в первые две
минуты взрыв унес бы в космическое пространство только часть монастыря, но
через десять минут взлетел бы весь Тракай, через двадцать - Карпаты, а
через час - Кавказ, Урал и Алтай в виде светящейся пыли неслись бы за
пределами лунной орбиты. Через полтора часа земля была бы разметена по
всей солнечной системе, возвратившись в свое первобытное хаотическое
состояние. Угроза Варта сжечь мир совсем не была бессмысленной фразой
маньяка: радионит так же опасен для земли, как тлеющая лучина над пролитым
бензином. Насколько я понял Гула, он предполагал применять в артиллерии и
в качестве движущей силы не полную гамму радионита, а лишь те возбудители,
которые вызывали распад одного определенного вещества.
Вот все, что я знаю и могу сообщить об этом страшном изобретении. К
написанному в этой главе я не могу прибавить ни одного слова. Всякие
попытки принудить меня к этому будут совершенно бесполезны.
В течение нескольких дней наша жизнь протекала в каком-то оцепенении.
Смерть Варта стала мне казаться каким-то ужасным кошмаром, к воспоминанию
о котором мы часто возвращались, сидя в столовой. Изо всех своих новых
друзей я ближе всего сошелся с Капсукасом. Этот человек привлекал меня
своей необыкновенной душевной мягкостью и возвышенностью своих идей. Я не
знаю, был ли Капсукас религиозным, не знаю даже, исповедовал ли он
какую-нибудь религию, но в его внешности, в одухотворенном лице, в ясном и
чистом выражении глаз было нечто, заставлявшее невольно вспоминать о
людях, горевших пламенем веры.
- Зачем вам этот радионит, страшное орудие убийства и разрушения? -
спросил я его как-то, когда мы вдвоем сидели в сумрачной лаборатории,
озаренной красным светом углей, догоравших в горне древнего алхимика.
- Вы ошибаетесь, - ответил он. - Радионит не будет средством для
истребления людей. Это новая, неизмеримо могущественная сила, которая
совершенно изменит нашу жизнь. Война станет невозможной. Радионит
уничтожит бедность и нищету, потому что при его помощи человечество
извлечет в тысячи раз больше продуктов, чем добывает их теперь. Я иногда
как будто вижу этот новый мир, в котором нет слез и страданий. Машины
неизмеримой мощности превратят всю землю в цветущий сад, изменят климат и
рассеют ночной мрак. Миф о Прометее вновь воскреснет в двадцатом веке, но
- тот огонь, который мы теперь похитим у богов, не будет чадным дымящимся
факелом, который принес на землю древний титан, а действительным
божественным пламенем, способным согреть и осветить все человечество. Вы
мне не верите! - продолжал он с волнением. - Но ведь пора, давно пора!..
Все человечество чего-то ждет. Это тяжелое чувство ожидания одинаково
свойственно теперь и бедняку в жалкой грязной хижине и миллионеру. Мир
живет как будто бы все более и более напряженной жизнью, но сердце его
устало, износилось, и все чаще людей охватывает отчаяние в том, нужна ли
вся эта безмерно давящая культура, которую поддерживают миллионы живых
кариатид. Наука освободит человечество, и ревнивая природа напрасно
сторожит от нее тайну свободы, силы и счастья. Я, не задумываясь, отдал бы
свою жизнь, если бы она понадобилась для нового открытия радионита. Варт
погиб, как мученик, но я знаю, что никто из нас не отступил бы перед такой
смертью, лишь бы довести дело до конца.
В эту минуту мне почему-то показалось, что Капсукас даже завидовал
своему погибшему товарищу. Циранкевич видел в радионите только средство
для ведения войны. Он не скрывал своего насмешливого отношения ко взглядам
Капсукаса, и между ними часто возникали упорные споры. Впрочем, оттого ли,
что они давно знали доводы и возражения друг друга, иди вследствие
осознанной ими невозможности прийти к соглашению, диспуты эти велись таким
образом, что каждый ученый, не возражая противнику, развивал лишь свои
собственные планы с применением радионита.
Циранкевич раскладывал перед собой карту Европы и отмечал на границе
Польши и Германии те места, где произойдут первые битвы. Он подробнейшим
образом перечислял дивизии, корпуса, переводил их с одного фронта на
другой и все дальше и дальше, по направлению к Берлину, двигал польскую
армию. По его мнению, при помощи нового разрушителя, вся кампания должна
была окончиться в три недели. Одержав окончательную победу, разгромив все
немецкие силы, начинал развивать планы новых походов и завоеваний. Во все
концы земного шара радионит нес великое разрушение, и все народы, действуя
то в союзе с Польшей, то против нее, втягивались в страшный водоворот
войны.
- Это будет прекрасно, - повторял Циранкевич, - прекрасно и
величественно! Главное сражение, например, разыгрывается где-нибудь в
Китае. Вообразите себе армию в сто миллионов человек, и против нее нашу
скорострельную артиллерию, которая будет громить фланги и центр этих
несметных полчищ и сносить без остатка их укрепления.
Он умолкал и быстрыми шагами начинал ходить по комнате, воображая
себя, вероятно, в центре этой необозримой битвы. И тогда слышался голос
Капсукаса:
- Исчезнет проклятие, тяготеющее над человечеством и заставляющее его
от колыбели до могилы работать из-за куска хлеба. Братство людей и народов
уничтожит всю накопившуюся злобу и ненависть, радионит очистит мир, как
тот огонь, о котором говорится в Библии. Все, что есть лучшего у
современного человека, является пока только смутно сознаваемой
возможностью. Рай не сзади нас, а впереди. Входы его, может быть, и
охраняются, но наш радионит разрушит все преграды!
Гул никогда не вмешивался в эти споры. Для него существовала только
наука, и когда он уставал от своих вычислений, измерений и опытов, то
предпочитал всему остроумную болтовню за стаканом вина. В такие минуты он
походил на веселого легкомысленного студента, готового поддержать каждую
шутку.
Одна из таких шуток окончилась самым неожиданным образом. Как-то мы
засиделись в столовой дольше обычного, может быть, потому, что ночь была
ненастная, бурная, и никому не хотелось слушать у себя в комнате печальную
музыку ветра, метавшегося по всему зданию. Я обратил внимание Гула на
портрет старого аббата.
- Глаза монаха кажутся иногда живыми. Вы не замечаете, что их
выражение меняется?
Гул засмеялся.
- В конце концов мы все поверим здесь во всякую чертовщину! Меняются
не его, а ваши глаза, и все чудо можно объяснить двумя-тремя стаканами
выпитого вина.
- Я говорю совершенно серьезно. Мне кажется, что никто не мог бы
сегодня выдержать его взгляда в течение пяти минут.
Портрет помещался против меня и хотя едва выступал из сумрака
огромной комнаты, я все время испытывал такое чувство, как будто на меня
из мрака устремлен чей-то пристальный взгляд.
- А вот мы сейчас попробуем! - ответил Гул. - Осветите лицо этого
страшного старика.
Профессор быстро поднялся со своего места и, сделав несколько шагов
по направлению к портрету, остановился. В лучах электрического света слабо
поблескивала вытертая позолота на рамке, чуть заметно выступали сухие
очертания пожелтевшего лица, но глаза, казалось, блестели и со странной
пытливостью смотрели на Гула.
- Не делайте этого! - сказал я, вдруг чего-то испугавшись и чувствуя,
как дрожит моя рука, поддерживавшая фонарь.
- Что за вздор! - весело ответил профессор и продолжал, обращаясь к
портрету:
- Ну-с, почтенный отец-бернардинец, смотрите на меня с такой злобой,
на какую только бы вы были способны при жизни!
Я мог поклясться, что глаза портрета обратились к Гулу.
Профессор постоял минуту и вдруг, закрыв лицо руками, вскрикнул:
- Боже мой!.. Он... Ах! - он зажмурил глаза. - Они живые!
Мы все, не разбираясь в смысле этих слов, бросились к портрету. Глаз
не было! На их месте чернели, как у черепа, два глубоких отверстия.
- Что это: призрак, галлюцинация или, может быть, мы все сошли с ума?
- сказал Гул слабым голосом, наливая себе стакан вина.
Циранкевич схватил со стола нож и одним взмахом разрезал холст. За
ним - пустота! На пыльном полу узкого прохода ясно отпечатались следы
босых ног.
- Тут кто-то стоял, - вымолвил Капсукас. - И этот человек смотрел на
нас через отверстие, которое он проделал на месте глаз у портрета. Вот,
смотрите!
Капсукас указал на отогнутые треугольные кусочки потемневшего холста.
Маленькие надрезы были сделаны так искусно, что, закрыв отверстие, мы в
четырех шагах не могли заметить никаких повреждений картины.
- Завтра надо осмотреть весь этот проход, - сказал Гул, все еще
бледный от волнения. - Впрочем, я наверное знаю, что мы ничего и никого не
найдем в этих стенах, похожих на пчелиные соты. Просто невероятно, -
продолжал он, внимательно осматривая под галереи, - какую уйму труда
затрачивали древние и новые строители этого здания, чтобы всюду иметь уши
и глаза, следить за грехом и добродетелью, окружать каждого брата
невидимой сетью. Здесь уловляли души, и, видимо, работа эта была
чрезвычайно трудная! Ну, пойдемте. С этого дня мы будем обедать в моем
кабинете. Поспешите. Циранкевич закончил работу с гелием и аргоном. Нам
пора уезжать. Я начинаю нервничать и, кажется, скоро дойду до такого
умственного падения, что стану верить в приметы и предчувствия.
- Желал бы я знать, что это за человек, - задумчиво произнес
Циранкевич. - И что ему от нас надо?
- Я догадываюсь, что ему нужно, - ответил Гул, останавливаясь на
пороге своей комнаты. - Он заботится о спасении наших душ. Берегитесь его,
господа!
С этими словами профессор запер за собой дверь.
На другой день дождь перестал. Светило яркое солнце, но мощный ветер
широкими взмахами несся по равнине, пригибая деревья, опрокидывая
изгороди, и с яростным шумом прибоя обрушивался на все непреодолимые
препятствия. Я сидел в своей комнате за книгой, когда вдруг услыхал
отчаянный крик Гинтараса. Он кричал где-то на дворе, у подножья главной
башни. Я бросился вниз, и первое, что увидел, выбежав на залитый солнцем
двор, был распростертый на лужайке труп Капсукаса. Он лежал в двух шагах
от сырой стены, покрытой пятнами синевато-зеленой плесени.
- Боже мой! - кричал Гинтарас, дотрагиваясь до окровавленного лица
убитого. - Он упал из самого верхнего окна! Я слышал, как он крикнул. Его
сбросил тот, кто убил и Варта. Ну, негодяй, попадись только ты мне в руки,
я вытяну из тебя все жилы! Прячешься, подлая гадина! Но я до тебя
доберусь...
Он кричал, подняв голову и обращаясь к кому-то на вершине массивной
башни. Капсукас упал с высоты двадцати метров и умер мгновенно. Поднявшись
на колокольню, мы там ничего не нашли, кроме нескольких обвалившихся
кирпичей у того широкого окна, где Капсукас часто сидел, смотря на
панораму Тракая и синеющих вдали гор.
Эта смерть потрясла нас всех неизмеримо больше, чем гибель Варта.
Копая могилу, я так рыдал, что Гинтарас, у которого у самого слезы текли
по загоревшим коричневым щекам, принялся меня утешать. Как все простые
бесхитростные люди, он не мог ничего другого придумать, кроме
беспрестанного повторения, что наступит время, когда умру и я, и Гул, и
Циранкевич, и всех нас зароют в землю так же, как и несчастного Капсукаса.
- С этим ничего не поделаешь! От смерти никуда не уйдешь. Давно ли
хоронили Варта, и вот теперь...
Тут мысли шофера приняли другое направление. Он вытер лицо грязной
ладонью и, обращаясь к суровым, мрачным стенам, принялся вновь бранить и
проклинать убийц, придумывая для них всевозможные казни.
Гула и Циранкевича я застал в лаборатории, где они о чем-то громко
спорили.
- Вы не можете один браться за такое опасное дело, - протестовал Гул.
- Я не стану сидеть сложа руки.
- Но поймите, ваше участие все испортит! Если мы вчетвером начнем
гоняться за убийцей, то, понятно, никогда его не увидим. Он слишком
осторожен и ловок.
Оказалось, что Циранкевич твердо решил поймать таинственного убийцу,
но желал обойтись в этом деле без нашей помощи.
- Из вас никто не сумеет пройти впотьмах так тихо, чтобы остаться
незамеченным. Для этого нужна большая опытность. Когда я служил на
Кавказе, в мировую войну, то участвовал во многих экспедициях, и мне
приходилось по неделям выслеживать и днем и ночью очень опытных турецких
лазутчиков. Поверьте мне, я один сделаю это лучше, чем целая дюжина
храбрых, но неопытных людей. Не забывайте, что все будет происходить
ночью.
- Но если он вас убьет?
- Возможно. Если бы моим противником был бесчестный убийца, я бы
сказал, что между нами в этом каменном лабиринте произойдет дуэль, с
выслеживанием врага.
Гул о чем-то сосредоточенно думал, смотря на реторты с разноцветными
жидкостями.
- Может ли быть такой случай, - спросил он, - что вы будете знать:
противник идет за вами, хотя для вас он останется неуловимым?
- Это вероятный и самый опасный случай. Особенно в темноте.
- Хорошо, - сказал Гул с повеселевшим лицом. - Я вам дам великолепное
оружие, которое сразу уничтожит и сделает напрасными все уловки этой
ядовитой гадины.
Циранкевич с удивлением взглянул на Гула.
- Какое это оружие?
Профессор вместо ответа быстро подогрел на спиртовой лампе какую-то
смесь и, подавая ее Циранкевичу с другим объемистым пузырьком, сказал:
- Разлейте эту жидкость и потом другую на пути вашего противника, и
когда он наступит на нее, то подошвы его обуви будут оставлять огненные
следы.
- Великолепно! - воскликнул Циранкевич. - Как я сам забыл о такой
простой вещи!
Вечером я, профессор и Гинтарас собрались в библиотеке, служившей
теперь спальней Гулу, - единственной комнате, где мы могли считать себя в
полной безопасности. Минуты тянулись со страшной медлительностью. Гинтарас
дремал около двери. Гул быстро расхаживал из угла в угол, а я сидел у
стола и напряженно прислушивался к неясным звукам, теням звуков,
скользивших за стенами комнаты.
- Наш гарнизон сильно поредел, - с печальной улыбкой сказал Гул. -
Варт, Капсукас... И, может быть, теперь Циранкевич. Остаюсь я один. Не
слишком ли много жертв принесено было радиониту? И какой ужас, если эти
жертвы окажутся бесплодными. Слушайте, если со мной что-нибудь случится,
то откройте ящик вот этого стола и возьмите мои записки!
Он на минуту показал мне объемистую тетрадь в зеленом переплете.
- Но не оставайтесь здесь больше ни одной минуты. Спешите в Тракай и
дальше в Польшу! Нигде не останавливайтесь. В лаборатории ни к чему не
прикасайтесь, иначе может произойти несчастье.
- Но ведь оно может произойти и без меня, - сказал я, пугаясь при
мысли о запасах этого проклятого радионита, находившихся в подвале.
- Все ограничится взрывом части здания, - ответил Гул. - Там есть
предохранитель. Но, главное, позаботьтесь о том, чтобы сохранить мои
записи. Там описаны опыты, которые создадут новую эру в науке. Я нашел
путь к решению мировой загадки, и мне хотелось бы, чтобы теория строения,
созданная Гулом, не умерла вместе с ним. Радионит - это только приложение
теории, одно из возможных приближений. Главное - мои шесть формул, которые
вы опубликуете в каком-нибудь специальном журнале и представите в Академию
наук.
Он еще раз достал рукопись, как будто желая передать ее мне
немедленно, но потом решительно бросил обратно в ящик и запер стол.
Часы пробили одиннадцать, двенадцать, и стрелка продвигалась к часу,
когда мы вдруг услышали приближающиеся шаги. Они гулко звучали в соседнем
зале, все ближе и ближе; дверь распахнулась, и в библиотеку спокойно вошел
высокий человек, одетый в зеленую охотничью куртку. За ним показался
Циранкевич.
- Добрый вечер, профессор! - произнес человек в охотничьем костюме,
кланяясь Гулу и как будто не замечая моего присутствия. - Ловкую штуку вы
со мной сыграли, нечего сказать!
- Вот убийца Капсукаса и Варта! - громко заявил Циранкевич. - Не
бойтесь, он безоружен.
К нашему удивлению, преступник не обнаруживал ни малейшего испуга или
растерянности. Он с любопытством оглядывал комнату и, увидев удивленное
лицо Гинтараса, сказал с усмешкой:
- Ну и мастер же вы ругаться! Много вы мне наговорили хороших слов в
день смерти Капсукаса.
Он произносил слова с заметным немецким акцентом.
1 2 3 4 5 6