Вскоре императрица написала мужу: "Избавься от Поливанова... любой честный
человек лучше его... Не забывай о Поливанове... Милый, не медли, решись,
это слишком серьезно". И 25 марта Поливанов был смещен. "Какое облегчение!
Теперь я буду спать спокойно", - заявила заступница "старца", узнав об
этой новости. Все были потрясены таким известием. Нокс писал: "Несомненно,
Поливанов был самым талантливым военным организатором в России, и его
смещение явилось катастрофой". Генерал Шувалов, преемник Поливанова, по
словам Нокса, "был милым стариком, правдивым и честным. Он не обладал
достаточными для своей должности знаниями, но его преданность императору
была такова, что если бы тот приказал ему выброситься из окна, он тотчас
бы сделал это".
Следующим был смещен Сазонов, министр иностранных дел. Зять
Столыпина, весьма образованный деятель либерального толка, он был дружен с
английским и французским послами. Пост этот он занимал с 1910 года и
пользовался полным доверием царя и правительств союзных держав. Однако,
после того, как он поставил свою подпись под коллективным письмом,
Александра Федоровна неустанно требовала его отставки. Она предполагала, и
не без оснований, что, ведя дружбу с представителями Англии и Франции,
Сазонов желал образования в России ответственного правительства. Она
опасалась, что оба эти обстоятельства ослабят самодержавную Россию,
которую она надеялась передать сыну. В продолжение всей зимы императрица
вела наступление на этого "длинноносого Сазонова... Сазонов такой
размазня". Затем в марте 1916 года она писала царю: "Хорошо бы, если бы ты
подумал о подходящем преемнике Сазонова - не обязательно, чтобы это был
дипломат. Как бы на нас не насела позднее Англия. [Друга] всегда страшит
Англия такой, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные
переговоры. Мы должны быть тверды. Старик [Горемыкин] и Штюрмер всегда
относились к нему с неодобрением, он так трусит перед Европой, и он
сторонник парламентаризма - а это погибель для России".
Сазонов пал в июле 1916 года, чему способствовал вопрос об автономии
для Польши. В самом начале войны русское правительство обещало создать
физически независимое объединенное польское государство, которое будет
связано с Россией лишь через личность царя. Поляки встретили это сообщение
с восторгом, и когда русские впервые вошли в Галицию, их встречали, как
освободителей. Неудачи русской армии и утрата большей части польской
территории в 1915 году помешали правительству России выполнить свое
обещание, одновременно обрадовав консервативные круги страны, опасавшиеся,
что автономия одной части империи послужит сигналом и для других
провинций, которые захотят автономии и для себя. Подстрекаемая Распутиным,
императрица заявила, что таким образом будут ущемлены права наследника.
Тем не менее, Сазонов, при поддержке Великобритании и Франции, продолжал
настаивать на предоставлении Польше независимости.
12 июля Сазонов был принят государем в Царской Ставке. "Император
полностью поддержал мои взгляды... Я победил по всей линии", - торжествуя,
сообщил он Бьюкенену и Палеологу. В необычайно хорошем настроении министр
иностранных дел отправился на отдых в Финляндию. За это время он
рассчитывал подготовить для царя манифест о независимости Польши. Между
тем Штюрмер и императрица спешно отправились в Царскую Ставку и в
отсутствие Сазонова был подписан рескрипт о его отставке. Потрясенные
известием, Бьюкенен и Палеолог стали упрашивать царя воздержаться от
смещения Сазонова. Но усилия их были тщетными. Бьюкенен, собравшись с
духом, попросил у царя разрешить ему обратиться с просьбой к Георгу V о
награждении опального министра британским орденом в знак признания его
заслуг перед союзниками. Николай II согласился и искренне обрадовался
тому, что Сазонов, которого он любил и с которым обошелся недостойным
образом, получит награду.
На смену Сазонова пришел не кто иной, как Штюрмер, возложивший на
себя дополнительные обязанности. Известие это привело в ужас британского и
французского послов, которым теперь приходилось ежедневно иметь дело с
новым министром иностранных дел. Каждый из них отреагировал по-своему.
Чопорный Бьюкенен написал в Лондон, что не надеется установить
конфиденциальные отношения с человеком, на слово которого нельзя
положиться. После встречи с Штюрмером Палеолог записал в своем дневнике:
"От него исходит аромат фальши. Он прикрывает личиной добродушия и
приторной вежливостью низость, интриганство и вероломство. Взгляд его,
колкий и в то же время умильный, искательный и бегающий, отражает
честолюбие и лукавое лицемерие" [Бьюкенен и Палеолог, будучи
представителями союзных с Россией государств, были, естественно, наиболее
значительными представителями дипломатического корпуса в Петрограде. Что
же касается Соединенных Штатов, то, вследствие назначения президентов
Вильсоном на этот пост непрофессионалов, американское представительство в
русской столице было чрезвычайно несостоятельным. С 1914 по 1916 год
послом США в России был Джордж Г.Мэрай, уроженец Сан-Франциско, мало
интересовавшийся Россией и, по существу, не поддерживавший там ни с кем
контактов. Большую часть информации он черпал из газет, получаемых из
Парижа. Во время аудиенции, полученной им у царя перед тем, как покинуть
страну, Мэрай выразил надежду, что по окончании войны американские
бизнесмены валом повалят в Россию, чтобы вложить свои капиталы. "России
были необходимы американская энергия, американские деньги и американские
деловые люди, которые найдут там для себя обширное и выгодное поле
деятельности. Разумеется, никто, не занимается бизнесом ради собственного
удовольствия". "Император улыбнулся, услышав от меня это довольно плоское
сравнение", - заметил Мэрай. Преемником его стал Дэвид Р.Франсис, богатый
делец, в прошлом губернатор штата Миссури, приехавший в Россию с
портативной плевательницей, открывающейся нажатием ноги. (Прим. авт.).]
Ключевым постом в смутное время является должность не министра
иностранных дел и даже не председателя Совета Министров, а пост министра
внутренних дел. Именно он ответственен за поддержание закона и порядка в
стране. Ему подчинена полиция, тайная полиция, сеть осведомителей и
контрразведка - все те механизмы, которые становятся тем более необходимы,
чем менее популярен режим. Неожиданно для всех, в октябре 1916 года царь
назначил на этот важный пост товарища председателя Думы Александра
Протопопова. Хуже кандидатуры невозможно было придумать. Но, самое
забавное, император сделал этот жест, чтобы как-то ублажить Родзянко и
Государственную Думу.
Александру Протопопову, невысокому, лощеному господину с усами,
белыми волосами и черными, как смородины, глазами было шестьдесят четыре
года. [(По данным "Дневника" Пуришкевича, Протопопов был расстрелян
большевиками в 1917 г. в возрасте 53 лет.)] Подобно Керенскому и Ленину,
он был уроженцем Симбирска, но занимал в этом городе гораздо более
привилегированное положение, чем оба его земляка. Он принадлежал к знатной
семье, отец его был землевладельцем и хозяином крупной текстильной
фабрики; сам он окончил кавалерийское юнкерское училище, изучал право,
затем стал управляющим отцовской фабрикой. Известный у себя на родине
деятель, он был избран депутатом в Государственную Думу, где, хотя и не
блистал особыми талантами, благодаря умению угождать всем стал весьма
популярен. "Он был красив, элегантен, остроумен, в меру либерален и всегда
любезен... Во внешности его сквозило какое-то лукавство, впрочем,
безобидного и добродушного свойства", - писал Керенский, тоже депутат IV
Государственной Думы.
Благодаря обаянию Протопопова и его принадлежности к крупной,
умеренно либеральной партии октябристов его неоднократно избирали
товарищем председателя Думы. Родзянко признавал талант своего заместителя.
В июне 1916 года он заявил царю, что Протопопова можно назначить на пост
министра."На пост министра торговли он рекомендовал своего товарища
Протопопова", - писал царь супруге, добавляя при этом: "Помнится, наш Друг
упоминал о нем по какому-то поводу". Но в то время в правительстве не
произошло никаких перемен, и Протопопов остался вторым после Родзянко
человеком в Думе. В этом качестве он и возглавил делегацию депутатов
Государственной Думы, летом 1916 года, совершившей вояж с миссией доброй
воли по Англии, Франции и другим странам. Возвращаясь в Россию, в
Стокгольме он встретился с чиновником германского посольства. Протопопов
получил аудиенцию у царя и доложил о результатах своей поездки и беседы с
немцем. "Вчера я видел человека, который мне очень понравился, - писал
царь супруге. - Протопопов товарищ председателя Государственной Думы. Он
ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много
интересного".
Теперь для назначения Протопопова на министерский пост было готово
все: он очаровал царя своей обходительностью, получил от Родзянко
рекомендацию как хороший работник и, самое главное, был угоден Распутину,
следовательно, и императрице. Знакомство Протопопова со "старцем"
продолжалось уже несколько лет. Здоровье у кандидата в министры внутренних
дел было незавидным. Он страдал болезнью, которую, в зависимости от
личного отношения, одни называли прогрессивным параличом спинного мозга,
другие - поздней стадией сифилиса. Когда выяснилось, что доктора не в
силах помочь, Протопопов обратился к Бадмаеву, врачевавшему травами
бурятскому лекарю, который был в это время очень популярен в Петрограде.
Бадмаев же дружил с Распутиным. Таким образом Протопопов, увлекавшийся
мистикой и окульными науками, попал в число знакомцев "старца". Узнав, что
императору понравился его любезный протеже, "отец Григорий" взял
инициативу в свои руки и начал внушать царице, что Протопопова следует
назначить министром внутренних дел.
"Григорий настойчиво просит тебя назначить Протопопова, - писала
царица мужу в сентябре 1916 года. - Он знает нашего Друга по меньшей мере
4 года, а это говорит о многом". Два дня спустя императрица повторила:
"Пожалуйста, назначь Протопопова министром внутренних дел; так как он член
Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты". Царь
укорил жену за то, что она готова исполнить любой каприз "старца": "Мне
кажется, что этот Протопопов - хороший человек. Родзянко уже давно
предлагал его на должность министра торговли... Я должен обдумать этот
вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох. Мнения нашего Друга
о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, - поэтому
нужно быть осторожным". Однако, спустя несколько дней, царь уступил. В
телеграмме он указал: "Это должно быть сделано". А в письме присовокупил:
"Дай Бог, чтобы Протопопов оказался тем человеком, в котором мы сейчас
нуждаемся". Вне себя от радости, царица ответила: "Да благословит Господь
твое назначение Протопопова. Наш Друг говорит, что ты очень мудро
поступил, выбрав его".
Назначение шокировало Думу. Депутаты сочли принятие Протопоповым
министерского поста в кабинете Штюрмера подлым предательством по отношении
к ней... Когда один старый знакомый заявил Протопопову, что ему тотчас
следует уйти в отставку, тот брякнул: "Как же я могу уйти в отставку? Я
всю жизнь мечтал стать вице-губернатором, а тут я министр!"
Больше всех был зол на Протопопова Родзянко. Дрожа от гнева, он
набросился на своего бывшего товарища и назвал его ренегатом. "Я надеюсь,
- отвечал Протопопов, - что мне удастся что-нибудь изменить в положении
вещей. Я уверяю вас, что государь готов на все хорошее, но ему мешают, -
вспоминал Родзянко. - Хорошо, пусть так, но при Штюрмере и Распутине разве
вы в силах что-нибудь изменить? Вы только скомпрометируете себя и Думу. У
вас не хватит сил бороться, и вы не отважитесь прямо говорить государю".
Вскоре после этого разговора Протопопов намекнул Родзянко, что с его
помощью председатель Думы может быть назначен на пост премьера и министра
иностранных дел вместо Штюрмера. Понимая, что ни царю, ни императрице
никогда не придет в голову такая мысль, Родзянко выдвинул свои условия: "Я
один должен обладать правом назначать министров... Императрица должна
оставаться... в Ливадии до конца войны". Протопопов тотчас предложил
Родзянко самому сообщить об этих условиях государыне.
Заняв министерскую должность, Протопопов повел себя весьма странно.
На заседания Думы он являлся в мундире шефа отдельного корпуса жандармов,
который полагался ему по чину. У письменного стола у него икона, к которой
он обращался, как к одушевленному лицу. "Он помогает мне во всем; я все
делаю по Его совету", - уверял он Керенского. Всех поразило превращение
думского либерала в архиреакционера. Он был полон решимости спасти царизм
и православную Русь и заявлял, что не побоится выступить против революции,
а если нужно, то спровоцирует ее, чтобы тотчас ее разгромить. "У меня на
квартире он грозил... что всех сотрет в порошок, - писал Родзянко. - Он
как закатит глаза, так делается, как глухарь - ничего не понимает, не
видит, не слышит... Говорит, что чувствует себя достаточно сильным, чтобы
спасти Россию, что он один спасет ее".
Помимо того, что в руках Протопопова находилась полиция, он еще
отвечал и за продовольственное снабжение. Идея принадлежала Распутину.
Вполне логично "старец" полагал, что эти функции должны быть изъяты у
беспомощного министра земледелия и переданы министерству внутренних дел,
имевшему полицию, которая сумела бы претворить в жизнь распоряжения
министра. Ухватившись за идею, императрица лично занялась решением
проблемы. То был единственный случай, когда она не удосужилась получить
предварительного одобрения царя. "Прости меня за то, что я сделала, -
писала она. - Но это было совершенно необходимо. На этом настаивал наш
Друг. Штюрмер посылает к тебе с курьером на подпись еще один документ,
согласно которому све снабжение продовольствием сразу переходит в руки
министра внутренних дел... Мне пришлось принять решение самой, так как
Григорий заявляет, что все будет в руках у Протопопова... и это спасет
Россию... Прости, но мне пришлось взять ответственность на себя".
Император согласился, и таким образом, когда Россия вступила в роковую
зиму 1916-1917 годов, руководство полицией и обеспечение продовольствием
оказалось в дрожащих, слабых руках Протопопова.
Хотя по молчаливому соглашению между супругами Александра Федоровна
могла вмешиваться лишь во внутренние дела государства, она начала
переходить установленные для нее границы. В ноябре 1916 года она писала:
"Милый ангел, очень хочется узнать, каковы твои планы относительно
Румынии". В том же месяце она указывала: "Наш Друг боится, что если у нас
не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку
с тыла".
Перестав церемониться, Распутин уже не задавал наводящих вопросов об
армии с тем, чтобы посоветовать, где и когда осуществлять наступательные
операции. Он заявлял царице, будто во сне на него находит вдохновение.
"Пока не забыла, должна тебе передать то, что видел во сне наш Друг, -
писала императрица в Ставку в ноябре 1915 года. - Он просит тебя отдать
приказ вести наступление у Риги. Иначе, говорит он, немцы настолько
укрепятся там за зиму, что понадобится много крови и сил, чтобы сдвинуть
их с места... По его словам, сейчас это самое главное, он так просит тебя
приказать нашим наступать. Он говорит, мы можем и должны это сделать и мне
следует сейчас же написать тебе".
В июне 1916 года императрица писала: "Наш Друг шлет свое
благословение всей православной армии. Он просит не слишком напирать на
севере, поскольку, говорит он, если мы будем продолжать успешно наступать
на юге, они сами отступят на севере, а если вздумают наступать, то потери
немцев будут очень велики. Если же начнем там мы, то у нас будут очень
большие потери. Он говорит, что это... его совет".
Генерал Алексеев не очень-то обрадовался такому повышенному интересу
императрицы к армейским делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77