Это пошло бы на пользу и ему, и семье. Любовь – это очень хорошо. Любовь, страсть и все другие чувства, на которые вы, молодые люди, имеете, по вашим представлениям, исключительное право. Но в конечном итоге общие интересы, одинаковое образование и взгляды гораздо важнее. В конечном итоге способность говорить на одном языке гораздо важнее состояния, когда ты по уши влюблен.
– Мы со Спенсером разговариваем на одном языке.
Миссис Кенделл продолжала сверлить Мег стальным взглядом.
– В самом деле, мисс Макдермот? Вы так считаете?
У Мег не было ответа на этот вопрос, поскольку она знала, что единственный язык, на котором они разговаривают со Спенсером, – это язык любви. Но этого вполне достаточно, независимо от того, что говорит эта пожилая женщина.
– Однако мне кажется, что мы отклонились от главного вопроса, – продолжила диалог миссис Кенделл. – Как я уже сказала, я предпочла бы, чтобы Спенсер женился на женщине нашего круга. Тем не менее я не отношусь к числу глупых женщин. Еще в большей степени я хочу, чтобы Спенсер не губил себя алкоголем и наркотиками, к которым он – и я уверена, вы это знаете, – иногда прибегает. Кроме того, я хотела бы, чтобы он продолжил род Спенсеров и Кенделлов, однако до последнего момента он не выказывал ни малейшего желания иметь детей.
– Вы полагаете? – перебила ее Мег, поскольку все это вдруг показалось ей до боли знакомым. Она представила себя в роли своей матери, беременной ею, которую снова хотят унизить и отвергнуть.
– Я просто говорю предельно откровенно. Именно поэтому я попросила вас прийти. Чтобы ясно выразить свою позицию.
Мег наклонилась вперед и поставила блюдце с чашкой на стол.
– Вы весьма ясно обозначили свою позицию, миссис Кенделл, и поэтому прошу меня извинить…
– Нет, мисс Макдермот, боюсь, я пока что не обозначила свою позицию, потому что вы не дали мне такой возможности. Боже мой, Спенсер говорил, что вы горды, но я полагала, у вас хватит такта выслушать меня. То, что я пыталась вам сказать, сводится к одному, – хотя вы и не та женщина, которую я выбрала бы для Спенсера, я не буду противодействовать его выбору.
Мег не верила своим ушам.
– Вы хотите сказать, что одобряете женитьбу Спенсера на мне?
– Одобряю? – пробормотала миссис Кенделл, словно пробуя слово на вкус. – Это слишком сильно сказано, моя дорогая. – Она на какой-то момент заколебалась, затем продолжила: – Но вы оказываете сильное влияние на Спенсера. Да, я одобряю ваш брак. Я была бы глупой, если бы не выразила одобрения молодой женщине, которой удалось сделать то, что не сумели сделать ни я, ни Меррит, ни вся семья Кенделлов и Спенсеров за многие годы.
Мег оставалась у миссис Кенделл еще полчаса и в течение этого времени слушала ее рассказы о прошлой жизни Спенса. Говорили также о будущем. Когда Мег встала, чтобы уйти, она все еще не могла поверить в случившееся.
– Я должна позвонить Мерриту и все ему рассказать, – сказала миссис Кенделл, провожая Мег до двери.
– Мерриту?
– У нас старомодная семья, моя дорогая. Поскольку мой муж умер, Меррит является главой семьи. Будет справедливо, если мы скажем ему немедленно.
– Но… – начала Мег.
– Пусть вас не беспокоит Меррит, – быстро проговорила миссис Кенделл. – Поначалу он будет против, но я смогу его убедить.
Мег не стала говорить, что ее беспокоило вовсе не неодобрение Меррита. Впрочем, она и сама затруднялась определить, что именно ее беспокоит. Возникло какое-то подспудное чувство, что в очень скором времени Меррит будет в претензии к ней не только за ее низкое происхождение.
Спенсер сидел, глядя на чек. На аккуратно выведенную единицу с четырьмя нулями. На витиеватую подпись Алессандро. Ему было не по себе. Хуже того, ему было страшно.
Он разорвал чек пополам, затем на четыре части, наконец на осьмушки. Затем собрал клочки, вложил их в другой конверт и написал адрес Алессандро. Он хотел было приложить записку, но затем решил не делать этого. Не потому, что не хотел просить о чем-то Алессандро. Чтобы удержать Мег, Спенсер готов был на все. Но он знал: просьба, обращенная к Алессандро, только усилит его желание все разрушить.
Глава 22
Хотя большинство обитателей Палм-Бич – как из числа старой гвардии, так и из нуворишей – за спиной смеялись над Дафной Дэнкуорт, все они мечтали получить приглашение на ее ежегодный весенний обед. Список гостей ограничивался сорока восьмью приглашенными – именно столько людей мог вместить самый большой обеденный зал. Получить подобное приглашение – это все равно что получить одобрение сливок общества Палм-Бич. Сейчас, когда Тиффани Кинг держала в руках приглашение на обед, она едва не зашлась от радости. Она много лет слышала об этих вечерах. Атмосфера на них была по-старомодному чопорной. Гости были не в черных, а в белых галстуках, ели из легендарных золотых тарелок, за их стульями стояли лакеи в белых перчатках. Большинство из представителей старой гвардии, которые знали, как нужно устраивать подобные вечера, не могли себе этого позволить. Некоторые из представителей нуворишей могли себе позволить, но не знали, как это делается. Неудивительно, что об обеде у Дафны Дэнкуорт ходили мифы. Даже вульгарный вид шофера – жениха, облачившегося во фрак с белым галстуком, не мог разрушить ауру элегантности и возбуждения, царившую на вечере.
К дому подкатывали «роллс-ройсы» и «бентли», и лакеи провожали торжественно одетых мужчин и женщин в просторное фойе дома Дафны Дэнкуорт. Оттуда гости переходили в бальный зал, где о их приходе возвещал дворецкий, и шли через весь длинный зал, чтобы поприветствовать Дафну под критическими взглядами других приглашенных.
– Граф и графиня Монтеверди, – громко возвестил дворецкий, когда в дверях показались Алессандро и Эштон.
Головы буквально всех гостей повернулись в ее сторону – Эштон не появлялась вместе с Алессандро со дня их возвращения из Монако, но ее интересовал только Хэнк. Она увидела огорченное выражение его лица, услышала эхо в огромном зале, повторяющее их титул, и сказала себе, что она нисколько не будет скучать по титулу графини. За ним стояла пустота, а вот Хэнк был реальностью.
Он приблизился к ней и Алессандро.
– Вы сегодня великолепно выглядите, Эштон, – официальным тоном проговорил Хэнк.
– Да, в самом деле, – с мстительной улыбкой подтвердил Алессандро. Он по-хозяйски обнял Эштон за талию и привлек к себе, хотя, как хорошо знала Эштон, считал демонстрацию чувств на публике проявлением вульгарности. – Я счастливый человек, не правда ли, Хэнк?
– Чрезвычайно, – сквозь зубы произнес Хэнк.
Алессандро продолжал болтать, изо всех сил пытаясь вывести Хэнка из равновесия безжалостными и двусмысленными репликами. Шоу отвечал сдержанно, стараясь удержать свою ярость, и Эштон хотелось закричать, протянуть руку и дотронуться до него, успокоить, сказав, что в конечном итоге все будет хорошо. Но она не могла сделать этого при Алессандро, под взглядами других гостей. Да она и не была уверена, что все будет хорошо. Она вообще не знала, что будет.
А затем, слава Богу, Алессандро отошел от них, чтобы поговорить с другими, и Хэнк повернулся к ней, став спиной ко всем остальным, и они оказались словно бы вдвоем.
– Почему ты пришла с ним? – спросил он.
– Я ничего не могла сделать. Он настоял на этом.
Несколько мгновений оба молчали, и по его лицу Эштон видела, что в нем бушует гнев.
– Это продолжается слишком долго, Эштон. Ты должна… – начал Хэнк, но Эштон увидела, что к ним приближается один из гостей, и положила ладонь на его руку, призывая к молчанию. Она почувствовала, как под ее ладонью напряглись его мышцы.
– Не сейчас, – шепнула она.
– В бельведере возле бассейна для утренних купаний, – сказал он. – Буду ждать тебя там сегодня вечером.
Алессандро пересек зал и подошел к Тиффани.
– Какой приятный сюрприз! – сказал он. – Не ожидал тебя здесь встретить.
«Не помешает, – подумал он, – напомнить ей о различии в их положении».
Тиффани посмотрела на него из-под длинных наклеенных ресниц.
– А я знала, что увижу тебя. – Игривая улыбка тронула ее способные выделывать разные трюки губы. По всей видимости, она не только помнила, как он покинул ее в прошлый раз, но и верила, что в этом ее вина. – Я не видела тебя целую вечность, Алессандро. – Она надула губы. – И страшно скучала по тебе.
– Я был в Монако. На гонках.
– Да, я видела снимок, где ты получаешь приз из рук принца Альберта. – Она сладострастно вздохнула при упоминании королевского титула. – Хочу поздравить тебя, – добавила Тиффани.
– Спасибо.
Она приблизилась к нему и понизила голос до такой степени, что он вынужден был наклониться к ней. Алессандро увидел в декольте, что под платьем у нее ничего не было.
– У меня в запасе есть кое-что еще более пикантное, – выдохнула она, и ее необъятные груди заколыхались. – Персональное празднование твоей победы. Только ты и я. – Алессандро не сразу ответил, и она добавила: – На сей раз ты не будешь разочарован, Алессандро. Обещаю тебе.
Алессандро вслед за Эштон вышел в вестибюль. Она шла быстро, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы поспеть за ней.
– О, да ты страшно торопишься, – сказал он. – Полагаю, мистер Шоу не любит, когда его заставляют ждать.
Не отвечая, Эштон продолжала идти по направлению к террасе.
– Или ты сама горишь нетерпением, tesoro? Припоминаю, ты бываешь дьявольски нетерпеливой. Он это знает? – Алессандро продолжал идти рядом с ней. – Знает о твоих тайных слабостях и о том, какие способы тебе больше всего нравятся?
Эштон попыталась отвернуться от него, но Алессандро просто придвинулся ближе. Его голос напоминал ей шипение змеи над ухом.
– Например, он знает, что тебе нравится, когда тебя щупают в этом месте? – Он протянул руку к ее животу, но она увернулась. В ночи зловеще прозвучал его смех. – И как ты начинаешь хныкать и стонать, когда…
– Прекрати! – крикнула Эштон. – Немедленно прекрати.
Гадкий смех Алессандро снова нарушил тишину ночи. Эштон бегом преодолела ступеньки террасы и ступила на газон. Смех продолжал преследовать ее.
– Не стоит бежать, tesoro. Я не стану тебя удерживать. Мне неинтересно знать, чем ты занимаешься наедине с этим мужланом. Разумеется, весь остальной мир не останется столь же равнодушным и обязательно проявит к этому интерес. В следующий раз он наверняка заговорит о разводе. Помни о том, что я могу тебе сделать.
Когда Алессандро поднимался по лестнице, Тиффани стояла у двери своей спальни. На ней не было ничего, кроме пары шелковых чулок и туфель на высоких каблуках. На ее лице сияла самая похотливая улыбка, какую Алессандро когда-либо видел. В спальне он обнаружил бутылку шампанского, которое охлаждалось в серебряном ведерке, на столе – несколько бокалов, а на кровати – разнообразные замысловатые игрушки для любовных игр.
Алессандро подошел к Тиффани и положил руки ей на грудь. Тиффани тут же расстегнула молнию на его брюках и запустила внутрь руку. Оба с облегчением рассмеялись, когда Тиффани нашла то, что ожидала. А затем они приступили к весьма трудной работе – не так-то просто удовлетворять пресыщенные вкусы друг друга в течение всего вечера.
– Ты плачешь, – сказал Хэнк, сходя по ступенькам бельведера.
– Нет, – соврала Эштон, но он повернул ее лицо так, чтобы на него падал лунный свет.
– Ну это так, пустяки, – упорствовала она.
– Что он тебе сделал? – сурово спросил Хэнк.
– Он ничего мне не сделал. Все дело в том, что он сказал.
Хэнк убрал руку от ее лица.
– Так больше не может продолжаться. Сколько ночей мы сможем еще урвать? Мы должны начать процедуру развода. Я возьму все на себя. Только скажи слово. Ты ничего не должна будешь делать.
Эштон повернулась к нему спиной и стала смотреть на океан.
– Кроме как смириться со скандалом.
Хэнк снова обнял ее.
– Мы уже говорили об этом. Мне наплевать на скандал.
Он каждый раз говорил это. Он так думал. Он думал, что знает о ней все. Но есть одна вещь, о которой он не знал. И о которой она не могла ему сказать.
– Но другим не наплевать, – возразила она.
– К черту других! – Хэнк повернул ее лицом к себе. – Скажи мне, Эштон, откровенно, что именно ты боишься мне сказать? Что тебя пугает?
Эштон снова отвернулась и стала смотреть на океан.
– Это то, что случилось, когда тебе было пятнадцать лет? – тихо спросил он. – Спенсер?
Эштон резко повернулась к нему.
– Как тебе удалось узнать об этом? Хэнк пожал плечами.
– Не имеет значения, как я узнал. И само по себе это ничего не значит.
– Это имеет значение для меня, – с горечью сказала Эштон. – И притом очень большое.
– Прости. Конечно, это имеет для тебя значение. Но я имел в виду, что это случилось давным-давно. Она снова повернулась к океану. Волны бились о берег, над головой мерцали светлячки звезд, откуда-то издалека доносились звуки музыки. Все случившееся отнюдь не казалось таким уж далеким. Внезапно она словно вернулась в то время.
Она приехала из пансиона на рождественские каникулы. Всюду проходили праздничные встречи, а также вечера с танцами. На дневных встречах все было в порядке, потому что Эштон хорошо плавала на лодке и играла в теннис, и никто не смотрел на ее лицо, когда она была в купальном костюме или в шортах. Но на танцах все выглядело несколько иначе. Танцы были для нее мучением. Таким мучением, что она становилась неуклюжей и неумелой, хотя когда танцевала дома со Спенсером, он говорил, что она танцует великолепно. А вот на площадках «Морского клуба» или клуба «Эверглейдс», танцуя под взглядами сверстников с мальчишками, которых заставили танцевать с ней ее защитники Спенсер и Меррит, Эштон спотыкалась, сбивалась и готова была провалиться сквозь землю. Тот вечер оказался роковым для нее. Спенс и Меррит не сумели обеспечить ее партнером для одного из танцев, она проскользнула на террасу, чтобы спрятаться, и подслушала разговор двух ребят. – Не такая уж плохая сделка, – сказал первый мальчишка, и Эштон узнала бархатистый голос Том ми Фиска. – Спенс обещает раскошелиться на сигарету с марихуаной за каждый танец. Думаю, ради этого можно станцевать один танец и потерпеть, когда на тебя смотрит лошадиная морда.
– Только не для меня, – прозвучал другой голос, и Эштон узнала басок Джима Доджа. – Я бы с удовольствием трахнул ее, но вот танцевать – ты меня извини.
– А какая разница? – недоумевающе спросил Томми.
– А такая, что во время танца ты должен смотреть на ее лицо. А когда трахаешь, можно вырубить свет. Готов спорить…
Эштон не услышала, по поводу чего готов спорить Джим Додж, потому что бросилась домой. Она сломала каблук, кинула туфли и продолжала бежать.
Когда Эштон оказалась дома, первое, что она увидела, было ее отражение в большом позолоченном зеркале в холле. Не раздумывая и не отдавая себе отчета в том, что делает, Эштон схватила со стола бронзовую статуэтку эпохи Возрождения и швырнула в зеркало. Ее лицо в зеркале разлетелось на тысячу кусочков. Плача и смеясь одновременно, она стала бегать по дому и, увидев знакомое безобразное лицо в очередном зеркале, уничтожала его. Это было легко и просто. Нужно было только поднять руку и швырнуть маленькую бронзовую статуэтку в отражение.
Спенс нашел Эштон с окровавленной рукой, которую поранили осколки зеркал, слезы катились по ее щекам, тело сотрясал истерический смех. Она уже успела добраться до своей спальни, разбить зеркало над комодом и собиралась расправиться с огромным трюмо, когда Спенс схватил сестру за руку, пытаясь остановить. Эштон визжала и сопротивлялась, изо всех сил боролась с ним, когда он пытался укротить ее. В конце концов оба рухнули на кровать. Эштон перестала смеяться, но слезы по ее щекам лились ручьями. Спенс пытался их вытереть рукой, но руки у него тоже были в крови, и тогда он стал осушать ей слезы поцелуями. Их рты прижались друг к другу, Эштон ощутила исходящие от Спенса доброту и нежность. Постепенно, поскольку оба были молодыми, здоровыми и горячими, ими овладело какое-то более глубокое и более темное чувство. Их одежда оказалась сброшенной, а с этим ушли одиночество, горечь и страх. И они утонули в объятиях друг друга, пережив неизведанные раньше ощущения.
– Я люблю тебя, – сказал Спенс, когда все было позади.
– Я тоже люблю тебя, – сказала Эштон.
И оба искренне верили этому. Верили, что отныне все пойдет по-иному. И действительно, с этого времени все изменилось, хотя и не стало так, как оба рассчитывали.
На следующий день Эштон отправили из дома – вовсе не потому, что родители застали своих отпрысков в тот момент, когда их красивые обнаженные тела переплелись в постели. Нет, ничего подобного не было. Причиной были зеркала. Эштон отправили, чтобы она хорошо отдохнула. Это не был санаторий в полном смысле слова. Это была большая усадьба, где находились люди, в какой-то момент оступившиеся, – кто-то оказался жертвой неумеренного употребления наркотиков, кто-то пытался совершить самоубийство или без всякой причины уничтожил зеркала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Мы со Спенсером разговариваем на одном языке.
Миссис Кенделл продолжала сверлить Мег стальным взглядом.
– В самом деле, мисс Макдермот? Вы так считаете?
У Мег не было ответа на этот вопрос, поскольку она знала, что единственный язык, на котором они разговаривают со Спенсером, – это язык любви. Но этого вполне достаточно, независимо от того, что говорит эта пожилая женщина.
– Однако мне кажется, что мы отклонились от главного вопроса, – продолжила диалог миссис Кенделл. – Как я уже сказала, я предпочла бы, чтобы Спенсер женился на женщине нашего круга. Тем не менее я не отношусь к числу глупых женщин. Еще в большей степени я хочу, чтобы Спенсер не губил себя алкоголем и наркотиками, к которым он – и я уверена, вы это знаете, – иногда прибегает. Кроме того, я хотела бы, чтобы он продолжил род Спенсеров и Кенделлов, однако до последнего момента он не выказывал ни малейшего желания иметь детей.
– Вы полагаете? – перебила ее Мег, поскольку все это вдруг показалось ей до боли знакомым. Она представила себя в роли своей матери, беременной ею, которую снова хотят унизить и отвергнуть.
– Я просто говорю предельно откровенно. Именно поэтому я попросила вас прийти. Чтобы ясно выразить свою позицию.
Мег наклонилась вперед и поставила блюдце с чашкой на стол.
– Вы весьма ясно обозначили свою позицию, миссис Кенделл, и поэтому прошу меня извинить…
– Нет, мисс Макдермот, боюсь, я пока что не обозначила свою позицию, потому что вы не дали мне такой возможности. Боже мой, Спенсер говорил, что вы горды, но я полагала, у вас хватит такта выслушать меня. То, что я пыталась вам сказать, сводится к одному, – хотя вы и не та женщина, которую я выбрала бы для Спенсера, я не буду противодействовать его выбору.
Мег не верила своим ушам.
– Вы хотите сказать, что одобряете женитьбу Спенсера на мне?
– Одобряю? – пробормотала миссис Кенделл, словно пробуя слово на вкус. – Это слишком сильно сказано, моя дорогая. – Она на какой-то момент заколебалась, затем продолжила: – Но вы оказываете сильное влияние на Спенсера. Да, я одобряю ваш брак. Я была бы глупой, если бы не выразила одобрения молодой женщине, которой удалось сделать то, что не сумели сделать ни я, ни Меррит, ни вся семья Кенделлов и Спенсеров за многие годы.
Мег оставалась у миссис Кенделл еще полчаса и в течение этого времени слушала ее рассказы о прошлой жизни Спенса. Говорили также о будущем. Когда Мег встала, чтобы уйти, она все еще не могла поверить в случившееся.
– Я должна позвонить Мерриту и все ему рассказать, – сказала миссис Кенделл, провожая Мег до двери.
– Мерриту?
– У нас старомодная семья, моя дорогая. Поскольку мой муж умер, Меррит является главой семьи. Будет справедливо, если мы скажем ему немедленно.
– Но… – начала Мег.
– Пусть вас не беспокоит Меррит, – быстро проговорила миссис Кенделл. – Поначалу он будет против, но я смогу его убедить.
Мег не стала говорить, что ее беспокоило вовсе не неодобрение Меррита. Впрочем, она и сама затруднялась определить, что именно ее беспокоит. Возникло какое-то подспудное чувство, что в очень скором времени Меррит будет в претензии к ней не только за ее низкое происхождение.
Спенсер сидел, глядя на чек. На аккуратно выведенную единицу с четырьмя нулями. На витиеватую подпись Алессандро. Ему было не по себе. Хуже того, ему было страшно.
Он разорвал чек пополам, затем на четыре части, наконец на осьмушки. Затем собрал клочки, вложил их в другой конверт и написал адрес Алессандро. Он хотел было приложить записку, но затем решил не делать этого. Не потому, что не хотел просить о чем-то Алессандро. Чтобы удержать Мег, Спенсер готов был на все. Но он знал: просьба, обращенная к Алессандро, только усилит его желание все разрушить.
Глава 22
Хотя большинство обитателей Палм-Бич – как из числа старой гвардии, так и из нуворишей – за спиной смеялись над Дафной Дэнкуорт, все они мечтали получить приглашение на ее ежегодный весенний обед. Список гостей ограничивался сорока восьмью приглашенными – именно столько людей мог вместить самый большой обеденный зал. Получить подобное приглашение – это все равно что получить одобрение сливок общества Палм-Бич. Сейчас, когда Тиффани Кинг держала в руках приглашение на обед, она едва не зашлась от радости. Она много лет слышала об этих вечерах. Атмосфера на них была по-старомодному чопорной. Гости были не в черных, а в белых галстуках, ели из легендарных золотых тарелок, за их стульями стояли лакеи в белых перчатках. Большинство из представителей старой гвардии, которые знали, как нужно устраивать подобные вечера, не могли себе этого позволить. Некоторые из представителей нуворишей могли себе позволить, но не знали, как это делается. Неудивительно, что об обеде у Дафны Дэнкуорт ходили мифы. Даже вульгарный вид шофера – жениха, облачившегося во фрак с белым галстуком, не мог разрушить ауру элегантности и возбуждения, царившую на вечере.
К дому подкатывали «роллс-ройсы» и «бентли», и лакеи провожали торжественно одетых мужчин и женщин в просторное фойе дома Дафны Дэнкуорт. Оттуда гости переходили в бальный зал, где о их приходе возвещал дворецкий, и шли через весь длинный зал, чтобы поприветствовать Дафну под критическими взглядами других приглашенных.
– Граф и графиня Монтеверди, – громко возвестил дворецкий, когда в дверях показались Алессандро и Эштон.
Головы буквально всех гостей повернулись в ее сторону – Эштон не появлялась вместе с Алессандро со дня их возвращения из Монако, но ее интересовал только Хэнк. Она увидела огорченное выражение его лица, услышала эхо в огромном зале, повторяющее их титул, и сказала себе, что она нисколько не будет скучать по титулу графини. За ним стояла пустота, а вот Хэнк был реальностью.
Он приблизился к ней и Алессандро.
– Вы сегодня великолепно выглядите, Эштон, – официальным тоном проговорил Хэнк.
– Да, в самом деле, – с мстительной улыбкой подтвердил Алессандро. Он по-хозяйски обнял Эштон за талию и привлек к себе, хотя, как хорошо знала Эштон, считал демонстрацию чувств на публике проявлением вульгарности. – Я счастливый человек, не правда ли, Хэнк?
– Чрезвычайно, – сквозь зубы произнес Хэнк.
Алессандро продолжал болтать, изо всех сил пытаясь вывести Хэнка из равновесия безжалостными и двусмысленными репликами. Шоу отвечал сдержанно, стараясь удержать свою ярость, и Эштон хотелось закричать, протянуть руку и дотронуться до него, успокоить, сказав, что в конечном итоге все будет хорошо. Но она не могла сделать этого при Алессандро, под взглядами других гостей. Да она и не была уверена, что все будет хорошо. Она вообще не знала, что будет.
А затем, слава Богу, Алессандро отошел от них, чтобы поговорить с другими, и Хэнк повернулся к ней, став спиной ко всем остальным, и они оказались словно бы вдвоем.
– Почему ты пришла с ним? – спросил он.
– Я ничего не могла сделать. Он настоял на этом.
Несколько мгновений оба молчали, и по его лицу Эштон видела, что в нем бушует гнев.
– Это продолжается слишком долго, Эштон. Ты должна… – начал Хэнк, но Эштон увидела, что к ним приближается один из гостей, и положила ладонь на его руку, призывая к молчанию. Она почувствовала, как под ее ладонью напряглись его мышцы.
– Не сейчас, – шепнула она.
– В бельведере возле бассейна для утренних купаний, – сказал он. – Буду ждать тебя там сегодня вечером.
Алессандро пересек зал и подошел к Тиффани.
– Какой приятный сюрприз! – сказал он. – Не ожидал тебя здесь встретить.
«Не помешает, – подумал он, – напомнить ей о различии в их положении».
Тиффани посмотрела на него из-под длинных наклеенных ресниц.
– А я знала, что увижу тебя. – Игривая улыбка тронула ее способные выделывать разные трюки губы. По всей видимости, она не только помнила, как он покинул ее в прошлый раз, но и верила, что в этом ее вина. – Я не видела тебя целую вечность, Алессандро. – Она надула губы. – И страшно скучала по тебе.
– Я был в Монако. На гонках.
– Да, я видела снимок, где ты получаешь приз из рук принца Альберта. – Она сладострастно вздохнула при упоминании королевского титула. – Хочу поздравить тебя, – добавила Тиффани.
– Спасибо.
Она приблизилась к нему и понизила голос до такой степени, что он вынужден был наклониться к ней. Алессандро увидел в декольте, что под платьем у нее ничего не было.
– У меня в запасе есть кое-что еще более пикантное, – выдохнула она, и ее необъятные груди заколыхались. – Персональное празднование твоей победы. Только ты и я. – Алессандро не сразу ответил, и она добавила: – На сей раз ты не будешь разочарован, Алессандро. Обещаю тебе.
Алессандро вслед за Эштон вышел в вестибюль. Она шла быстро, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы поспеть за ней.
– О, да ты страшно торопишься, – сказал он. – Полагаю, мистер Шоу не любит, когда его заставляют ждать.
Не отвечая, Эштон продолжала идти по направлению к террасе.
– Или ты сама горишь нетерпением, tesoro? Припоминаю, ты бываешь дьявольски нетерпеливой. Он это знает? – Алессандро продолжал идти рядом с ней. – Знает о твоих тайных слабостях и о том, какие способы тебе больше всего нравятся?
Эштон попыталась отвернуться от него, но Алессандро просто придвинулся ближе. Его голос напоминал ей шипение змеи над ухом.
– Например, он знает, что тебе нравится, когда тебя щупают в этом месте? – Он протянул руку к ее животу, но она увернулась. В ночи зловеще прозвучал его смех. – И как ты начинаешь хныкать и стонать, когда…
– Прекрати! – крикнула Эштон. – Немедленно прекрати.
Гадкий смех Алессандро снова нарушил тишину ночи. Эштон бегом преодолела ступеньки террасы и ступила на газон. Смех продолжал преследовать ее.
– Не стоит бежать, tesoro. Я не стану тебя удерживать. Мне неинтересно знать, чем ты занимаешься наедине с этим мужланом. Разумеется, весь остальной мир не останется столь же равнодушным и обязательно проявит к этому интерес. В следующий раз он наверняка заговорит о разводе. Помни о том, что я могу тебе сделать.
Когда Алессандро поднимался по лестнице, Тиффани стояла у двери своей спальни. На ней не было ничего, кроме пары шелковых чулок и туфель на высоких каблуках. На ее лице сияла самая похотливая улыбка, какую Алессандро когда-либо видел. В спальне он обнаружил бутылку шампанского, которое охлаждалось в серебряном ведерке, на столе – несколько бокалов, а на кровати – разнообразные замысловатые игрушки для любовных игр.
Алессандро подошел к Тиффани и положил руки ей на грудь. Тиффани тут же расстегнула молнию на его брюках и запустила внутрь руку. Оба с облегчением рассмеялись, когда Тиффани нашла то, что ожидала. А затем они приступили к весьма трудной работе – не так-то просто удовлетворять пресыщенные вкусы друг друга в течение всего вечера.
– Ты плачешь, – сказал Хэнк, сходя по ступенькам бельведера.
– Нет, – соврала Эштон, но он повернул ее лицо так, чтобы на него падал лунный свет.
– Ну это так, пустяки, – упорствовала она.
– Что он тебе сделал? – сурово спросил Хэнк.
– Он ничего мне не сделал. Все дело в том, что он сказал.
Хэнк убрал руку от ее лица.
– Так больше не может продолжаться. Сколько ночей мы сможем еще урвать? Мы должны начать процедуру развода. Я возьму все на себя. Только скажи слово. Ты ничего не должна будешь делать.
Эштон повернулась к нему спиной и стала смотреть на океан.
– Кроме как смириться со скандалом.
Хэнк снова обнял ее.
– Мы уже говорили об этом. Мне наплевать на скандал.
Он каждый раз говорил это. Он так думал. Он думал, что знает о ней все. Но есть одна вещь, о которой он не знал. И о которой она не могла ему сказать.
– Но другим не наплевать, – возразила она.
– К черту других! – Хэнк повернул ее лицом к себе. – Скажи мне, Эштон, откровенно, что именно ты боишься мне сказать? Что тебя пугает?
Эштон снова отвернулась и стала смотреть на океан.
– Это то, что случилось, когда тебе было пятнадцать лет? – тихо спросил он. – Спенсер?
Эштон резко повернулась к нему.
– Как тебе удалось узнать об этом? Хэнк пожал плечами.
– Не имеет значения, как я узнал. И само по себе это ничего не значит.
– Это имеет значение для меня, – с горечью сказала Эштон. – И притом очень большое.
– Прости. Конечно, это имеет для тебя значение. Но я имел в виду, что это случилось давным-давно. Она снова повернулась к океану. Волны бились о берег, над головой мерцали светлячки звезд, откуда-то издалека доносились звуки музыки. Все случившееся отнюдь не казалось таким уж далеким. Внезапно она словно вернулась в то время.
Она приехала из пансиона на рождественские каникулы. Всюду проходили праздничные встречи, а также вечера с танцами. На дневных встречах все было в порядке, потому что Эштон хорошо плавала на лодке и играла в теннис, и никто не смотрел на ее лицо, когда она была в купальном костюме или в шортах. Но на танцах все выглядело несколько иначе. Танцы были для нее мучением. Таким мучением, что она становилась неуклюжей и неумелой, хотя когда танцевала дома со Спенсером, он говорил, что она танцует великолепно. А вот на площадках «Морского клуба» или клуба «Эверглейдс», танцуя под взглядами сверстников с мальчишками, которых заставили танцевать с ней ее защитники Спенсер и Меррит, Эштон спотыкалась, сбивалась и готова была провалиться сквозь землю. Тот вечер оказался роковым для нее. Спенс и Меррит не сумели обеспечить ее партнером для одного из танцев, она проскользнула на террасу, чтобы спрятаться, и подслушала разговор двух ребят. – Не такая уж плохая сделка, – сказал первый мальчишка, и Эштон узнала бархатистый голос Том ми Фиска. – Спенс обещает раскошелиться на сигарету с марихуаной за каждый танец. Думаю, ради этого можно станцевать один танец и потерпеть, когда на тебя смотрит лошадиная морда.
– Только не для меня, – прозвучал другой голос, и Эштон узнала басок Джима Доджа. – Я бы с удовольствием трахнул ее, но вот танцевать – ты меня извини.
– А какая разница? – недоумевающе спросил Томми.
– А такая, что во время танца ты должен смотреть на ее лицо. А когда трахаешь, можно вырубить свет. Готов спорить…
Эштон не услышала, по поводу чего готов спорить Джим Додж, потому что бросилась домой. Она сломала каблук, кинула туфли и продолжала бежать.
Когда Эштон оказалась дома, первое, что она увидела, было ее отражение в большом позолоченном зеркале в холле. Не раздумывая и не отдавая себе отчета в том, что делает, Эштон схватила со стола бронзовую статуэтку эпохи Возрождения и швырнула в зеркало. Ее лицо в зеркале разлетелось на тысячу кусочков. Плача и смеясь одновременно, она стала бегать по дому и, увидев знакомое безобразное лицо в очередном зеркале, уничтожала его. Это было легко и просто. Нужно было только поднять руку и швырнуть маленькую бронзовую статуэтку в отражение.
Спенс нашел Эштон с окровавленной рукой, которую поранили осколки зеркал, слезы катились по ее щекам, тело сотрясал истерический смех. Она уже успела добраться до своей спальни, разбить зеркало над комодом и собиралась расправиться с огромным трюмо, когда Спенс схватил сестру за руку, пытаясь остановить. Эштон визжала и сопротивлялась, изо всех сил боролась с ним, когда он пытался укротить ее. В конце концов оба рухнули на кровать. Эштон перестала смеяться, но слезы по ее щекам лились ручьями. Спенс пытался их вытереть рукой, но руки у него тоже были в крови, и тогда он стал осушать ей слезы поцелуями. Их рты прижались друг к другу, Эштон ощутила исходящие от Спенса доброту и нежность. Постепенно, поскольку оба были молодыми, здоровыми и горячими, ими овладело какое-то более глубокое и более темное чувство. Их одежда оказалась сброшенной, а с этим ушли одиночество, горечь и страх. И они утонули в объятиях друг друга, пережив неизведанные раньше ощущения.
– Я люблю тебя, – сказал Спенс, когда все было позади.
– Я тоже люблю тебя, – сказала Эштон.
И оба искренне верили этому. Верили, что отныне все пойдет по-иному. И действительно, с этого времени все изменилось, хотя и не стало так, как оба рассчитывали.
На следующий день Эштон отправили из дома – вовсе не потому, что родители застали своих отпрысков в тот момент, когда их красивые обнаженные тела переплелись в постели. Нет, ничего подобного не было. Причиной были зеркала. Эштон отправили, чтобы она хорошо отдохнула. Это не был санаторий в полном смысле слова. Это была большая усадьба, где находились люди, в какой-то момент оступившиеся, – кто-то оказался жертвой неумеренного употребления наркотиков, кто-то пытался совершить самоубийство или без всякой причины уничтожил зеркала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30