко мне! - распорядился Казарский. - По чарке водки матросам.
Засвистели серебряные боцманские дудки, играя привычный сигнал.
- Не дали нам сегодня пообедать бусурмане, - добродушно проговорил Иван Петрович Прокофьев. - Давайте и мы, господа, выпьем с матросами по чарке, кто знает, когда ещё доведётся.
Все непроизвольно бросили взгляд на шпиль. Пистолет лежал на месте, темнея воронёной сталью.
Больше половины пороха уже пожгли, - сообщил Новосильский.
Скарятин улыбнулся.
- Сколько бы ни осталось, для последнего случая хватит. - Он поднял руку и поманил баталёра, который из медного бачка разливал водку. - Ну - ка и нам по чарке, братец.
- С превеликой радостью! - гаркнул круглолицый матрос пятого года службы Гриднев, которому ещё не доводилось слышать, чтобы господа офицеры пили из одного бачка с матросами, и, боясь, как бы они не передумали, он поспешно зачерпнул кружку и протянул её капитану со словами: - Не побрезгуйте, ваше высокородие.
Матросы, которые отдыхали на палубе, прислонившись спиной к фальшборту, стали приподниматься, чтобы лучше увидеть, как их командир выпьет водку из матросской кружки. Да, за таким командиром они готовы были идти и в огонь и в воду.
А он, осушив кружку до дна, вдруг почувствовал сильное желание что-то хорошее сказать этим усталым, задымлённым, потным людям, которые с такой ребячливой доверчивостью сейчас глядели на него, своего капитана. В отличие от других офицеров и капитанов он никогда не муштровал своих матросов, делая из них проворных «чертей», не надрывал на тяжёлых работах и не прописывал спускать с них шкуру вымоченными в солёной воде линьками. Но любил ли он этих людей?
Нет, наверное. Он должен был честно это сказать самому себе сейчас, перед новым боем с линейным кораблём. Этот бой мог стать последним боем в его жизни, рассчитывать, что бригу снова так же повезёт, как в первый раз, было бы слишком, но он знал, что и на этот раз все они будут драться до последнего, до той минуты, когда кто-то из офицеров поднимет со шпиля пистолет.
Да, раньше он не задавал себе подобных вопросов, но сейчас, после всего пережитого, перед лицом смерти, он мог стать перед ними на колени, чтобы сказать, как он преклоняется перед их скромным мужеством, терпением и выносливостью и как он счастлив командовать ими. И Казарский заговорил.
- Знаю, - говорил он, шагая вдоль борта и вглядываясь в простые мужицкие лица, какие в обилии встретишь и в Малороссии, и в сёлах Белой Руси, и на Смоленской, Московской, Курской земле, и на Рязанщине, и на Волге, - что каждый из вас, не дрогнув, готов сложить голову за честь Отчизны нашей и российского флага! Будь у турецкого султана такие матросы, как вы, - не ведать ему горя, как не ведаем его мы, русские офицеры! Спасибо вам, братцы, за службу, но поверьте - пора умирать ещё не пришла! Мы дрались с двумя линейными кораблями, и что же - самый страшный наш противник был вынужден лечь в дрейф. Не спасовали до сих пор, не спасуем и теперь. Как говорят у нас на Руси - не так страшен чёрт, как его малюют. Верно говорю?
- Верно... Уж так... - послышались нестройные выкрики.
А раз так, братцы, то вновь поучим басурман воевать! Бейте по мачтам и вантам! Сбивайте такелаж и рангоут! С нами бог!.. А если случится так, что придётся нам погибнуть, то подвига нашего, матросы, Россия не забудет! А теперь, братцы, за дело.
Громкое «ура», которым матросы ответили на речь капитана, донеслось до «Реал-бея». И, услышав этот крик, турецкий адмирал приказал начать атаку...
Это была неслыханная по ярости атака.
Турецкий корабль, меняя галсы, появлялся то слева, то справа от
«Меркурия», и каждый раз тридцать семь пушек извергали на бриг лаву чугуна. Окутавшийся клубами едкого дыма, полыхая огненными струями, «Реал-бей» был подобен вулкану, неистовому, грохочущему, страшному.
Пятьдесят лет спустя, когда уйдёт в прошлое век парусных кораблей, отставной штурман военного флота Фёдор Спиридонов так опишет эту атаку:
«Другой корабль, продолжая сражение, беспрестанно переменял галсы под кормою брига и ужасно бил его продольными выстрелами, от которых иногда никаким движением не было возможности уклониться. Но и при таком отчаянном положении брига твёрдость и решимость храброго капитана и неустрашимой команды не могли поколебаться! Бриг, продолжая действовать всею силою своей артиллерии, успел счастливыми выстрелами повредить и на этом корабле грот-руслен, перебить фор-брам-рей и левый нок фор-марса-рея, отчего в тот же миг полетели вниз поставленные лиселя, как перышки с подстреленной птицы!.. В пять с половиной часов и этот корабль поворотил от брига!»
Было пять с половиной часов пополудни, когда удачным выстрелом «Меркурий» перебил левый нок фор-марса-рея, отчего в тот же миг полетели вниз поставленные лиселя, и белые полотнища накрыли турецких артиллеристов вместе с пушками. Вырвались из расщеплённого руслена ванты и застонал весь корабль, когда, ощутив свободу, опасно качнулась тяжёлая грот-мачта. Заплясали, задёргались над палубой оборванные шкоты и фалы, и бывшему капитану «Меркурия» Стройникову показалось вдруг, что сейчас зазвонят колокола.
Весь бой брига с турецкими кораблями провёл он на мостике «Реал-бея» и поэтому видел, как турецкий стрелок целился из длинного ружья в Казарского и как заслонил своего капитана какой-то матрос. Видел Стройников, как над головой Казарского в мачту врезалось ядро и как он упал на палубу, раненный обломком. И видел он, как затем поднялся Казарский и, перевязав себе голову шейным платком, продолжал командовать своим судном как ни в чём не бывало. А теперь Стройников видел, как уходит «Меркурий»...
«Меркурий»... Бриг, которым он командовал при Анапе и Варне... На котором он заслужил все свои военные награды и высокий чин капитана второго ранга... Который он покинул, чтобы повести в бой новый, более быстроходный и более сильный корабль. Теперь «Рафаил», поди, уже стоял под окнами султанского дворца в Босфоре, а «Меркурий», этот маленький израненный бриг с рваными парусами, уходил.
Он уходил, как и дрался, без всякой суеты и поспешности. И узкий след, который вытягивался за его кормой, напомнил Стройникову ту речку, которая, извиваясь, протекала у подножия зелёного холма, - и Стройников опять увидел свой дом с колоннами, белую звонницу на крутом холме, синюю ленту реки с водоворотами и заводями и золотисто-оранжевого тонконогого жеребёнка, который скакал по отмели, разбрызгивая во все стороны прозрачные как слёзы капли воды...
Израненный бриг уплывал. Всё дальше и дальше от того места, где на пологой морской волне, безжизненно свесив перебитые крылья, покачивались две большие белые птицы.
ПИСТОЛЕТ НА ШПИЛЕ
Ночью над морем пронёсся сильный шквал, который далеко отшвырнул бриг «Орфей» от «Штандарта». Кляня погоду, капитан-лейтенант Сахновский всю ночь провёл наверху, и мысли его были сосредоточены только на одном - скорее прийти в Сизополь.
Будь ветер попутным - и ещё того же четырнадцатого числа вся русская эскадра бросилась бы в погоню за турецкой и попыталась бы отрезать её от Босфора. Казарский продолжал игру - уходя с «Орфеем», они видели, как два адмиральских корабля погнались за «Меркурием» и как бриг стал уводить их на север. Это было как раз то что нужно - турки увлеклись погоней! И будь эти проклятые ветры попутными, судьба турецкого флота была бы поставлена на карту. Пока же на карту была поставлена судьба «Меркурия». После полудня, когда и «Меркурий» и турецкая эскадра растаяли на горизонте, послышалась пушечная стрельба и стало ясно, что «Меркурию» не удалось избежать боя.
По редким выстрелам они догадались, что турки бьют погонными пушками. Затем стрельба участилась. И хотя каждый крейсер сейчас делал то, что ему надлежало делать по предписанию, и Сахновского, капитана «Штандарта», и Колтовского, капитана «Орфея», мучило одно и то же чувство вины перед Казарским. Они словно бы уходили, бросив товарища в беде, словно сами обрекали «Меркурий» на погибель. Единственно, что хотелось каждому из них, это поменяться местами с «Меркурием», но жребий выпал ему, тихоходному бригу. Ходи он с такой же скоростью, и они втроём уходили бы сейчас от погони, завлекая капудан-пашу к Сизополю.
Да, «Меркурий» был обречён. И, понимая это, они не тешили себя мыслью, что Казарскому удастся оторваться от неприятеля.
Глухие, далёкие залпы, которые всё ещё настигали их, свидетельствовали, что бой всё ещё идёт. Но где-то после пяти часов всё смолкло, и капитан-лейтенант Сахновский первым снял фуражку.
Он распорядился в знак траура приспустить флаг. И на «Орфее» сделали то же самое.
Ветер... Как нужен был сейчас попутный ветер! Тот самый ветер, который затруднит возвращение турецкой эскадры, а их домчит до Сизополя...
Но такого ветра не было.
Ночью же над морем пронёсся сильный шквал, который далеко раскидал фрегат и бриг.
Сизопольский маяк открылся на рассвете. «Штандарт» держал все паруса, но ночной бриз, который пришёл на смену шквалу, угасал с каждой минутой.
Штиль наступил, когда «Штандарт» находился уже на виду Сизополя. Понимая всю бессмысленность своей затеи, Сахновский распорядился поднять сигнал, уведомляющий, что турецкий флот находится в море. Грейговский «Париж» ответил: «Ясно вижу». Новый набор сигнальных флагов возвестил, что капитан «Штандарта» должен прибыть на «Париж».
Лёгкий капитанский вельбот с тихим всплеском коснулся воды, и матросы единым движением вправили вёсла в уключины.
В тихой и прозрачной воде хорошо, до самого киля просматривалось обитое медью днище фрегата. Серебристыми змейками в отбрасываемой бортом тени проносились стайки мелкой рыбёшки. Вёсла разом легли на воду, и, морща блёкло-голубую поверхность, вельбот Сахновского помчался к флагманскому кораблю.
На всех судах русской эскадры, где следом за первой вестью о выходе неприятельского флота в море уже распространилась и вторая - о гибели «Меркурия», офицеры и матросы с нетерпением поглядывали на кормовой флаг - не развернётся ли полотнище в порыве ветра. Но нет - знойный, прогретый солнцем полуденный воздух был неподвижен. Их глаза, опечаленные гибелью «Меркурия», с надеждой глядели на горизонт - не идёт ли оттуда морской бриз?
Ветра всё не было. Был штиль. Мёртвый штиль.
Ветер пришёл, когда хронометры показывали два часа и двадцать минут пополудни.
На «Париже» взлетел сигнал: «Следовать за мной», и они последовали: линейные корабли «Император Франц», «Императрица Мария», «Чесма», «Пармен», «Иоанн Златоуст», фрегаты «Флора» и «Евстафий», бриги «Ганимед» и «Мингрелия», бомбардирские суда «Успех» и «Подобный», люгеры «Широкий» и «Глубокий» и катер «Соловей».
Они шли в кильватерном строю словно лебединая стая, шли туда, где, разделив Европу и Азию, протекает солёная река, которую турки называли Босфором, а русские предпочитали именовать Константинопольским проливом.
Они шли, ещё не зная ни о позорной сдаче «Рафаила» Стройниковым, ни о бое «Меркурия» с линейными кораблями.
Придёт время, и на стол Грейга ляжет письмо из захваченной неприятельской почты. Посланное из Биюлимана 27 мая 1829 года письмо это, написанное штурманом «Реал-бея», станет лучшим свидетельством подвига брига «Меркурий».
«Во вторник, - будет сказано в нём, - с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна, фрегат и два брига; мы погнались за ними, но только догнать могли один бриг в 3 часа пополудни. Корабль капудан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться: он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал путь. Бриг сей должен был потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, ещё более был бы повреждён, если бы капудан-паша не прекратил огня часом ранее нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9