Деймон знал, что она будет всячески успокаивать его, пока он не уйдет. От этой мысли у композитора невольно скривились губы: ну этого они не дождутся.
Деймон сделал еще один глоток бренди, закрутил крышку пластиковой фляжки, сунул ее в карман и заставил себя расслабиться, развалившись на мягком диване. Как всегда, его голова была наполнена музыкой мрака, над сочинением которой он медленно и болезненно трудился с момента печатных откликов на его последний небольшой концерт. Он покопался в другом внутреннем кармане и вытащил портативный магнитофон. Если Кину угодно, чтобы он торчал возле двери его кабинета целый день, то Деймон постарается воспользоваться этим временем наилучшим образом. В конце концов, секретарша сыграет роль слушателя-ценителя, которому некуда деваться.
Он пропел несколько нот, затем несколько тактов, позволив их диссонансным звукам повисеть в воздухе, пока не настроятся голосовые связки. Женщина хмуро поглядывала в его сторону, но он не обращал на нее внимания. Что может значить ее мнение, если весь остальной мир, похоже, больше всего ненавидит именно творчество? В жизни Деймона секретарше Кина не было места.
— Хм-мм-мм-мм-мм… — распеваясь и целиком отдаваясь во власть звуков и тональностей, он то возвышал, то приглушал голос, пока его звучание не разрослось почти до концертного пения без слов, которое очень правдоподобно передавало тягучие, вибрирующие звуки первоисточника — предсмертные вопли наркоманов, записанные им в центрах детоксикации. Лицо секретарши перекосилось от возмущения, она втянула голову в плечи, словно испуганная черепаха. Дробя свой незаурядный баритон переливами следующего колена новорожденного сочинения, он увидел, как женщина коршуном налетела на коммутатор и стала неистово тыкать пальцем в кнопку внутренней связи. Он улыбнулся, но не прекратил пения, не желая слышать, что она скажет. Секретарша вышла из-за стола и направилась к дивану. Спину она держала очень прямо, лоб под кромкой обожженных химической завивкой оранжевых кудрей был покрыт бисеринками пота. Деймона порадовало впечатление, произведенное на женщину его музыкой; и вовсе не важно, что она ей не понравилась. Его радовало любое проявление эмоций.
— Мистер Кин сейчас вас примет, — скороговоркой произнесла она, как только Деймон сделал паузу и поднял на нее вопросительный взгляд. — Дорогу вы знаете.
Последнее замечание заставило Деймона широко улыбнуться. Дорогу? О да, прекрасно знает. Дорогу Кина, дорогу корпорации «Синсаунд»… дорогу, усыпанную музыкальным хламом , но возражать бесполезно, особенно этой ничего не представляющей собой маленькой женщине. Он просто кивнул и встал, спрятав в карман магнитофон и никак не отреагировав на громкий вздох облегчения. Она не стала провожать его до дверей кабинета Кина, но Деймон и не рассчитывал на подобную любезность.
Просторные владения вице-президента были обставлены с не меньшим вкусом, чем одет он сам. Деймон не особенно следил за модой, но костюм Кина от Рикчи не заметить было невозможно, а подобранные ему в тон туфли явно не уступали в цене костюму; блестящие, со стальным отливом, седые волосы были безупречно причесаны, изысканный галстук ручной работы выглядел оскорблением вполне приличному, но умеренно дорогому жилету на подкладке от Дамфорта, который был на Деймоне. Этот человек явно купался в кредитках, — видимо, «Синсаунд» делала столько денег, что не знала, куда их девать. Почему же тогда они так рьяно сражаются за каждую кредитку в его контрактах и с таким трудом снисходят до того, чтобы удовлетворить простую просьбу о приеме?
Кин сидел за громадным письменным столом темного цвета, на котором почти ничего не было, в отличие от стен, пестревших множеством золотых и платиновых дисков звукозаписи, создававших впечатление, что У хозяина кабинета слишком много свободного времени. Они висели рядами, каждый диск был вставлен в дорогую тиковую рамку; одну стену этот вернисаж покрывал почти полностью. А сам Кин — самодовольный, какой-то прилизанный и слишком уж терпеливый — выглядел человеком, который приговорил себя к скучной поденной работе и на всю оставшуюся жизнь обречен пребывать в этой позе стоического ожидания. Даже модуляции его голоса были так тщательно выверены, что в нем не было ни малейшего намека на интонацию.
— Что на этот раз, Деймон?
Старина Деймон Эддингтон, которого этот человек взял в тиски своей фирмы много лет назад, повернулся бы и ушел… посоветовав Кину вертеться под этим прессом в одиночестве. Нет, тот Деймон Эддингтон ушел бы из приемной еще три четверти часа назад.
Нынешний Деймон Эддингтон вошел с опущенной головой, словно погруженный в собственные мысли. Он глубоко засунул руки в карманы свободно сидевших на нем синих джинсов, которые давно стали его повседневной одеждой, и внимательно следил за каждым шагом собственных ног, ступавших по безупречно чистому ковру, будто важнее этого зрелища для него не было ничего на свете. Он молча сел на стул перед столом Кина, а когда поднял наконец взгляд, его темные глаза светились нежностью и смотрели на что-то очень далекое, что мог видеть только он один.
— Мне нужен… чужой .
Тот двойник Деймона не вернется никогда. Кин знал это лучше самого Деймона, поэтому даже не моргнул глазом. Руки облеченного властью человека остались спокойно лежать на прекрасно отполированной поверхности стола, их отражение делало его похожим на четырехрукого андроида — недавно изобретенного инструмента для исполнения дьявольского рока.
— Вы хотите чужого, — повторил Кин.
Деймон нетерпеливо шевельнулся, словно напоминая Кину, что это не прием у психоаналитика, где доктор повторяет все сказанное пациентом, дабы быть уверенным, что правильно его понял.
— Давайте подумаем, — продолжил вице-президент, — вы не занимаетесь оружием, значит, эта причина отпадает. Вы не занимаетесь ни медициной, ни лекарствами. Так что же такое вы намерены свершить, чтобы у вас могла возникнуть нужда в чужом, Деймон?
Деймон молитвенно протянул вперед руки, безмолвно взывая к Кину, словно перед ним сидело божество, выражая этим неосознанным жестом надежду на понимание, пристально глядя на него, словно пытаясь разглядеть хотя бы малейший след сопереживания.
— Для звука .
Последнее слово он произнес шепотом, который проник, казалось, в каждый уголок наполненного фильтрованным воздухом просторного кабинета. Его шепот продолжал метаться, отражаясь от стен, и дразнить обоих, со свистом рассекая пространство. Наконец где-то очень глубоко внутри Кина с неохотой возникла некая трещина, и он позволил себе загореться мечтой Деймона. Ему почти слышались вырывающиеся из стальной глотки эксцентричного творца-художника голоса чужих, почти виделось срывающееся с его языка ядовитое пламя.
Деймон и Кин сидели, уставившись друг на друга, а метавшийся по кабинету шепот композитора постепенно таял. Горькие воспоминания вспышками танцевали в голове Деймона, пока он ждал вердикта Кина. Он вспоминал, как вопли ярости чужих впервые достигли его ушей. Дело было возле витрины магазина с видеоэкраном: в новостях 86-го канала сообщалось об инвазии в тюрьме-колонии на острове Лонг-Айленд. Обыкновенная сенсационная чепуха, кое-как сляпанная, лишь бы вырваться на экран. Но на Деймона она произвела впечатление, правда такого свойства, на которое дельцы от средств массовой информации вряд ли могли рассчитывать. Видеозапись демонстрировала подвальное помещение главной тюрьмы-колонии, где чужие, соединившись гроздью, оборонялись от воинского отряда, бойцы которого были облачены в костюмы из какого-то нового материала, способного противостоять кислотной среде и выдерживать даже температуру горящего желеобразного напалма. Вопли тварей звучали для Деймона единой мелодией первозданной, ничем не запятнанной ненависти.
А Деймон знал, что такое ненавидеть , ненавидеть так сильно, так непередаваемо сильно…
Мало ли обозревателей резко критиковали его работу, называя ее «усталой», «невразумительной» или, что хуже всего, «скучной»? Он не находил понимания у музыкальных критиков, публика игнорировала его, «Синсаунд» над ним насмехалась. Он много и упорно сражался, пытаясь всерьез достучаться до публики, которая, похоже, желала только адского или кровавого рока, причем обязательно — Бог ей судья — в исполнении певцов-андроидов или отвратительных андроидов-мутантов с четырьмя руками, множеством голов и ртами, которые вылезали один из другого в жутких судорогах жалкой пародии на чужих. Перещеголяла всех компания «Джон Кью паблик», которая дошла до воссоздания нежнейших мелодий прошлого опять-таки в исполнении андроидов. Андроид-двойник Элвиса Пресли обещал стать настолько интересным, что построенному для его концертов залу дали имя певца, но интереса к славному имени хватило не надолго, и этот двойник стал совершенно неотличимым от всего прочего. Даже сфабрикованный дубликат Карузо, каждый вечер вопивший его голосом в «Нью-Мет Опера Хауз» для публики из высших слоев общества, скатился к тому же уровню. Постоянный приток кредиток от эксплуатации музыкальной культуры прошлых поколений поддерживал проекты «Синсаунд» вроде «Истоков песен святых братьев III» и тысяч других перезаписей, много веков назад почивших в бозе мастеров. Андроиды дублировали Джима Моррисона, Джими Хендрикса, Дженис Джоплин, Курта Кобейна, Чарли Паркера, Клифорда Брауна, Ричи Волендса, Дуэйна Оллмана, Джона Леннона, Пэтси Клайн и — многих других. Публике регулярно подбрасываются все новые и новые старые хиты.
И над всем этим возвышалась «Синсаунд» — владычица практически каждого клочка музыки и всех музыкантов мира, включая Деймона, а у ее руля — люди вроде Джарлата Кина, человека, совершенно не обладавшего воображением, лишенного элементарного видения . Насколько Деймон себе представлял, сценические площадки Концертного зала Пресли — это манхэттенское пристанище ада на Земле, наполненное вселяющими ужас андроидами-мутантами, которых достижения инженерной мысли позволили сделать наполовину андроидами, наполовину инструментами. Эти творения последнего слова науки и техники собирали вокруг себя стада отстоев рода человеческого, готовых с разинутыми ртами слушать их вопли вечно.
Всего несколько человек с пониманием отнеслись к заботе Деймона об оживлении записей серьезной музыки, к его стремлению создавать более мрачные композиции из удивительных классических творений таких композиторов, как Бетховен, Паганини, Моцарт, Вивальди, Бах. Ему удалось записать много красивой музыки, исполненной на ставших редкостью инструментах двадцатого века — скрипках, арфах, цимбалах. Старинные инструменты были очень дороги, добывались они в борьбе и муках. И даже в этом деле «Синсаунд», снизойдя до представленных им аргументов, снова использовала его как пешку, лишь бы показать миру, какой она отзывчивый спонсор и как трогательно поддерживала то, что осталось от «искусства», давала ему выжить, вернее сказать, немного преуспеть в качестве несуразной забавы на фоне терзавшего слух мусора, — забавы, звучание которой неизменно вызывало громкие вопли неудовольствия толп почитателей музыки нынешнего столетия. Он ненавидел «Синсаунд» почти так же сильно, как завсегдатаев концертов, которые понимали только звуки страдания и ужаса, с восторгом принимали только гротескных, отталкивающе безобразных андроидов, радовались механическому задору этих машин, наслаждались их воплями. Если они в состоянии желать чего-то по-настоящему, то это может быть только жажда ненависти и боли, все большей ненависти и все более мучительной боли. Деймон решил, что должен дать им именно то, чего они хотят .
— Созванная им пресс-конференция стала лишь первым шагом. Телестудия «Ньюс Вид» должна была разнести по всей стране весть о том, как сильно он ненавидел и «Джон Кью паблик», и «Синсаунд», и все остальное . Он продолжал свою тираду против «Синсаунд» и потребителей ее продукции, пока не перепугался, что дельцы от средств массовой информации просто отвернутся от него, изнемогая от скуки.
— Для вас всех, для «Синсаунд», — прокричал он напоследок в их микрофоны, — я напишу композицию, какой не бывало прежде… Я сочиню вам «Симфонию ненависти»!
Его работодатель изобразил на своем корпоративном лице благосклонную улыбку и одобрительно кивнул, явно довольный вниманием, которое снискал его домашний творец искусства. Вспышка злобы на Деймона действительно угасла быстро, уступив место коммерческому подходу к его бунту. В конце концов, Деймон — художник, а художникам положено быть темпераментными, злобными и раздражительными. Только это и определяет их творческую натуру.
Работая над замыслом, Деймон метался как одержимый. Никакое место не казалось ему достаточно мрачным или достаточно опасным: он побывал в домах для умалишенных, в тюрьмах строгого режима, даже в камерах казни, где внимательно наблюдал, как с громкими воплями дикой злобы убийцы оставляют этот бренный мир. Ему особенно полюбился правительственный центр детоксикации в нижнем городе, где персонал был вынужден носить защитные наушники, потому что вопли наркоманов, докатившихся до состояния желеобразных, но еще живых существ, в буквальном смысле слова оставляли синяки на барабанных перепонках.
Поразившая его новость из тюрьмы заставила Деймона порыться в библиотеке звукозаписей, где он откопал десятилетней давности видеодиски с полей войны за планету Хоумуолд. Низкое качество сделанных военными записей ничуть ему не мешало: вопли сражавшихся чужих, заглушаемые время от времени взрывами, проносились по чувствам Деймона, подобно, электрическому току, они жгли разум, заставляли замирать дыхание. Ничто в мире не звучало так, как чужие, ничто . Именно вопли этих тварей, громкие, проникнутые жаждой зла, пропитанные стремлением причинить как можно больше вреда кому угодно, должны стать лейтмотивом «Симфонии ненависти» Деймона Эддингтона.
Поэтому-то Деймон и сидел здесь, в который уже раз ожидая, снизойдет ли «Синсаунд» до милостивого удовлетворения его творческого порыва, который, несомненно, считала не более чем прихотью.
* * *
— Почему бы вам не использовать уже записанные звуки? Ведь это очевидное решение.
Кин откинулся на спинку кресла и стал сверлить Деймона Эддингтона взглядом. Он высок ростом, среднего телосложения, худобы нет, вряд ли можно утверждать, что он недоедает. Внешность Деймона во всех отношениях олицетворяла представление «Синсаунд» о том, как должен выглядеть неортодоксальный музыкант из собственных конюшен компании. Его длинные, черные как смоль волосы были зачесаны с высокого лба к затылку и собраны в тонкий «хвост пони». Темные брови резко очерченными дугами приподнялись над почти черными глазами, удлиненное лицо заканчивалось козлиной бородкой. Кину был известен ответ музыканта, однако он старался сохранить на лице выражение заботливого участия.
— Потому что это хлам, — с отвращением ответил Деймон. — Неужели вы не имеете представления, какой аппаратурой пользуются в армейских батальонах! Я говорю о ручных магнитофонах, бог знает для каких целей поставляемых в армию правительством. Устарелая аппаратура, микрофоны с пластиковыми щитками, которые защищают электронику от пыли и гари в боевых условиях, все записи изгажены шумом орудийного и ружейного огня, грохотом разрывов. Я не могу переписывать такой мусор, мне нужны чистые, хрустящие свежестью звуки. Необходим эффект присутствия , Джарлат, такое звучание, как если бы чужой сам вопил прямо в микрофон.
Кин потер щеку и попытался придать лицу задумчивое выражение. Деймон — такая простенькая игрушка, его достаточно легко дергать то вверх, то вниз, подобно древним чертикам на веревочке, которыми играли дети двадцатого века.
— Что ж, мы синтезируем для вас все необходимое. Как он и ожидал, лицо Деймона исказило выражение неподдельного ужаса. То вверх, то вниз.
— Вы, видимо, смеетесь надо мной! — Деймон сжал кулак и поднял его вверх. — Вам прекрасно известно, что я не выношу синтезированных звуков. Мой звук должен быть живым. Я не желаю вставлять в свою музыку электронный трам-та-ра-рам! — Он бросил взгляд на собственный кулак и разжал пальцы, словно только теперь понял, что стоит с занесенной для удара рукой. Кин видел, что композитор пытается унять волнение. — Послушайте, Джарлат, я замыслил творение , которое станет итогом всего, чем я когда-либо занимался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Деймон сделал еще один глоток бренди, закрутил крышку пластиковой фляжки, сунул ее в карман и заставил себя расслабиться, развалившись на мягком диване. Как всегда, его голова была наполнена музыкой мрака, над сочинением которой он медленно и болезненно трудился с момента печатных откликов на его последний небольшой концерт. Он покопался в другом внутреннем кармане и вытащил портативный магнитофон. Если Кину угодно, чтобы он торчал возле двери его кабинета целый день, то Деймон постарается воспользоваться этим временем наилучшим образом. В конце концов, секретарша сыграет роль слушателя-ценителя, которому некуда деваться.
Он пропел несколько нот, затем несколько тактов, позволив их диссонансным звукам повисеть в воздухе, пока не настроятся голосовые связки. Женщина хмуро поглядывала в его сторону, но он не обращал на нее внимания. Что может значить ее мнение, если весь остальной мир, похоже, больше всего ненавидит именно творчество? В жизни Деймона секретарше Кина не было места.
— Хм-мм-мм-мм-мм… — распеваясь и целиком отдаваясь во власть звуков и тональностей, он то возвышал, то приглушал голос, пока его звучание не разрослось почти до концертного пения без слов, которое очень правдоподобно передавало тягучие, вибрирующие звуки первоисточника — предсмертные вопли наркоманов, записанные им в центрах детоксикации. Лицо секретарши перекосилось от возмущения, она втянула голову в плечи, словно испуганная черепаха. Дробя свой незаурядный баритон переливами следующего колена новорожденного сочинения, он увидел, как женщина коршуном налетела на коммутатор и стала неистово тыкать пальцем в кнопку внутренней связи. Он улыбнулся, но не прекратил пения, не желая слышать, что она скажет. Секретарша вышла из-за стола и направилась к дивану. Спину она держала очень прямо, лоб под кромкой обожженных химической завивкой оранжевых кудрей был покрыт бисеринками пота. Деймона порадовало впечатление, произведенное на женщину его музыкой; и вовсе не важно, что она ей не понравилась. Его радовало любое проявление эмоций.
— Мистер Кин сейчас вас примет, — скороговоркой произнесла она, как только Деймон сделал паузу и поднял на нее вопросительный взгляд. — Дорогу вы знаете.
Последнее замечание заставило Деймона широко улыбнуться. Дорогу? О да, прекрасно знает. Дорогу Кина, дорогу корпорации «Синсаунд»… дорогу, усыпанную музыкальным хламом , но возражать бесполезно, особенно этой ничего не представляющей собой маленькой женщине. Он просто кивнул и встал, спрятав в карман магнитофон и никак не отреагировав на громкий вздох облегчения. Она не стала провожать его до дверей кабинета Кина, но Деймон и не рассчитывал на подобную любезность.
Просторные владения вице-президента были обставлены с не меньшим вкусом, чем одет он сам. Деймон не особенно следил за модой, но костюм Кина от Рикчи не заметить было невозможно, а подобранные ему в тон туфли явно не уступали в цене костюму; блестящие, со стальным отливом, седые волосы были безупречно причесаны, изысканный галстук ручной работы выглядел оскорблением вполне приличному, но умеренно дорогому жилету на подкладке от Дамфорта, который был на Деймоне. Этот человек явно купался в кредитках, — видимо, «Синсаунд» делала столько денег, что не знала, куда их девать. Почему же тогда они так рьяно сражаются за каждую кредитку в его контрактах и с таким трудом снисходят до того, чтобы удовлетворить простую просьбу о приеме?
Кин сидел за громадным письменным столом темного цвета, на котором почти ничего не было, в отличие от стен, пестревших множеством золотых и платиновых дисков звукозаписи, создававших впечатление, что У хозяина кабинета слишком много свободного времени. Они висели рядами, каждый диск был вставлен в дорогую тиковую рамку; одну стену этот вернисаж покрывал почти полностью. А сам Кин — самодовольный, какой-то прилизанный и слишком уж терпеливый — выглядел человеком, который приговорил себя к скучной поденной работе и на всю оставшуюся жизнь обречен пребывать в этой позе стоического ожидания. Даже модуляции его голоса были так тщательно выверены, что в нем не было ни малейшего намека на интонацию.
— Что на этот раз, Деймон?
Старина Деймон Эддингтон, которого этот человек взял в тиски своей фирмы много лет назад, повернулся бы и ушел… посоветовав Кину вертеться под этим прессом в одиночестве. Нет, тот Деймон Эддингтон ушел бы из приемной еще три четверти часа назад.
Нынешний Деймон Эддингтон вошел с опущенной головой, словно погруженный в собственные мысли. Он глубоко засунул руки в карманы свободно сидевших на нем синих джинсов, которые давно стали его повседневной одеждой, и внимательно следил за каждым шагом собственных ног, ступавших по безупречно чистому ковру, будто важнее этого зрелища для него не было ничего на свете. Он молча сел на стул перед столом Кина, а когда поднял наконец взгляд, его темные глаза светились нежностью и смотрели на что-то очень далекое, что мог видеть только он один.
— Мне нужен… чужой .
Тот двойник Деймона не вернется никогда. Кин знал это лучше самого Деймона, поэтому даже не моргнул глазом. Руки облеченного властью человека остались спокойно лежать на прекрасно отполированной поверхности стола, их отражение делало его похожим на четырехрукого андроида — недавно изобретенного инструмента для исполнения дьявольского рока.
— Вы хотите чужого, — повторил Кин.
Деймон нетерпеливо шевельнулся, словно напоминая Кину, что это не прием у психоаналитика, где доктор повторяет все сказанное пациентом, дабы быть уверенным, что правильно его понял.
— Давайте подумаем, — продолжил вице-президент, — вы не занимаетесь оружием, значит, эта причина отпадает. Вы не занимаетесь ни медициной, ни лекарствами. Так что же такое вы намерены свершить, чтобы у вас могла возникнуть нужда в чужом, Деймон?
Деймон молитвенно протянул вперед руки, безмолвно взывая к Кину, словно перед ним сидело божество, выражая этим неосознанным жестом надежду на понимание, пристально глядя на него, словно пытаясь разглядеть хотя бы малейший след сопереживания.
— Для звука .
Последнее слово он произнес шепотом, который проник, казалось, в каждый уголок наполненного фильтрованным воздухом просторного кабинета. Его шепот продолжал метаться, отражаясь от стен, и дразнить обоих, со свистом рассекая пространство. Наконец где-то очень глубоко внутри Кина с неохотой возникла некая трещина, и он позволил себе загореться мечтой Деймона. Ему почти слышались вырывающиеся из стальной глотки эксцентричного творца-художника голоса чужих, почти виделось срывающееся с его языка ядовитое пламя.
Деймон и Кин сидели, уставившись друг на друга, а метавшийся по кабинету шепот композитора постепенно таял. Горькие воспоминания вспышками танцевали в голове Деймона, пока он ждал вердикта Кина. Он вспоминал, как вопли ярости чужих впервые достигли его ушей. Дело было возле витрины магазина с видеоэкраном: в новостях 86-го канала сообщалось об инвазии в тюрьме-колонии на острове Лонг-Айленд. Обыкновенная сенсационная чепуха, кое-как сляпанная, лишь бы вырваться на экран. Но на Деймона она произвела впечатление, правда такого свойства, на которое дельцы от средств массовой информации вряд ли могли рассчитывать. Видеозапись демонстрировала подвальное помещение главной тюрьмы-колонии, где чужие, соединившись гроздью, оборонялись от воинского отряда, бойцы которого были облачены в костюмы из какого-то нового материала, способного противостоять кислотной среде и выдерживать даже температуру горящего желеобразного напалма. Вопли тварей звучали для Деймона единой мелодией первозданной, ничем не запятнанной ненависти.
А Деймон знал, что такое ненавидеть , ненавидеть так сильно, так непередаваемо сильно…
Мало ли обозревателей резко критиковали его работу, называя ее «усталой», «невразумительной» или, что хуже всего, «скучной»? Он не находил понимания у музыкальных критиков, публика игнорировала его, «Синсаунд» над ним насмехалась. Он много и упорно сражался, пытаясь всерьез достучаться до публики, которая, похоже, желала только адского или кровавого рока, причем обязательно — Бог ей судья — в исполнении певцов-андроидов или отвратительных андроидов-мутантов с четырьмя руками, множеством голов и ртами, которые вылезали один из другого в жутких судорогах жалкой пародии на чужих. Перещеголяла всех компания «Джон Кью паблик», которая дошла до воссоздания нежнейших мелодий прошлого опять-таки в исполнении андроидов. Андроид-двойник Элвиса Пресли обещал стать настолько интересным, что построенному для его концертов залу дали имя певца, но интереса к славному имени хватило не надолго, и этот двойник стал совершенно неотличимым от всего прочего. Даже сфабрикованный дубликат Карузо, каждый вечер вопивший его голосом в «Нью-Мет Опера Хауз» для публики из высших слоев общества, скатился к тому же уровню. Постоянный приток кредиток от эксплуатации музыкальной культуры прошлых поколений поддерживал проекты «Синсаунд» вроде «Истоков песен святых братьев III» и тысяч других перезаписей, много веков назад почивших в бозе мастеров. Андроиды дублировали Джима Моррисона, Джими Хендрикса, Дженис Джоплин, Курта Кобейна, Чарли Паркера, Клифорда Брауна, Ричи Волендса, Дуэйна Оллмана, Джона Леннона, Пэтси Клайн и — многих других. Публике регулярно подбрасываются все новые и новые старые хиты.
И над всем этим возвышалась «Синсаунд» — владычица практически каждого клочка музыки и всех музыкантов мира, включая Деймона, а у ее руля — люди вроде Джарлата Кина, человека, совершенно не обладавшего воображением, лишенного элементарного видения . Насколько Деймон себе представлял, сценические площадки Концертного зала Пресли — это манхэттенское пристанище ада на Земле, наполненное вселяющими ужас андроидами-мутантами, которых достижения инженерной мысли позволили сделать наполовину андроидами, наполовину инструментами. Эти творения последнего слова науки и техники собирали вокруг себя стада отстоев рода человеческого, готовых с разинутыми ртами слушать их вопли вечно.
Всего несколько человек с пониманием отнеслись к заботе Деймона об оживлении записей серьезной музыки, к его стремлению создавать более мрачные композиции из удивительных классических творений таких композиторов, как Бетховен, Паганини, Моцарт, Вивальди, Бах. Ему удалось записать много красивой музыки, исполненной на ставших редкостью инструментах двадцатого века — скрипках, арфах, цимбалах. Старинные инструменты были очень дороги, добывались они в борьбе и муках. И даже в этом деле «Синсаунд», снизойдя до представленных им аргументов, снова использовала его как пешку, лишь бы показать миру, какой она отзывчивый спонсор и как трогательно поддерживала то, что осталось от «искусства», давала ему выжить, вернее сказать, немного преуспеть в качестве несуразной забавы на фоне терзавшего слух мусора, — забавы, звучание которой неизменно вызывало громкие вопли неудовольствия толп почитателей музыки нынешнего столетия. Он ненавидел «Синсаунд» почти так же сильно, как завсегдатаев концертов, которые понимали только звуки страдания и ужаса, с восторгом принимали только гротескных, отталкивающе безобразных андроидов, радовались механическому задору этих машин, наслаждались их воплями. Если они в состоянии желать чего-то по-настоящему, то это может быть только жажда ненависти и боли, все большей ненависти и все более мучительной боли. Деймон решил, что должен дать им именно то, чего они хотят .
— Созванная им пресс-конференция стала лишь первым шагом. Телестудия «Ньюс Вид» должна была разнести по всей стране весть о том, как сильно он ненавидел и «Джон Кью паблик», и «Синсаунд», и все остальное . Он продолжал свою тираду против «Синсаунд» и потребителей ее продукции, пока не перепугался, что дельцы от средств массовой информации просто отвернутся от него, изнемогая от скуки.
— Для вас всех, для «Синсаунд», — прокричал он напоследок в их микрофоны, — я напишу композицию, какой не бывало прежде… Я сочиню вам «Симфонию ненависти»!
Его работодатель изобразил на своем корпоративном лице благосклонную улыбку и одобрительно кивнул, явно довольный вниманием, которое снискал его домашний творец искусства. Вспышка злобы на Деймона действительно угасла быстро, уступив место коммерческому подходу к его бунту. В конце концов, Деймон — художник, а художникам положено быть темпераментными, злобными и раздражительными. Только это и определяет их творческую натуру.
Работая над замыслом, Деймон метался как одержимый. Никакое место не казалось ему достаточно мрачным или достаточно опасным: он побывал в домах для умалишенных, в тюрьмах строгого режима, даже в камерах казни, где внимательно наблюдал, как с громкими воплями дикой злобы убийцы оставляют этот бренный мир. Ему особенно полюбился правительственный центр детоксикации в нижнем городе, где персонал был вынужден носить защитные наушники, потому что вопли наркоманов, докатившихся до состояния желеобразных, но еще живых существ, в буквальном смысле слова оставляли синяки на барабанных перепонках.
Поразившая его новость из тюрьмы заставила Деймона порыться в библиотеке звукозаписей, где он откопал десятилетней давности видеодиски с полей войны за планету Хоумуолд. Низкое качество сделанных военными записей ничуть ему не мешало: вопли сражавшихся чужих, заглушаемые время от времени взрывами, проносились по чувствам Деймона, подобно, электрическому току, они жгли разум, заставляли замирать дыхание. Ничто в мире не звучало так, как чужие, ничто . Именно вопли этих тварей, громкие, проникнутые жаждой зла, пропитанные стремлением причинить как можно больше вреда кому угодно, должны стать лейтмотивом «Симфонии ненависти» Деймона Эддингтона.
Поэтому-то Деймон и сидел здесь, в который уже раз ожидая, снизойдет ли «Синсаунд» до милостивого удовлетворения его творческого порыва, который, несомненно, считала не более чем прихотью.
* * *
— Почему бы вам не использовать уже записанные звуки? Ведь это очевидное решение.
Кин откинулся на спинку кресла и стал сверлить Деймона Эддингтона взглядом. Он высок ростом, среднего телосложения, худобы нет, вряд ли можно утверждать, что он недоедает. Внешность Деймона во всех отношениях олицетворяла представление «Синсаунд» о том, как должен выглядеть неортодоксальный музыкант из собственных конюшен компании. Его длинные, черные как смоль волосы были зачесаны с высокого лба к затылку и собраны в тонкий «хвост пони». Темные брови резко очерченными дугами приподнялись над почти черными глазами, удлиненное лицо заканчивалось козлиной бородкой. Кину был известен ответ музыканта, однако он старался сохранить на лице выражение заботливого участия.
— Потому что это хлам, — с отвращением ответил Деймон. — Неужели вы не имеете представления, какой аппаратурой пользуются в армейских батальонах! Я говорю о ручных магнитофонах, бог знает для каких целей поставляемых в армию правительством. Устарелая аппаратура, микрофоны с пластиковыми щитками, которые защищают электронику от пыли и гари в боевых условиях, все записи изгажены шумом орудийного и ружейного огня, грохотом разрывов. Я не могу переписывать такой мусор, мне нужны чистые, хрустящие свежестью звуки. Необходим эффект присутствия , Джарлат, такое звучание, как если бы чужой сам вопил прямо в микрофон.
Кин потер щеку и попытался придать лицу задумчивое выражение. Деймон — такая простенькая игрушка, его достаточно легко дергать то вверх, то вниз, подобно древним чертикам на веревочке, которыми играли дети двадцатого века.
— Что ж, мы синтезируем для вас все необходимое. Как он и ожидал, лицо Деймона исказило выражение неподдельного ужаса. То вверх, то вниз.
— Вы, видимо, смеетесь надо мной! — Деймон сжал кулак и поднял его вверх. — Вам прекрасно известно, что я не выношу синтезированных звуков. Мой звук должен быть живым. Я не желаю вставлять в свою музыку электронный трам-та-ра-рам! — Он бросил взгляд на собственный кулак и разжал пальцы, словно только теперь понял, что стоит с занесенной для удара рукой. Кин видел, что композитор пытается унять волнение. — Послушайте, Джарлат, я замыслил творение , которое станет итогом всего, чем я когда-либо занимался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33