Этот постой был бесплатный и носил для жителей характер повинности («постойная повинность»). Те домовладельцы, которые сумели каким-то образом избавиться от вторжения ратного люда, самодовольно укрепляли на воротах дощечку с надписью «Свободен от постоя».
У Простаковых были все основания бояться солдатского постоя: они «уж видали виды».
Солдатские постои сопровождались всякого рода безобразиями, повсеместным воровством, что нашло отражение даже в русских пословицах и поговорках: «Не строй дома, постои замучат», «Хоть ложку деревянную, а украсть что-нибудь с постою надо».
Особый размах воровство и прямое мародерство получали во время стоянок военных гарнизонов в деревне. Бравые фельдфебели и солдаты грабили крестьян, выгребая из их домов и амбаров продуктовые запасы, а также одежду, шубы, холсты, не щадили и господский двор, пуская под нож барскую скотину и птицу.
Высокопоставленный офицер, пользуясь отлучкой хозяина-помещика и полной безнаказанностью, мог «позаимствовать» понравившихся господских собак или лошадей. Да и присутствие в поместье самого хозяина не спасало от разорения. Помещики часто сами боялись военных, так как всякое противодействие могло привести к еще худшим результатам, и тогда мародерство переходило в дикое озорство. Случалось, что офицер со своей командой развлекались тем, что не пускали в поле крестьянские стада, скармливали собакам овец и кур, а заготовленное сено и овес своим лошадям.
В архиве видного екатерининского вельможи Н. Панина, руководителя Коллегии иностранных дел и воспитателя Павла I, сохранились многочисленные жалобы на бесчинства, творимые правительственными войсками в дворянских поместьях. Обычно этим жалобам хода не давали, а челобитчиков преследовали пуще прежнего.
Перейдем теперь к действующим лицам комедии. Простаковы—Скотинины – древнего боярского рода. Об этом говорит Кутейкин («Дал мне Бог ученичка, боярского сынка»).
Боярами на Руси с XV века называли лиц знатнейших фамилий, имевших наследственное владение («отчину и дедину»), приближенных к царскому двору и участвовавших в заседаниях Боярской думы – высшем совете при царе. Постепенно места эти стали получать и представители не столь родовитого дворянства, заслужившие отличие какими-либо делами или просто угодившие царю-батюшке. Дворянами же считалось служилое сословие, которое несло тяготы военной службы и вознаграждалось земельными наделами (поместьями). Размер поместий определялся важностью заслуг дворянина. Когда же он выбывал из строя по ранению, болезни или возрасту, ему оставляли лишь часть владений, своего рода пенсионное обеспечение. Поместья переходили по наследству, и дворянские сыновья автоматически зачислялись на военную службу.
К XVI веку количество дворян или именующих себя таковыми стало столь велико, что государство решило определить, кто же может считаться дворянином официально, ведь дворянское звание было сопряжено со многими привилегиями. С этой целью все дворяне обязаны были представить специально созданной комиссии подлинные царские грамоты, удостоверяющие их права. Далеко не все дворяне располагали подобными документами. Одни утратили их по небрежности, другие из-за пожаров, военных неурядиц и т. п. Поэтому дьяков, осуществляющих регистрацию, подкупали, им представляли подложные бумаги, писали доносы на недругов. Одним словом, акция эта оказалась сложной и длительной.
Процесс выявления подлинных дворян растянулся почти на столетие. Только к началу XVII века дворянская перепись была закончена, и те, кто сумел документально доказать свою принадлежность к дворянскому сословию, были занесены в особые списки – родословные книги, или столбцы. Вот почему дворяне официально признанных родов и стали называться столбовыми, в отличие от тех, кто получал дворянство в последующие времена за личные достижения.
В 1714 году Петр! своим указом уравнял в правах бояр и дворян, обязав тех и других неукоснительно нести государственную службу – военную или штатскую. Само понятие «боярин» постепенно начинает исчезать из обихода и модифицируется в «барин», «баре».
Любой дворянский род накапливал информацию, касающуюся родственных связей и для наглядности фиксирующуюся в виде дерева, на каждом ответвлении которого помещалось имя предка с отцовской или материнской стороны и даты его жизни. Чем старее был род, тем больше им гордились, ощущая свою привилегированность, отличие от «черного люда». Своего рода заклинанием была распространенная в дворянской среде фраза: «Я государю моему слуга и никому более!» На свою родовитость не преминул указать и Скотинин в разговоре со Стародумом («Род Скотининых великий и старинный. Пращура нашего ни в какой герольдии не отыщешь»), дабы подчеркнуть тем самым, что его брак с Софьей – «дворяночкой» делает ей честь. Впрочем, здесь можно усмотреть и тонкую иронию автора: ведь если предка Скотининых нет в столбовых книгах, то дворянство их недавнее, выслуженное.
Психология служивого сословия стала определять самосознание дворянина XVIII века. Через службу дворянин осознавал свою принадлежность к сословию. Петр I всячески способствовал этому, приняв ряд законодательных актов, среди которых наиболее важным стала Табель о рангах (1722).
В допетровской Руси чины и должности распределялись по крови, степени знатности рода. Подобный принцип порождал множество споров, судебных разбирательств – кому по роду занимать ту или иную должность. Судебные распри порой велись годами, решения неоднократно опротестовывались. Приказ, ведавший служебными назначениями, был всегда завален кляузными делами. Все это становилось большим злом для государства.
В Табели о рангах Петр отменил распределение мест по роду. Основная идея Табели: люди должны занимать должности согласно своим способностям и личному вкладу в государственное дело.
По Табели о рангах все службы делились на воинскую, статскую и придворную. Привилегированное положение занимала военная служба. Это отражалось, например, в том, что все XIV классов в воинской службе давали право наследственного дворянства, в то время как по статской такое право давалось лишь начиная с VIII класса.
Кроме того, статская служба не считалась среди дворян «благородной», и на ней всегда было больше разночинцев. Исключение составляла только дипломатическая служба, которая, наряду с военной, считалась дворянской, а потому «благородной».
Табель о рангах фиксировала различие между потомственными («столбовыми») дворянами и дворянами личными. Личное дворянство получали низшие чины в статской и придворной службе – чиновники XIV–IX рангов. Личное дворянство обеспечивало ряд сословных прав (освобождение от телесных наказаний, подушной подати, рекрутской повинности). Вместе с тем личный дворянин не мог передать этих прав своим детям, не имел права владеть крестьянами, участвовать в дворянских собраниях, занимать дворянские выборные должности.
В идеале Табель о рангах открывала доступ в высшее государственное сословие людям разных общественных групп, отличившимся в деле, и закрывала туда путь ленивым и нерадивым. Но житейская практика демонстрировала другое: громкое имя, деньги и связи способствовали продвижению по службе много больше, нежели личные заслуги перед царем и отечеством.
Нравственная атмосфера в семье помещика
Спустя шестьдесят лет после принятия Табели о рангах Фонвизин продолжает в лице Простаковых—Скотининых осмеивать родовитое дворянство, кичившееся своим «благородием» и не желающее подкреплять свое «дворянское титло» личной заслугой. Другими словами, личные заслуги дворянина и в екатерининское время все еще значили меньше, нежели знатность рода и состояние его.
Г-жа Простакова, представляясь Стародуму, рассказывает о своих родителях. «По отце» она из Скотининых, мать же ее из семейства Приплодиных. Далее, словно подтверждая смысл фамилий своих родителей, Простакова говорит: «Нас, детей, было у них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка!»
Ничего необычного для тех времен в рассказе г-жи Простаковой нет. И в дворянских, и в крестьянских семьях детей рождалось много, но выживали единицы. Петр Андреевич Гринев, герой романа Пушкина «Капитанская дочка», сообщает в своих мемуарах, что у его матери было девять детей, и все они, кроме него, «умерли во младенчестве». Двенадцать детей было у матери Наташи Ростовой («Война и мир»). В живых осталось четверо. Вышеупомянутый мемуарист А. Болотов в своих воспоминаниях пишет, что все его братья умерли во младенчестве. Вполне вероятно, что и Простакова рожала много раз, да выжил только один Митрофан.
Умирали дети не только по причине многочисленных болезней, но и из-за легкомысленности и невежества родителей. Обычной была смерть от угара в бане или протопленной комнате, когда слишком рано закрывали печную заслонку и угарный газ оставался в помещении. Умирали, отравившись пищей из нечищеной медной посуды, на стенках которой образовывалась смертельно ядовитая зеленая патина.
Умирали дети и вследствие прямого попустительства со стороны приставленных к ним столь же невежественных «мамок» и «дядек». Тот же Болотов рассказывает, как его, совсем еще ребенком, отец взял с собой на псовую охоту и посадил одного на лошадь. Лошадь маленького Андрея понесла, и тот на полном скаку вылетел из седла, только чудом не убившись.
Вспоминает Болотов и о своем дядьке Артамоне, лучшем из слуг, но пьянице, а потому по причине своей слабости неоднократно подвергавшем смертельной опасности жизнь маленького барина.
Другой мемуарист рассказывает о недорослях, любивших вызванивать на церковных колоколах «Московского голубца» и «Камаринского» с некоторыми «вариациями» («Записки Николая Ивановича Толубеева»). История этих недорослей напоминает о двух братьях Простаковых, свалившихся с колокольни.
Простаковы—Скотинины воспитаны «по старым понятиям», они принадлежат «старому веку», недоверчиво и даже враждебно воспринимающему «вредное» образование. Это объясняет, почему действие в комедии происходит в деревне. Деревенский быт по сравнению с городским всегда традиционнее. Простаковы живут по старинке, а власть старых традиций определяет их «свинское» житье, основанное на лени, деспотизме и своеволии.
А. Н. Толстой в романе «Петр Первый» дал колоритную фигуру старого князя Романа Борисовича Буйносова, мечтающего о прежних временах и порядках, когда бояре «с государем сидели, думу думали», когда были им «покой и честь». А нынче…
«Вон висит на тесовой стене – где бы ничему не висеть – голландская, ради адского соблазна писанная, паскудная девка с задранным подолом. Царь велел в опочивальне повесить не то на смех, не то в наказание. Терпи…
Князь Роман Борисович угрюмо поглядел на платье, брошенное с вечера на лавку: шерстяные, бабьи, поперек полосатые чулки, короткие штаны жмут спереди и сзади, зеленый, как из жести, кафтан с галуном. На гвозде – вороной парик, из него палками пыль-то не выколотишь. Зачем все это?
– Мишка! – сердито закричал барин. (В низенькую, обитую красным сукном дверцу вскочил бойкий паренек в длинной православной рубашке. Махнул поклон, откинул волосы.) Мишка, умыться подай. (Парень взял медный таз, налил воды.) Прилично держи лохань-та… Лей на руки…
Роман Борисович больше фыркал в ладони, чем мылся, – противно такое бритое, колючее мыть… Ворча, сел на постель, чтобы надели портки. Мишка подал блюдце с мелом и чистую тряпочку.
– Это еще что? – крикнул Роман Борисович. – Зубы чистить.
– Не буду!
– Воля ваша… Как царь-государь говорил надысь зубы чистить, – боярыня велела кажное утро подавать…
– Кину в морду блюдцем… Разговорчив стал… – Воля ваша…
Одевшись, Роман Борисович подвигал телом, – жмет, тесно, жестко… Зачем? Но велено строго, – дворянам всем быть на службе в немецком платье, при алонжевом парике… Терпи!.. Снял с гвоздя парик (неизвестно – какой бабы волосы), с отвращением наложил. Мишку (полез было поправить круто завитые космы) ударил по руке. Вышел в сени, где трещала печь. Снизу, из поварни (куда уходила крутая лестница), несло горьким, паленым.
– Мишка, откуда вонища? Опять кофей варят?
– Царь-государь приказал боярыне и боярышням с утра кофей пить, так и варим…
– Знаю… Не скаль зубы…
– Воля ваша…»
С тех пор многое изменилось в дворянском быту, но большей частью в городе. Деревенские нравы менялись куда медленнее. И г-жа Простакова вспоминает о своих родителях: «Старинные люди… Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, царство ему небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну робенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет».
Верная фамильным традициям Простакова ненавидит науку, но вынуждена признать, что «ныне век другой», а потому «последних крох не жалеем, лишь бы сына всему выучить».
Образование и воспитание недоросля
Собственно, «другой век» начался в Петровскую эпоху. В уже упоминавшемся указе 1714 года Петр I повелел, чтобы дворянские дети (недоросли) проходили обязательное обучение для подготовки к службе. По этому указу не получивший образование дворянин на службу не принимался и не имел права жениться. Не выдержавших проверочные испытания зачисляли в рядовые без права повышения по службе.
На языке Древней Руси недоросль – подросток до 15 лет; дворянский недоросль – подросток, «поспевавший» в государеву ратную службу. В 15 лет он становился «новиком», «срослым человеком» и был готов к действительной службе.
Объем знаний, который требовался для службы по петровскому указу, был не слишком велик, но приобрести и эти знания было для большинства дворян чрезвычайно трудно. Катастрофически не хватало учителей. Немногочисленные учебники издавались не часто и небольшими тиражами. Грамоте, как и в старину, учили по Псалтыри и Часослову.[1]
В середине XVIII века на всю Россию было два-три учебных заведения – в Москве и в Петербурге, в 1758 году была открыта первая гимназия в провинции, в Казани.
Помещать детей в учебные заведения удавалось немногим – по дальности расстояния, по недостатку вакансий и т. п. Поэтому дворянским недорослям давались отсрочки для обучения наукам на дому. Обучение обязательно проверялось правительством. Для этого в положенные сроки надо было привозить детей на экзамен в Герольдмейстерскую контору Сената, чьи представители были в каждом губернском городе.
Первый смотр-экзамен назначался дворянским детям в семь лет, второй – в двенадцать (в этом возрасте надлежало уметь «совершенно читать и числа писать»), третий – в пятнадцать (должны были сдать экзамен по французскому или немецкому языку, Закону Божию, арифметике и геометрии). С пятнадцати до двадцати лет недоросль обязан был изучить географию, историю и артиллерию. В двадцать лет (по закону 1736 года) следовало начинать службу.
И все же, несмотря на строгие указы Петра I и его преемниц, «лыняние» от школы и службы приобретало хронический характер. Не помогали угрозы наказания кнутом, штрафами, отпиской имений в казну за неявку на смотры.
18 февраля 1762 года Петр III принял Манифест о вольности дворянства, освободивший дворянство от обязательной службы. Правда, Екатерина II попыталась указом от 11 февраля 1763 года приостановить действие манифеста, а указом 1774 года подтвердить обязательность военной службы для дворянских недорослей. Однако «Жалованная грамота дворянству» 1785 года вновь вернула дворянам возможность оставлять службу по своему произволу.
Хотя неслужащий дворянин уже и не нарушал закона, его положение в обществе было особым. Без службы он не мог получить чина. И на столичных улицах, и на почтовом тракте он должен был пропускать вперед лиц, отмеченных чинами. Оформляя любые казенные бумаги, будь то купчая, заграничный паспорт, акт купли или продажи, дворянин подписывал не только свою фамилию, но и чин. Если он не имел чина, то вынужден был подписываться «недоросль такой-то». Ю. Лотман пишет: «Известный приятель Пушкина князь Голицын – редчайший пример дворянина, который никогда не служил, – до старости указывал в официальных бумагах: «недоросль».
В XVIII веке нередко случалось, что для получения высокого чина и хорошего места далеко не всегда оказывались необходимыми даже начатки образования.
1 2 3 4 5 6 7 8
У Простаковых были все основания бояться солдатского постоя: они «уж видали виды».
Солдатские постои сопровождались всякого рода безобразиями, повсеместным воровством, что нашло отражение даже в русских пословицах и поговорках: «Не строй дома, постои замучат», «Хоть ложку деревянную, а украсть что-нибудь с постою надо».
Особый размах воровство и прямое мародерство получали во время стоянок военных гарнизонов в деревне. Бравые фельдфебели и солдаты грабили крестьян, выгребая из их домов и амбаров продуктовые запасы, а также одежду, шубы, холсты, не щадили и господский двор, пуская под нож барскую скотину и птицу.
Высокопоставленный офицер, пользуясь отлучкой хозяина-помещика и полной безнаказанностью, мог «позаимствовать» понравившихся господских собак или лошадей. Да и присутствие в поместье самого хозяина не спасало от разорения. Помещики часто сами боялись военных, так как всякое противодействие могло привести к еще худшим результатам, и тогда мародерство переходило в дикое озорство. Случалось, что офицер со своей командой развлекались тем, что не пускали в поле крестьянские стада, скармливали собакам овец и кур, а заготовленное сено и овес своим лошадям.
В архиве видного екатерининского вельможи Н. Панина, руководителя Коллегии иностранных дел и воспитателя Павла I, сохранились многочисленные жалобы на бесчинства, творимые правительственными войсками в дворянских поместьях. Обычно этим жалобам хода не давали, а челобитчиков преследовали пуще прежнего.
Перейдем теперь к действующим лицам комедии. Простаковы—Скотинины – древнего боярского рода. Об этом говорит Кутейкин («Дал мне Бог ученичка, боярского сынка»).
Боярами на Руси с XV века называли лиц знатнейших фамилий, имевших наследственное владение («отчину и дедину»), приближенных к царскому двору и участвовавших в заседаниях Боярской думы – высшем совете при царе. Постепенно места эти стали получать и представители не столь родовитого дворянства, заслужившие отличие какими-либо делами или просто угодившие царю-батюшке. Дворянами же считалось служилое сословие, которое несло тяготы военной службы и вознаграждалось земельными наделами (поместьями). Размер поместий определялся важностью заслуг дворянина. Когда же он выбывал из строя по ранению, болезни или возрасту, ему оставляли лишь часть владений, своего рода пенсионное обеспечение. Поместья переходили по наследству, и дворянские сыновья автоматически зачислялись на военную службу.
К XVI веку количество дворян или именующих себя таковыми стало столь велико, что государство решило определить, кто же может считаться дворянином официально, ведь дворянское звание было сопряжено со многими привилегиями. С этой целью все дворяне обязаны были представить специально созданной комиссии подлинные царские грамоты, удостоверяющие их права. Далеко не все дворяне располагали подобными документами. Одни утратили их по небрежности, другие из-за пожаров, военных неурядиц и т. п. Поэтому дьяков, осуществляющих регистрацию, подкупали, им представляли подложные бумаги, писали доносы на недругов. Одним словом, акция эта оказалась сложной и длительной.
Процесс выявления подлинных дворян растянулся почти на столетие. Только к началу XVII века дворянская перепись была закончена, и те, кто сумел документально доказать свою принадлежность к дворянскому сословию, были занесены в особые списки – родословные книги, или столбцы. Вот почему дворяне официально признанных родов и стали называться столбовыми, в отличие от тех, кто получал дворянство в последующие времена за личные достижения.
В 1714 году Петр! своим указом уравнял в правах бояр и дворян, обязав тех и других неукоснительно нести государственную службу – военную или штатскую. Само понятие «боярин» постепенно начинает исчезать из обихода и модифицируется в «барин», «баре».
Любой дворянский род накапливал информацию, касающуюся родственных связей и для наглядности фиксирующуюся в виде дерева, на каждом ответвлении которого помещалось имя предка с отцовской или материнской стороны и даты его жизни. Чем старее был род, тем больше им гордились, ощущая свою привилегированность, отличие от «черного люда». Своего рода заклинанием была распространенная в дворянской среде фраза: «Я государю моему слуга и никому более!» На свою родовитость не преминул указать и Скотинин в разговоре со Стародумом («Род Скотининых великий и старинный. Пращура нашего ни в какой герольдии не отыщешь»), дабы подчеркнуть тем самым, что его брак с Софьей – «дворяночкой» делает ей честь. Впрочем, здесь можно усмотреть и тонкую иронию автора: ведь если предка Скотининых нет в столбовых книгах, то дворянство их недавнее, выслуженное.
Психология служивого сословия стала определять самосознание дворянина XVIII века. Через службу дворянин осознавал свою принадлежность к сословию. Петр I всячески способствовал этому, приняв ряд законодательных актов, среди которых наиболее важным стала Табель о рангах (1722).
В допетровской Руси чины и должности распределялись по крови, степени знатности рода. Подобный принцип порождал множество споров, судебных разбирательств – кому по роду занимать ту или иную должность. Судебные распри порой велись годами, решения неоднократно опротестовывались. Приказ, ведавший служебными назначениями, был всегда завален кляузными делами. Все это становилось большим злом для государства.
В Табели о рангах Петр отменил распределение мест по роду. Основная идея Табели: люди должны занимать должности согласно своим способностям и личному вкладу в государственное дело.
По Табели о рангах все службы делились на воинскую, статскую и придворную. Привилегированное положение занимала военная служба. Это отражалось, например, в том, что все XIV классов в воинской службе давали право наследственного дворянства, в то время как по статской такое право давалось лишь начиная с VIII класса.
Кроме того, статская служба не считалась среди дворян «благородной», и на ней всегда было больше разночинцев. Исключение составляла только дипломатическая служба, которая, наряду с военной, считалась дворянской, а потому «благородной».
Табель о рангах фиксировала различие между потомственными («столбовыми») дворянами и дворянами личными. Личное дворянство получали низшие чины в статской и придворной службе – чиновники XIV–IX рангов. Личное дворянство обеспечивало ряд сословных прав (освобождение от телесных наказаний, подушной подати, рекрутской повинности). Вместе с тем личный дворянин не мог передать этих прав своим детям, не имел права владеть крестьянами, участвовать в дворянских собраниях, занимать дворянские выборные должности.
В идеале Табель о рангах открывала доступ в высшее государственное сословие людям разных общественных групп, отличившимся в деле, и закрывала туда путь ленивым и нерадивым. Но житейская практика демонстрировала другое: громкое имя, деньги и связи способствовали продвижению по службе много больше, нежели личные заслуги перед царем и отечеством.
Нравственная атмосфера в семье помещика
Спустя шестьдесят лет после принятия Табели о рангах Фонвизин продолжает в лице Простаковых—Скотининых осмеивать родовитое дворянство, кичившееся своим «благородием» и не желающее подкреплять свое «дворянское титло» личной заслугой. Другими словами, личные заслуги дворянина и в екатерининское время все еще значили меньше, нежели знатность рода и состояние его.
Г-жа Простакова, представляясь Стародуму, рассказывает о своих родителях. «По отце» она из Скотининых, мать же ее из семейства Приплодиных. Далее, словно подтверждая смысл фамилий своих родителей, Простакова говорит: «Нас, детей, было у них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка!»
Ничего необычного для тех времен в рассказе г-жи Простаковой нет. И в дворянских, и в крестьянских семьях детей рождалось много, но выживали единицы. Петр Андреевич Гринев, герой романа Пушкина «Капитанская дочка», сообщает в своих мемуарах, что у его матери было девять детей, и все они, кроме него, «умерли во младенчестве». Двенадцать детей было у матери Наташи Ростовой («Война и мир»). В живых осталось четверо. Вышеупомянутый мемуарист А. Болотов в своих воспоминаниях пишет, что все его братья умерли во младенчестве. Вполне вероятно, что и Простакова рожала много раз, да выжил только один Митрофан.
Умирали дети не только по причине многочисленных болезней, но и из-за легкомысленности и невежества родителей. Обычной была смерть от угара в бане или протопленной комнате, когда слишком рано закрывали печную заслонку и угарный газ оставался в помещении. Умирали, отравившись пищей из нечищеной медной посуды, на стенках которой образовывалась смертельно ядовитая зеленая патина.
Умирали дети и вследствие прямого попустительства со стороны приставленных к ним столь же невежественных «мамок» и «дядек». Тот же Болотов рассказывает, как его, совсем еще ребенком, отец взял с собой на псовую охоту и посадил одного на лошадь. Лошадь маленького Андрея понесла, и тот на полном скаку вылетел из седла, только чудом не убившись.
Вспоминает Болотов и о своем дядьке Артамоне, лучшем из слуг, но пьянице, а потому по причине своей слабости неоднократно подвергавшем смертельной опасности жизнь маленького барина.
Другой мемуарист рассказывает о недорослях, любивших вызванивать на церковных колоколах «Московского голубца» и «Камаринского» с некоторыми «вариациями» («Записки Николая Ивановича Толубеева»). История этих недорослей напоминает о двух братьях Простаковых, свалившихся с колокольни.
Простаковы—Скотинины воспитаны «по старым понятиям», они принадлежат «старому веку», недоверчиво и даже враждебно воспринимающему «вредное» образование. Это объясняет, почему действие в комедии происходит в деревне. Деревенский быт по сравнению с городским всегда традиционнее. Простаковы живут по старинке, а власть старых традиций определяет их «свинское» житье, основанное на лени, деспотизме и своеволии.
А. Н. Толстой в романе «Петр Первый» дал колоритную фигуру старого князя Романа Борисовича Буйносова, мечтающего о прежних временах и порядках, когда бояре «с государем сидели, думу думали», когда были им «покой и честь». А нынче…
«Вон висит на тесовой стене – где бы ничему не висеть – голландская, ради адского соблазна писанная, паскудная девка с задранным подолом. Царь велел в опочивальне повесить не то на смех, не то в наказание. Терпи…
Князь Роман Борисович угрюмо поглядел на платье, брошенное с вечера на лавку: шерстяные, бабьи, поперек полосатые чулки, короткие штаны жмут спереди и сзади, зеленый, как из жести, кафтан с галуном. На гвозде – вороной парик, из него палками пыль-то не выколотишь. Зачем все это?
– Мишка! – сердито закричал барин. (В низенькую, обитую красным сукном дверцу вскочил бойкий паренек в длинной православной рубашке. Махнул поклон, откинул волосы.) Мишка, умыться подай. (Парень взял медный таз, налил воды.) Прилично держи лохань-та… Лей на руки…
Роман Борисович больше фыркал в ладони, чем мылся, – противно такое бритое, колючее мыть… Ворча, сел на постель, чтобы надели портки. Мишка подал блюдце с мелом и чистую тряпочку.
– Это еще что? – крикнул Роман Борисович. – Зубы чистить.
– Не буду!
– Воля ваша… Как царь-государь говорил надысь зубы чистить, – боярыня велела кажное утро подавать…
– Кину в морду блюдцем… Разговорчив стал… – Воля ваша…
Одевшись, Роман Борисович подвигал телом, – жмет, тесно, жестко… Зачем? Но велено строго, – дворянам всем быть на службе в немецком платье, при алонжевом парике… Терпи!.. Снял с гвоздя парик (неизвестно – какой бабы волосы), с отвращением наложил. Мишку (полез было поправить круто завитые космы) ударил по руке. Вышел в сени, где трещала печь. Снизу, из поварни (куда уходила крутая лестница), несло горьким, паленым.
– Мишка, откуда вонища? Опять кофей варят?
– Царь-государь приказал боярыне и боярышням с утра кофей пить, так и варим…
– Знаю… Не скаль зубы…
– Воля ваша…»
С тех пор многое изменилось в дворянском быту, но большей частью в городе. Деревенские нравы менялись куда медленнее. И г-жа Простакова вспоминает о своих родителях: «Старинные люди… Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, царство ему небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну робенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет».
Верная фамильным традициям Простакова ненавидит науку, но вынуждена признать, что «ныне век другой», а потому «последних крох не жалеем, лишь бы сына всему выучить».
Образование и воспитание недоросля
Собственно, «другой век» начался в Петровскую эпоху. В уже упоминавшемся указе 1714 года Петр I повелел, чтобы дворянские дети (недоросли) проходили обязательное обучение для подготовки к службе. По этому указу не получивший образование дворянин на службу не принимался и не имел права жениться. Не выдержавших проверочные испытания зачисляли в рядовые без права повышения по службе.
На языке Древней Руси недоросль – подросток до 15 лет; дворянский недоросль – подросток, «поспевавший» в государеву ратную службу. В 15 лет он становился «новиком», «срослым человеком» и был готов к действительной службе.
Объем знаний, который требовался для службы по петровскому указу, был не слишком велик, но приобрести и эти знания было для большинства дворян чрезвычайно трудно. Катастрофически не хватало учителей. Немногочисленные учебники издавались не часто и небольшими тиражами. Грамоте, как и в старину, учили по Псалтыри и Часослову.[1]
В середине XVIII века на всю Россию было два-три учебных заведения – в Москве и в Петербурге, в 1758 году была открыта первая гимназия в провинции, в Казани.
Помещать детей в учебные заведения удавалось немногим – по дальности расстояния, по недостатку вакансий и т. п. Поэтому дворянским недорослям давались отсрочки для обучения наукам на дому. Обучение обязательно проверялось правительством. Для этого в положенные сроки надо было привозить детей на экзамен в Герольдмейстерскую контору Сената, чьи представители были в каждом губернском городе.
Первый смотр-экзамен назначался дворянским детям в семь лет, второй – в двенадцать (в этом возрасте надлежало уметь «совершенно читать и числа писать»), третий – в пятнадцать (должны были сдать экзамен по французскому или немецкому языку, Закону Божию, арифметике и геометрии). С пятнадцати до двадцати лет недоросль обязан был изучить географию, историю и артиллерию. В двадцать лет (по закону 1736 года) следовало начинать службу.
И все же, несмотря на строгие указы Петра I и его преемниц, «лыняние» от школы и службы приобретало хронический характер. Не помогали угрозы наказания кнутом, штрафами, отпиской имений в казну за неявку на смотры.
18 февраля 1762 года Петр III принял Манифест о вольности дворянства, освободивший дворянство от обязательной службы. Правда, Екатерина II попыталась указом от 11 февраля 1763 года приостановить действие манифеста, а указом 1774 года подтвердить обязательность военной службы для дворянских недорослей. Однако «Жалованная грамота дворянству» 1785 года вновь вернула дворянам возможность оставлять службу по своему произволу.
Хотя неслужащий дворянин уже и не нарушал закона, его положение в обществе было особым. Без службы он не мог получить чина. И на столичных улицах, и на почтовом тракте он должен был пропускать вперед лиц, отмеченных чинами. Оформляя любые казенные бумаги, будь то купчая, заграничный паспорт, акт купли или продажи, дворянин подписывал не только свою фамилию, но и чин. Если он не имел чина, то вынужден был подписываться «недоросль такой-то». Ю. Лотман пишет: «Известный приятель Пушкина князь Голицын – редчайший пример дворянина, который никогда не служил, – до старости указывал в официальных бумагах: «недоросль».
В XVIII веке нередко случалось, что для получения высокого чина и хорошего места далеко не всегда оказывались необходимыми даже начатки образования.
1 2 3 4 5 6 7 8