«Завещание».
– Да, мои милые девочки, – Гарик поднял папку и придвинул вплотную к камере, отчего изображение расплылось серо-алыми пятнами. – Вот оно, то самое, посмотрите, подумайте, что там внутри и стоило ли из-за него убивать меня.
Вот. Он сказал это. Он снова сказал это!
– Конечно, вероятно, смерть откровенно криминальной не выглядит. – Голос Гарика по-прежнему весел, а лица не видно, папка заслоняет. Разглядываю картон, серый, неровный, с какими-то шерстинками, пятнышками, потертостями. – Вы слишком чистоплюйки, чтобы замараться, слишком трусливы, чтобы подставиться, слишком не хотите привлекать внимания к вашим играм, чтобы позволить начаться официальному расследованию…
– Да у него окончательно крыша съехала! – воскликнула Ника. Возражать ей не стали.
– Поэтому здесь, – Гарик положил папку на стол и постучал по ней костяшками пальцев, – здесь, милые мои дамы, моя маленькая месть. Я не знаю, кто из вас задался целью, но мотив есть у каждой…
Алла Сергеевна прикусила губу. Задумалась.
Ника остервенело жует сигарету. Фильтр измочалила, горько, наверное, а вкуса не чувствует. Топочка уткнулась лицом в Тяпочкину шерстку, на экран вроде бы и не смотрит. Ильве… Ильве накручивает на палец локон. Накручивает и раскручивает, и снова накручивает. Лизхен то ли дремлет, то ли мечтает.
Гарик на экране спрятал папку в стол.
– Завещание это составлено по закону, с соблюдением всех условностей, и опротестовать его не получится…
– Вот урод!
– Заткнись.
– …но у вас будет шанс урвать кусок. Полагаю, вы его не упустите, точнее, скорее надеюсь на вашу жадность, чем на честность. Так что… целую всех. Дуська, котенок, тебя особенно. Пожалуй, ты – единственная настоящая женщина в моей жизни. Прости, что поздно понял.
Лизхен
Женщина? Дуся – женщина? Смех, да и только, носорог в шелках, смотреть невозможно без содрогания. Как можно было довести себя до такого? Хоть бы на диету села, а то ест и ест, ест и ест, даже теперь губы шевелятся, будто пережевывает чего. И что он в ней нашел?
Дуся умная. Дуся проницательная. У Дуси чутье.
Фу. Права была мама, когда говорила, что следует держаться в отдалении от некрасивых людей – это заразно. Смотрю на Дусю, и ощущение премерзейшее. Выставлю. Да, первым же делом выставлю прочь. Я тут хозяйка. Единственная. Эти могут даже и не дергаться, разве что Ильве… все же ребенок, и Гарик – вот идиот – признал его. Витенька же говорит, что ребенок, как и я, наследник первой очереди, и просто так избавиться не выйдет.
Правда, он же предлагает дать Ильве отступных. Может, и вправду попробовать? Витенька умный, он всегда знает, как поступить правильно.
Дуся
– Ну и что это значит? – первой молчание нарушила Алла Сергеевна. – Дуся, ты можешь объяснить?
– А что объяснять? Тебе ж прямым текстом сказали, что фигушки ты что получишь. – Ника расхохоталась, но смех быстро перешел в икоту. – Ой… да… задолбал он… шуточки… воды…
Топочка, сунув Тяпочку под мышку, торопливо и неловко, расплескав по скатерти, налила из графина в стакан, который протянула Нике.
– Итак, – мягко начала Ильве, – Дуся, он тебе до того говорил? Может, упоминал о чем-то подозрительном? Письма с угрозами? Звонки?
– Нет.
Не было писем, не было звонков, не было ничего, что предвещало бы беду. Просто однажды Гарик уехал в командировку в Челябинск и умер. Сердечный приступ, ничего удивительного при его образе жизни – так мне сказали, уже на похоронах, торопливых, суетливых, каких-то ненастоящих, что ли. Мне даже сообщить не удосужились, знаю – из-за Лизхен: маленькая месть маленькой дряни. Уезжала я, видите ли, неудобно было меня беспокоить… и дело внутреннее, семейное. Она это несколько раз подчеркнула и добавила, что очень-очень любила Гарика и любит меня, а поэтому настоятельно рекомендует проверить сердце, ведь с моим весом нужно тщательно следить за сердцем.
– Хорошо. Тогда с чего он решил, что его собираются убить? И в конце концов, Дуся, что он придумал с завещанием?
– Не знаю.
Не поверили. Алла Сергеевна кивнула, Ника фыркнула, Топочка с Тяпочкой переглянулись, Ильве зевнула, а Лизхен заслонилась от всего происходящего шалью-коконом.
– Значит, будем ждать. Уже недолго, полагаю, нас ждет большой сюрприз.
Алла Сергеевна и не предполагала, насколько права.
Аким Андреевич появился вовремя и даже на полчаса раньше договоренного времени, за что я несказанно ему благодарна. Он вошел, как всегда, без стука, по-хозяйски поставил на стол изрядно потрепанный кейс коричневой кожи, рядом с ним положил фетровую шляпу и кожаные перчатки, прислонил к краю стола трость и только после этого церемонно поклонился.
– Добрый день, дамы. Прошу прощения, если опоздал. Надеюсь, ожидание не было слишком тягостным для вас? – Аким Андреевич хитро подмигнул мне.
– Здрасьте, – отозвалась Ника.
– Всецело разделяю ваше горе, – Аким Андреевич возился с замочками кейса, в движениях его мне виделась нарочитая неторопливость, отдающая даже не театром – балаганом самолюбования.
Он хороший человек, умный и энергичный, а мне следовало бы снисходительнее относиться к его маленьким слабостям. Тем более что их не так и много: показушная галантность, фетровые шляпы с лайковыми перчатками, костюмы стиля американских тридцатых, кейс, доставшийся от дедушки, и усы, придававшие Акиму Андреевичу вид не солидный, а скорее плутоватый.
Ну да разве в усах дело?
И с Гариком они были очень дружны, и о случившемся мне как раз Аким рассказал. Не его вина, что так поздно.
– Дусенька, радость моя, пересядь-ка, пожалуйста, вон туда, – он указал на другую сторону стола. – Или еще куда-нибудь… итак, дамы, приступим.
Желтый конверт с круглой печатью показался мне таким же фальшивым, как Аким Андреевич, который небрежным жестом фокусника сорвал печать и крохотным ножиком вспорол бумагу.
– Так уж вышло, что я имел честь свести более-менее близкое знакомство с каждой из вас, а посему до начала процедуры оговорю: данное завещание составлено согласно принятым юридическим нормам, вследствие чего попытки опротестовать его, вероятнее всего, ни к чему не приведут. Надеюсь, вы мне поверите на слово?
Молчание было ярким и выразительным. Аким же Андреевич, отложив конверт в сторону, с ленцой пролистнул бумаги. Он заставлял их ждать, томиться, гадая, что же придумал Гарик, и я простила Фернишу все слабости. Я почти любила его.
– Что ж, дамы, к делу. Находясь в здравом уме и твердой памяти… соответствующие справки и заключения прилагаются… Игорь Владиславович Громов распорядился принадлежащим ему движимым и недвижимым имуществом следующим образом. Так… моей первой жене за терпение и характер, а также в качестве извинения за разрушенный брак я оставляю десять процентов акций «Ивлоры»…
Губы Аллы Сергеевны едва заметно дрогнули. Улыбнется? Нет. А кроме акций, квартиру ей оставил, родительскую, в которую когда-то привел после свадьбы.
– Вероника в знак моего прощения получает два процента акций…
– Козел!
На Никину злость, как и на нее саму, никто не обратил внимания, только шикнули, чтоб заткнулась.
Топочка получила пять процентов и двухкомнатную квартиру, Ильве – пять и ее сын десять, естественно, дом, в котором они проживали, также оставался им. Тринадцать процентов досталось Лизхен. Она же получила драгоценности и несколько картин из коллекции, не самых дорогих.
– Вот стерва! – не выдержала Ника, пользуясь возникшей паузой.
– Погодите, но ведь получается… получается… – Ильве нахмурилась. – Всего сорок процентов акций получается? Аким Андреевич! А картины? А нефрит? И… остальное? Кому?
Аким Андреевич пригладил усы, огляделся, проверяя, готова ли публика внимать монологу, и громко зачитал:
– Оставшиеся шестьдесят процентов акций, а также прочее имущество, согласно приложенному списку, я оставляю Дульсинее Вадимовне Гвельской, человеку мне дорогому и любимому, пусть и не так, как ей бы хотелось. Прошу простить меня за все обиды, прими это наследство в знак благодарности за наше долгое знакомство.
– Ей? – взвизгнула Ника, вскакивая. – Ей?! Он оставил все этой… этой…
Алла
Да, этой! Этой стерве Дуське.
Молодец, Гарик, уел. Даже после смерти уел. А следовало бы подумать, следовало бы догадаться… Дуся с самого первого дня мне не понравилась, чуяло сердце, неспроста она целыми днями у Гарика просиживает. Чего ей надо было? А и понятно – влюбленная. Дульсинея. Дульсинея Вадимовна Гвельская… любила, видите ли, бабка высокую литературу… до сих пор от этих ее литературных разговоров мутит, как вспомню. Зал, стол, скатерть, свечи, блюдо с фруктами, пирожные, которые ни фигища не понятно как брать, в первый раз, когда я торт ложкой есть стала, Дусенька, вежливая наша, выпучила глазенки, а свекровушка моя, пусть земля ей пухом, и сказала, что девочка я умная, постепенно научусь.
Научилась. И торт вилкой есть, и про Вольтера разговаривать, и Толстого цитировать, и на Бунина с Паустовским ссылаться. А ее все равно на дух не выношу, влюбленную, одно утешает – уродина. И тогда, в девичестве, уродиной была – туша в шелках, маменькой-папенькой вусмерть избалована, в жизни ничего-то, кроме литературы своей, и не видевшая, – а теперь и вовсе расплылась. Как она только не померла еще? Свекровь все убивалась, что у Дусеньки здоровье слабенькое, а она и Гарика пережила, и нас всех поимела.
Одна радость – Нику аж перекосило. Ну да, это не чужих мужей отбивать, пусть теперь попробует на Дуську прелестями своими подувядшими повоздействовать. Остальные… Топ-Топа, ласковый ребенок, вежливый. Бесполезный. Эта будет делать то же, что и все. Ильве… попробовать договориться? Она не глупа, только жадная очень и беспринципная. При удобном случае кинет и не икнет. Нет, опасно связываться. Лизхен тоже темная лошадка. Откуда она вообще появилась? Где Гарика подцепила и, главное, чем? Но Дуся, Дусенька, Дульсинея. Ну уела, ну уела… ничего, все еще можно исправить, все… только подумать хорошенько. Не спешить, не пороть горячки, подумать, проконсультироваться с умными людьми, а там и решать.
Дуся
– Он все ей оставил? Вот так взял и просто оставил этой… этой… – Ника указала на меня дрожащею рукой. – Взял и оставил?
– Взял и оставил, – спокойно повторила Алла Сергеевна, поднялась, подошла и, протянув руку, сказала: – Поздравляю, Дуся, ты получила то, что причитается. Все верно. Все заслуженно.
Верно, заслуженно. Только не нужно. Как он посмел так со мной? Взять и откупиться? Акции, деньги… да не нужно мне ничего этого! Не нужно! А они смотрят, думают: какая я хитрая, как верно все рассчитала, втерлась в доверие, окрутила, обманула. И не поверят, если скажу – не знала. Да и не знала ли? Он намекал ведь, вскользь, шутками, случайными оговорками, на которые я предпочитала не обращать внимания. Получается, к своей выгоде.
– Да, Дуся, поздравляю, – Ильве не пыталась скрыть издевки в голосе. – Верный друг… следовало бы догадаться.
– Но это же хорошо, да? – подала голос Топочка. – Пять процентов – это тоже много? Это лучше, чем ничего?
– Лучше, лучше, – уверила ее Ника. – А шестьдесят еще лучше.
И рявкнула:
– Не будь дурой! У нее вообще прав никаких нет! Она тут посторонняя! Никто, понимаешь? Пустое место.
– Уже не пустое, – это Лизхен. Сердитая, раскрасневшаяся от злости, не пытающаяся скрыть обиды Лизхен. – Извините, Аким Андреевич, но я, со своей стороны, буду подавать в суд. Мне положена доля…
– И Ромочке тоже, – перебила Ильве. – Ромочка наследник первой очереди. Наравне с Лизой, естественно.
– Ваше право, – ответил Аким Андреевич, до сего момента хранивший вежливое молчание. – Но для начала, может, позволите дочитать? Немного осталось. Итак, условие, выдвинутое завещателем, на мой взгляд, существенно меняет всю картину. Согласно последней воле Игоря Владиславовича Громова, настоящее завещание вступает в силу лишь после того, как будет найден его, то бишь Игоря Владиславовича Громова, убийца. Доказательства вины должны быть представлены комиссии из пятерых человек, которых завещатель указал в качестве доверенных лиц. Если в течение полугода имя не будет названо либо же названо, но доказательства сочтены недостаточно убедительными, чтобы большинством голосов признать вину обвиняемой личности, данное завещание теряет силу. Вследствие чего все движимое и недвижимое имущество надлежит разделить следующим образом: восемьдесят процентов акций переходят в распоряжение Дульсинеи Вадимовны Гвельской, а также она получает право распоряжаться оставшимися двадцатью процентами акций с обязательством передать их Роману Игоревичу Громову по достижении последним возраста двадцати одного года. Вот, кажется, и все. От себя добавлю, что я вхожу в число тех, кому предстоит выносить решение по… по пункту вины. Это меня не слишком радует, но отказать другу в просьбе я не мог. Увы. И еще, в качестве бесплатного совета, я бы настоятельно рекомендовал вам не пытаться решить проблему самостоятельно. Наймите специалиста.
– Он… он же урод! Псих! Он ненормальный! – первой не выдержала Ника. – Да что он о себе возомнил! Призрак папаши Гамлета! Отмстите за смерть мою…
– Если вдруг надумаете, – Аким Андреевич оставил выпад без внимания. Он аккуратно сложил бумаги, выровнял стопку, сунул обратно в конверт, тот самый, желтый с красной печатью, а конверт – в кейс. Потом закрыл замочки, любя и любуясь, провел ладонью по потрескавшейся коже и продолжил: – Если все же надумаете обратиться к специалисту, то могу порекомендовать одного в высшей степени толкового человека. Берет дорого, работает чисто. Умен. И, что в данном случае важно, терпелив.
– Аким Андреевич, как вы думаете… при определенных обстоятельствах нам удалось бы достичь полюбовного соглашения? – Алла говорила медленно, тщательно подбирая слова. – Вы ведь умный человек, вы понимаете, что последний пункт… несколько слишком. Глупая шутка. Последняя месть, хотя нам-то мстить не за что, это у нас были обиды.
– И мотивы. Прошу прощения, но боюсь, что вам все же придется следовать выдвинутым условиям. Да, простите, чуть не забыл, Игорь Владиславович оставил еще ряд документов незавещательного плана. Во-первых, – конверт Аким Андреевич достал не из кейса, а из кармана пиджака, – здесь шесть дарственных с правом распоряжаться одной шестой частью этого дома. Игорю это показалось справедливым. В отличие от завещания, распоряжаться дареным имуществом вы можете немедленно. Во-вторых, вам, Дуся, оставили вот это.
Третий конверт, из листика в клеточку, сложенный треугольником, на котором синими чернилами выведено: «Это ключ к ключу, который открывает дверь времен». Внутри прощупывался плоский длинный ключ. Сердце ухнуло в пятки: неужели Игорь оставил мне и Толстого Пта?
– Будьте уверены, все формальности соблюдены.
– И когда я могу забрать его?
– Когда захочешь. Хоть сейчас, но… Дуся, ты подумай, в банке ему надежнее. Все-таки ценность, и немалая.
Ему – да, а мне нет. Мне хочется, чтобы мудрый Толстый Пта был рядом, и дело отнюдь не в его номинальной стоимости, а в том, что Толстый Пта – удивительная вещь. Или нет, вещью его называть нельзя, он – личность, тот, кто бережет и оберегает.
Ника
Одна шестая дома? Два процента? И эти небось думают, что и так слишком много получила!
Да что они понимают? Твари. Все твари. Алка – стервозная, бизнес-леди наша. Нету в тебе леди и не было никогда, даже сейчас будто бы навозцем пованивает. А развода мне так и не простила. А что? Сама виновата, за собой смотреть надо было, не теперь, а тогда. Вспомнить – смех один: красавица от сохи, коса до задницы, румянец во всю рожу. Как он мог вообще на ней жениться? Зато развелся легко, когда понял, что такое истинный класс.
Понял-то понял, но… Ильве лыбится, она тварь хитрая, вот уж кто хорошенько птичку счастья пообскубал. Сына она родила… ага, так мы и поверили. Экспертиза… знаю я цену этой экспертизе, небось ножки перед экспертом раздвинула и бабок сунула, вложилась в будущее, а теперь королева.
Топка – тварь беспомощная и бесполезная, но умудрилась, умудрилась к Гарику в постель вовремя прыгнуть, теперь тоже своего ждет. Лизхен – тварь непонятная, мало про нее знаю, надо бы приглядеться…
Дуся… Дуся просто тварь. Урвала куш и радуется, ишь глазки поблескивают, и конвертик к груди прижимает. Ага, там сто пудов ключ от банковской ячейки, а в ней – божок тот, толстый, который диких бабок стоит. Подарочек… мне Гарик и прикоснуться не дал, показал только, а этой, значит, подарок. Ну тварюга!
И я тварь, только невезучая.
1 2 3 4 5
– Да, мои милые девочки, – Гарик поднял папку и придвинул вплотную к камере, отчего изображение расплылось серо-алыми пятнами. – Вот оно, то самое, посмотрите, подумайте, что там внутри и стоило ли из-за него убивать меня.
Вот. Он сказал это. Он снова сказал это!
– Конечно, вероятно, смерть откровенно криминальной не выглядит. – Голос Гарика по-прежнему весел, а лица не видно, папка заслоняет. Разглядываю картон, серый, неровный, с какими-то шерстинками, пятнышками, потертостями. – Вы слишком чистоплюйки, чтобы замараться, слишком трусливы, чтобы подставиться, слишком не хотите привлекать внимания к вашим играм, чтобы позволить начаться официальному расследованию…
– Да у него окончательно крыша съехала! – воскликнула Ника. Возражать ей не стали.
– Поэтому здесь, – Гарик положил папку на стол и постучал по ней костяшками пальцев, – здесь, милые мои дамы, моя маленькая месть. Я не знаю, кто из вас задался целью, но мотив есть у каждой…
Алла Сергеевна прикусила губу. Задумалась.
Ника остервенело жует сигарету. Фильтр измочалила, горько, наверное, а вкуса не чувствует. Топочка уткнулась лицом в Тяпочкину шерстку, на экран вроде бы и не смотрит. Ильве… Ильве накручивает на палец локон. Накручивает и раскручивает, и снова накручивает. Лизхен то ли дремлет, то ли мечтает.
Гарик на экране спрятал папку в стол.
– Завещание это составлено по закону, с соблюдением всех условностей, и опротестовать его не получится…
– Вот урод!
– Заткнись.
– …но у вас будет шанс урвать кусок. Полагаю, вы его не упустите, точнее, скорее надеюсь на вашу жадность, чем на честность. Так что… целую всех. Дуська, котенок, тебя особенно. Пожалуй, ты – единственная настоящая женщина в моей жизни. Прости, что поздно понял.
Лизхен
Женщина? Дуся – женщина? Смех, да и только, носорог в шелках, смотреть невозможно без содрогания. Как можно было довести себя до такого? Хоть бы на диету села, а то ест и ест, ест и ест, даже теперь губы шевелятся, будто пережевывает чего. И что он в ней нашел?
Дуся умная. Дуся проницательная. У Дуси чутье.
Фу. Права была мама, когда говорила, что следует держаться в отдалении от некрасивых людей – это заразно. Смотрю на Дусю, и ощущение премерзейшее. Выставлю. Да, первым же делом выставлю прочь. Я тут хозяйка. Единственная. Эти могут даже и не дергаться, разве что Ильве… все же ребенок, и Гарик – вот идиот – признал его. Витенька же говорит, что ребенок, как и я, наследник первой очереди, и просто так избавиться не выйдет.
Правда, он же предлагает дать Ильве отступных. Может, и вправду попробовать? Витенька умный, он всегда знает, как поступить правильно.
Дуся
– Ну и что это значит? – первой молчание нарушила Алла Сергеевна. – Дуся, ты можешь объяснить?
– А что объяснять? Тебе ж прямым текстом сказали, что фигушки ты что получишь. – Ника расхохоталась, но смех быстро перешел в икоту. – Ой… да… задолбал он… шуточки… воды…
Топочка, сунув Тяпочку под мышку, торопливо и неловко, расплескав по скатерти, налила из графина в стакан, который протянула Нике.
– Итак, – мягко начала Ильве, – Дуся, он тебе до того говорил? Может, упоминал о чем-то подозрительном? Письма с угрозами? Звонки?
– Нет.
Не было писем, не было звонков, не было ничего, что предвещало бы беду. Просто однажды Гарик уехал в командировку в Челябинск и умер. Сердечный приступ, ничего удивительного при его образе жизни – так мне сказали, уже на похоронах, торопливых, суетливых, каких-то ненастоящих, что ли. Мне даже сообщить не удосужились, знаю – из-за Лизхен: маленькая месть маленькой дряни. Уезжала я, видите ли, неудобно было меня беспокоить… и дело внутреннее, семейное. Она это несколько раз подчеркнула и добавила, что очень-очень любила Гарика и любит меня, а поэтому настоятельно рекомендует проверить сердце, ведь с моим весом нужно тщательно следить за сердцем.
– Хорошо. Тогда с чего он решил, что его собираются убить? И в конце концов, Дуся, что он придумал с завещанием?
– Не знаю.
Не поверили. Алла Сергеевна кивнула, Ника фыркнула, Топочка с Тяпочкой переглянулись, Ильве зевнула, а Лизхен заслонилась от всего происходящего шалью-коконом.
– Значит, будем ждать. Уже недолго, полагаю, нас ждет большой сюрприз.
Алла Сергеевна и не предполагала, насколько права.
Аким Андреевич появился вовремя и даже на полчаса раньше договоренного времени, за что я несказанно ему благодарна. Он вошел, как всегда, без стука, по-хозяйски поставил на стол изрядно потрепанный кейс коричневой кожи, рядом с ним положил фетровую шляпу и кожаные перчатки, прислонил к краю стола трость и только после этого церемонно поклонился.
– Добрый день, дамы. Прошу прощения, если опоздал. Надеюсь, ожидание не было слишком тягостным для вас? – Аким Андреевич хитро подмигнул мне.
– Здрасьте, – отозвалась Ника.
– Всецело разделяю ваше горе, – Аким Андреевич возился с замочками кейса, в движениях его мне виделась нарочитая неторопливость, отдающая даже не театром – балаганом самолюбования.
Он хороший человек, умный и энергичный, а мне следовало бы снисходительнее относиться к его маленьким слабостям. Тем более что их не так и много: показушная галантность, фетровые шляпы с лайковыми перчатками, костюмы стиля американских тридцатых, кейс, доставшийся от дедушки, и усы, придававшие Акиму Андреевичу вид не солидный, а скорее плутоватый.
Ну да разве в усах дело?
И с Гариком они были очень дружны, и о случившемся мне как раз Аким рассказал. Не его вина, что так поздно.
– Дусенька, радость моя, пересядь-ка, пожалуйста, вон туда, – он указал на другую сторону стола. – Или еще куда-нибудь… итак, дамы, приступим.
Желтый конверт с круглой печатью показался мне таким же фальшивым, как Аким Андреевич, который небрежным жестом фокусника сорвал печать и крохотным ножиком вспорол бумагу.
– Так уж вышло, что я имел честь свести более-менее близкое знакомство с каждой из вас, а посему до начала процедуры оговорю: данное завещание составлено согласно принятым юридическим нормам, вследствие чего попытки опротестовать его, вероятнее всего, ни к чему не приведут. Надеюсь, вы мне поверите на слово?
Молчание было ярким и выразительным. Аким же Андреевич, отложив конверт в сторону, с ленцой пролистнул бумаги. Он заставлял их ждать, томиться, гадая, что же придумал Гарик, и я простила Фернишу все слабости. Я почти любила его.
– Что ж, дамы, к делу. Находясь в здравом уме и твердой памяти… соответствующие справки и заключения прилагаются… Игорь Владиславович Громов распорядился принадлежащим ему движимым и недвижимым имуществом следующим образом. Так… моей первой жене за терпение и характер, а также в качестве извинения за разрушенный брак я оставляю десять процентов акций «Ивлоры»…
Губы Аллы Сергеевны едва заметно дрогнули. Улыбнется? Нет. А кроме акций, квартиру ей оставил, родительскую, в которую когда-то привел после свадьбы.
– Вероника в знак моего прощения получает два процента акций…
– Козел!
На Никину злость, как и на нее саму, никто не обратил внимания, только шикнули, чтоб заткнулась.
Топочка получила пять процентов и двухкомнатную квартиру, Ильве – пять и ее сын десять, естественно, дом, в котором они проживали, также оставался им. Тринадцать процентов досталось Лизхен. Она же получила драгоценности и несколько картин из коллекции, не самых дорогих.
– Вот стерва! – не выдержала Ника, пользуясь возникшей паузой.
– Погодите, но ведь получается… получается… – Ильве нахмурилась. – Всего сорок процентов акций получается? Аким Андреевич! А картины? А нефрит? И… остальное? Кому?
Аким Андреевич пригладил усы, огляделся, проверяя, готова ли публика внимать монологу, и громко зачитал:
– Оставшиеся шестьдесят процентов акций, а также прочее имущество, согласно приложенному списку, я оставляю Дульсинее Вадимовне Гвельской, человеку мне дорогому и любимому, пусть и не так, как ей бы хотелось. Прошу простить меня за все обиды, прими это наследство в знак благодарности за наше долгое знакомство.
– Ей? – взвизгнула Ника, вскакивая. – Ей?! Он оставил все этой… этой…
Алла
Да, этой! Этой стерве Дуське.
Молодец, Гарик, уел. Даже после смерти уел. А следовало бы подумать, следовало бы догадаться… Дуся с самого первого дня мне не понравилась, чуяло сердце, неспроста она целыми днями у Гарика просиживает. Чего ей надо было? А и понятно – влюбленная. Дульсинея. Дульсинея Вадимовна Гвельская… любила, видите ли, бабка высокую литературу… до сих пор от этих ее литературных разговоров мутит, как вспомню. Зал, стол, скатерть, свечи, блюдо с фруктами, пирожные, которые ни фигища не понятно как брать, в первый раз, когда я торт ложкой есть стала, Дусенька, вежливая наша, выпучила глазенки, а свекровушка моя, пусть земля ей пухом, и сказала, что девочка я умная, постепенно научусь.
Научилась. И торт вилкой есть, и про Вольтера разговаривать, и Толстого цитировать, и на Бунина с Паустовским ссылаться. А ее все равно на дух не выношу, влюбленную, одно утешает – уродина. И тогда, в девичестве, уродиной была – туша в шелках, маменькой-папенькой вусмерть избалована, в жизни ничего-то, кроме литературы своей, и не видевшая, – а теперь и вовсе расплылась. Как она только не померла еще? Свекровь все убивалась, что у Дусеньки здоровье слабенькое, а она и Гарика пережила, и нас всех поимела.
Одна радость – Нику аж перекосило. Ну да, это не чужих мужей отбивать, пусть теперь попробует на Дуську прелестями своими подувядшими повоздействовать. Остальные… Топ-Топа, ласковый ребенок, вежливый. Бесполезный. Эта будет делать то же, что и все. Ильве… попробовать договориться? Она не глупа, только жадная очень и беспринципная. При удобном случае кинет и не икнет. Нет, опасно связываться. Лизхен тоже темная лошадка. Откуда она вообще появилась? Где Гарика подцепила и, главное, чем? Но Дуся, Дусенька, Дульсинея. Ну уела, ну уела… ничего, все еще можно исправить, все… только подумать хорошенько. Не спешить, не пороть горячки, подумать, проконсультироваться с умными людьми, а там и решать.
Дуся
– Он все ей оставил? Вот так взял и просто оставил этой… этой… – Ника указала на меня дрожащею рукой. – Взял и оставил?
– Взял и оставил, – спокойно повторила Алла Сергеевна, поднялась, подошла и, протянув руку, сказала: – Поздравляю, Дуся, ты получила то, что причитается. Все верно. Все заслуженно.
Верно, заслуженно. Только не нужно. Как он посмел так со мной? Взять и откупиться? Акции, деньги… да не нужно мне ничего этого! Не нужно! А они смотрят, думают: какая я хитрая, как верно все рассчитала, втерлась в доверие, окрутила, обманула. И не поверят, если скажу – не знала. Да и не знала ли? Он намекал ведь, вскользь, шутками, случайными оговорками, на которые я предпочитала не обращать внимания. Получается, к своей выгоде.
– Да, Дуся, поздравляю, – Ильве не пыталась скрыть издевки в голосе. – Верный друг… следовало бы догадаться.
– Но это же хорошо, да? – подала голос Топочка. – Пять процентов – это тоже много? Это лучше, чем ничего?
– Лучше, лучше, – уверила ее Ника. – А шестьдесят еще лучше.
И рявкнула:
– Не будь дурой! У нее вообще прав никаких нет! Она тут посторонняя! Никто, понимаешь? Пустое место.
– Уже не пустое, – это Лизхен. Сердитая, раскрасневшаяся от злости, не пытающаяся скрыть обиды Лизхен. – Извините, Аким Андреевич, но я, со своей стороны, буду подавать в суд. Мне положена доля…
– И Ромочке тоже, – перебила Ильве. – Ромочка наследник первой очереди. Наравне с Лизой, естественно.
– Ваше право, – ответил Аким Андреевич, до сего момента хранивший вежливое молчание. – Но для начала, может, позволите дочитать? Немного осталось. Итак, условие, выдвинутое завещателем, на мой взгляд, существенно меняет всю картину. Согласно последней воле Игоря Владиславовича Громова, настоящее завещание вступает в силу лишь после того, как будет найден его, то бишь Игоря Владиславовича Громова, убийца. Доказательства вины должны быть представлены комиссии из пятерых человек, которых завещатель указал в качестве доверенных лиц. Если в течение полугода имя не будет названо либо же названо, но доказательства сочтены недостаточно убедительными, чтобы большинством голосов признать вину обвиняемой личности, данное завещание теряет силу. Вследствие чего все движимое и недвижимое имущество надлежит разделить следующим образом: восемьдесят процентов акций переходят в распоряжение Дульсинеи Вадимовны Гвельской, а также она получает право распоряжаться оставшимися двадцатью процентами акций с обязательством передать их Роману Игоревичу Громову по достижении последним возраста двадцати одного года. Вот, кажется, и все. От себя добавлю, что я вхожу в число тех, кому предстоит выносить решение по… по пункту вины. Это меня не слишком радует, но отказать другу в просьбе я не мог. Увы. И еще, в качестве бесплатного совета, я бы настоятельно рекомендовал вам не пытаться решить проблему самостоятельно. Наймите специалиста.
– Он… он же урод! Псих! Он ненормальный! – первой не выдержала Ника. – Да что он о себе возомнил! Призрак папаши Гамлета! Отмстите за смерть мою…
– Если вдруг надумаете, – Аким Андреевич оставил выпад без внимания. Он аккуратно сложил бумаги, выровнял стопку, сунул обратно в конверт, тот самый, желтый с красной печатью, а конверт – в кейс. Потом закрыл замочки, любя и любуясь, провел ладонью по потрескавшейся коже и продолжил: – Если все же надумаете обратиться к специалисту, то могу порекомендовать одного в высшей степени толкового человека. Берет дорого, работает чисто. Умен. И, что в данном случае важно, терпелив.
– Аким Андреевич, как вы думаете… при определенных обстоятельствах нам удалось бы достичь полюбовного соглашения? – Алла говорила медленно, тщательно подбирая слова. – Вы ведь умный человек, вы понимаете, что последний пункт… несколько слишком. Глупая шутка. Последняя месть, хотя нам-то мстить не за что, это у нас были обиды.
– И мотивы. Прошу прощения, но боюсь, что вам все же придется следовать выдвинутым условиям. Да, простите, чуть не забыл, Игорь Владиславович оставил еще ряд документов незавещательного плана. Во-первых, – конверт Аким Андреевич достал не из кейса, а из кармана пиджака, – здесь шесть дарственных с правом распоряжаться одной шестой частью этого дома. Игорю это показалось справедливым. В отличие от завещания, распоряжаться дареным имуществом вы можете немедленно. Во-вторых, вам, Дуся, оставили вот это.
Третий конверт, из листика в клеточку, сложенный треугольником, на котором синими чернилами выведено: «Это ключ к ключу, который открывает дверь времен». Внутри прощупывался плоский длинный ключ. Сердце ухнуло в пятки: неужели Игорь оставил мне и Толстого Пта?
– Будьте уверены, все формальности соблюдены.
– И когда я могу забрать его?
– Когда захочешь. Хоть сейчас, но… Дуся, ты подумай, в банке ему надежнее. Все-таки ценность, и немалая.
Ему – да, а мне нет. Мне хочется, чтобы мудрый Толстый Пта был рядом, и дело отнюдь не в его номинальной стоимости, а в том, что Толстый Пта – удивительная вещь. Или нет, вещью его называть нельзя, он – личность, тот, кто бережет и оберегает.
Ника
Одна шестая дома? Два процента? И эти небось думают, что и так слишком много получила!
Да что они понимают? Твари. Все твари. Алка – стервозная, бизнес-леди наша. Нету в тебе леди и не было никогда, даже сейчас будто бы навозцем пованивает. А развода мне так и не простила. А что? Сама виновата, за собой смотреть надо было, не теперь, а тогда. Вспомнить – смех один: красавица от сохи, коса до задницы, румянец во всю рожу. Как он мог вообще на ней жениться? Зато развелся легко, когда понял, что такое истинный класс.
Понял-то понял, но… Ильве лыбится, она тварь хитрая, вот уж кто хорошенько птичку счастья пообскубал. Сына она родила… ага, так мы и поверили. Экспертиза… знаю я цену этой экспертизе, небось ножки перед экспертом раздвинула и бабок сунула, вложилась в будущее, а теперь королева.
Топка – тварь беспомощная и бесполезная, но умудрилась, умудрилась к Гарику в постель вовремя прыгнуть, теперь тоже своего ждет. Лизхен – тварь непонятная, мало про нее знаю, надо бы приглядеться…
Дуся… Дуся просто тварь. Урвала куш и радуется, ишь глазки поблескивают, и конвертик к груди прижимает. Ага, там сто пудов ключ от банковской ячейки, а в ней – божок тот, толстый, который диких бабок стоит. Подарочек… мне Гарик и прикоснуться не дал, показал только, а этой, значит, подарок. Ну тварюга!
И я тварь, только невезучая.
1 2 3 4 5