– Все равно день пропал из-за твоего «гробовщика», – сказала она, – пошли хоть овощей купим побольше.
И стоял Рудаки, как унылая лошадь, на базаре, а Ива сносила к нему все новые и новые пакеты с покупками. Опять он думал о Хироманте и о том, что надо бы его разыскать, но опять как-то вскользь, мимоходом. Зато вспомнил вдруг, кого напомнил ему «Че Гевара» на портрете.
«Так это же Чернецкий!» – осенило его, и он даже обрадовался, хотя Чернецкого никогда не любил, и решил расспросить о нем «гробовщика» при встрече. «Правда, едва ли он объявится, – решил Рудаки, – я свою функцию исполнил, как тот мавр, и едва ли Раевскому еще понадоблюсь». Скоро выяснилось, что он ошибался.
Раевский позвонил на следующий день.
– Пока туго идет, – сказал он, – ваша доля три тысячи.
Рудаки так удивился, что не нашел слов, но «гробовщик» воспринял его молчание по-своему.
– Это пока, – продолжил он. – Надо время на раскрутку. И патент надо взять где-нибудь в Штатах или в Европе – там лохов не меньше, а бабок больше, – и спросил: – Так когда вам бабки забросить?
Рудаки опомнился и сказал:
– Это деньги не мои, и я их не возьму. Это деньги Юры или, если он умер, надо его брату передать – у него брат больной. В общем, вы их сохраните, а я попытаюсь Хироманта найти.
– И себе ничего не возьмете? – спросил Раевский с удивлением в голосе.
– Не возьму, – ответил Рудаки. – Только вы деньги сохраните, пока я судьбу Хироманта не выясню. Да, кстати, – вспомнил он, – вы адрес Чернецкого не знаете? Надо его найти – он может что-нибудь знать о Хироманте.
– Какого Чернецкого? – удивился Раевский.
– Того, что на портрете. Помните? На презентации. Вы его за Хироманта выдавали.
– А… этот. Так это бомж какой-то. Я его в переходе нашел, возле метро «Демьяновская» – у него точка там. А колоритный типаж, как бы, Че Гевара, правда?
После разговора с Раевским неопределенное желание найти Хироманта или узнать о его судьбе, приобретало новый смысл, и Рудаки решил этим заняться всерьез.
Пора начать розыскные мероприятия, – сказал он Иве и усмехнулся.
– Какие еще мероприятия? – насторожилась Ива.
– Да это я так, – ответил он.
Был на Кресте один пьяница, бывший то ли следователь, то ли мент, который говорил, бывало, когда надо было найти рубль на пиво:
– Пора начать розыскные мероприятия.
«Пора начать розыскные мероприятия», – подумал опять Рудаки и начать решил с Чернецкого.
7. Розыскные мероприятия
Толкучка у «Демьяновской» была прежняя, как тогда, когда Рудаки встретился тут с Хиромантом. Он закурил, встал в сторонке у витрины «Макдональдса» и стал думать, как ему найти Чернецкого, и вспоминать о последней встрече с Хиромантом. Вспомнил, как стоял тот, неуместный здесь и жалкий в своем длинном черном пальто и косо надетой шляпе, как обтекала современная яркая толпа эту нелепую фигуру из прошлого, вспомнил его пророчества и советы, связанные с проникновением.
Почему-то был он сейчас уверен, что оба его проникновения происходили на самом деле, что действительно побывал он в прошлом, несмотря на всю нелепость и абсурдность этого в свете современного знания. Казалось ему, что встреть он сейчас Хироманта, тот объяснил бы все связанные с проникновением нелепости и противоречия: и откуда взялись сирийские лиры у него в кармане, и в каких джинсах он тушил троллейбус, и в каких – брел через пожарище, и почему не помнит он ничего из происходившего с ним в этом времени в тот период, когда уходил он в проникновение.
Впрочем, объяснить почти все это он мог бы и сам, стоило только поверить в проникновения или, наоборот, окончательно признать, что это были просто яркие сновидения, и Хиромант был нужен ему, чтобы укрепить в нем веру. Но Хироманта не было, а на том месте, где он стоял когда-то, появился бродяга в камуфляже и стал раскуривать вытащенный из урны окурок. Рудаки подошел к нему.
– Слышишь, дядя, – сказал он бодрым тоном, презирая себя и за этот тон, и за «дядю». – Тут один знакомый мой крутится, – он хотел сказать «обретается», но побоялся, что бродяга его не поймет, – такой бородатый, кудри у него буйные, густые, толстый такой. Не видел такого?
– Среди нашего брата, вагабондов, толстых немного, – сказал бродяга грустным, «интеллигентным» голосом. Рудаки еще сильнее устыдился своей фамильярности, – а в этом ареале, вокруг станции метро и рынка, и вообще один. Сержант вам, должно быть, нужен, правда, он такой же сержант, как я фельдмаршал, но не в этом дело. Кудрявый такой, с животом?
– Наверное, с животом, – ответил Рудаки, – я давно его не видел – лет тридцать, – и протянул бродяге пятерку. – А где он обретается?
– Обретается… – повторил бродяга, засовывая пятерку в карман, – давно я не слышал этого слова. Да вон там и обретается, в том переходе, – и он показал на новый подземный переход возле рынка.
– Спасибо, – сказал Рудаки и протянул бродяге сигареты. – Возьмите несколько.
– И вам спасибо, – бродяга вынул из пачки три сигареты. – Если что еще надо – я целый день тут… – он сделал многозначительную паузу, – обретаюсь.
Первое, что подумал Рудаки, когда увидел Чернецко-го, – это то, как мало тот был похож на Че Гевару.
«Берет, наверное, так внешность изменяет или ретушер постарался, – подумал он, – удивительно, что я вообще в том портрете Чернецкого углядел, правда, не сразу».
Ничуть не был похож Чернецкий в жизни на благородного революционера, а вообще, насколько помнил Рудаки, мало изменился – буйные кудри, как и прежде, закрывали его низкий лоб, и седины в них на первый взгляд не было совсем, так же смотрел он исподлобья маленькими, налитыми кровью глазками, так же, как тридцать лет назад, стоял он в привычной лениво-вызывающей позе, и казалось Рудаки, что скажет он сейчас, как, бывало, говорил тогда:
– Ну шо, Абгаша, как поживает твоя Сага?
Из-за этой фразы даже как-то подрался с ним Рудаки, правда, без особого успеха – поставил ему тогда Чернецкий «фонарь» под глазом, – но о той драке Рудаки и сейчас не жалел.
В общем, несимпатичной личностью был Чернецкий, и, несмотря на то что прошло столько лет, Рудаки и сейчас не хотелось иметь с ним дела. Однако Хироманта надо было попробовать разыскать или узнать о его судьбе, и, похоже, Чернецкий был единственной ниточкой.
– Здравствуй, Гена, – сказал Рудаки, подойдя к нему. Чернецкий прищурился и долго разглядывал Рудаки, потом ответил:
– Ну, здравствуй, коли не шутишь. А ты кто такой? Что-то не признаю я тебя – глаза у меня того, не очень.
– Аврам я, Рудаки. Помнишь?
– А… Абгаша, – дыхнул на него дешевой водкой Чернецкий. – А говорили, ты умер.
Рудаки захотелось дать ему в морду, как тогда в Кофейнике, но он сдержался – Хироманта надо было найти – и сказал:
– Жив, как видишь.
– Да я почти и не вижу уже. Катаракта проклятая – говорят, операцию делать надо, а где бабки взять, не говорят, – Чернецкий опять прищурился и стал разглядывать Рудаки. – А у тебя, видать, бабки есть. Прикид, и вообще. Пошли выпьем – вспомним молодость. Только по-быстрому – мне надолго покидать пост нельзя. Ашот заметит – точки лишит, и тогда мне совсем гаплык.
Когда они молча шли к заведению у метро, которое рекомендовал Чернецкий, и после, когда сели за столик со столешницей в грязных разводах, Рудаки думал о том, что нынешняя судьба Чернецкого определилась, пожалуй, уже тогда, в далекие семидесятые. Думал, что среди завсегдатаев Кофейника были такие, как он сам, – студенты и работающие где-нибудь люди: он, например, всю жизнь переводами занимался, Окунь актером, был и очень талантливым, В.К. диссертацию чуть ли не в институте защитил. И пили они тогда в основном, чтобы поговорить, поспорить, почувствовать себя в кругу друзей-единомышленников. Глупо это, конечно, было, но молодость вообще мудростью никогда не отличалась. Но были в Кофейнике и такие, как Чернецкий, – пившие ради выпивки и закуски, говорившие мало или о футболе, не то чтобы Рудаки был против футбола, но говорить об этом все время…
– Что тебе взять? – спросил он Чернецкого.
– Водки подешевле, – ответил тот, – и зажевать чего-нибудь.
Стоя в очереди у прилавка, он разглядывал Чернецкого. На нем был военный френч с сержантскими лычками и потускневшей медалью на груди и синие спортивные штаны с голубыми лампасами. Когда он стоял в переходе, на шее у него висела картонка с надписью «Подайте на лечение герою Афгана», которую он, покинув рабочее место, снял, и теперь она лежала на столе возле его вязаной шапочки.
– Ну, – сказал он, понюхав водку, которую принес Рудаки, – давай за встречу, что ли?!
– Я не пью, – Рудаки поднял свою чашку со светло-желтым напитком, который в этом заведении проходил как кофе, – а ты выпей, не стесняйся.
– Ага, – Чернецкий одним глотком выпил водку и, жуя бутерброд с какой-то страшненькой колбасой, спросил: – А ты что, совсем не пьешь? Закодировался что ли?
– Да нет, – Рудаки хотелось поскорее закрыть эту неизбежную тему, – просто лекция у меня скоро.
– Лекция, – изобразил удивление Чернецкий. – Так ты что, профессор?
– Вроде того, – сказал Рудаки, – но давай к делу, а то времени у меня мало, да и твое отсутствие на рабочем месте могут заметить. Как там его? Вахтанг?
– Ашот, – поправил Чернецкий и пожаловался: – Зверь, всю выручку забирает. А что до дела твоего – сначала возьми мне еще соточку, а потом и о деле можно.
Рудаки принес ему еще водки и сказал, что дело у него простое – надо ему Хироманта найти непременно.
– Хироманта?… – протянул Чернецкий, закуривая из пачки Рудаки. – Так умер он вроде.
– Ты уверен? – спросил Рудаки.
– Говорили ребята, что умер он и брата его в больницу забрали, а сам я не знаю – на похоронах не был.
– А кто тебе говорил, что он умер, не помнишь?
– Не-а, – ответил Чернецкий, – кто-то говорил, а кто, не помню, – и спросил, который час.
«Выходит, напрасно я встречался с Чернецким, ворошил неприятные воспоминания», – подумал Рудаки и хотел уже попрощаться и уйти, но потом спросил на всякий случай:
– А где жил Хиромант, ты не знаешь?
– Адреса не знаю, а так помню – на Коломенке, могу показать. Был я у него где-то полгода назад, почти трезвый, – ухмыльнулся Чернецкий.
Договорились встретиться вечером, часов в восемь, когда кончался у Чернецкого рабочий день.
Настроение у Рудаки после встречи с Чернецким испортилось окончательно. Он даже жалел уже, что затеял поиски Хироманта, и появилось у него предчувствие, даже не предчувствие, а почти уверенность, что Хиромант умер и поиски ни к чему не приведут, только придется опять общаться с Чернецким и совершать еще какие-то ненужные и утомительные действия.
Так и оказалось. Когда пришел он вечером в подземный переход, Чернецкого там не нашел, и только после долгих расспросов у торговцев, стоявших вместе с ним в переходе, удалось ему выяснить, что Чернецкий, скорее всего, в том кафе, где были они с ним утром.
В кафе Чернецкий сидел за столиком в такой компании, что и подходить было страшно, и уже издали можно было заметить, что пьян он, как говорится, «в драбадан». Рудаки все же подошел и тут же об этом пожалел – Чернецкий спьяну его не признал или сделал вид, что не признал, а компания сразу же настроилась враждебно. Еле удалось ему мирно оттуда ретироваться, и когда вырвался он оттуда и подошел к станции метро, настроение у него было еще хуже, чем утром после встречи с Чернецким.
У входа в метро, когда закуривал он трясущимися руками, стараясь привести нервы в порядок, подошел к нему давешний «интеллигентный» бродяга, Вагабонд, как он себя называл.
– Ну как, – спросил он, – нашли Сержанта?
– Лучше бы я его не нашел, – скривился Рудаки, протягивая Вагабонду сигареты, – одна морока получилась, еле ноги унес из его компании.
– Да уж, – согласился тот, – человек он несимпатичный, а компания в том кафе – вы ведь в том кафе были? – он показал на палатку с рекламой пива «Сармат», в которой побывал Рудаки, – компания там собирается такая, что постороннему туда лучше вечером не заходить, – одни уголовники.
– А я вот, дурак, зашел, – покачал головой Рудаки, сетуя на свою дурость, – и едва мне морду не набили – все пить заставляли, а я отказывался.
– Вы что, не пьете? – спросил Вагабонд с сочувствием в голосе.
– Пью, – ответил Рудаки, – но не в такой компании.
– Понятно, – протянул бродяга. – А что за дело у вас к Сержанту? Может, я смогу помочь?
– Человека мне надо одного найти, – сказал Рудаки, – а Чернецкий, Сержант то есть, знает, где он жил, показать может.
– Ну да, – задумчиво сказал Вагабонд, – в такое время он едва ли дорогу домой сможет найти, не то что показать что-нибудь. Надо утром его ловить, пока он еще что-то соображает.
– Не хочу я опять сюда приходить, – поморщился Рудаки.
– А вы деньги ему сможете какие-нибудь заплатить за услугу? – спросил Вагабонд. – Тогда я его завтра утром найду и стрелку с вами назначу, где скажете. За деньги он на край света побежит.
– Денег у меня немного, – сказал Рудаки, – но грошей сто могу ему выделить. Как вы думаете, хватит?
– Слишком жирно ему будет, – решительно сказал Вагабонд, – полтину ему дайте, ну и мне что-нибудь за услугу – я ведь, так сказать, мессенджер, передаю кому что надо передать, этим и пробавляюсь. Такса у меня пятерка. Так что скажите, куда ему прийти и во сколько, а я уж передам – будьте покойны.
– На Коломенке этот мой знакомый жил, где-то недалеко от Ханской горы, но я там никаких сейчас ориентиров не знаю – изменился город, как будто в другом городе живу – такое у меня сейчас ощущение.
– Да… – задумался Вагабонд, – я теперь тоже на Коломенке ничего не найду. Раньше там трамвай ходил – на какой-нибудь трамвайной остановке договориться можно было, а теперь троллейбус, от Стадиона, кажется. А знаете что? – оживился он. – Назначьте ему встречу в Полицейском садике, там остановка троллейбуса недалеко, того, который на Коломенку идет, – он Полицейский садик знает, его все наши знают – популярное место.
На том и порешили. Рудаки дал Вагабонду пятерку, попрощался с ним и нырнул в метро.
Уверенности в том, что Вагабонд уговорит Чернецкого прийти на встречу, у Рудаки не было, но он все-таки пришел в Полицейский садик к назначенному времени, сел на свободную скамейку и стал ждать. Стояла поздняя осень, сидеть скоро стало холодно – он встал и начал прохаживаться взад-вперед, не выпуская из вида вход в садик.
Весь его родной город изменился, и Полицейский садик не был исключением из этого печального для Рудаки правила. Когда-то уютный и обойденный заботами тогдашних городских властей о благоустройстве, был он одним из любимых мест Рудаки, особенно осенью, когда дорожки устилали опавшие листья и людей было мало. Хорошо было тогда сидеть там и лениво думать обо всем и ни о чем, слушая, как ветер шелестит остатками листьев и вороны переругиваются на заборе Школы КГБ, примыкавшей к садику.
Сейчас от прошлого осталась одна эта школа, сохранившая свой прежний забор и страшно таинственный вид, хотя называлась она сейчас наверняка иначе и, может быть, и не секретная школа там была теперь, а что-нибудь другое, банк какой-нибудь или игорное заведение – что там было теперь, он не знал, да и не интересовало его это совсем.
У забора школы, где в поздний период имперской истории построили общественный туалет, теперь был ресторан, и из громкоговорителя у его входа на весь садик разносилась разухабистая блатная песня. Народу было полно – садик стал проходным и по его когда-то засыпанным листьями, а теперь расчищенным, голым дорожкам мчались деловитые прохожие с «мобилками», едва не наступая на ноги сидящим на немногочисленных скамейках.
Очень неуютно стало в Полицейском садике, и Рудаки даже обрадовался, когда на лестнице, ведущей в садик с улицы, появился Чернецкий. Наряд свой по случаю выхода в люди Сержант не изменил, только медаль снял.
– Бард сказал, что ты бабки заплатишь, – сразу взял он быка за рога, – полтину грошей, если дом Хироманта покажу.
– Посмотрим, – сказал Рудаки, – ты сначала дом покажи.
«Так значит, этого Вагабонда у метро бардом кличут. Интересно, – рассеянно думал он, когда они с Чернецким шли к троллейбусной остановке, – интересно, как он бродягой стал, может, по идейным соображениям».
В троллейбусе Чернецкий затеял свару с кондуктором, перечисляя свои военные заслуги, которые будто бы давали ему право бесплатного проезда. Рудаки за него платить не хотел принципиально и стоял в стороне, наблюдая за скандалом. Так и доехали до Коломенской, где, по словам Чернецкого, жил Хиромант, и Чернецкий выскочил, так и не купив билет, и тут же потащил Рудаки в ближайшее кафе-палатку. Выпив там водки – Рудаки опять платить за него принципиально не стал, – он сказал:
– Ну пошли – тут близко.
Оказалось не так уж близко – не меньше получаса плутали они по каким-то задним дворам мимо помоек и детских площадок, которые случайно или по злому умыслу устроителей всегда находились рядом, перелазили по шатким мосткам через траншеи, в которых полыхала сварка и висел плотный мат копошащихся в них рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23