Бывает и так, что великий композитор одновременно и гениальный исполнитель-виртуоз. Казалось бы, когда он сам исполняет свое произведение - содержание исчер­пано, лучше истолковать нельзя. Но вот что рассказал в книге «Музыка для всех нас» знаменитый американский дирижер Леопольд Стоковский.
Он прослушал запись соль-минорного этюда Рахмани­нова в блестящем авторском исполнении и следом за тем - запись этого произведения в исполнении Владими­ра Горовица. Другая интерпретация оказалась тоже ин­тересной, убедительной. Л. Стоковский пишет: «Педант сказал бы, что Рахманинов как композитор наверняка точно знает, как надо исполнять свою музыку, что дру­гой пианист, сыгравший его произведение по-своему, до­пускает произвол. Но истинный артист знает, что в об­ласти искусства нет ни пределов, ни канонов и что одно и то же произведение может быть исполнено совершенно по-разному».
Можно сказать, что музыкальное произведение рож­дается еще и в третий раз - в сердце и душе слушателя в процессе восприятия музыки. Она ведь говорят нам о жизни, отвечая каким-то нашим собственным жизнен­ным впечатлениям.
В одной из школ педагоги, любящие музыку, провели такой эксперимент. На следующий после концерта день школьникам было предложено написать небольшое со­чинение о том, какое впечатление произвела на них Пер­вая симфония Калинникова. И почти все написали, что увидели в музыке картины родной русской природы.
Бывает и так, что картина природы, наблюдаемая че­ловеком, вдруг помогает ему оценить впервые красоту звучащей в этот момент музыки. Вот как описывает свое «открытие» музыки один из многочисленных ее почита­телей:
«Было это лет семь назад, когда я еще ходил в школу. Очень редко приходилось слушать серьезную музыку, ко­торая, как мне тогда казалось, просто портит людям нер­вы, и только попусту тратится на нее время. Но однажды утром, проснувшись, я услышал звуки музыки. Было ра­но, только начинало всходить солнце, и я стал неожидан­но для себя приходить к выводу: как удивительно точно отражается природа, ее красота в мелодии. И когда окон­чилась мелодия, я еще долго не мог оторваться от кар­тины природы. И мне показалось, что слух продолжает улавливать прекрасные звуки и что сама прелесть про­буждающегося дня является продолжением мелодии. Так впервые я ощутил прекрасное в музыке, почувство­вал, что она неразрывно связана с природой, с настрое­нием людей. И сейчас, слушая это же произведение Листа, я всегда замираю».
Большая музыка способна передать любое состояние человеческого духа. Близки ей и образы суровые, воен­ные. Один офицер - любитель музыки - рассказывал, что «Эгмонт» Бетховена воскрешает в нем воспоминания о годах Великой Отечественной войны и этим дорог ему. Слушая «Эгмонта», он будто заново переживает все, свя­занное с событиями на фронте, с потерей близких лю­дей, с радостью освобождения пленных.
Вообще, мне кажется, ни один композитор не стал бы претендовать на то, чтобы его творения понимали точно так, как он сам. Иначе Чайковский не скрывал бы про­грамму своей Шестой симфонии, которая, по его призна­нию, легла в основу этого произведения...
ЧАЙКОВСКИЙ ОБЪЯСНЯЕТ ЧАЙКОВСКОГО
Когда-то Петр Ильич Чайковский писал не без горе­чи: «Предубежденный человек может примириться с опе­рой после нескольких виденных представлений, но сколь­ко нужно времени, чтобы хорошая симфония могла быть оценена массой публики по достоинству? Однако ж, - признался композитор, - несмотря на весь соблазн опе­ры, я с бесконечно большим удовольствием и наслаждением пишу симфонию...»
В чем видел Чайковский «соблазн» оперы и почему он все-таки предпочитал ей симфонию?
«Опера имеет то преимущество, что дает возможность говорить музыкальным языком массе. Уже одно то, что опера может играться хоть сорок раз в течение сезона, дает ей преимущество над симфонией, которая будет исполнена раз в десять лет!!!»
Но симфоническая музыка, по мнению композитора, стоит «гораздо выше» оперной, потому что условия сцены в значительной степени парализуют чисто музыкальное вдохновение автора. «В симфонии... я свободен, нет для меня никаких ограничений и никаких стеснений».
Казалось бы, эти слова Чайковского о преимуществах одного и другого рода музыки совершенно справедливы, но вспоминаются и другие его слова, широко известные всему миру:
«Я желал бы всеми силами души, чтобы музыка моя распространялась, чтобы увеличивалось число лю­дей, любящих ее, находящих в ней утешение и под­пору».
Как соединить это желание Петра Ильича, эту вели­кую веру в его исполнение, которая слышится в словах Чайковского, с тем, что он с наибольшей охотой рабо­тал в самом трудном для восприятия и понимания ши­рокой слушательской аудитории жанре музыки? Для композитора приведенные выше слова не были красивой фразой. Он считал музыку «откровением», «лучшим даром для человечества». «Это не соломинка, за кото­рую только едва хватаешься, это верный друг, покро­витель и утешитель, и ради его одного стоит жить на свете».
Да, он «с бесконечно большим удовольствием и на­слаждением» писал симфонии и... с горечью думал о том, «сколько нужно времени, чтобы хорошая симфония могла быть оценена массой публики по достоинству».
Давайте попытаемся понять композитора и, кстати, не только его, но и всех тех талантливых творцов, ко­торые обращаются к жанру симфонической музыки и, как Чайковский, хотят быть понятыми своими слушате­лями.
К счастью, Петр Ильич оставил нам не только свою великую музыку, но и высказывания о ней, которые, как и она, необыкновенно искренни и глубоки. Итак, Чайковский объясняет Чайковского. За что же может «ухватиться» мало искушенный в музыке посетитель концерта, слушая симфонию и ста­раясь вникнуть в ее образный строй? Наверное, стоит ему посоветовать не ломать сильно голову над поисками ассоциаций и сравнений, которые, как он слышал, об­легчают восприятие музыки. Со временем это может прий­ти само. А сейчас надо просто слушать ее с открытым сердцем - это главное условие. И настоящая музыка найдет путь к нему. Но какова она, эта настоящая му­зыка? И что говорит о ней Чайковский?
В одном из писем к нему большая почитательница его музыки и друг Надежда Филаретовна фон Мекк задала вопрос Петру Ильичу: правда ли, что музыкант ничего не чувствует, когда сочиняет, что он только обдумывает, как и где пользоваться техническими средствами, мол, «музыка на все имеет определенные правила и указания, так что достаточно выдумать маленький, ничтожный мо­тив в два такта для того, чтобы сделать из него очень мно­го». Сама Надежда Филаретовна внутренне была не со­гласна с такой трактовкой музыкального творчества. Она считала, что должна существовать глубокая связь между композитором и его произведением. Однако решающее слово было за Чайковским.
И Петр Ильич отвечал: «Не верьте тем, которые пы­тались убедить Вас, что музыкальное творчество есть холодное и рассудочное занятие. Только та музыка мо­жет тронуть, потрясти и задеть, которая вылилась из глубины взволнованной вдохновением артистической души».
Значит, главное условие музыкального творчества - глубокая взволнованность и искренность ее создателя. Не случайно о своей Шестой симфонии Чайковский ска­зал: «Я положительно считаю ее наилучшей и в особен­ности наиискреннейшей из всех моих вещей».
Взволнованность, искренность - эти понятия пред­полагают, что человек что-то страстно говорит, объясняет другому, изливает душу. Выходит, Чайковский в своей музыке тоже говорит? Да, конечно. «Я говорю на му­зыкальном языке, потому что мне всегда есть что сказать» - вот его слова. Но если это так, то о чем говорит в своих симфониях Чайковский?
В связи с содержанием симфонических произведений часто упоминают слово «программа». Как известно, про­грамма - это словесный пересказ содержания сочинения, представленный его автором. Это может быть разверну­тое литературное описание, или только название частей, или другое словесное обозначение. Конечно, программа значительно облегчает понимание существа музыкально­го произведения, но композиторы все-таки делают ставку на саму музыку, а не на словесный ее пересказ...
Как хотелось современникам Чайковского, да и мы были бы счастливы узнать программу его Шестой сим­фонии, Патетической. Когда Н. А. Римский-Корсаков спросил у Петра Ильича, нет ли у него какой-либо про­граммы к этому произведению, Чайковский ответил, что, конечно, есть, но объявлять ее он не желает.
А ведь Чайковский хотел быть понятым! Опять про­тиворечие? Есть программа, но она не объявляется. Где же ответ? Может, в этом высказывании композитора в письме к фон Мекк: «Что такое программная музыка? Так как мы с Вами не признаем музыки, которая состоя­ла бы из бесцельной игры в звуки, то с нашей точки зрения всякая музыка есть программная».
Итак, мы приблизились к истине. Настоящая музы­ка создается горячим сердцем, она искренна и всегда содержательна, всегда программна в широком смысле слова.
Но опять вопрос. Как уловить это содержание, какова мера программности в «беспрограммной» музыке, то есть музыке, лишенной внешних признаков программности?
Обратимся к единственной в своем роде, необычной «истории» высказываний композитора об одном своем произведении - о Четвертой симфонии.
Когда партитура ее вышла из печати, на титульном листе значилось: «Посвящается моему лучшему другу». И больше ничего, никаких намеков на программность. Но не тут-то было! Первым «забил тревогу» С. И. Танеев. Он писал Петру Ильичу: «Трубные фанфары, составля­ющие интродукцию и потом появляющиеся от времени до времени перемены темпа во второй теме - все это за­ставляет думать, что эта музыка программная».
Петр Ильич ответил совершенно спокойно, как будто был давно готов к этому вопросу и только ждал, когда его зададут: «Что касается Вашего замечания, что моя симфония программна, то я с этим вполне согласен. Я не вижу только, почему Вы считаете это недостатком. Я боюсь противуположного, то есть я не хотел бы, чтоб из-под моего пера являлись симфонические произведе­ния, ничего не выражающие и состоящие из пустой игры в аккорды, ритмы и модуляции. Симфония моя, разумеет­ся, программна, но программа эта такова, что формули­ровать ее словами нет никакой возможности. Это возбу­дило бы насмешки и показалось бы комичным. Но не этим ли и должна быть симфония, то есть самая лириче­ская из всех музыкальных форм? И не должна ли она вы­ражать все то, для чего нет слов, но что просится из души и что хочет быть высказано?..»
И все-таки Чайковский попытался изложить слова­ми программу своей симфонии. Правда, он сделал это только для одного человека, для той, кому посвятил сим­фонию, - Надежды Филаретовны фон Мекк. Сейчас, ввиду того, что это письмо дошло до нас, можно прочи­тать большое и довольно подробное изложение содержа­ния симфонии, так как оно приводится почти во всех книгах о Чайковском. Но Петр Ильич, если бы он сейчас мог узнать об этом, остался бы недоволен и, наверное, по­старался бы изъять свою программу из печати...
Еще тогда, прежде чем вложить письмо в конверт, он, прочитав написанное, «ужаснулся той неясности и недостаточности программы», которую хотел сообщить фон Мекк. И он признался ей: «В первый раз в жизни мне пришлось перекладывать в слова и фразы музыкальные мысли и музыкальные образы. Я не сумел сказать этого как следует...»
Что же все-таки Петр Ильич считает главным, соб­ственно программным в этой симфонии? И в чем же, наконец, проявляется его кредо программности симфони­ческой музыки? Об этом читаем в том же, процитирован­ном выше, письме Танееву: «Я в своей наивности вооб­ражал, - пишет Чайковский, - что мысль этой симфо­нии понятна, что в общих чертах смысл ее доступен и без программы...»
Вот эта «наивность» Петра Ильича и раскрывает нам, что он считает обязательным и возможным видеть в каждом серьезном музыкальном произведении, а имен­но - главную мысль, общие черты. Вот это и можно, и должно искать в музыке.
Чайковский пишет Танееву: «В сущности, моя сим­фония есть подражание Пятой бетховенской, то есть я подражал не музыкальным ее мыслям, но основной идее». Потом, видимо, засомневавшись, понимает ли его Тане­ев, Петр Ильич вдруг задает вопрос: «Как Вы думаете, есть программа в Пятой симфонии?» И с большой убеж­денностью отвечает: «Не только есть, но тут и спору быть не может относительно того, что она стремится вы­разить».
Кстати сказать, за несколько лет до этого Чайков­ский высказывался в печати о содержании Пятой сим­фонии Бетховена: в финале ее он слышал «трагическое ликование высших сил природы... после предыдущих час­тей, столь потрясающей правдою изображающих терза­ния изолированной человеческой души в борьбе с судьбою и со всеми терниями земной юдоли».
И все-таки самое существенное, глубинное о своем новом произведении Петр Ильич сказал в приведенных нами письмах Танееву и фон Мекк: «Нет ни одной строчки в этой симфонии, которая не была бы мной про­чувствована, и не служила бы отголоском искренних дви­жений души... Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что я тогда испытывал. Но это именно отголосок. Как его перевести на ясные и определенные последования слов? - не умею, не знаю... Остались общие воспо­минания о страстности, жуткости испытанных ощу­щений».
И кажется, становятся более ясными законы творче­ства, по которым создавались симфонические произведе­ния Чайковского: да, он более всего доверял самой музы­ке, верил, что его искренность, взволнованность чувств, вложенные в произведения, рано или поздно раскроются для человеческих сердец, которым близки добро и состра­дание.
Творчество композитора глубоко отразило ту эпоху, в которую он жил. Сам Петр Ильич прекрасно это пони­мал: «В своих писаниях я являюсь таким ...каким меня сделали воспитание, обстоятельства, свойства того века и той страны, в коей я живу и действую». И мы с времен­ного расстояния в десятилетия видим и чувствуем, как все это отразилось в его сочинениях.
И сегодня сбылось самое большое желание композитора - музыка его распространилась по всему земному шару и волнует своей человечностью, глубоким и искренним чувством. Это относится и к симфониям Петра Ильича. Статистики подсчитали, что самый популярный, самый часто исполняемый сейчас в мире композитор-классик - Чайковский.
В том, что Чайковский приблизился к нам, сыграл свою роль и технический прогресс человечества. Люди получили возможность чаще слушать своих любимых авторов, любимые произведения, чаще стали происходить счастливые, знаменательные встречи мало искушенных слушателей с большой музыкой. Лучшие симфонии испол­няются каждый сезон, и не однажды (не «раз в десять лет»!). Много раз в течение года их можно услышать по радио, а имея проигрыватель или магнитофон, слу­шать записи хоть каждый день в исполнении самых лучших дирижеров и оркестров. Стоит только по­желать. И предубежденных против серьезной музыки людей, о которых говорил Чайковский, становится все меньше.
...Иногда вечером, придя домой, я ставлю на проигры­ватель пластинку с записью какой-нибудь симфонии Чай­ковского. Сегодня почему-то захотелось послушать Чет­вертую - возникает время от времени потребность еще раз встретиться с ней. Точно так же, как появляется же­лание перечитать «Войну и мир» Толстого или снова встретиться с каким-либо произведением изобразительно­го искусства. Мы все время в движении, в росте, и, по­стигая себя, мы познаем мир - одна из главных заслуг в этом принадлежит искусству.
...Знакомые звуки симфонии доставляют истинное на­слаждение, как встреча с очень близким другом. В жиз­ни каждого из нас бывает достаточно много сложных мо­ментов. Мы переживаем и тяжелые душевные потрясе­ния, и отчаяние поисков, и пустоту разочарования, и глу­бину сомнений. Но есть у нас и радость любви, и счастье открытий.
И. поэтому знакомой тягостной тревогой ложатся на сердце грозные звуки вступительных фанфар сим­фонии, так понятно это долгое томительное возвраще­ние к успокоению духа через длинную депь сомнений и тревог, от безверия и грустной безнадежности - к улыбке, радости и, наконец, новой мечте и вере в свои силы...
Крепнет человеческий дух, постигая в произведении искусства в сжатом идеальном виде жизнь чувства и разума в их ярких, многообразных проявлениях.
И страна Симфония - это один из самых прекрас­ных уголков во вселенной искусства, дарящей людям большую нравственную силу.


ДВА ТАКТА ИЗ БЕТХОВЕНА
Каждый человек воспринимает музыку по-своему (хотя широта индивидуального восприятия, безусловно, ограничена рамками объективного содержания музыкаль­ного образа) - эта истина стара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17