- Какая бы ни была погода, вы поедете в открытом экипаже - непременно
в открытом! И, пожалуйста, в предместьях монастыря сидите так, чтобы вас
хорошо было видно всем, кто идет по обочинам дороги. С этими словами он
вышел из комнаты.
В Тракай я ехал в теплое, пасмурное апрельское утро. Иногда
накрапывал мелкий дождь, порывы ветра буйно и весело шумели в вершинах ив
и тополей, но, несмотря на тучи и дождь, в этой части цветущей долины реки
Нярис уже чувствовалось широкое и свежее дыхание Балтийского моря. Мы
ехали в большом автомобиле с откинутым парусиновым верхом. Водитель -
угрюмый, плечистый малый по временам пристально и внимательно смотрел на
меня, держа руку в толстой кожаной перчатке на рулевом колесе. Еще перед
отъездом я сразу отметил в лице этого человека какую-то странную,
неприятную особенность, но не мог понять, в чем она заключается, пока один
из носильщиков, побрякивая полученными мелкими монетами, не крикнул
шоферу:
- Ну, Гинтарас, протри хорошенько свой стеклянный глаз, чтобы не
вывалить в Нярис багаж и пассажира!
Гинтарас промолчал и плавно тронул автомобиль с места. Через
несколько минут, когда мы уже мчались по блестящему от дождя шоссе, он
повернулся ко мне и медленно, разделяя слова, сказал:
- Стеклянные глаза тоже имеют свои преимущества!
Я не нашел что ответить на это странное замечание... На пути в
Тракай, древнее пристанище католичества, на каждом повороте видишь
какую-нибудь средневековую башню с узкими, как щели, окнами, церковь или
часовню, украшенную изображениями святых и аллегорических чудовищ. Иногда
этим каменным изваяниям не хватает места на стенах, и они, подобно густо
разросшимся вьющимся растениям, поднимаются над крышами, оплетают колонны,
заглядывают в цветные окна. Рядом с этими остатками исчезающего мира вырос
небольшой город, строения которого теснят и давят каменные призраки
отдаленного прошлого. Блеснуло озеро, и на широкой глади его я увидел
уродливые очертания нескольких разрушенных арок старинного моста,
построенного, по преданию, дьяволом. Я спросил Гинтараса об этой легенде.
- Не знаю! - ответил он. - В Тракае давно уже нет ни святых, ни
чертей. - Ловко обогнув ехавший нам навстречу огромный фургон, он добавил:
- Впрочем, одного я видел!
- Кого?
- Полагаю, что это было то, о чем вы спрашиваете, - уклончиво ответил
водитель.
- Где же вы его видели? - спросил я, все более и более удивляясь
странным ответам и замечаниям моего спутника.
Но Гинтарас снова замолчал и молчал, пока мы не проехали мимо
зеленого острова, густо заросшего у берегов старыми ивами, ветви которых
наклонялись к самой воде. Когда мы миновали город, дождь усилился, и я
было хотел нарушить просьбу Гула и попросил водителя поднять парусиновый
верх машины, но Гинтарас отрицательно покачал годовой. Я раскрыл зонтик и
сидел среди своих намокших вещей, обозревая ярко-зеленые поля, убегавшие
по обеим сторонам превосходного широкого шоссе. Впереди показалась роща, и
Гинтарас вдруг сбросил скорость. Это меня окончательно вывело из терпения.
- Послушай, парень, мне совсем не нравится мокнуть под дождем!
Слышишь?
- Благодарю вас, я слышу очень хорошо!
- Что такое? - закричал я, окончательно рассерженный этим глупым
ответом. - Поезжай скорей!
- Вы куда хотите сегодня доехать?
- К профессору Гулу, конечно. Что за вопрос?
- Ну так если вы не хотите очутиться в другом месте, то мы должны
ехать через лес самой малой скоростью.
- Ничего не понимаю.
- Если бы и понимали, то дождь донимал бы вас не меньше.
- Я буду жаловаться Гулу на ваше поведение.
- Теперь, я думаю, он вас хорошо видит, - пробурчал Гинтарас.
Я с недоумением посмотрел на зеленую стену кустарника и тополей,
омытых дождем, и вдруг увидел или, вернее, почувствовал, что за нами
кто-то внимательно наблюдает, прячась за группой отдельно растущих
деревьев. На мгновенье мне показалось, что между склоненными к земле
ветвями, на которые в эту минуту упала полоса солнечного света, мелькнула
чья-то черная фигура.
Автомобиль прибавил скорость, и пришоссейные кусты слились в единый
темно-зеленый вал. Шофер, видимо, старался наверстать потерянное время, и
через десять минут мы влетели в раскрытые ворота, скрипевшие на
заржавленных петлях. Описав широкую дугу по заросшему травой пустырю,
автомобиль остановился перед боковыми дверями заброшенного монастыря.
При взгляде на это здание я пожалел, что принял приглашение Гула.
Глубокая печаль была в покрытых плесенью и мхом низких арках, уходивших в
землю, печаль немая и бледная смотрела в длинные ряды окон с выбитыми
стеклами. Молчание и мрак царили в этом гигантском каменном склепе.
Отдельные здания, соединенные крытыми галереями и колоннадами, постройки и
башни, круглые и четырехугольные, образовали хаотическое нагромождение
бездушного камня, лишенное красок, симметрии и стиля. Казалось, что все
эти сооружения, принадлежавшие разным векам и эпохам, сошлись на пологом
склоне холма, чтобы тоскливо закончить здесь свою долгую жизнь. Массивная
входная дверь, почерневшая от времени, в которую каким-то условным стуком
с короткими промежутками постучал Гинтарас, была украшена великолепной
художественной резьбой, изображавшей шествие химер. Над дверями, в
глубокой нише, освещенной появившимися после дождя лучами солнца,
помещалась мраморная группа, со страшной живостью воспроизводившая борьбу
человека с дьяволом. Художник представил беса в виде того ужасного
отвратительного существа, одного из сонма, созданного больным воображением
средневековых демономанов, который в древних хрониках и судебных актах
инквизиции носил имя Бельфегора. Бородавчатые лапы лягушки, отвисшее брюхо
и годовалого кабана с крепкими коническими бивнями. Борец-человек был
худой, изможденный бичеваниями, постом и молитвою. Он упал на одно колено
и последним страшным усилием отталкивает головой и руками мягкое огромное
тело дьявола. В углу, возле колонны, стоял едва намеченный резцом, не
отделившийся еще от камня ангел с весами в правой руке и ждал исхода
борьбы.
Дверь отворил сам Гул. Он был в серой рабочей блузе, подпоясанной
широким ременным поясом, и в войлочных туфлях. Проводив меня в соседнюю
пустую комнату, единственной мебелью которой служили две широкие скамьи,
он вернулся к автомобилю, и я услышал голос Гинтараса:
- Он ждал нас около поворота!
- Ты рассмотрел его?
- Ну, это не так легко, особенно, когда смотришь одним глазом!
Они поговорили еще о чем-то шепотом. Потом Гинтарас внес мои вещи, и
профессор повел меня на второй этаж, в обитаемую часть бесконечного
здания. Мы прошли длинную галерею, украшенную по стенам и углам паутиной,
которую пауки плели здесь в продолжение целых столетий, поднялись по узкой
каменной лестнице, и, когда Гул толкнул дверь, я вздохнул с облегчением.
Мы очутились в комнатах, очищенных от пыли и обставленных удобной мебелью.
Здесь были мягкие кожаные кресла, столы, заваленные рукописями и книгами,
библиотечные шкафы, и в темных закоулках, к которым монахи питали какую-то
страсть, горели электрические дампы. Эти три комнаты Гула были радостным и
светлым оазисом среди унылых, гулких хором, где серая пыль, покрывая своды
и массивные скамьи, на каждой из которых могли бы усесться около двух
десятков человек, лежала на гигантских столах, построенных из корабельного
леса, и при каждом дуновении ветра поднималась с каменного пола.
- Переоденьтесь в сухое платье, - сказал Гул, - и пойдемте обедать. Я
вас познакомлю со своими сотрудниками.
Обед был накрыт в старой монастырской столовой рядом с кухней.
Помещение это было велико: в нем вокруг стола можно было бы проехать на
автомашине. На одной из стен над высоким резным креслом, вероятно, для
настоятеля, висело мраморное распятие, на другой - полуистлевшие краски
позволяли различить смутные очертания библейской картины, напротив висел
разорванный холст с изображением какого-то старика в черной мантии. Его
коричневое лицо почти совершенно слилось с темным фоном портрета, но
глаза, живые и лукавые, прекрасно сохранились и были так удивительно
написаны, что, где бы вы ни сидели, они всюду наблюдали за вами, смотря из
черной застывшей глубины. Когда мы вошли в столовую, там находились уже
двое. Они шумно и горячо спорили, и голоса их гулко отдавались во всех
уголках. Собственно, кричал один из них, плотный приземистый мужчина лет
сорока по имени Карл Варт. У него была большая голова с густой гривой
черных волос, к которым, по-видимому, давно не прикасалась расческа или
щетка, бледное лицо с широким четырехугольным лбом и выдавшейся вперед
нижней челюстью; густая спутанная борода закрывала грудь и в нескольких
местах была опалена, видно, взрывами тех опасных веществ, с которыми
постоянно возился этот человек. Одет он был чрезвычайно небрежно и
неряшливо. Черный расстегнутый жилет покрывали желтые и бурые пятна, из
разорванного кармана пиджака висел грязный платок, а широкие порыжевшие
брюки были подвязаны у пояса ремнем, оборванные концы которого спускались
до колен. Во время разговора он имел привычку беспрерывно теребить бороду
своей худой рукой с необыкновенно гибкими, подвижными пальцами. Другой
сотрудник Гула произвел на меня несравненно лучшее впечатление. У него
были прекрасные лучистые серые глаза, которые невольно останавливали
внимание того, кто встречал этого человека. Добрая, застенчивая улыбка
придавала его некрасивому лицу чрезвычайно привлекательное выражение, а
тихий голос и робкие манеры заставляли полагать, что Эдуардас Капсукас
воспитан женщинами или вырос в одиночестве, без друзей и товарищей.
Когда мы уселись за стол, Варт продолжал начатый спор, обращаясь то
ко мне, то к Гулу, при этом он стучал ножом по тарелке, с грохотом
отодвигал скамью, уронил на пол стакан и производил один столько шуму,
сколько не могли наделать все монахи святой обители, обедавшие когда-то в
этой комнате.
- Я знаю, черт побери, на что мне нужен радионит или другое такое же
вещество! Твердо и отчетливо знаю, иначе зачем бы я ухлопал два десятка
лучших моих лет на возню с рентгеноустановками и вонючими газами,
ретортами и колбами! Вы думаете, это легко? - набросился он на меня. -
Пока вы разгуливаете по лужкам и забавляетесь с молочницами, люди,
подобные мне, сидят в каменных клетках с тиграми? Хуже! Тут одно
неосторожное движение, пять лишних градусов температуры, ничтожная разница
в силе тока - и от вас не останется ничего, что можно было бы собрать и
без большого скандала предъявить для похорон. У Капсукаса взрывом
искалечило ноги. Я весь обожжен. Вот, смотрите! - он засучил рукав и
показал зарубцевавшуюся рану выше локтя. - Такие следы у меня на шее, на
ногах и груди. Часто, входя в лабораторию при начале новых опытов, я не
знаю, выйду ли из нее живым. Где, я вас спрашиваю, Микалоис, славный,
веселый малый?
Я не знал, где был этот Микалоис.
- Он отравился ядовитыми газами. Где Вольдемар? Погиб при взрыве в
лаборатории. Вилли? Сгорел. А-а... Вы думаете, это так же легко и просто,
как болтаться по театрам и ресторанам. Попробуйте! Держу пари на сто
долларов, что, если я вас пущу в мою лабораторию, то через пять минут мы
все взлетим выше Эльбруса, и за нами отправится это дряхлое аббатство.
Попробуйте, милости просим! Вот ключ!
- Послушайте, Варт! - вмешался Гул, улыбаясь. - Наш гость совсем не
желает производить такие опыты.
- Ну так пусть он не говорит о том, чего не знает!
Вошел Гинтарас с большим блюдом, на котором лежали куски жареного
мяса и пучки зелени. За ним показался еще один сотрудник Гула: высокий,
стройный, с уверенными и твердыми движениями. На голове у него была белая
повязка, закрывавшая лоб и правое ухо.
- Капитан Циранкевич! - сказал Гул, знакомя нас. - Он немного
пострадал при последнем испытании радионита.
- Рана почти зажила, - ответил Циранкевич, - но я все еще плохо
слышу, и поэтому вы меня извините, если я попрошу говорить со мной громче,
чем с другими.
- Мы по очереди дежурили на кухне, - объяснил Гул, когда мы принялись
за еду, - так как прислуга наша состоит лишь из Гинтараса, вам поэтому
придется извинить нас за качество пищи. Впрочем, Циранкевич хороший повар,
а вот Варт!.. Он воображает себя на кухне в химической лаборатории и
производит опыты с мясом, дичью и зеленью, стараясь, должно быть,
приготовить новое уничтожающее вещество.
Все засмеялись, за исключением самого Варта, который никогда не
смеялся.
- Зато, благодаря таким моим опытам, - пояснил он, - вы можете
похвалиться, что ели деликатесы, которых не пробовал ни один король, ни
один разжиревший купец.
- Я думаю, - вставил Капсукас. - Кухня с начала веков находится в
руках самых невежественных людей. Когда в нее заглянут изобретатели и
таланты, тогда только мы съедим первый хороший обед.
- Или совсем не будем обедать, - возразил Циранкевич.
- Вы-то уж, капитан, помолчали бы! Не спорю, вы прекрасный
физик-экспериментатор, но на кухне вас заедает рутина. Мой протертый
кролик, сваренный с медом...
- Есть вещи, о которых лучше не вспоминать, - сказал Гул.
- Прекрасно, но ведь хвалили же вы, черт побери, телятину, которую я
сначала заморозил жидким кислородом, а потом истолок в ступе. Впрочем,
если вы недовольны моими стараниями, то я торжественно, раз навсегда...
- Перестаньте, Варт! Мы все благодарим вас за... не знаю, право, как
назвать эти великолепные кушанья, но не лучше ли придерживаться на кухне
старого порядка?
- Это мы еще посмотрим, - угрожающе пробурчал Варт, жадно обгладывая
кость крепкими белыми зубами.
Я хотел вернуться к началу разговора и узнать, с какой целью Варт
работает над изобретением новых уничтожающих веществ, но обед кончился, и
Гул сказал, что я до вечера останусь один, так как в лаборатории много
работы.
- Осмотрите пока здание, - посоветовал ученый. - Оно совершенно
пустое, но на всякий случайно заходите в темные и отдаленные закоулки.
Все они вместе направились к выходу - впереди Гул, за ним сильно
хромавший Капсукас, потом обожженный Варт и сзади Циранкевич с высоко
поднятой забинтованной головой.
Я наудачу отворил одну из массивных дверей и очутился в широком
коридоре со сводчатым низким потолком. Пройдя его, я попал в часовню, в
которой царил жуткий полумрак: на каменных плитах пола и решетки,
сплетенной из железных линий и виноградных листьев, лежали яркие красные и
фиолетовые пятна солнечного света, проникавшего сюда через круглое окно с
цветными стеклами. Через маленькую боковую дверь я попал в узкий темный
тоннель, в конце которого брезжил чуть заметный свет. В десяти шагах от
часовни в глубокой нише можно было различить ступени винтовой лестницы,
уходившей куда-то вверх. Меня начал охватывать смутный страх, но вместе с
тем росло и жуткое любопытство, заставлявшее исследовать все углы и
переходы этого каменного лабиринта. Поднявшись по лестнице, я попал в
квадратную башню, служившую, должно быть, тюрьмой, так как узкое окно было
заделано густой железной решеткой, а на стене уцелело ржавое кольцо с
короткой метровой цепью. Спустившись обратно и дойдя до конца тоннеля, я,
к своему удивлению, увидел Гинтараса, который стоял среди большого
помещения, и, наклонившись к пыльному полу, внимательно рассматривал одну
из каменных плит.
- Что вы здесь делаете? - спросил я.
Гинтарас вздрогнул и выпрямился.
- Что делаю? А вот посмотрите сюда! Видите? След чьей-то ноги.
- Прекрасно вижу, но что же тут необыкновенного?
- Если есть след, значит, был человек, - ответил Гинтарас с таким
выражением, как будто сомневался в справедливости своего вывода.
- Конечно!
- Но куда же он девался?
- Если его нет здесь, вероятно, ушел, - ответил я улыбаясь.
- Да, действительно! Хотя он, может быть, все еще здесь, рядом с
нами.
Я невольно оглянулся.
- Но его не так-то легко увидеть: я ищу его целый месяц и еще ни разу
не встречал.
- Да ведь этот след мог оставить Гул или кто-нибудь из его
помощников.
1 2 3 4 5 6