Во дворе — опустевшую голубятню с мрачным нутром, в которое сеялся свет из щелей, и за забором интернат для умственно отсталых. Мы заглядывали в него, ребята перелезали, а я не мог достать.
А на школьных задах, где шла стройка, — сожженную в яме незаконченного фундамента собаку. Мы ходили смотреть на ее почерневшее. И второгодника Алешу Соловьева с рыжей промытой копной, который сидел со мной за первой партой и заставлял класть на стол руку с часами, чтобы он мог следить, как движется секундная стрелка.
Однажды мой друг спрыгнул во дворе с какой-то перегородки. А внизу лежала доска с торчащим гвоздем, которую он не заметил. Ему пробило ногу с ботинком почти насквозь, и, когда он машинально поднял ногу, доска крутилась на гвозде.
Мои воспоминания оттого такие отрывочные, что мне всегда я всегда больше придавал было более интересно тому, что внутри меня значение тому, что происходило внутри меня и очень многого
Наши увлечения и интересы были обыкновенны для школьников того времени. О рок-музыкантах рассказывали друг другу путающиеся между собой истории и обменивались фотографиями. Несколько наших играли на гитарах. После уроков и на большой перемене собирались, чтобы петь, на кафеле пе
Выбирайте.
на Кате Чен, темногубой полукитаянке, с которой познакомился в общежитии нефтяного института, куда по-соседски приходил. Что она провинциалка издалека, почти сирота, совершенно здесь беспомощная безо всякой опоры, и тем, что его внимание восприняла как необыкновенную удачу. Представил, как приведет в просторную старомосковскую квартиру с традиционными книгами вдоль всех стен, а отец, проФессор-географ, и мать, преподаватель консерватории, будут возмущены, недоброжелательны и подозрительны к ней. Первая мысль, которая должна у них появиться, — что она искала себе мужа с пропиской. Вдобавок оказалась недевственной, чего он ей прощать не собирался и допытывался, кто. Узнал, что однокурсник, с которым она решилась из-за комплекса, что никому не нужна, и подруги спрашивают, у которых уже все было. Отправился бить ему морду. И девушка довольна, хотя сначала очень волновалась, что не он возьмет верх. Обошлось. Но очень скоро заметил, что родители Катю сразу полюбили. Отец уединялся с ней в кабинете и что-то рассказывал, а мать оберегала от домашних хлопот и выхватывала у нее сковородку или кастрюлю. Домработницы к этому времени уже не было. У них даже завелись какие-то тайны от него. Потому что втроем сейчас же замолкали, когда он появлялся. К жене стал холоден, ночуя то в гостиной на диване, то у друзей. Тогда родители, чтобы не мешать, сняли молодым квартиру. Закончил институт. Но вместо аспирантуры устроился ночным вахтером в том же НИИ, где работала жена, и стал писать сочинение о свободе воли, перерывая массу литературы в библиотеке. Представлял, как будут возмущены и недоброжелательны родители и Катя, у которой тоже были планы насчет его карьеры. Но те продолжали давать деньги, а для той к смелости и бескорыстию мужа прибавился еще и его философский талант. Она всегда благодарно смотрела на него снизу вверх. Чтобы подработать, брала на дом у коллег и перепечатывала по ночам статьи и диссертации. Но к этому времени уже оставил свой трактат и увлекся идеей многолюдного патриархального семейства. Ка-тя ра-да, решив, что до нее наконец дошла очередь. Их постельные отношения приобрели почти истерический характер. Родились подряд сын и две дочери. Гордясь ролью кормильца, дежурил уже в нескольких местах и еще убирал двор по утрам, вернувшись. Однажды, вернувшись, Катя обнаружила, что он спит, а старшая тоже спит, но свернувшись у порога. Ругала. Философски отговаривался, щурясь от света. К тому времени уже пришел к выводу, что было неправильно в наше время рожать детей. Бомбы падали, и экономический кризис не только в нашей стране. Это должно быть остановлено. Но к концу человечества, естественному и необходимому, мы можем быть приведены, по мнению Льва Толстого, и прекращением деторождения. Что ж тут такого, даже гуманнее. Но аборт от этого не становится менее убийством, даже наоборот. Преданная Катя, уже привыкшая к редкой, но бурной страсти, терпела. Часто представлял, как она терпит, внутренне сжимаясь и мучаясь. Чтобы проверить, подходил сзади приласкать и брал за локти. Прижималась спиной, закидывая голову и выворачиваясь. И сейчас же отходил с суровым выражением лица, как будто останавливая себя и страдая. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что он пользуется пониманием и помощью ее лучшей подруги. Конечно, не обошлось без сочувствующей, спасибо Светке, открыла глаза. С подругой сейчас же порвала. Уже не была такой сиротой, родители тоже сюда перебрались, и переехала с детьми к ним. Преследовал ее, звонил, подстерегал у подъезда, грозился убить, ошеломленный тем, что она могла уйти от него. Тем более, что знал, что его родители там бывают, их пускают, привозят подарки и деньги. От него ее все прятали. В один из его звонков трубку вопреки обыкновению не повесили, а сказали, что Катя в онкоцентре и не против увидеться. Возил ей туда фрукты, совершенно увлеченный новым положением дел. У нее рак, но, к счастью, вовремя замеченный, метастазы еще не пошли. Она тоже была тронута его вниманием и заботой. Ей ампутировали левую грудь, она вернулась домой, а он еще до этого перевез туда детей. Он нежен, гордясь своей новой ролью, как будто наконец нашел себя, тем, что не бросил ее, несмотря на теперешнее уродство, а любит по-прежнему, и еще больше. А она счастлива.
Неизменный Бек проводил в кабинет. Я оглянулся, а его уже не было. Лариса — за столом, что-то просматривает. Бек и Руслан — входят, задерживаются у двери. Потом — Лариса и Руслан одни.
Бек: Я его привел, ты велела.
Лариса (не оборачиваясь): Да. Можешь заняться своими делами.
Бек: уходит.
Лариса (в строгом сером костюме, поднимает от стола голову): Привет!
Руслан: ежится у двери.
Лариса (усаживаясь, повернувшись к нем лицом на стуле): Я сказала: привет. Я рада, что Вы пришли. Мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями. У меня остался некоторый неприятный осадок после всего этого дела. А у Вас?
Руслан: У меня — нет.
Лариса: Неприятный осадок. Да? Тогда хорошо. Мне бы хотелось, чтобы Вы были при мне все время при мне. Что на это скажете?
— Зачем?
— Только, пожалуйста, не думайте, потому что Вы такой забавный. Подойди сюда. Как собачка.
Она гладит его по спине и голове. Я подумал, что это именно так.
— Вы бы развлекали меня. В смысле отвлекали бы. Мне очень нужен такой, как Вы, чтобы я всецело доверяла.
— Я не умею развлекать.
— От всего этого. Все Вы умеете. А я могу Вам платить за каждый день.
— Что я должен буду делать?
— У меня их куча. Ничего. Только девать некуда. Только относиться ко мне хорошо. А тебе не помешают.
— К тебе кто-то плохо относится? — спрашивает Руслан.
— Нет, конечно, не в том смысле. Тут же нет ничего обидного, это обычно, когда платят компаньону или воспитателю?
— Ты меня не обидела.
— И разговаривать со мной. Здесь же со мной никто не разговаривает никогда.
— Разве?
— В том смысле, что по-настоящему. Согласен? Расскажи мне о нем, потом что ты его знал с другой стороны. На мое предложение.
Руслан (продолжая): делавшего его похожим на баню. Через стену — класс, где шли занятия по труду. Трудовик выходил, или иногда спускался директор, и гоняли нас. Дурно настроенные, перебивающие друг друга гитары звучали почти величественно. Я тоже подпрыгивал, притопывал и извивался в такт маленькими ножками и нескладным телом. Ребята поглядывали на меня, отвлекаясь. Я думаю, что со стороны это было довольно смешно. Но, как я сейчас понимаю, отчасти сознательно старался веселить их в возмещение моего внешнего вида, несмотря на который они принимали меня к себе, чувствуя, что им обязан, и чтобы меня простили.
Но вообще меня в основном любили. Если не считать двух девочек из класса на год позже, которые меня нарочно поджидали, когда я выйду, окружали и не пускали. Я всегда в классе задерживался.
— Вы удивитесь, но Вы с ним очень похожи. Чем же, например?
Я улыбнулся, подумав, что это звучит как издевательство в применении ко мне и высокому, длиннорукому, темнокожему Руслану.
— Будете кофе?
— Пожалуйста, если не затруднит.
— Нет, конечно.
Она встала и выглянула в дверь, чтобы распорядиться. Она тоже, кажется, поняла допущенную ею неловкость.
— Не знаю, но я это чувствую. И Вы бы напоминали мне его постоянно. Я понимаю, что вы подумали, конечно, о внешнем виде, но я не это имела в виду, — решительно сказала Лариса. — Мне очень понравились, как Вы держались вчера.
Руслан: кланяется. Для этого он соскакивает с высокого стула, на котором к этому времени уже сидел.
Лариса: хохочет, так это выглядело забавно.
— Вы ведь хотели, я понимаю, зачем Вы за это взялись, — говорит она, вдруг перестав, — взять над ним верх, доказать ему. И я Вас понимаю, Ваши намерения. Почему Вы за это взялись. А Вы меня?
Руслан: пожимает плечами и качает головой.
— Нет? Ну конечно. Неприятный осадок, как будто я в чем-то виновата. Но это же не так. Мне его будет очень не хватать.
— Нет? Ну конечно. Неприятный осадок, как будто я в чем-то виновата. Но это же не так. Мне его будет очень не хватать.
— Разве? — повторяет Руслан.
— Да. Но он же мне все-все рассказывал, что он сделал с тобой, ты же ничего не знаешь, что это была это его идея.
Руслан (как ни в чем не бывало): очень красивая, как могут быть только девочки этого возраста, физиологической неопрятной красотой первого формирования, ее смятый подол всегда был выпачкан внизу в мелу. Другая — тоже очень внешне яркая, но грубо и крупно сделанная, большегубая, с обилием рассыпающихся волос. С такими девочками, напротив, кажется, что никогда ничего не делается и ни от какого формирования их самочувствие не зависит. Она казалась умнее подруги и руководила ею. Я тоже с томительным волнением ждал встречи. Они забавлялись тем, что меня толкали, но я не падал, а только молча сплетал ноги, стараясь удержаться. Их это забавляло. Девочки вообще безжалостнее мальчишек. Мои одноклассницы, например, замечая мое внимание, хихикали и перешептывались, но я знаю, что оно им нравилось. Они нарочно, проходя, задевали меня, обдавая первыми духами, или как будто случайно толпились, окружив в дверях. Кроме одной, Катя, кажется. Однажды замедлила шаги, чтобы я ее догнал, и спросила, что если нам по пути, то мы можем вместе, если я, конечно, хочу. Так ее звали. Я хотел. Она была тоже маленького роста, и я думал, если смотреть на нас спереди, то и совсем незаметно. Это был мой первый практический сексуальный вывод: следует искать женщин маленького роста, потому что с ними чувствую себя увереннее. Конечно, тогда я еще не мог так сформулировать, ведь самого понятия искать женщину для меня еще не существовало. Я просто ощущал, что с маленькой мне лучше. Или так: что мне с Катей хорошо, потому что она маленького роста. С тех пор мы постоянно возвращались вместе, я ей был любопытен, вот что. Над ней все посмеивались, что завела себе такой необычный предмет, и спрашивали: ты взяла над ним шефство? — Это он надо мной, надменно отвечала Катя. Но это же ее и выделяло из всех, она это чувствовала, а ей это только и надо было. Вот зачем я ей. Но не обижался, а был согласен, чувствуя, что ей обязан, и чтобы меня простила за мой внешний вид, несмотря на который ходила со мной. Мы с ней разговаривали дорогой, и она даже смея
— Чтобы нам жить раздельно. Я сначала еще не хотела.
— Зачем это было ему нужно? — спрашивает Руслан.
— У меня есть одно предположение, — медленно отвечает Лариса. — Я думаю, ему нравилось, что я его принимаю или езжу к нему как будто из милости, эта его ссылка, в которую его отправили. Есть такие люди…
— Я знаю.
— Ну вот. Ты знаешь, я все равно не верю, что это было его самоубийство, хотя мне так и удобнее.
— Ты видела меня из шкафа? Я почувствовал.
— Конечно. Меня Руслан предупредил заранее, и меня увлек его план. Мне очень захотелось тогда, чтобы ты меня увидел как следует. Он мне много про тебя рассказывал, как вы лежали на диване и разговаривали. Но только он очень быстро перестал о тебе тогда думать, а я очень старалась.
— Я это почувствовал.
Руслан (прежним тоном, его голос рассказчика все это время то исчезал, как будто проваливался, то вновь возникал, так бывает, когда ручку магнитофона кто-то крутит или радио): взрослая женщина, то поняла бы природу своего любопытства и как она может его удовлетворить, но она пока не знала, что ей надо со мной делать. Среди прочего мы разговаривали о том, что будем делать после школы. Она собиралась на филологический, я тоже стал задумываться и увидел, что мне надо выбирать. Учился я неплохо и ровно по всем предметам. То есть они мне все были равно интересны или неинтересны, это все равно. Но я подумал, что если техническую специализацию, то мне придется бывать каждый день в НИИ, или КБ, или нужна лаборатория, то есть в коллективе, меня будут видеть каждый день и рассматривать. Обсуждать и делать выводы. Я решил — литературу, потому что она предполагает замкнутую домашнюю работу, где не придется ни с кем общаться и не буду стесняться внешнего вида. Только иногда съезжу в редакцию и сейчас же опять
— Потому что меня не оставляет мысль, что все это все-все было разыграно, так непохоже на него.
— Кем же?
— Да мало ли их вокруг меня. Этот Степан…
— Да, Вы говорили.
— Чтобы его убрать от меня.
— Чем непохоже?
— Ему нравилась такая жизнь. А этот грим на нем так к ней подходил. Он должен был хотя бы сперва показаться в нем мне, чтобы я оценила.
— Да как мы можем узнать теперь, что он думал тогда, — говорит Руслан.
Руслан: Увидев однажды нас, как мы с ней прогуливаемся, Алеша однажды стал шептать мне на уроке сказал мне на уроке обернулся ко мне на уроке повернул ко мне голову и сказал, повернув ко мне голову на уроке: Да что ты можешь с ней, с Катькой, она же тебе не даст никогда, — продолжал Руслан. (продолжает продолжала рассказывать Лариса рассказывал Руслан как ни в чем не бывало присевшему неподалеку от ее ног бритоголовому Беку.) — Ты видел нас? Я пожал своими (какими-то) плечами. — Знаешь чего, — сказал Алеша, — хочешь, я же тебе помогу. — Это как? Не нужно. — Ну тебе же, я подумал, может быть, уже нужны девушки, женщины, наверное. Он засмеялся. — Нет, — солгал я, — я никогда о них не думаю давно не думаю о них. — Ну да! — не поверил мой сосед. — А то я тебе могу. Он отвернулся, и мне стало любопытно. — Хочешь? — Что? — Ну я договорюсь, уговорю, привезу, да заставлю, потому что мне жалко тебя. Мне за тебя обидно. Никто меня не посмеет отказаться у меня. — Нет, спасибо, — сказал я, — если мне понадобится, то мне это надо самому обязательно сделать, я решил. Без посторонней помощи. — Ну как хочешь, мое дело предложить. Кажется, он даже обиделся.
— И что было дальше? Так интересно, — спросил он меня, медленно закуривая свою египетскую (израильскую, турецкую) сигарету (длинную, короткую).
— Конечно, расскажу.
— Этот вечный поиск, который никогда неизвестно, чем закончится.
— Не знаю, не знаю…
— Почему нет?
— По-моему, обычная очень скучная текучка. Когда проживаешь какой-то отрезок, то всегда кажется, что могло быть и поинтереснее.
— Чем закончится, всегда на самом деле знаешь.
— Ну если Вы об этом, то это же тривиально.
— Да, да. И тогда начинаешь придумывать
— Передумывать, — строго поправил Вадим Петрович.
— Как могло быть иначе.
— Во всяком случае, я их с юности боюсь.
— Ты имеешь в виду энциклопедические?
— То есть не то что боюсь, а они производят на меня такое впечатление. И одновременно что-то тянет еще раз каждый раз заглянуть.
— Нет.
— Пожалуй, это единственная причина, по которой кто-нибудь может чуждаться славы.
— Я тебе не верю.
— Но это правда.
— Как будто что-то тянет каждый раз. Там же две даты, в таких скобочках через тире. Вот это тире и больше всего. Одна — рождения.
— Я Вас понимаю. Если нет славы, то никто и не напишет о нем туда никогда, а значит, никто не будет смотреть на них, между которыми как будто заперт. То есть они тебя ограничивают с двух сторон.
— Да.
— И это тире — вместо тебя.
— И никого не будет тянуть посмотреть, что унизительно.
— Конечно. Оно же тебя представляет, что и кажется унизительным.
— Но особенно, когда второй нет.
— Я Вас понимаю.
— И тут два варианта. Либо на этом месте вопросительный знак, который меня особенно травмирует. Мы же все равно знаем, что, пусть и неизвестно когда, но ведь все равно произошло. И вот то, что неизвестно. Можно представлять себе сколько угодно. Что это происходит втайне, чтобы никто не узнал никогда. Но когда? А мы и не знаем. А главное — как?
— Ужасно, ужасно.
— Другой вариант, если он еще жив. Тогда одна в этих скобочках. Но мы же все равно знаем, что рано или поздно вторая тоже займет свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
А на школьных задах, где шла стройка, — сожженную в яме незаконченного фундамента собаку. Мы ходили смотреть на ее почерневшее. И второгодника Алешу Соловьева с рыжей промытой копной, который сидел со мной за первой партой и заставлял класть на стол руку с часами, чтобы он мог следить, как движется секундная стрелка.
Однажды мой друг спрыгнул во дворе с какой-то перегородки. А внизу лежала доска с торчащим гвоздем, которую он не заметил. Ему пробило ногу с ботинком почти насквозь, и, когда он машинально поднял ногу, доска крутилась на гвозде.
Мои воспоминания оттого такие отрывочные, что мне всегда я всегда больше придавал было более интересно тому, что внутри меня значение тому, что происходило внутри меня и очень многого
Наши увлечения и интересы были обыкновенны для школьников того времени. О рок-музыкантах рассказывали друг другу путающиеся между собой истории и обменивались фотографиями. Несколько наших играли на гитарах. После уроков и на большой перемене собирались, чтобы петь, на кафеле пе
Выбирайте.
на Кате Чен, темногубой полукитаянке, с которой познакомился в общежитии нефтяного института, куда по-соседски приходил. Что она провинциалка издалека, почти сирота, совершенно здесь беспомощная безо всякой опоры, и тем, что его внимание восприняла как необыкновенную удачу. Представил, как приведет в просторную старомосковскую квартиру с традиционными книгами вдоль всех стен, а отец, проФессор-географ, и мать, преподаватель консерватории, будут возмущены, недоброжелательны и подозрительны к ней. Первая мысль, которая должна у них появиться, — что она искала себе мужа с пропиской. Вдобавок оказалась недевственной, чего он ей прощать не собирался и допытывался, кто. Узнал, что однокурсник, с которым она решилась из-за комплекса, что никому не нужна, и подруги спрашивают, у которых уже все было. Отправился бить ему морду. И девушка довольна, хотя сначала очень волновалась, что не он возьмет верх. Обошлось. Но очень скоро заметил, что родители Катю сразу полюбили. Отец уединялся с ней в кабинете и что-то рассказывал, а мать оберегала от домашних хлопот и выхватывала у нее сковородку или кастрюлю. Домработницы к этому времени уже не было. У них даже завелись какие-то тайны от него. Потому что втроем сейчас же замолкали, когда он появлялся. К жене стал холоден, ночуя то в гостиной на диване, то у друзей. Тогда родители, чтобы не мешать, сняли молодым квартиру. Закончил институт. Но вместо аспирантуры устроился ночным вахтером в том же НИИ, где работала жена, и стал писать сочинение о свободе воли, перерывая массу литературы в библиотеке. Представлял, как будут возмущены и недоброжелательны родители и Катя, у которой тоже были планы насчет его карьеры. Но те продолжали давать деньги, а для той к смелости и бескорыстию мужа прибавился еще и его философский талант. Она всегда благодарно смотрела на него снизу вверх. Чтобы подработать, брала на дом у коллег и перепечатывала по ночам статьи и диссертации. Но к этому времени уже оставил свой трактат и увлекся идеей многолюдного патриархального семейства. Ка-тя ра-да, решив, что до нее наконец дошла очередь. Их постельные отношения приобрели почти истерический характер. Родились подряд сын и две дочери. Гордясь ролью кормильца, дежурил уже в нескольких местах и еще убирал двор по утрам, вернувшись. Однажды, вернувшись, Катя обнаружила, что он спит, а старшая тоже спит, но свернувшись у порога. Ругала. Философски отговаривался, щурясь от света. К тому времени уже пришел к выводу, что было неправильно в наше время рожать детей. Бомбы падали, и экономический кризис не только в нашей стране. Это должно быть остановлено. Но к концу человечества, естественному и необходимому, мы можем быть приведены, по мнению Льва Толстого, и прекращением деторождения. Что ж тут такого, даже гуманнее. Но аборт от этого не становится менее убийством, даже наоборот. Преданная Катя, уже привыкшая к редкой, но бурной страсти, терпела. Часто представлял, как она терпит, внутренне сжимаясь и мучаясь. Чтобы проверить, подходил сзади приласкать и брал за локти. Прижималась спиной, закидывая голову и выворачиваясь. И сейчас же отходил с суровым выражением лица, как будто останавливая себя и страдая. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что он пользуется пониманием и помощью ее лучшей подруги. Конечно, не обошлось без сочувствующей, спасибо Светке, открыла глаза. С подругой сейчас же порвала. Уже не была такой сиротой, родители тоже сюда перебрались, и переехала с детьми к ним. Преследовал ее, звонил, подстерегал у подъезда, грозился убить, ошеломленный тем, что она могла уйти от него. Тем более, что знал, что его родители там бывают, их пускают, привозят подарки и деньги. От него ее все прятали. В один из его звонков трубку вопреки обыкновению не повесили, а сказали, что Катя в онкоцентре и не против увидеться. Возил ей туда фрукты, совершенно увлеченный новым положением дел. У нее рак, но, к счастью, вовремя замеченный, метастазы еще не пошли. Она тоже была тронута его вниманием и заботой. Ей ампутировали левую грудь, она вернулась домой, а он еще до этого перевез туда детей. Он нежен, гордясь своей новой ролью, как будто наконец нашел себя, тем, что не бросил ее, несмотря на теперешнее уродство, а любит по-прежнему, и еще больше. А она счастлива.
Неизменный Бек проводил в кабинет. Я оглянулся, а его уже не было. Лариса — за столом, что-то просматривает. Бек и Руслан — входят, задерживаются у двери. Потом — Лариса и Руслан одни.
Бек: Я его привел, ты велела.
Лариса (не оборачиваясь): Да. Можешь заняться своими делами.
Бек: уходит.
Лариса (в строгом сером костюме, поднимает от стола голову): Привет!
Руслан: ежится у двери.
Лариса (усаживаясь, повернувшись к нем лицом на стуле): Я сказала: привет. Я рада, что Вы пришли. Мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями. У меня остался некоторый неприятный осадок после всего этого дела. А у Вас?
Руслан: У меня — нет.
Лариса: Неприятный осадок. Да? Тогда хорошо. Мне бы хотелось, чтобы Вы были при мне все время при мне. Что на это скажете?
— Зачем?
— Только, пожалуйста, не думайте, потому что Вы такой забавный. Подойди сюда. Как собачка.
Она гладит его по спине и голове. Я подумал, что это именно так.
— Вы бы развлекали меня. В смысле отвлекали бы. Мне очень нужен такой, как Вы, чтобы я всецело доверяла.
— Я не умею развлекать.
— От всего этого. Все Вы умеете. А я могу Вам платить за каждый день.
— Что я должен буду делать?
— У меня их куча. Ничего. Только девать некуда. Только относиться ко мне хорошо. А тебе не помешают.
— К тебе кто-то плохо относится? — спрашивает Руслан.
— Нет, конечно, не в том смысле. Тут же нет ничего обидного, это обычно, когда платят компаньону или воспитателю?
— Ты меня не обидела.
— И разговаривать со мной. Здесь же со мной никто не разговаривает никогда.
— Разве?
— В том смысле, что по-настоящему. Согласен? Расскажи мне о нем, потом что ты его знал с другой стороны. На мое предложение.
Руслан (продолжая): делавшего его похожим на баню. Через стену — класс, где шли занятия по труду. Трудовик выходил, или иногда спускался директор, и гоняли нас. Дурно настроенные, перебивающие друг друга гитары звучали почти величественно. Я тоже подпрыгивал, притопывал и извивался в такт маленькими ножками и нескладным телом. Ребята поглядывали на меня, отвлекаясь. Я думаю, что со стороны это было довольно смешно. Но, как я сейчас понимаю, отчасти сознательно старался веселить их в возмещение моего внешнего вида, несмотря на который они принимали меня к себе, чувствуя, что им обязан, и чтобы меня простили.
Но вообще меня в основном любили. Если не считать двух девочек из класса на год позже, которые меня нарочно поджидали, когда я выйду, окружали и не пускали. Я всегда в классе задерживался.
— Вы удивитесь, но Вы с ним очень похожи. Чем же, например?
Я улыбнулся, подумав, что это звучит как издевательство в применении ко мне и высокому, длиннорукому, темнокожему Руслану.
— Будете кофе?
— Пожалуйста, если не затруднит.
— Нет, конечно.
Она встала и выглянула в дверь, чтобы распорядиться. Она тоже, кажется, поняла допущенную ею неловкость.
— Не знаю, но я это чувствую. И Вы бы напоминали мне его постоянно. Я понимаю, что вы подумали, конечно, о внешнем виде, но я не это имела в виду, — решительно сказала Лариса. — Мне очень понравились, как Вы держались вчера.
Руслан: кланяется. Для этого он соскакивает с высокого стула, на котором к этому времени уже сидел.
Лариса: хохочет, так это выглядело забавно.
— Вы ведь хотели, я понимаю, зачем Вы за это взялись, — говорит она, вдруг перестав, — взять над ним верх, доказать ему. И я Вас понимаю, Ваши намерения. Почему Вы за это взялись. А Вы меня?
Руслан: пожимает плечами и качает головой.
— Нет? Ну конечно. Неприятный осадок, как будто я в чем-то виновата. Но это же не так. Мне его будет очень не хватать.
— Нет? Ну конечно. Неприятный осадок, как будто я в чем-то виновата. Но это же не так. Мне его будет очень не хватать.
— Разве? — повторяет Руслан.
— Да. Но он же мне все-все рассказывал, что он сделал с тобой, ты же ничего не знаешь, что это была это его идея.
Руслан (как ни в чем не бывало): очень красивая, как могут быть только девочки этого возраста, физиологической неопрятной красотой первого формирования, ее смятый подол всегда был выпачкан внизу в мелу. Другая — тоже очень внешне яркая, но грубо и крупно сделанная, большегубая, с обилием рассыпающихся волос. С такими девочками, напротив, кажется, что никогда ничего не делается и ни от какого формирования их самочувствие не зависит. Она казалась умнее подруги и руководила ею. Я тоже с томительным волнением ждал встречи. Они забавлялись тем, что меня толкали, но я не падал, а только молча сплетал ноги, стараясь удержаться. Их это забавляло. Девочки вообще безжалостнее мальчишек. Мои одноклассницы, например, замечая мое внимание, хихикали и перешептывались, но я знаю, что оно им нравилось. Они нарочно, проходя, задевали меня, обдавая первыми духами, или как будто случайно толпились, окружив в дверях. Кроме одной, Катя, кажется. Однажды замедлила шаги, чтобы я ее догнал, и спросила, что если нам по пути, то мы можем вместе, если я, конечно, хочу. Так ее звали. Я хотел. Она была тоже маленького роста, и я думал, если смотреть на нас спереди, то и совсем незаметно. Это был мой первый практический сексуальный вывод: следует искать женщин маленького роста, потому что с ними чувствую себя увереннее. Конечно, тогда я еще не мог так сформулировать, ведь самого понятия искать женщину для меня еще не существовало. Я просто ощущал, что с маленькой мне лучше. Или так: что мне с Катей хорошо, потому что она маленького роста. С тех пор мы постоянно возвращались вместе, я ей был любопытен, вот что. Над ней все посмеивались, что завела себе такой необычный предмет, и спрашивали: ты взяла над ним шефство? — Это он надо мной, надменно отвечала Катя. Но это же ее и выделяло из всех, она это чувствовала, а ей это только и надо было. Вот зачем я ей. Но не обижался, а был согласен, чувствуя, что ей обязан, и чтобы меня простила за мой внешний вид, несмотря на который ходила со мной. Мы с ней разговаривали дорогой, и она даже смея
— Чтобы нам жить раздельно. Я сначала еще не хотела.
— Зачем это было ему нужно? — спрашивает Руслан.
— У меня есть одно предположение, — медленно отвечает Лариса. — Я думаю, ему нравилось, что я его принимаю или езжу к нему как будто из милости, эта его ссылка, в которую его отправили. Есть такие люди…
— Я знаю.
— Ну вот. Ты знаешь, я все равно не верю, что это было его самоубийство, хотя мне так и удобнее.
— Ты видела меня из шкафа? Я почувствовал.
— Конечно. Меня Руслан предупредил заранее, и меня увлек его план. Мне очень захотелось тогда, чтобы ты меня увидел как следует. Он мне много про тебя рассказывал, как вы лежали на диване и разговаривали. Но только он очень быстро перестал о тебе тогда думать, а я очень старалась.
— Я это почувствовал.
Руслан (прежним тоном, его голос рассказчика все это время то исчезал, как будто проваливался, то вновь возникал, так бывает, когда ручку магнитофона кто-то крутит или радио): взрослая женщина, то поняла бы природу своего любопытства и как она может его удовлетворить, но она пока не знала, что ей надо со мной делать. Среди прочего мы разговаривали о том, что будем делать после школы. Она собиралась на филологический, я тоже стал задумываться и увидел, что мне надо выбирать. Учился я неплохо и ровно по всем предметам. То есть они мне все были равно интересны или неинтересны, это все равно. Но я подумал, что если техническую специализацию, то мне придется бывать каждый день в НИИ, или КБ, или нужна лаборатория, то есть в коллективе, меня будут видеть каждый день и рассматривать. Обсуждать и делать выводы. Я решил — литературу, потому что она предполагает замкнутую домашнюю работу, где не придется ни с кем общаться и не буду стесняться внешнего вида. Только иногда съезжу в редакцию и сейчас же опять
— Потому что меня не оставляет мысль, что все это все-все было разыграно, так непохоже на него.
— Кем же?
— Да мало ли их вокруг меня. Этот Степан…
— Да, Вы говорили.
— Чтобы его убрать от меня.
— Чем непохоже?
— Ему нравилась такая жизнь. А этот грим на нем так к ней подходил. Он должен был хотя бы сперва показаться в нем мне, чтобы я оценила.
— Да как мы можем узнать теперь, что он думал тогда, — говорит Руслан.
Руслан: Увидев однажды нас, как мы с ней прогуливаемся, Алеша однажды стал шептать мне на уроке сказал мне на уроке обернулся ко мне на уроке повернул ко мне голову и сказал, повернув ко мне голову на уроке: Да что ты можешь с ней, с Катькой, она же тебе не даст никогда, — продолжал Руслан. (продолжает продолжала рассказывать Лариса рассказывал Руслан как ни в чем не бывало присевшему неподалеку от ее ног бритоголовому Беку.) — Ты видел нас? Я пожал своими (какими-то) плечами. — Знаешь чего, — сказал Алеша, — хочешь, я же тебе помогу. — Это как? Не нужно. — Ну тебе же, я подумал, может быть, уже нужны девушки, женщины, наверное. Он засмеялся. — Нет, — солгал я, — я никогда о них не думаю давно не думаю о них. — Ну да! — не поверил мой сосед. — А то я тебе могу. Он отвернулся, и мне стало любопытно. — Хочешь? — Что? — Ну я договорюсь, уговорю, привезу, да заставлю, потому что мне жалко тебя. Мне за тебя обидно. Никто меня не посмеет отказаться у меня. — Нет, спасибо, — сказал я, — если мне понадобится, то мне это надо самому обязательно сделать, я решил. Без посторонней помощи. — Ну как хочешь, мое дело предложить. Кажется, он даже обиделся.
— И что было дальше? Так интересно, — спросил он меня, медленно закуривая свою египетскую (израильскую, турецкую) сигарету (длинную, короткую).
— Конечно, расскажу.
— Этот вечный поиск, который никогда неизвестно, чем закончится.
— Не знаю, не знаю…
— Почему нет?
— По-моему, обычная очень скучная текучка. Когда проживаешь какой-то отрезок, то всегда кажется, что могло быть и поинтереснее.
— Чем закончится, всегда на самом деле знаешь.
— Ну если Вы об этом, то это же тривиально.
— Да, да. И тогда начинаешь придумывать
— Передумывать, — строго поправил Вадим Петрович.
— Как могло быть иначе.
— Во всяком случае, я их с юности боюсь.
— Ты имеешь в виду энциклопедические?
— То есть не то что боюсь, а они производят на меня такое впечатление. И одновременно что-то тянет еще раз каждый раз заглянуть.
— Нет.
— Пожалуй, это единственная причина, по которой кто-нибудь может чуждаться славы.
— Я тебе не верю.
— Но это правда.
— Как будто что-то тянет каждый раз. Там же две даты, в таких скобочках через тире. Вот это тире и больше всего. Одна — рождения.
— Я Вас понимаю. Если нет славы, то никто и не напишет о нем туда никогда, а значит, никто не будет смотреть на них, между которыми как будто заперт. То есть они тебя ограничивают с двух сторон.
— Да.
— И это тире — вместо тебя.
— И никого не будет тянуть посмотреть, что унизительно.
— Конечно. Оно же тебя представляет, что и кажется унизительным.
— Но особенно, когда второй нет.
— Я Вас понимаю.
— И тут два варианта. Либо на этом месте вопросительный знак, который меня особенно травмирует. Мы же все равно знаем, что, пусть и неизвестно когда, но ведь все равно произошло. И вот то, что неизвестно. Можно представлять себе сколько угодно. Что это происходит втайне, чтобы никто не узнал никогда. Но когда? А мы и не знаем. А главное — как?
— Ужасно, ужасно.
— Другой вариант, если он еще жив. Тогда одна в этих скобочках. Но мы же все равно знаем, что рано или поздно вторая тоже займет свое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19