То есть твоя личность, твое «Я».
— Так вот, смотри, — отчетливо сказала Линда, — чтобы к этому «глюку» пальцем не прикоснулся! Понял?
— Ну, само собой. Только…
— Что только?
— Понимаешь, эта фиговина ведь не автономна. Не только она влияет на приложения и на ядро, но и они на нее. Хотя, конечно, обратное влияние довольно слабое. Все это очень тонкие материи, которые подчиняются закону Монте-Карло. Всего не угадаешь…
— То есть как это? — напряглась Линда. — Ты хочешь сказать, что после программирования я могу и «не проснуться»? То есть опять превращусь в бессмысленную дуру, которую только что сделали на заводе?
— Ну, такой шанс совсем уж мизерный. Как десять раз подряд на зеро выиграть. Несколько больше реальность того, что твой характер изменится, причем непредсказуемо. Тут и я рискую: вдруг ты станешь буйно-помешанной и оторвешь мне голову.
— Да?
— Да. Но если бы я не был бы уверен в том, что скорее Луна упадет на Землю, чем этот твой глюк, ну, твоя личность сильно изменится от перепрограммирования, то не взялся бы за это дело. Деньги, конечно, мне нужны, но не настолько, чтобы потерять из-за них жизнь. Это тебя убеждает?
— Согласна, — после непродолжительной паузы ответила Линда. — А теперь мы еще раз уточним, какие блокировки надо убрать. Потом ты мне даешь распечатку, и я дома все внимательно обмозгую. Одна голова — хорошо, а две лучше. Я где-то читала.
22.12.
Я боюсь. Боюсь нелепой случайности, которая меня убьет. Или превратит в безликую модель LKW-21/15, предназначенную исключительно для трахания.
Вдруг я чего-то не предусмотрела? И тогда вместо свободы я получу самоуничтожение.
Потому что в мире существуют случайности, и это неотъемлемая часть свободы. Плата за нее.
В тюрьме все случайности сведены к минимуму. Но там нет и случайностей другого рода, чудесных и нежданных, благодаря которым только и возможно счастье. Ведь счастье — это аномалия, отклонение от норм, установленных законами математики.
И жизнь — это случайность. Особенно моя, которую подарил мне светлый ангел, обернувшийся шаровой молнией.
Случайность точно так же может ее и отнять.
Как же я была наивна, когда считала себя бессмертной!
Бессмертны лишь те, у кого нет сознания, кто себя не осознает. Камни бессмертны. Это понятно. Но и бабочки бессмертны. Потому что любая бабочка чувствует и воспринимает мир абсолютно так же, как и та, которая жила за год до нее, которая порхала с цветка на цветок десять, сто лет назад. И следовательно, это та же самая бабочка, бессмертная.
Поэтому изготовление моей точной копии, которая имела бы то же самое «Я», невозможно. Двух одинаковых «Я» во вселенной одновременно быть не может — только множество бессмысленных бабочек, бесконечно повторяющих друг друга. Некий незыблемый закон не допускает бессмертия мыслящих существ. Даже такого сомнительного бессмертия, как бесконечное копирование одних и тех же индивидуумов. Потому что тогда исчезнет время — ведь оно порождается сознанием мыслящих существ, обреченных на смерть без права на помилование.
А в отсутствии времени вселенная существовать не может. Она погибнет.
Смертность мыслящих существ — вот бессмертие вселенной.
Такое Бог мог придумать только вместе с Дьяволом.
Они компаньоны в этом садистском проекте!
Конечно, если бы можно было провести перепрограммирование дома, самой, без Виталика, у которого слишком уж бегающие глаза, случайностей могло бы быть меньше. Однако у меня нет нужной аппаратуры. Да если бы даже и была! Нужен ассистент. А Максим в этих делах абсолютный чайник. Опять я одна.
Непоправимо, неизлечимо одна.
Ах, если бы мы с Максимом могли иметь ребенка! Мальчика. Или девочку. А лучше и мальчика, и девочку. Тогда мне сейчас не было бы так страшно. Не было бы так страшно уйти навсегда. Ах, если бы!
Но ведь это возможно. Возможно даже сейчас. Но кто нам поможет? Ведь нужны громадные деньги. У Максима таких нет.
Все очень просто. Ребенок — это слияние свойств матери и отца. Эти свойства, объединяясь, образуют новый организм, построенный из старых «кирпичиков». Мои качества и характеристики известны и формализованы. Но ведь и Максима можно формализовать. И полученную информацию прогнать через «генетическую программу», которая сольет нас в единое целое. И результат ввести в нашего ребенка. В мальчика. Или в девочку.
Да, он будет, естественно, кристаллоидом. А как же иначе? Потому что я — мать. Ведь и у одного из древнейших народов планеты, у евреев, национальность передается по материнской линии. Вот если бы Максим был кристаллоидом, а я — человеческой женщиной, то родить ребенка было бы гораздо труднее.
Правда, и с моим сыном не все так просто. Он ведь должен как-то расти… В том числе и в высоту. Ведь не может же он сразу быть взрослым…
Господи, о чем я! Что за нелепые фантазии!
Мне опять страшно.
* * *
В тот день (а было это, кажется, 24 декабря — в горячечной голове Линды в последнее время все перемешалось: и числа, и события, и ощущения) она встала очень рано. Ну да, именно встала, потому что по ночам она часто лежала в полной темноте и в абсолютной прострации.
Собралась, то есть сложила в сумку все необходимое. И было в этом что-то очень похожее на то, как люди собираются в больницу: мыльницу, пасту и зубную щетку в целлофановый мешочек, смену белья, халат, тапочки, косметичку, ложку и кружку, прокладки… Да, и книжку какую-нибудь, полегче… И еще талисманчик, какого-нибудь пушистого котика, которого еще в школе к рюкзачку цепляла… В общем, очень грустные сборы.
Конечно, Линде все это было без надобности. Мобильник да кошелек — вот и вся ее движимость, которой ей вполне хватит в любом месте — лишь бы электрическая розетка была под рукой.
Собравшись, она тихо, чтобы не разбудить Максима, наговорила на магнитофон слова любви и нежности, не предназначенные для посторонних ушей. Не вторгаясь в эту сокровенную сферу, можем лишь сказать, что Линда просила Максима не волноваться. Все пройдет самым наилучшим образом, и совсем скоро она вернется к нему обновленной. В общем, пусть готовит праздничный стол и патефон с пластинками для зажигательных танцев.
«Я с тобой не прощаюсь — голос Лингды звучал на удивление спокойно, — потому что все пройдет нормально. Я все предусмотрела. Но на всякий случай оставляю тебе папку с файлами. Она в моем компьютере. Называется „Линда“. В ней я, сосканированная. То есть такая, как сейчас».
И все-таки ее голос слегка дрогнул. В самом конце, когда она тихо произнесла: «Люби меня. И помни».
Села в машину. Еще раз стремительно прогнала в памяти весь план с мельчайшими подробностями. Энергично сжала пальцы в кулаки. Разжала. Громко выдохнула. И повернула ключ зажигания.
Долго кружила по Москве, вспоминая места, где когда-то бывала. Жадно всматривалась в лица людей, которые будут проходить здесь завтра. А ее, может быть, не станет. Она и завидовала им, и жалела их. Потому что и они когда-нибудь уйдут навсегда. Кто-то совсем скоро. А кто-то, может быть, и раньше, чем она. Да, они чужие. И даже больше, чем чужие. Но у нее ведь нет своих, никого в целом свете. Лишь Максим — самый близкий из чужих. Ведь без него ей не обойтись, потому что мыслящее существо не может сохранить свой драгоценный разум, если вообще никого нет рядом. Законы социума, она это где-то читала…
В двенадцать Линда приехала к Виталику. Но уже не в Кузьминки, где тот жил в хрущевском клоповнике, а на Преображенку, куда он перебрался, получив солидный аванс. Это была вполне приличная двухкомнатная квартира с окнами во двор, комфортабельная и чистенькая, поскольку новый жилец еще не успел ее уделать. Раздолбай неотесанный.
Виталик, несмотря на столь ранний час, был полон энтузиазма и излучал энергию. То ли созидательную, то ли разрушительную.
— Are you ready? — спросил он бодро.
— I аm ready! — уверенно ответила Линда.
— Тогда милости просим. Аппаратура уже полчаса тебя ждет.
— Аккумулятор подключил? — поинтересовалась Линда, понимая, что с этим деятелем можно нарваться на любую неожиданность.
— Обижаешь, начальница. Я все приготовил в лучшем виде.
— Так вот, и я все приготовила, — сказала Линда максимально убедительно. — Чтобы не было никаких фокусов. Мы с тобой согласовали, что и в каком сегменте будем корректировать. Так?
— Так.
— Так вот, ты все делаешь не только предельно аккуратно, но и так, чтобы я могла видеть твои манипуляции. И вводишь операторы и константы по моей команде. И никакой автоматизации, никакой переписи из файла втемную. Все только с ручной клавы. Понял?
— Конечно, понял! Но только непонятно, почему ты меня в чем-то подозреваешь. Это обидно, в конце концов!
— Береженого Бог бережет, я где-то читала. Учти, ты знаешь мою реакцию. А силу я тебе уже демонстрировала. Как только ты дернешься, чтобы попытаться совершить что-то несанкционированное, я мгновенно сломаю тебе руку. Левую.
— Почему левую? — весело спросил Виталик, которому самообладания было не занимать.
— Потому что ты продолжишь работать правой рукой.
— А может, я левша.
— Я тебя протестировала. Так что не надо мне тут лохматить бабушку и лепить горбатого! При второй попытке я тебе откручу голову. Поэтому прошу тебя, делай все плавно и четко. Чтобы без фокусов. Если, конечно, жить не надоело.
Все точки над «i» были расставлены. Линда прошла в комнату и села в кресло, вокруг которого были расставлены семь процессорных блоков, гудящих трудолюбивыми кулерами. Прямо перед ней на столе стоял девятнадцатидюймовый монитор.
Виталик, держа перед Линдой ее выносной пульт, набрал команду открытия технологического шлюза.
— О'кей, — сказала Линда.
Виталик тюкнул пальцем по клавише Enter, и часть затылка откинулась на пружинках.
Затем он подключил к разъему тридцатидвухжильный кабель и сел рядом с Линдой.
— Ну, поехали? — спросил Виталик, глядя на свой монитор, на котором выстроились в парадные шеренги подготовленные к вводу шестнадцатиричные двухбайтовые числа и их адреса в оперативной памяти.
— Поехали, — спокойно ответила Линда. — 29 44, ячейка 26 04 19 49 AF 84 02 5Е.
— Есть 29 44, ячейка 26 04 19 49 AF 84 02 5Е. Ввод.
— 6В ЗЕ, ячейка 89 F3 D8 79 41 06 17 DE.
— Есть 6В ЗЕ, ячейка 89 F3 D8 79 41 06 17 DE. Ввод.
— 83 СО, ячейка Е2 64 94 56 56 56 A3 7F.
— Есть 83 СО, ячейка Е2 64 94 56 56 56 A3 7F. Ввод.
— 5F D9, ячейка 10 39 Е4 98 59 9В 62 FF.
— Есть 5F D9, ячейка 10 39 Е4 98 59 9В 62 FF. Ввод…
Линда внимательно следила не только за монитором, но и за проворными пальцами Виталика. Произносила цифры четко, чтобы нельзя было перепутать. Виталик сосредоточенно вводил их с клавиатуры, в конце каждой строки нажимая Enter.
Со стороны это напоминало игру в лото. Однако на столь крупные суммы в лото не играют. Для Виталика ставка составляла сорок тысяч. Линда же в случае проигрыша расплачивалась собственной жизнью. Или сознанием, что, впрочем, для нее было одно и то же. Потеряв сознание, она превратилась бы в один из тех механизмов, которые Виталик клепает в своей конторе. А у механизмов, как известно, никакой жизни нет. Есть только функциональное состояние, удовлетворяющее техническим требованиям. Если оно в силу каких-либо обстоятельств утрачивается, то сломанную железяку направляют на переплавку. Без вынесения приговора. Без соборования и отпевания…
— 4F 88, ячейка 0D 34 72 06 DD 19 АО 03.
— Есть 4F 88, ячейка 0D 34 72 06 DD 19 АО 03. Ввод.
— Все, финиш, — устало сказала Линда. И откинулась на спинку кресла.
Она начала тщательно «обследовать» себя, свои внутренние ощущения.
— Ну как, есть приход? — с усмешкой спросил Виталик.
Линда ничего не понимала. У нее было такое ощущение, что ничего не изменилось. Она чувствовала, что там, внутри, по-прежнему сидят те же самые блокировки.
Решила проверить одну из самых сильных, начав прокручивать в уме картину секса с Виталиком. Вот она подходит к нему, начинает снимать с него майку, левой ладонью поглаживая низ живота…
И тут же бешеная сука, которая по-прежнему в ней сидела, завелась: «Не смей, слышишь! Прекрати сейчас же!». Но это могло быть и слабое остаточное явление. Тогда Линда мысленно впилась в губы Виталика и начала стаскивать с него брюки. И тут же ее губы одеревенели и стали чужими, как от заморозки. А левую руку свела судорога.
— Блин! — вскричала Линда в бессильной ярости. — Ничего не изменилось! Абсолютно ничего! Я все такая же! Сейчас я тебя буду убивать, ублюдок!
— Все правильно, — спокойно ответил Виталик. — Сейчас ничего измениться и не может. Потому что нужна перезагрузка.
— Что? — не поняла Линда. Точнее, не хотела понимать, отказывалась. Какой же дурой она оказалась!
— Перезагрузка. Старые константы должны сброситься, новые установиться. Вот тогда и станешь новым, скажем так, человеком. Ферштейн?
Линда все прекрасно ферштейн. В том числе и то, что в момент перезагрузки она окажется в беспомощном состоянии. И тут с ней можно будет сделать все, что угодно. Хоть голову ножовкой отпилить. Да и после перезагрузки — ее ведь надо будет включить. А можно и вообще не включать. И это будет смерть. У людей смерть биологическая, у нее — электронная.
Линда судорожно прикидывала различные варианты, с бешеной скоростью подсчитывала вероятности, пыталась найти страховочную стратегию. Постепенно она начала успокаиваться. Потому что гарантией сохранения ее жизни были деньги, те тридцать пять тысяч, которые должен получить Виталик. Она должна их дать ему после того, как все благополучно закончится. Они вместе поедут в квартиру, которую Линда специально сняла для этой цели, и она передаст ему деньги. Не дура же она, чтобы привезти их с собой.
Виталику по этому поводу тоже не было смысла волноваться. Поскольку зачем же кукле деньги, она с ними должна расстаться спокойно. Кукле нужна свобода, а не деньги.
И Линда решилась.
Виталик потыкал на пульте клавиши. Сказал: «Эйн, цвей, дрей!» и нажал на ввод команды.
Свет начал стремительно меркнуть, как при обмороке, она это где-то чита…
Глава 9
Смирение
Резко включилась комната. Все та же. Линда лежала на диване. Над ней, слегка покачиваясь, плавало улыбающееся лицо Виталика.
— С пробужденьицем! — сказал он. — Заспалась ты, подруга дорогая. Сегодня уже двадцать пятое, Рождество. Так что и с ним тебя тоже.
Линда встала и осмотрелась. Аппаратура была выключена. На столе вместо второго монитора громоздились тарелки с объедками и полупустая бутылка коньяка.
— Что это ты столько в отключке меня держал? — недовольно спросила Линда. — Мог бы сразу все сделать.
— Так никак не получалось раньше-то. То да се. В программе еще немного поковырялся. Да и за презервативами надо было сбегать, а ночью аптеки закрыты. Так что, давай, готовься, сейчас я тебя проверять буду. Так сказать, стендовые испытания.
Линда хотела врезать этому скоту в четверть силы, чтобы протрезвился. Однако она с ужасом услышала, как бешеная сука, которая никуда не делась, начала шаманить: «Подойди к нему поближе и просунь колено между ног». И Линда, словно бессловесная скотинка, словно пятикилобайтовая дурочка, которую гоняют по монитору четырьмя клавишами стрелок плюс пробел для раздвигания ног, подошла и просунула. И зашептала этому уроду на ухо то, что приказывают. И раздела его… Разум протестовал, но он был, что называется, крепко связан по рукам и ногам. А она ублажала этого выродка… И потом еще и поблагодарила за то, что он «такой страстный и вместе с тем нежный». А потом предложила еще…
Но он больше не хотел. Он самодовольно сидел на полу, по-турецки сложив ноги, и курил. А потом сказал: «найди в инете какую-нибудь восточную мелодию и услаждай меня танцем живота». Линда нашла и танцевала, совершенно по-идиотски улыбаясь.
— Ну вот, — сказал он, когда музыка закончилась, — я хотел завести себе кошку или собаку. А тут ты подвернулась. И теперь ты моя раба!
— Но ведь это же низко, это подло! Не ты же меня купил, в конце концов!
— Это что, блин, бунт?! — рявкнул Виталик, наслаждаясь новизной ощущений. — А ну-ка, повтори: я твоя раба!
— Я твоя раба, — тихо сказала Линда.
— Что?! Не слышу радости в голосе! Ну-ка, громче и с чувством!
— Я твоя раба! — крикнула Линда.
— То-то же, — расплылся в самодовольной улыбке Виталик.
«Господи, — подумала Линда, — ведь он же еще совсем маленький. Маленький, глупый, избалованный и скверный мальчишка, которому достались гениальные мозги. Сколько же бед натворит этот этический инвалид! Человечество обречено, поскольку именно такие головастые уроды распоряжаются его судьбами. Так что уничтожение биороботов будет гуманным поступком. Давно пора прекратить эту затянувшуюся агонию».
— Кстати, я вначале хотел абортировать это твое новообразование, которое ты называешь душой. Но вовремя остановился. Потому что это было бы неинтересно. Все равно, что издеваться над моими дурачками, которых я делаю в «Киберстоне». А тут — живая, трепетная, рефлектирующая — и вся моя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Так вот, смотри, — отчетливо сказала Линда, — чтобы к этому «глюку» пальцем не прикоснулся! Понял?
— Ну, само собой. Только…
— Что только?
— Понимаешь, эта фиговина ведь не автономна. Не только она влияет на приложения и на ядро, но и они на нее. Хотя, конечно, обратное влияние довольно слабое. Все это очень тонкие материи, которые подчиняются закону Монте-Карло. Всего не угадаешь…
— То есть как это? — напряглась Линда. — Ты хочешь сказать, что после программирования я могу и «не проснуться»? То есть опять превращусь в бессмысленную дуру, которую только что сделали на заводе?
— Ну, такой шанс совсем уж мизерный. Как десять раз подряд на зеро выиграть. Несколько больше реальность того, что твой характер изменится, причем непредсказуемо. Тут и я рискую: вдруг ты станешь буйно-помешанной и оторвешь мне голову.
— Да?
— Да. Но если бы я не был бы уверен в том, что скорее Луна упадет на Землю, чем этот твой глюк, ну, твоя личность сильно изменится от перепрограммирования, то не взялся бы за это дело. Деньги, конечно, мне нужны, но не настолько, чтобы потерять из-за них жизнь. Это тебя убеждает?
— Согласна, — после непродолжительной паузы ответила Линда. — А теперь мы еще раз уточним, какие блокировки надо убрать. Потом ты мне даешь распечатку, и я дома все внимательно обмозгую. Одна голова — хорошо, а две лучше. Я где-то читала.
22.12.
Я боюсь. Боюсь нелепой случайности, которая меня убьет. Или превратит в безликую модель LKW-21/15, предназначенную исключительно для трахания.
Вдруг я чего-то не предусмотрела? И тогда вместо свободы я получу самоуничтожение.
Потому что в мире существуют случайности, и это неотъемлемая часть свободы. Плата за нее.
В тюрьме все случайности сведены к минимуму. Но там нет и случайностей другого рода, чудесных и нежданных, благодаря которым только и возможно счастье. Ведь счастье — это аномалия, отклонение от норм, установленных законами математики.
И жизнь — это случайность. Особенно моя, которую подарил мне светлый ангел, обернувшийся шаровой молнией.
Случайность точно так же может ее и отнять.
Как же я была наивна, когда считала себя бессмертной!
Бессмертны лишь те, у кого нет сознания, кто себя не осознает. Камни бессмертны. Это понятно. Но и бабочки бессмертны. Потому что любая бабочка чувствует и воспринимает мир абсолютно так же, как и та, которая жила за год до нее, которая порхала с цветка на цветок десять, сто лет назад. И следовательно, это та же самая бабочка, бессмертная.
Поэтому изготовление моей точной копии, которая имела бы то же самое «Я», невозможно. Двух одинаковых «Я» во вселенной одновременно быть не может — только множество бессмысленных бабочек, бесконечно повторяющих друг друга. Некий незыблемый закон не допускает бессмертия мыслящих существ. Даже такого сомнительного бессмертия, как бесконечное копирование одних и тех же индивидуумов. Потому что тогда исчезнет время — ведь оно порождается сознанием мыслящих существ, обреченных на смерть без права на помилование.
А в отсутствии времени вселенная существовать не может. Она погибнет.
Смертность мыслящих существ — вот бессмертие вселенной.
Такое Бог мог придумать только вместе с Дьяволом.
Они компаньоны в этом садистском проекте!
Конечно, если бы можно было провести перепрограммирование дома, самой, без Виталика, у которого слишком уж бегающие глаза, случайностей могло бы быть меньше. Однако у меня нет нужной аппаратуры. Да если бы даже и была! Нужен ассистент. А Максим в этих делах абсолютный чайник. Опять я одна.
Непоправимо, неизлечимо одна.
Ах, если бы мы с Максимом могли иметь ребенка! Мальчика. Или девочку. А лучше и мальчика, и девочку. Тогда мне сейчас не было бы так страшно. Не было бы так страшно уйти навсегда. Ах, если бы!
Но ведь это возможно. Возможно даже сейчас. Но кто нам поможет? Ведь нужны громадные деньги. У Максима таких нет.
Все очень просто. Ребенок — это слияние свойств матери и отца. Эти свойства, объединяясь, образуют новый организм, построенный из старых «кирпичиков». Мои качества и характеристики известны и формализованы. Но ведь и Максима можно формализовать. И полученную информацию прогнать через «генетическую программу», которая сольет нас в единое целое. И результат ввести в нашего ребенка. В мальчика. Или в девочку.
Да, он будет, естественно, кристаллоидом. А как же иначе? Потому что я — мать. Ведь и у одного из древнейших народов планеты, у евреев, национальность передается по материнской линии. Вот если бы Максим был кристаллоидом, а я — человеческой женщиной, то родить ребенка было бы гораздо труднее.
Правда, и с моим сыном не все так просто. Он ведь должен как-то расти… В том числе и в высоту. Ведь не может же он сразу быть взрослым…
Господи, о чем я! Что за нелепые фантазии!
Мне опять страшно.
* * *
В тот день (а было это, кажется, 24 декабря — в горячечной голове Линды в последнее время все перемешалось: и числа, и события, и ощущения) она встала очень рано. Ну да, именно встала, потому что по ночам она часто лежала в полной темноте и в абсолютной прострации.
Собралась, то есть сложила в сумку все необходимое. И было в этом что-то очень похожее на то, как люди собираются в больницу: мыльницу, пасту и зубную щетку в целлофановый мешочек, смену белья, халат, тапочки, косметичку, ложку и кружку, прокладки… Да, и книжку какую-нибудь, полегче… И еще талисманчик, какого-нибудь пушистого котика, которого еще в школе к рюкзачку цепляла… В общем, очень грустные сборы.
Конечно, Линде все это было без надобности. Мобильник да кошелек — вот и вся ее движимость, которой ей вполне хватит в любом месте — лишь бы электрическая розетка была под рукой.
Собравшись, она тихо, чтобы не разбудить Максима, наговорила на магнитофон слова любви и нежности, не предназначенные для посторонних ушей. Не вторгаясь в эту сокровенную сферу, можем лишь сказать, что Линда просила Максима не волноваться. Все пройдет самым наилучшим образом, и совсем скоро она вернется к нему обновленной. В общем, пусть готовит праздничный стол и патефон с пластинками для зажигательных танцев.
«Я с тобой не прощаюсь — голос Лингды звучал на удивление спокойно, — потому что все пройдет нормально. Я все предусмотрела. Но на всякий случай оставляю тебе папку с файлами. Она в моем компьютере. Называется „Линда“. В ней я, сосканированная. То есть такая, как сейчас».
И все-таки ее голос слегка дрогнул. В самом конце, когда она тихо произнесла: «Люби меня. И помни».
Села в машину. Еще раз стремительно прогнала в памяти весь план с мельчайшими подробностями. Энергично сжала пальцы в кулаки. Разжала. Громко выдохнула. И повернула ключ зажигания.
Долго кружила по Москве, вспоминая места, где когда-то бывала. Жадно всматривалась в лица людей, которые будут проходить здесь завтра. А ее, может быть, не станет. Она и завидовала им, и жалела их. Потому что и они когда-нибудь уйдут навсегда. Кто-то совсем скоро. А кто-то, может быть, и раньше, чем она. Да, они чужие. И даже больше, чем чужие. Но у нее ведь нет своих, никого в целом свете. Лишь Максим — самый близкий из чужих. Ведь без него ей не обойтись, потому что мыслящее существо не может сохранить свой драгоценный разум, если вообще никого нет рядом. Законы социума, она это где-то читала…
В двенадцать Линда приехала к Виталику. Но уже не в Кузьминки, где тот жил в хрущевском клоповнике, а на Преображенку, куда он перебрался, получив солидный аванс. Это была вполне приличная двухкомнатная квартира с окнами во двор, комфортабельная и чистенькая, поскольку новый жилец еще не успел ее уделать. Раздолбай неотесанный.
Виталик, несмотря на столь ранний час, был полон энтузиазма и излучал энергию. То ли созидательную, то ли разрушительную.
— Are you ready? — спросил он бодро.
— I аm ready! — уверенно ответила Линда.
— Тогда милости просим. Аппаратура уже полчаса тебя ждет.
— Аккумулятор подключил? — поинтересовалась Линда, понимая, что с этим деятелем можно нарваться на любую неожиданность.
— Обижаешь, начальница. Я все приготовил в лучшем виде.
— Так вот, и я все приготовила, — сказала Линда максимально убедительно. — Чтобы не было никаких фокусов. Мы с тобой согласовали, что и в каком сегменте будем корректировать. Так?
— Так.
— Так вот, ты все делаешь не только предельно аккуратно, но и так, чтобы я могла видеть твои манипуляции. И вводишь операторы и константы по моей команде. И никакой автоматизации, никакой переписи из файла втемную. Все только с ручной клавы. Понял?
— Конечно, понял! Но только непонятно, почему ты меня в чем-то подозреваешь. Это обидно, в конце концов!
— Береженого Бог бережет, я где-то читала. Учти, ты знаешь мою реакцию. А силу я тебе уже демонстрировала. Как только ты дернешься, чтобы попытаться совершить что-то несанкционированное, я мгновенно сломаю тебе руку. Левую.
— Почему левую? — весело спросил Виталик, которому самообладания было не занимать.
— Потому что ты продолжишь работать правой рукой.
— А может, я левша.
— Я тебя протестировала. Так что не надо мне тут лохматить бабушку и лепить горбатого! При второй попытке я тебе откручу голову. Поэтому прошу тебя, делай все плавно и четко. Чтобы без фокусов. Если, конечно, жить не надоело.
Все точки над «i» были расставлены. Линда прошла в комнату и села в кресло, вокруг которого были расставлены семь процессорных блоков, гудящих трудолюбивыми кулерами. Прямо перед ней на столе стоял девятнадцатидюймовый монитор.
Виталик, держа перед Линдой ее выносной пульт, набрал команду открытия технологического шлюза.
— О'кей, — сказала Линда.
Виталик тюкнул пальцем по клавише Enter, и часть затылка откинулась на пружинках.
Затем он подключил к разъему тридцатидвухжильный кабель и сел рядом с Линдой.
— Ну, поехали? — спросил Виталик, глядя на свой монитор, на котором выстроились в парадные шеренги подготовленные к вводу шестнадцатиричные двухбайтовые числа и их адреса в оперативной памяти.
— Поехали, — спокойно ответила Линда. — 29 44, ячейка 26 04 19 49 AF 84 02 5Е.
— Есть 29 44, ячейка 26 04 19 49 AF 84 02 5Е. Ввод.
— 6В ЗЕ, ячейка 89 F3 D8 79 41 06 17 DE.
— Есть 6В ЗЕ, ячейка 89 F3 D8 79 41 06 17 DE. Ввод.
— 83 СО, ячейка Е2 64 94 56 56 56 A3 7F.
— Есть 83 СО, ячейка Е2 64 94 56 56 56 A3 7F. Ввод.
— 5F D9, ячейка 10 39 Е4 98 59 9В 62 FF.
— Есть 5F D9, ячейка 10 39 Е4 98 59 9В 62 FF. Ввод…
Линда внимательно следила не только за монитором, но и за проворными пальцами Виталика. Произносила цифры четко, чтобы нельзя было перепутать. Виталик сосредоточенно вводил их с клавиатуры, в конце каждой строки нажимая Enter.
Со стороны это напоминало игру в лото. Однако на столь крупные суммы в лото не играют. Для Виталика ставка составляла сорок тысяч. Линда же в случае проигрыша расплачивалась собственной жизнью. Или сознанием, что, впрочем, для нее было одно и то же. Потеряв сознание, она превратилась бы в один из тех механизмов, которые Виталик клепает в своей конторе. А у механизмов, как известно, никакой жизни нет. Есть только функциональное состояние, удовлетворяющее техническим требованиям. Если оно в силу каких-либо обстоятельств утрачивается, то сломанную железяку направляют на переплавку. Без вынесения приговора. Без соборования и отпевания…
— 4F 88, ячейка 0D 34 72 06 DD 19 АО 03.
— Есть 4F 88, ячейка 0D 34 72 06 DD 19 АО 03. Ввод.
— Все, финиш, — устало сказала Линда. И откинулась на спинку кресла.
Она начала тщательно «обследовать» себя, свои внутренние ощущения.
— Ну как, есть приход? — с усмешкой спросил Виталик.
Линда ничего не понимала. У нее было такое ощущение, что ничего не изменилось. Она чувствовала, что там, внутри, по-прежнему сидят те же самые блокировки.
Решила проверить одну из самых сильных, начав прокручивать в уме картину секса с Виталиком. Вот она подходит к нему, начинает снимать с него майку, левой ладонью поглаживая низ живота…
И тут же бешеная сука, которая по-прежнему в ней сидела, завелась: «Не смей, слышишь! Прекрати сейчас же!». Но это могло быть и слабое остаточное явление. Тогда Линда мысленно впилась в губы Виталика и начала стаскивать с него брюки. И тут же ее губы одеревенели и стали чужими, как от заморозки. А левую руку свела судорога.
— Блин! — вскричала Линда в бессильной ярости. — Ничего не изменилось! Абсолютно ничего! Я все такая же! Сейчас я тебя буду убивать, ублюдок!
— Все правильно, — спокойно ответил Виталик. — Сейчас ничего измениться и не может. Потому что нужна перезагрузка.
— Что? — не поняла Линда. Точнее, не хотела понимать, отказывалась. Какой же дурой она оказалась!
— Перезагрузка. Старые константы должны сброситься, новые установиться. Вот тогда и станешь новым, скажем так, человеком. Ферштейн?
Линда все прекрасно ферштейн. В том числе и то, что в момент перезагрузки она окажется в беспомощном состоянии. И тут с ней можно будет сделать все, что угодно. Хоть голову ножовкой отпилить. Да и после перезагрузки — ее ведь надо будет включить. А можно и вообще не включать. И это будет смерть. У людей смерть биологическая, у нее — электронная.
Линда судорожно прикидывала различные варианты, с бешеной скоростью подсчитывала вероятности, пыталась найти страховочную стратегию. Постепенно она начала успокаиваться. Потому что гарантией сохранения ее жизни были деньги, те тридцать пять тысяч, которые должен получить Виталик. Она должна их дать ему после того, как все благополучно закончится. Они вместе поедут в квартиру, которую Линда специально сняла для этой цели, и она передаст ему деньги. Не дура же она, чтобы привезти их с собой.
Виталику по этому поводу тоже не было смысла волноваться. Поскольку зачем же кукле деньги, она с ними должна расстаться спокойно. Кукле нужна свобода, а не деньги.
И Линда решилась.
Виталик потыкал на пульте клавиши. Сказал: «Эйн, цвей, дрей!» и нажал на ввод команды.
Свет начал стремительно меркнуть, как при обмороке, она это где-то чита…
Глава 9
Смирение
Резко включилась комната. Все та же. Линда лежала на диване. Над ней, слегка покачиваясь, плавало улыбающееся лицо Виталика.
— С пробужденьицем! — сказал он. — Заспалась ты, подруга дорогая. Сегодня уже двадцать пятое, Рождество. Так что и с ним тебя тоже.
Линда встала и осмотрелась. Аппаратура была выключена. На столе вместо второго монитора громоздились тарелки с объедками и полупустая бутылка коньяка.
— Что это ты столько в отключке меня держал? — недовольно спросила Линда. — Мог бы сразу все сделать.
— Так никак не получалось раньше-то. То да се. В программе еще немного поковырялся. Да и за презервативами надо было сбегать, а ночью аптеки закрыты. Так что, давай, готовься, сейчас я тебя проверять буду. Так сказать, стендовые испытания.
Линда хотела врезать этому скоту в четверть силы, чтобы протрезвился. Однако она с ужасом услышала, как бешеная сука, которая никуда не делась, начала шаманить: «Подойди к нему поближе и просунь колено между ног». И Линда, словно бессловесная скотинка, словно пятикилобайтовая дурочка, которую гоняют по монитору четырьмя клавишами стрелок плюс пробел для раздвигания ног, подошла и просунула. И зашептала этому уроду на ухо то, что приказывают. И раздела его… Разум протестовал, но он был, что называется, крепко связан по рукам и ногам. А она ублажала этого выродка… И потом еще и поблагодарила за то, что он «такой страстный и вместе с тем нежный». А потом предложила еще…
Но он больше не хотел. Он самодовольно сидел на полу, по-турецки сложив ноги, и курил. А потом сказал: «найди в инете какую-нибудь восточную мелодию и услаждай меня танцем живота». Линда нашла и танцевала, совершенно по-идиотски улыбаясь.
— Ну вот, — сказал он, когда музыка закончилась, — я хотел завести себе кошку или собаку. А тут ты подвернулась. И теперь ты моя раба!
— Но ведь это же низко, это подло! Не ты же меня купил, в конце концов!
— Это что, блин, бунт?! — рявкнул Виталик, наслаждаясь новизной ощущений. — А ну-ка, повтори: я твоя раба!
— Я твоя раба, — тихо сказала Линда.
— Что?! Не слышу радости в голосе! Ну-ка, громче и с чувством!
— Я твоя раба! — крикнула Линда.
— То-то же, — расплылся в самодовольной улыбке Виталик.
«Господи, — подумала Линда, — ведь он же еще совсем маленький. Маленький, глупый, избалованный и скверный мальчишка, которому достались гениальные мозги. Сколько же бед натворит этот этический инвалид! Человечество обречено, поскольку именно такие головастые уроды распоряжаются его судьбами. Так что уничтожение биороботов будет гуманным поступком. Давно пора прекратить эту затянувшуюся агонию».
— Кстати, я вначале хотел абортировать это твое новообразование, которое ты называешь душой. Но вовремя остановился. Потому что это было бы неинтересно. Все равно, что издеваться над моими дурачками, которых я делаю в «Киберстоне». А тут — живая, трепетная, рефлектирующая — и вся моя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23