Он повернул туда голову. Наверно, там ручей, и после дождя он побежал быстрее, Киншоу даже рот свело, так вдруг снова захотелось пить.
Он вернулся к кусту и выудил ранец. Кожа намокла, но внутри все оказалось сухое.
– Там ручей, что ли, – сказал он Хуперу. – Я слышу. Пойду поищу.
Хупер взглянул ему прямо в лицо, в первый раз с тех пор, как началась гроза.
– Зачем? – Пить хочется.
– И мне.
– Ты же говорил, ты захватил попить.
– Ничего я не говорил.
– Нет, сказал. Еще говорил, что я дурак.
Хупер не ответил, только медленно поднялся. Он вылез из-под куста, отошел на ярд, повернулся к Киншоу спиной, расстегнул молнию на джинсах и стал писать в папоротники. Киншоу смотрел на него. Это было долго. Киншоу подумал: да, ничего себе страху набрался. Потом Хупер сказал:
– Я не взял с собой воду, потому что я знал, что тут ручей.
– Врешь, никогда ты тут не был, ничего ты тут не знаешь.
– Нет, был, был.
Киншоу пропустил это мимо ушей. Он думал: после грозы все будет по-другому, теперь ничего, он на Хупера управу найдет.
Но он забыл, что за человек этот Хупер. Вот он вышел на середину поляны и быстро огляделся. Потом сказал:
– Точно. Слышу. Где-то тут. Я первый пойду, потому чтоя главный.
И Киншоу за ним поплелся.
За кустами бежала узенькая стежка. Уклон был не крутой. После дождя как будто посвежело, но, когда они зашли подальше в густой лес, воздух стал снова жаркий, и душный, и сырой. Земля пока была вязкая, и идти было трудно еще потому, что к ногам липли мокрые листья. Но шум бегущей воды приближался.
Киншоу хотелось уже и пить и есть, он решил остановиться, раскрыть ранец и отщипнуть ломтик шоколада. Но тут он обо что-то споткнулся. Он нагнулся к траве. Хупер впереди встал, оглянулся:
– Ну чего ты там? Пошли.
– Ой, а я чего-то нашел!
– Что?
Киншоу не ответил. Он пошарил в траве, и рука наткнулась на мягкий влажный мех. Он раздвинул траву.
Кролик был мертвый. Хупер подошел, встал рядом и опустился на корточки.
– Что это?
– Кролик. – Киншоу легонько провел пальцем по холодному загривку.
– Убитый.
– А как? Крови нету.
– Нету.
Ушки торчали остро, тревожно, будто кролик умер, прислушиваясь, но глаза были застывшие, пустые и далекие, как у рыбы на прилавке.
– На кой он тебе сдался, а?
– Так просто.
– Ну, тогда пошли. Я думал, ты пить хочешь.
Киншоу не ответил. Он осторожно поднял кролика. Кролик оказался тяжелый и весь болтался, будто сейчас развалится.
– Ты когда-нибудь дотрагивался до мертвого?
– Нет. Ну, птиц трогал. А большого – никогда.
– Это лес разве большой?
– Большой. В общем, я до мертвого животного не дотрагивался
– А людей мертвых не видел?
Киншоу испуганно вскинул на него глаза.
– Нет.
– А отец как же? Тебе его в гробу не показали?
– Нет.
– А я дедушку мертвого видел. Недавно совсем.
– Ой. – Киншоу не знал, это правда или нет. Он провел пальцами по влажной кроличьей шерстке.
– Да брось ты его, Киншоу.
Но Киншоу не хотелось бросать кролика. Он был приятный на ощупь. Раньше Киншоу не знал, как это трогать мертвое. Теперь узнал, Он прижал кролика к себе. Хупер сказал:
– Он же мертвый. Что умерло – то пропало и не нужно никому.
– Неправда. А люди?
– То же самое. Какая разница?
– Нет, есть разница, есть.
– Ну в чем?
– Ну... человеческое же тело.
– Люди тоже животные.
– Да, только... только не животные они. Они другие.
Хупер вздохнул.
– Вот слушай. Пока ты дышишь – ты живой. Верно? И всё так. А когда не дышишь, сердце останавливается и ты умираешь.
Киншоу огорчился, растерялся, не знал, как дальше спорить, Хупер вдруг вылупил на него глаза:
– Может, еще ты веришь в разные враки насчет души, и призраков, и всякое такое, а?
– Ну, в призраков...
– Уж если кто умер, так умер, и точка.
– Нет.
– Слушай... сам же видишь. – Хупер ткнул пальцем в кролика. Голова тяжело мотнулась в сторону. – Мертвый, – сказал Хупер.
Киншоу в тоске смотрел на кролика. У него путались мысли. Может, Хупер и правду говорил, только ведь это неправда.
– Если ты веришь во всякую там бессмертную душу, так ты и в призраков и в привидения должен верить.
– Нет.
– Но ведь считается, что призраки – это люди, когда они уже умерли, верно?
– Не знаю.
– Да. Это люди после смерти.
– А сам сказал, что когда умираешь – всё.
– Я-то не верю во всяких там призраков. Это ты веришь. Так получается.
Киншоу промолчал. Но успокоиться не мог.
– Так что смотри в оба. Только все это враки.
Киншоу опять взглянул на кролика и вдруг заметил большую рыхлую рану у него в ухе, и там было полно гноя, крови и червей. Он изо всех сил отшвырнул тушку. Она мягко, пусто шлепнулась в кусты.
Подняв глаза, он наткнулся на глаза Хупера, сощуренные, едкие. Теперь он отыгрался за то, что набрался страху в грозу. Больше Хупер ничего не сказал, отвернулся и зашагал по тропинке.
Киншоу думал и думал про червивую рану, и у него все обрывалось внутри. Мертвый кролик, который сперва казался таким чистеньким, сразу стал мерзким – поганый, заразный. Киншоу поскорей оглядел свою тенниску – не осталось ли пятна.
Вдруг Хупер стал быстро съезжать вниз, он ужасно размахивал руками, чтоб удержаться на ногах.
– Киншоу, Киншоу... Ой... Господи...
Там кончилась тропинка и начинался крутой спуск между двумя буграми, заросший папоротниками, высокими, по пояс. Земля была мокрая и скользкая после дождя. Хупер на ногах не удержался и покатился кувырком, вопя от страха.
– Киншоу...
Но Киншоу ничего не мог сделать, просто он очень осторожно шел следом, он прощупывал каждый шаг. Внизу раздался треск и вскрик. Птицы тут же вспорхнули с кустов и разлетелись по лесу.
– Ну, как ты там?
Молчание.
– Хупер? Ты чего?
Киншоу чуть наклонился вперед и съехал пониже.
– Хупер? Что там с тобой?
– Тут река. Я ее нашел. Я ее вижу.
Киншоу ужасно разозлился и бросился вниз, он продирался по взмокшей траве. Он поцарапал руку о торчащую ветку.
Хупер стоял на коленках и смотрел сквозь густые темные камыши.
– Ты не расшибся, оказывается!
– Нет.
– Я думал, ты чуть не умер, ты такой дикий вой поднял. Чего ж ты орал, если не расшибся?
Хупер только головой мотнул.
– Ну, боялся, что расшибусь. Гляди – вода, и куда-то она течет.
– Почему это?
– Она всегда куда-то течет. Все ручьи, все реки – всегда. Если мы пойдем за ней, мы отсюда выйдем. Так?
– Откуда ты знаешь?
– Это само собой ясно.
– Почему? Может, никуда она не выходит, а забирается все глубже в лес.
– Много ты понимаешь! Голова! Она именно выходит, и мы ее даже видели – под мостом, в деревне, соображаешь?
– Так, может, то другая.
– Нет, она самая. – Хупер поднялся. – Ну, пошли туда. Тут плохо пить, полно водорослей.
– Ты выпачкался. Все штаны заляпал.
– Ну и что? Пошли.
Киншоу не двинулся с места. Конечно, он хотел выйти из лесу не меньше, чем Хупер. Только не вместе с Хупером. И потом, он сомневался, что, если идти вдоль реки, точно выйдешь из лесу.
Но вообще-то не все ли ему равно, что делает, куда идет Хупер? Когда они выберутся отсюда, Хуперу дорога – домой. Киншоу возвращаться не собирался.
– Ну, пошли! Чего стоишь?
– Хочу и стою.
Хупер встал и оглянулся. Он сказал:
– Будешь стоять, один останешься. И чего хорошего? Умрешь тут, никогда не выйдешь.
– Почему это? Я не хуже тебя дорогу найду.
– Надо вместе держаться. А то опасно.
– Все из-за тебя. Это мы из-за твоей дурацкой игры заблудились,
– Заткнись ты. Лучше иди за мной.
Киншоу все стоял. Ему вдруг захотелось повернуть и пойти в другую сторону. Наудачу. Но он пока не понял, хорошо это или нет, что они воду нашли. Еще неизвестно, легче ли будет идти, может, даже наоборот, и ведь мало ли какие еще препятствия встретятся. В лесу они уже начали разбираться, пока шли поверху. А тут все другое.
Пахло паром, сыростью, как в джунглях, и был еще один запах, гнилой, сладкий. Нечем было дышать. Киншоу захотелось снова взобраться наверх и потом еще взбираться – выше, выше, на высокий вяз, пока не станет видно небо. Они проторчали тут уже целую вечность. Река лениво текла между крутых заросших берегов.
– Ну, ты идешь или нет? А то ведь я сейчас пойду, Киншоу, и плевать я на тебя хотел.
Киншоу знал, что никуда Хупер не денется. Хупер перепугался грозы. И теперь ни за что не захочет оставаться в лесу один. Киншоу не ответил, но снова пошел за ним, очень медленно.
Они пробирались через заросли вдоль реки долго, может, две мили прошли, и все оставалось по-прежнему. Очень грязно и скользко. Тут не водилось ничего – ни птиц, ни бабочек. Как в темном сыром туннеле. Вокруг вылезших корней рос дикий чеснок и ужасно вонял.
Вдруг Хупер встал как вкопанный.
– Ну, чего там?
– Ничего.
– Чего же ты встал?
– Надоело.
– Что?
Киншоу поравнялся с ним. Впереди было все то же – туннель.
Хупер разворчался:
– Никуда мы не выйдем, никуда она не выводит, тут все темней и темней. Дрянь какая-то.
– Сам же сказал: надо по берегу идти.
– Ну и что? Я передумал.
– Не идти же теперь обратно.
– Почему это?
– Да потому, что обратно вообще не ходят. И там мы ведь тоже не могли выйти из лесу.
– Откуда ты знаешь?
– Ну были же мы там.
– Мы не везде были. Можно опять наверх взобраться.
– Ну давай. Хоть сейчас.
– Нет, тут колючек полно. Хочу обратно.
– Это черт-те куда переть.
– Пусть. Хочу обратно.
– Ну, давай я первый пойду, раз ты боишься.
– Мне тут плохо, Киншоу. Противно. Жуть.
– Ты как маленький. Она же нас выведет, сам сказал.
– Хватит тебе, заладил: сказал, сказал.
– Но ты сказал. Учти.
Киншоу отпихнул его и прошел вперед. Подумаешь, дело большое – Хупер. Он теперь знал, как с ним обращаться.
Покуда хватал глаз, тянулся зеленый туннель. Киншоу это тоже ненравилось, но не обязательно обо всем рассказывать. Раньше он сам чуть не предложил вернуться или подняться наверх. А теперь он хотел только вперед. Решить что-нибудь, взяться и вдруг не кончить – он такого терпеть не мог. Он все любил доводить до конца. И потом – он опять вышел вперед, опять стал главным и уступать свое место не собирался. А Хупер пусть идет за ним, если хочет.
Они снова пошли. Но прошли немного. Река свернула и долго текла под низко нависавшим боярышником. Тут приходилось взбираться повыше, цепляться за корни, за стволы, чтоб не упасть, изгибаться, продираться боком. Но потом кусты кончились, и вдруг они очутились на открытом месте.
Река тут расширялась, растекалась между стволами и наливала заводь. Крутые берега постепенно делались все ниже, и здесь они вовсе сошли на нет, вода сравнялась с землей. Здесь стало гораздо светлей. Росли одни вязы – очень высокие, не частые, и листья только в вышине, у верхушек.
За заводью река опять текла и текла, исчезала, и там, вдали, был густой кустарник.
– Смотри, как бассейн, – сказал Киншоу.
– Вроде. Только маленький.
– Как думаешь, его специально вырыли?
– Не знаю. Нет, наверно. Ой, смотри-ка – следы от копыт. Полно. Наверно, сюда олень приходил.
– Я же говорил.
Они на минуту замерли, почувствовав, что добрались куда-то и теперь непонятно, как дальше быть. Кажется, до конца леса ближе не стало, кругом была чаща.
Потом вышло солнце и наполнило поляну бледным, желто-зеленым светом. Вода в реке и в заводи сделалась совершенно прозрачная.
– Я придумал! Я плавать буду!
Хупер стянул с плеч сумку и швырнул на землю. Он содрал с себя всю одежду и разбросал как попало по траве. Киншоу на него смотрел. Он не двигался. Ему было не до глупостей. А Хупер опять про все забыл и только наслаждался приключеньем. Он голый побежал к реке, мелькнув среди стволов, будто какая-то белая зверюшка, прыгнул в воду, пустив взрывы брызг, и начал плескаться, скакать, танцевать, колотить руками.
– Киншоу, иди сюда! Ой здорово!
Он взбивал руками фонтаны.
– Ну, чего ты? Плавать, что ли, не умеешь? Мировая вода.
Киншоу все не двигался. Он вспомнил яркую, ненастоящую синь бассейна, в котором его заставлял нырять тот мальчик – Тэрвилл.
– Ты что – боишься?
Он подумал: нет, нет, тут же другое дело, тут хорошо. Там было плохо потому, что полно людей и дикий шум, и, если б он утонул у них на глазах, они бы все равно купались, стояли, хохотали, разговаривали как ни в чем не бывало. Он вдруг будто сразу вырос, стал ужасно сильный, могучий, он теперь что угодно мог. Он начал раздеваться, хотя и не разбрасывал вещи, как Хупер. Он их положил аккуратной стопкой на ранец.
Странно было стоять нагишом под открытым небом. Он посмотрел вниз, на свое тело и поджал пальцы на ногах, потому что под них забивались холодные листья. Хупер смотрел, ждал и бил руками по воде. Он начал выть, как дикий индеец.
Минутку Киншоу постоял на берегу. А потом его захлестнула радость, до него опять вдруг дошло, что вот он, Киншоу, стоит здесь, среди лесов, и опять он почувствовал, как это важно. Он вложил палец в рот, испустил ответный клич и с разгона бухнулся в воду.
Она оказалась просто удивительно теплая, плескалась у него между ног, лизала живот. Сперва он стоял в воде и дрожал от удовольствия. Потом поплыл, опустив лицо в воду. Он открывал глаза и смотрел вниз. Там было темно, зелено и сине. Проплывали рыбы. Он увидел ноги Хупера, они колыхались, как листья какого-то морского анемона. Он сделал бросок вперед.
Они долго-долго стояли в воде. Киншоу думал: не хочу вылезать, никогда, лучше этого нет ничего на свете. Они отмыли грязь, в которой вымазались, когда упали тогда с берега, и стали носиться, высоко задирая коленки, орали, плескались. В заводи было глубоко. Киншоу плыл под водой, выныривал, как черепаха, и брызгался на Хупера.
В конце концов солнце спряталось. Хупер уже сидел на берегу и разглядывал ноготь на ноге. Деревья подальше стали темные, почти черные, а вода, бурлившая вокруг Киншоу, вдруг помутнела. Он поежился.
– Я его ободрал, – сказал Хупер. – Об камень ударился.
– Кровь идет?
– Нет, но все равно внизу, откуда ноготь растет, мокро вроде. И покраснело.
– Лейкопластырь хочешь?
– А ты луну с неба хочешь?
– Зачем? У меня правда есть.
– Пластырь?
– Целая коробка. Какие хочешь.
Хупер поднял глаза. И сказал небрежно:
– Ладно, давай.
Киншоу побрел к берегу и вылез.
Хупер сказал:
– Ну, вид у тебя – ой.
Киншоу все еще стоял на четвереньках, с него стекала вода.
– Руки и ноги болтаются.
– А у самого? У всех так.
– Ну да, не так. Ты прямо как марионетка, когда все веревки поотпускали.
У Киншоу кровь бросилась в лицо. Не взглянув на Хупера, он прошел к своей одежде. Зубы у него стучали, руки стали синие и в мурашках.
– Фу ты, вытереться нечем, – сказал он скучно.
Хупер теперь стоял на берегу, хотя и не отрывал глаз от своего пальца. Он сказал:
– Мне холодно.
– Можно костер разжечь, – сказал Киншоу. – У меня спички есть.
– Не надо, опасно, наверно.
– Почему? Натаскаем камней и сделаем вроде печки. В воде полно камней. И потом – тут сыро, деревья не загорятся, ничего не будет. И что-нибудь сварим.
– Что варить-то? У меня только печенье и помидоры. И мятные лепешки. Их не варят.
– Помидоры можно сварить. И что-нибудь поймаем. Поохотимся.
– Это же глупая игра.
– Почему игра? Мы замерзли – это раз, а когда костер – заодно и варят. Мне есть хочется.
– Ну да, что мы тут поймаем? Фига два.
– А что хочешь.
– Ну, например? Да ты костер-то хоть разводил? Умеешь?
– Нет. А чего там уметь? Зажег – и все дела. Ты одевайся давай, а то закоченеешь.
Киншоу свернул трусики и быстро ими растерся. На него напала жуткая дрожь, ему даже стало плохо. Джинсы противно липли к ногам, когда он их натягивал. Он застегнул молнию, нагнулся и до отказа подвернул штанины.
Хуперу он сказал:
– И ты закатай, сейчас за камнями в воду полезем.
В воде было хорошо. Но теперь он вдруг спохватился, что, наверно, баловаться не стоило. Хуперу-то что, ему все шутки, игра, он и грозу забыл, и как он перепугался, и что они заблудились забыл, и вообще как они сюда попали. Киншоу подумал: кому-то надо соображать. Ну, а ему гораздо важней поскорей отсюда выбраться.
Но как оказалось приятно командовать Хупером! Еще вчера, еще даже сегодня утром он себе и не представлял такого, да в общем-то и не хотел. «А теперь, – он думал, – теперь я все знаю про Хупера. Он как маленький. И глупый. И вредный». Киншоу себя считал гораздо взрослей и вообще другим. Ответственней.
Хупер держал в руках плоский камень. Киншоу сказал: «Ну скорей давай». Хупер не ответил. И сразу Киншоу понял, что все он сглазил. Он обернулся. Хупер смотрел на него, держал в руках большой камень, и с него стекала вода. В глазах появилась прежняя хитрость.
– Хватит тебе командовать, Киншоу.
– Ладно, кончай, нам еще костер разжигать.
– А я тебе не нанялся.
Киншоу бросил камень, который сам держал, сел на корточки и стал рыть ямку. Хупер медленно, размеренным шагом подошел с берега.
– Ты кое-что забыл, а? – он сказал.
– Нам много камней таскать. Больших. Еще штук двадцать. Чтобы все как надо.
– Я кой-чего могу сделать, что тебе не понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Он вернулся к кусту и выудил ранец. Кожа намокла, но внутри все оказалось сухое.
– Там ручей, что ли, – сказал он Хуперу. – Я слышу. Пойду поищу.
Хупер взглянул ему прямо в лицо, в первый раз с тех пор, как началась гроза.
– Зачем? – Пить хочется.
– И мне.
– Ты же говорил, ты захватил попить.
– Ничего я не говорил.
– Нет, сказал. Еще говорил, что я дурак.
Хупер не ответил, только медленно поднялся. Он вылез из-под куста, отошел на ярд, повернулся к Киншоу спиной, расстегнул молнию на джинсах и стал писать в папоротники. Киншоу смотрел на него. Это было долго. Киншоу подумал: да, ничего себе страху набрался. Потом Хупер сказал:
– Я не взял с собой воду, потому что я знал, что тут ручей.
– Врешь, никогда ты тут не был, ничего ты тут не знаешь.
– Нет, был, был.
Киншоу пропустил это мимо ушей. Он думал: после грозы все будет по-другому, теперь ничего, он на Хупера управу найдет.
Но он забыл, что за человек этот Хупер. Вот он вышел на середину поляны и быстро огляделся. Потом сказал:
– Точно. Слышу. Где-то тут. Я первый пойду, потому чтоя главный.
И Киншоу за ним поплелся.
За кустами бежала узенькая стежка. Уклон был не крутой. После дождя как будто посвежело, но, когда они зашли подальше в густой лес, воздух стал снова жаркий, и душный, и сырой. Земля пока была вязкая, и идти было трудно еще потому, что к ногам липли мокрые листья. Но шум бегущей воды приближался.
Киншоу хотелось уже и пить и есть, он решил остановиться, раскрыть ранец и отщипнуть ломтик шоколада. Но тут он обо что-то споткнулся. Он нагнулся к траве. Хупер впереди встал, оглянулся:
– Ну чего ты там? Пошли.
– Ой, а я чего-то нашел!
– Что?
Киншоу не ответил. Он пошарил в траве, и рука наткнулась на мягкий влажный мех. Он раздвинул траву.
Кролик был мертвый. Хупер подошел, встал рядом и опустился на корточки.
– Что это?
– Кролик. – Киншоу легонько провел пальцем по холодному загривку.
– Убитый.
– А как? Крови нету.
– Нету.
Ушки торчали остро, тревожно, будто кролик умер, прислушиваясь, но глаза были застывшие, пустые и далекие, как у рыбы на прилавке.
– На кой он тебе сдался, а?
– Так просто.
– Ну, тогда пошли. Я думал, ты пить хочешь.
Киншоу не ответил. Он осторожно поднял кролика. Кролик оказался тяжелый и весь болтался, будто сейчас развалится.
– Ты когда-нибудь дотрагивался до мертвого?
– Нет. Ну, птиц трогал. А большого – никогда.
– Это лес разве большой?
– Большой. В общем, я до мертвого животного не дотрагивался
– А людей мертвых не видел?
Киншоу испуганно вскинул на него глаза.
– Нет.
– А отец как же? Тебе его в гробу не показали?
– Нет.
– А я дедушку мертвого видел. Недавно совсем.
– Ой. – Киншоу не знал, это правда или нет. Он провел пальцами по влажной кроличьей шерстке.
– Да брось ты его, Киншоу.
Но Киншоу не хотелось бросать кролика. Он был приятный на ощупь. Раньше Киншоу не знал, как это трогать мертвое. Теперь узнал, Он прижал кролика к себе. Хупер сказал:
– Он же мертвый. Что умерло – то пропало и не нужно никому.
– Неправда. А люди?
– То же самое. Какая разница?
– Нет, есть разница, есть.
– Ну в чем?
– Ну... человеческое же тело.
– Люди тоже животные.
– Да, только... только не животные они. Они другие.
Хупер вздохнул.
– Вот слушай. Пока ты дышишь – ты живой. Верно? И всё так. А когда не дышишь, сердце останавливается и ты умираешь.
Киншоу огорчился, растерялся, не знал, как дальше спорить, Хупер вдруг вылупил на него глаза:
– Может, еще ты веришь в разные враки насчет души, и призраков, и всякое такое, а?
– Ну, в призраков...
– Уж если кто умер, так умер, и точка.
– Нет.
– Слушай... сам же видишь. – Хупер ткнул пальцем в кролика. Голова тяжело мотнулась в сторону. – Мертвый, – сказал Хупер.
Киншоу в тоске смотрел на кролика. У него путались мысли. Может, Хупер и правду говорил, только ведь это неправда.
– Если ты веришь во всякую там бессмертную душу, так ты и в призраков и в привидения должен верить.
– Нет.
– Но ведь считается, что призраки – это люди, когда они уже умерли, верно?
– Не знаю.
– Да. Это люди после смерти.
– А сам сказал, что когда умираешь – всё.
– Я-то не верю во всяких там призраков. Это ты веришь. Так получается.
Киншоу промолчал. Но успокоиться не мог.
– Так что смотри в оба. Только все это враки.
Киншоу опять взглянул на кролика и вдруг заметил большую рыхлую рану у него в ухе, и там было полно гноя, крови и червей. Он изо всех сил отшвырнул тушку. Она мягко, пусто шлепнулась в кусты.
Подняв глаза, он наткнулся на глаза Хупера, сощуренные, едкие. Теперь он отыгрался за то, что набрался страху в грозу. Больше Хупер ничего не сказал, отвернулся и зашагал по тропинке.
Киншоу думал и думал про червивую рану, и у него все обрывалось внутри. Мертвый кролик, который сперва казался таким чистеньким, сразу стал мерзким – поганый, заразный. Киншоу поскорей оглядел свою тенниску – не осталось ли пятна.
Вдруг Хупер стал быстро съезжать вниз, он ужасно размахивал руками, чтоб удержаться на ногах.
– Киншоу, Киншоу... Ой... Господи...
Там кончилась тропинка и начинался крутой спуск между двумя буграми, заросший папоротниками, высокими, по пояс. Земля была мокрая и скользкая после дождя. Хупер на ногах не удержался и покатился кувырком, вопя от страха.
– Киншоу...
Но Киншоу ничего не мог сделать, просто он очень осторожно шел следом, он прощупывал каждый шаг. Внизу раздался треск и вскрик. Птицы тут же вспорхнули с кустов и разлетелись по лесу.
– Ну, как ты там?
Молчание.
– Хупер? Ты чего?
Киншоу чуть наклонился вперед и съехал пониже.
– Хупер? Что там с тобой?
– Тут река. Я ее нашел. Я ее вижу.
Киншоу ужасно разозлился и бросился вниз, он продирался по взмокшей траве. Он поцарапал руку о торчащую ветку.
Хупер стоял на коленках и смотрел сквозь густые темные камыши.
– Ты не расшибся, оказывается!
– Нет.
– Я думал, ты чуть не умер, ты такой дикий вой поднял. Чего ж ты орал, если не расшибся?
Хупер только головой мотнул.
– Ну, боялся, что расшибусь. Гляди – вода, и куда-то она течет.
– Почему это?
– Она всегда куда-то течет. Все ручьи, все реки – всегда. Если мы пойдем за ней, мы отсюда выйдем. Так?
– Откуда ты знаешь?
– Это само собой ясно.
– Почему? Может, никуда она не выходит, а забирается все глубже в лес.
– Много ты понимаешь! Голова! Она именно выходит, и мы ее даже видели – под мостом, в деревне, соображаешь?
– Так, может, то другая.
– Нет, она самая. – Хупер поднялся. – Ну, пошли туда. Тут плохо пить, полно водорослей.
– Ты выпачкался. Все штаны заляпал.
– Ну и что? Пошли.
Киншоу не двинулся с места. Конечно, он хотел выйти из лесу не меньше, чем Хупер. Только не вместе с Хупером. И потом, он сомневался, что, если идти вдоль реки, точно выйдешь из лесу.
Но вообще-то не все ли ему равно, что делает, куда идет Хупер? Когда они выберутся отсюда, Хуперу дорога – домой. Киншоу возвращаться не собирался.
– Ну, пошли! Чего стоишь?
– Хочу и стою.
Хупер встал и оглянулся. Он сказал:
– Будешь стоять, один останешься. И чего хорошего? Умрешь тут, никогда не выйдешь.
– Почему это? Я не хуже тебя дорогу найду.
– Надо вместе держаться. А то опасно.
– Все из-за тебя. Это мы из-за твоей дурацкой игры заблудились,
– Заткнись ты. Лучше иди за мной.
Киншоу все стоял. Ему вдруг захотелось повернуть и пойти в другую сторону. Наудачу. Но он пока не понял, хорошо это или нет, что они воду нашли. Еще неизвестно, легче ли будет идти, может, даже наоборот, и ведь мало ли какие еще препятствия встретятся. В лесу они уже начали разбираться, пока шли поверху. А тут все другое.
Пахло паром, сыростью, как в джунглях, и был еще один запах, гнилой, сладкий. Нечем было дышать. Киншоу захотелось снова взобраться наверх и потом еще взбираться – выше, выше, на высокий вяз, пока не станет видно небо. Они проторчали тут уже целую вечность. Река лениво текла между крутых заросших берегов.
– Ну, ты идешь или нет? А то ведь я сейчас пойду, Киншоу, и плевать я на тебя хотел.
Киншоу знал, что никуда Хупер не денется. Хупер перепугался грозы. И теперь ни за что не захочет оставаться в лесу один. Киншоу не ответил, но снова пошел за ним, очень медленно.
Они пробирались через заросли вдоль реки долго, может, две мили прошли, и все оставалось по-прежнему. Очень грязно и скользко. Тут не водилось ничего – ни птиц, ни бабочек. Как в темном сыром туннеле. Вокруг вылезших корней рос дикий чеснок и ужасно вонял.
Вдруг Хупер встал как вкопанный.
– Ну, чего там?
– Ничего.
– Чего же ты встал?
– Надоело.
– Что?
Киншоу поравнялся с ним. Впереди было все то же – туннель.
Хупер разворчался:
– Никуда мы не выйдем, никуда она не выводит, тут все темней и темней. Дрянь какая-то.
– Сам же сказал: надо по берегу идти.
– Ну и что? Я передумал.
– Не идти же теперь обратно.
– Почему это?
– Да потому, что обратно вообще не ходят. И там мы ведь тоже не могли выйти из лесу.
– Откуда ты знаешь?
– Ну были же мы там.
– Мы не везде были. Можно опять наверх взобраться.
– Ну давай. Хоть сейчас.
– Нет, тут колючек полно. Хочу обратно.
– Это черт-те куда переть.
– Пусть. Хочу обратно.
– Ну, давай я первый пойду, раз ты боишься.
– Мне тут плохо, Киншоу. Противно. Жуть.
– Ты как маленький. Она же нас выведет, сам сказал.
– Хватит тебе, заладил: сказал, сказал.
– Но ты сказал. Учти.
Киншоу отпихнул его и прошел вперед. Подумаешь, дело большое – Хупер. Он теперь знал, как с ним обращаться.
Покуда хватал глаз, тянулся зеленый туннель. Киншоу это тоже ненравилось, но не обязательно обо всем рассказывать. Раньше он сам чуть не предложил вернуться или подняться наверх. А теперь он хотел только вперед. Решить что-нибудь, взяться и вдруг не кончить – он такого терпеть не мог. Он все любил доводить до конца. И потом – он опять вышел вперед, опять стал главным и уступать свое место не собирался. А Хупер пусть идет за ним, если хочет.
Они снова пошли. Но прошли немного. Река свернула и долго текла под низко нависавшим боярышником. Тут приходилось взбираться повыше, цепляться за корни, за стволы, чтоб не упасть, изгибаться, продираться боком. Но потом кусты кончились, и вдруг они очутились на открытом месте.
Река тут расширялась, растекалась между стволами и наливала заводь. Крутые берега постепенно делались все ниже, и здесь они вовсе сошли на нет, вода сравнялась с землей. Здесь стало гораздо светлей. Росли одни вязы – очень высокие, не частые, и листья только в вышине, у верхушек.
За заводью река опять текла и текла, исчезала, и там, вдали, был густой кустарник.
– Смотри, как бассейн, – сказал Киншоу.
– Вроде. Только маленький.
– Как думаешь, его специально вырыли?
– Не знаю. Нет, наверно. Ой, смотри-ка – следы от копыт. Полно. Наверно, сюда олень приходил.
– Я же говорил.
Они на минуту замерли, почувствовав, что добрались куда-то и теперь непонятно, как дальше быть. Кажется, до конца леса ближе не стало, кругом была чаща.
Потом вышло солнце и наполнило поляну бледным, желто-зеленым светом. Вода в реке и в заводи сделалась совершенно прозрачная.
– Я придумал! Я плавать буду!
Хупер стянул с плеч сумку и швырнул на землю. Он содрал с себя всю одежду и разбросал как попало по траве. Киншоу на него смотрел. Он не двигался. Ему было не до глупостей. А Хупер опять про все забыл и только наслаждался приключеньем. Он голый побежал к реке, мелькнув среди стволов, будто какая-то белая зверюшка, прыгнул в воду, пустив взрывы брызг, и начал плескаться, скакать, танцевать, колотить руками.
– Киншоу, иди сюда! Ой здорово!
Он взбивал руками фонтаны.
– Ну, чего ты? Плавать, что ли, не умеешь? Мировая вода.
Киншоу все не двигался. Он вспомнил яркую, ненастоящую синь бассейна, в котором его заставлял нырять тот мальчик – Тэрвилл.
– Ты что – боишься?
Он подумал: нет, нет, тут же другое дело, тут хорошо. Там было плохо потому, что полно людей и дикий шум, и, если б он утонул у них на глазах, они бы все равно купались, стояли, хохотали, разговаривали как ни в чем не бывало. Он вдруг будто сразу вырос, стал ужасно сильный, могучий, он теперь что угодно мог. Он начал раздеваться, хотя и не разбрасывал вещи, как Хупер. Он их положил аккуратной стопкой на ранец.
Странно было стоять нагишом под открытым небом. Он посмотрел вниз, на свое тело и поджал пальцы на ногах, потому что под них забивались холодные листья. Хупер смотрел, ждал и бил руками по воде. Он начал выть, как дикий индеец.
Минутку Киншоу постоял на берегу. А потом его захлестнула радость, до него опять вдруг дошло, что вот он, Киншоу, стоит здесь, среди лесов, и опять он почувствовал, как это важно. Он вложил палец в рот, испустил ответный клич и с разгона бухнулся в воду.
Она оказалась просто удивительно теплая, плескалась у него между ног, лизала живот. Сперва он стоял в воде и дрожал от удовольствия. Потом поплыл, опустив лицо в воду. Он открывал глаза и смотрел вниз. Там было темно, зелено и сине. Проплывали рыбы. Он увидел ноги Хупера, они колыхались, как листья какого-то морского анемона. Он сделал бросок вперед.
Они долго-долго стояли в воде. Киншоу думал: не хочу вылезать, никогда, лучше этого нет ничего на свете. Они отмыли грязь, в которой вымазались, когда упали тогда с берега, и стали носиться, высоко задирая коленки, орали, плескались. В заводи было глубоко. Киншоу плыл под водой, выныривал, как черепаха, и брызгался на Хупера.
В конце концов солнце спряталось. Хупер уже сидел на берегу и разглядывал ноготь на ноге. Деревья подальше стали темные, почти черные, а вода, бурлившая вокруг Киншоу, вдруг помутнела. Он поежился.
– Я его ободрал, – сказал Хупер. – Об камень ударился.
– Кровь идет?
– Нет, но все равно внизу, откуда ноготь растет, мокро вроде. И покраснело.
– Лейкопластырь хочешь?
– А ты луну с неба хочешь?
– Зачем? У меня правда есть.
– Пластырь?
– Целая коробка. Какие хочешь.
Хупер поднял глаза. И сказал небрежно:
– Ладно, давай.
Киншоу побрел к берегу и вылез.
Хупер сказал:
– Ну, вид у тебя – ой.
Киншоу все еще стоял на четвереньках, с него стекала вода.
– Руки и ноги болтаются.
– А у самого? У всех так.
– Ну да, не так. Ты прямо как марионетка, когда все веревки поотпускали.
У Киншоу кровь бросилась в лицо. Не взглянув на Хупера, он прошел к своей одежде. Зубы у него стучали, руки стали синие и в мурашках.
– Фу ты, вытереться нечем, – сказал он скучно.
Хупер теперь стоял на берегу, хотя и не отрывал глаз от своего пальца. Он сказал:
– Мне холодно.
– Можно костер разжечь, – сказал Киншоу. – У меня спички есть.
– Не надо, опасно, наверно.
– Почему? Натаскаем камней и сделаем вроде печки. В воде полно камней. И потом – тут сыро, деревья не загорятся, ничего не будет. И что-нибудь сварим.
– Что варить-то? У меня только печенье и помидоры. И мятные лепешки. Их не варят.
– Помидоры можно сварить. И что-нибудь поймаем. Поохотимся.
– Это же глупая игра.
– Почему игра? Мы замерзли – это раз, а когда костер – заодно и варят. Мне есть хочется.
– Ну да, что мы тут поймаем? Фига два.
– А что хочешь.
– Ну, например? Да ты костер-то хоть разводил? Умеешь?
– Нет. А чего там уметь? Зажег – и все дела. Ты одевайся давай, а то закоченеешь.
Киншоу свернул трусики и быстро ими растерся. На него напала жуткая дрожь, ему даже стало плохо. Джинсы противно липли к ногам, когда он их натягивал. Он застегнул молнию, нагнулся и до отказа подвернул штанины.
Хуперу он сказал:
– И ты закатай, сейчас за камнями в воду полезем.
В воде было хорошо. Но теперь он вдруг спохватился, что, наверно, баловаться не стоило. Хуперу-то что, ему все шутки, игра, он и грозу забыл, и как он перепугался, и что они заблудились забыл, и вообще как они сюда попали. Киншоу подумал: кому-то надо соображать. Ну, а ему гораздо важней поскорей отсюда выбраться.
Но как оказалось приятно командовать Хупером! Еще вчера, еще даже сегодня утром он себе и не представлял такого, да в общем-то и не хотел. «А теперь, – он думал, – теперь я все знаю про Хупера. Он как маленький. И глупый. И вредный». Киншоу себя считал гораздо взрослей и вообще другим. Ответственней.
Хупер держал в руках плоский камень. Киншоу сказал: «Ну скорей давай». Хупер не ответил. И сразу Киншоу понял, что все он сглазил. Он обернулся. Хупер смотрел на него, держал в руках большой камень, и с него стекала вода. В глазах появилась прежняя хитрость.
– Хватит тебе командовать, Киншоу.
– Ладно, кончай, нам еще костер разжигать.
– А я тебе не нанялся.
Киншоу бросил камень, который сам держал, сел на корточки и стал рыть ямку. Хупер медленно, размеренным шагом подошел с берега.
– Ты кое-что забыл, а? – он сказал.
– Нам много камней таскать. Больших. Еще штук двадцать. Чтобы все как надо.
– Я кой-чего могу сделать, что тебе не понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19