День беспечно двигался к неизбежному концу: в темной комнате, полной мебели, он ляжет с гроздью жен в кровать, напоминающую воронье гнездо, или будет укачивать их в гамаке под потолком.
– Отлично, отлично! Какое счастье встретить человека, интересующегося поэзией. «Голоса замерли, и уснули холмы». Разве не прекрасно? Голоса замерли. Я могу читать стихи часами, правда, Дональд? Мне не важно, какие это стихи, они мне все нравятся. Помните это: «Здесь есть кто-нибудь? – Путник спросил». Где бы вы поставили ударение, мистер Беннет? Могу я называть вас Сэм? Вы бы сказали «Здесь есть кто-нибудь» или «Здесь есть кто-нибудь»?
– Это ненормально, – сказал мистер Эллингем. – Не видеть сидящего перед тобой. Я не жалуюсь, просто мне ничего не видно. Вот и все. Будто меня и нет в комнате.
– Не мешай, Дональд. Мы с Сэмом решаем необычайно важный вопрос. Конечно, ты – в комнате, не воспринимай все так болезненно.
– Думаю, я сделал бы ударение на каждом слове, – сказал Самюэль.
– Но разве вы не находите, что тогда строка зазвучит довольно монотонно? «Здесь есть кто-нибудь? – Путник спросил», – пробормотал Джордж Ринг и прошелся по матрасу, склонив голову набок. – Я чувствую, что где-то нужно сделать главное ударение.
«Хорошо бы остаться одному в комнате рядом с роялем, – мечтал Самюэль. – Одному, посреди этого склада, лежать на всех кроватях по очереди, открывать серванты и шарить в них, глядеться в темные зеркала».
– Почему это я все болезненно воспринимаю, Джордж Ринг? – спросил мистер Эллингем. Он попытался встать, но тут на его стул свалилась статуя. – Помню, как-то раз я выпил сорок девять кружек «Гинесса» подряд и вернулся домой на крыше автобуса. Человек, которому такое по силам, не будет все воспринимать болезненно. Я ехал на самой крыше, а не во втором этаже.
«Или пусть комната будет как кладбище, где повсюду невидимые мертвецы вздыхают, и храпят, и занимаются любовью в сервантах, и валяются, пьяные в стельку, в пустых ваннах. И вдруг теплое тело нырнет в дверь и пролежит в моей кровати всю ночь без имени, без звука».
– Сорок девять кружек пива – это свинство, – сказал Джордж Ринг.
– Шел дождь, – ответил мистер Эллингем. – Кроме того, я никогда не лезу в бутылку. Я могу спеть или чуть-чуть потанцевать, но никогда не озверею. Помогите мне, Сэм.
Самюэль снял ковер со столика и оттолкнул статую. Она лежала меж ног мистера Эллингема. Он медленно возник перед ними, протирая глаза, как будто только что проснулся.
– Говорил я, что здесь капканы. Пойдешь к Дейси, Джордж?
– Ты же знаешь, мне придется остаться здесь. Только я умею поладить с Роуз, когда она в одной из своих фаз. Видишь ли, Роуз, ты такая бесшабашная, в тебе девяносто процентов беса и десять – рассудка. Ты же актриса, поэтому тебе кажется, что ты можешь провести весь день под грудой мебели. Я досчитаю до пяти…
Самюэль проследовал за мистером Эллингемом к двери.
– Пять, шесть, семь, – считал Джордж Ринг. Мистер Эллингем оглушительно хлопнул дверью, и остальные цифры потонули в грохоте рушащейся мебели.
Они спустились по ступенькам в холл, пахнущий капустой, и вышли на серую улицу.
– Похоже, это было кресло-качалка, – сказал Самюэль.
– Заведение миссис Дейси за углом, вон там, видите рекламку «Кэдбери»?
2
Витрина у миссис Дейси была выбелена изнутри, и на ней накорябано – «Высший класс».
– «Сьюзан Дейси, лицензия на продажу табачных изделий», – прочел Самюэль вслух. – Это еще и ресторан?
– Скажи ей об этом. – Мистер Эллингем открыл дверь. Зазвонил колокольчик. – Раньше это так не называлось. – Он держал дверь ногой, и колокольчик все звякал. – Таких женщин одна на тысячу.
Из служебной двери в конце помещения вышла высокая, худая, величественная женщина со сложенными перед собой руками. На ней было черное платье до пят со строгим белым воротничком, и голову она несла прямо, будто боялась расплескать содержимое, «Господи, спаси остальных девятьсот девяносто девять». Но она улыбнулась, и взгляд стал острым и легким; скука сбежала с ее рта, оставляя его жестоким и счастливым.
– Снимите шляпу за дверью, – сказала она. Колокольчик умолк.
– Уже лучше. От вашего шума и мертвый бы проснулся, – Она говорила очень ясно, раздельно и четко, как классная дама.
– Дела идут, миссис Дейси? Это мой новый друг, Сэм Беннет. Два пирожка и два кофе, пожалуйста. Чем занимается Полли?
– Ничем хорошим, – ответила миссис Дейси, проходя за стойку. Вокруг нее колыхалось огромное платье. – Вы из провинции? – спросила она через плечо, поворачивая кран медного кофейника. – Как вам наш Моисейчик?
– Это я. – Краска залила половину лица мистера Эллингема.
– Я не совсем из провинции. – Самюэль объяснил ей, откуда приехал. – Мы познакомились с мистером Эллингемом на вокзале. Я собираюсь переночевать в его квартире.
– Скорее я переночевала бы в урне, – сказала она. Кофе с молоком был густым и безвкусным. Они перенесли чашки в кабинет, и Самюэль рукавом смел со стула крошки. Шляпа уже куда-то исчезла. Пыль у его ботинок скаталась в комочки.
– У вас бутылка на пальце.
– Все обращают внимание. Может, снимете ее, Сэм? От нее ни красоты, ни пользы, простая бутылка.
– У меня палец распух, мистер Эллингем. Сейчас она сидит гораздо туже.
– Дайте-ка разгляжу вас получше. – Миссис Дейси надела очки в стальной оправе на цепочке. – Он же еще ребенок.
– Мне двадцать.
– Моисейчик, приемный папаша. – Она осторожно прошла к служебной двери и позвала: – Полли, спускайся. Полли, Полли!
Девичий голос отозвался откуда-то сверху.
– Зачем, мама?
– Спускайся и сними джентльмену бутылку с пальца.
– Похоже, это какой-то русский композитор. – В дверях стоял Джордж Ринг. – У вас шикарные одежды, вы похожи на убийцу. – Он сел рядом с Самюэлем.
– Не смог уговорить Роуз сдвинуться с места. Будет лежать весь день и злиться. Ну, рассказывайте, что тут происходит.
– Мы все об этой бутылке, – сказал мистер Эллингем, – И почему он не сунул палец в стакан или еще куда-нибудь? Не понимаю, зачем совать свой палец в первую попавшуюся дырку. Непостижимо.
– Для тебя все непостижимо. Ты не способен понять даже малейшего проявления оригинальности. Наверное, ужасно тяжело не иметь воображения. Это как с чувством юмора.
– Я только сказал, что необходимость таскать на пальце бутылку из-под пива, которое ты только что выпил, представляется мне чем-то вроде ночного кошмара. Ничего другого я в виду не имел.
Самюэль слышал, как спускается по ступенькам дочь миссис Дейси. Затем он увидел на двери руку. За секунду, пока девушка открывала дверь, он перемерил на нее сотню лиц, заставил ее ходить и говорить как каждая из его любовных масок, он одарил ее золотистыми и черными волосами, он знал, что она будет смуглой и молочно-белой. Приди, Полли, и принеси чайник в своих белых, тонких, загорелых, широких руках, посмотри, я жду тебя, как гренадер или калиф в пропахшем мышами кабинете.
– Это как в кошмарном сне, когда играешь на бильярде, а кий начинает гнуться, – продолжал мистер Эллингем.
Вошла бледная, с длинным лицом, девушка в очках. Цвет ее волос не совпадал ни с одним из придуманных Самюэлем – они оказались темными и тусклыми.
– Пойди помоги ему снять бутылку, – сказала миссис Дейси.
Полли присела на стол и взяла его руку:
– Больно? Я никогда этого раньше не делала.
– Надеюсь, больше никогда и не придется, – вставил мистер Эллингем. – Пусть у меня нет воображения. И слава Богу, что я такой, какой есть без всяких штуковин на пальце.
Полли склонилась над рукой Самюэля, и он стал смотреть в вырез ее платья. Она поняла это, но не отстранилась и не прикрыла вырез рукой. Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
«Я всегда буду это помнить, – подумал он. – В 1933-м девушка стаскивала бутылку с мизинца на моей левой руке, а я смотрел ей в вырез платья. Это продлится дольше всех моих стихов и невзгод».
– Я не могу ее снять, – сказала она.
– Отведи его в ванную и попробуй с мылом, – посоветовала миссис Дейси своим сухим, отчетливым голосом. – Имей в виду, это всего лишь бутылка.
Они встали из-за стола, и Джордж Ринг сказал:
– Кричи, если понадобится помощь, я примчусь в мгновение ока. Это очень опасная особа, а, милочка? Маленький Джордж не рискнул бы идти туда с тобой в одиночку.
Полли повела его наверх.
– Я не жалуюсь, – говорил мистер Эллингем, – я только пытаюсь формулировать. У него бутылка на пальце, а у меня зуб в пирожке. Я не хочу сказать, что что-то не так…
Его голос растаял где-то внизу.
3
Потрепанные занавески в ванной были задернуты, дабы отгородиться от сырого угасающего дня; резиновая уточка плавала в неполной купели. Когда Полли заперла дверь, начали петь птицы.
– Это птички. – Она положила ключ в вырез платья. – Не пугайся.
Под потолком висели две клетки. Но Самюэль выглядел испуганным оттого, что она повернула ключ и спрятала его там, где ему не хотелось бы его искать, а не оттого, что комната вдруг стала похожа на огромный лес и тени переплелись на зеленых занавесках.
– Интересное место для разведения птиц.
– Это мои пташки. – Полли пустила горячую воду, и птицы запели еще громче, как будто услышали водопад. – Мистер Эллингем, когда приходит сюда мыться по средам, говорит, что они насмехаются над ним и бросают в него ягоды все время, пока он моется. Не думаю, что он моется подолгу. А вас он тоже смешит?
Он думал, что она улыбнется, поворачиваясь к нему, но ее лицо оказалось спокойным и серьезным, и тогда он сразу разглядел, что она красивее всех тех девушек, что он создал в своем воображении, пока она открывала дверь, там, внизу. Он перестал доверять ее красоте из-за ключа. Он помнил, как ответила миссис Дейси на вопрос мистера Эллингема: «Ничем хорошим». Он не думал, что она кинется обниматься. Это было бы совсем другое дело. Но если она попытается сунуть его голову в воду, он позовет Джорджа Ринга, и тот примчится как конь, ржущий и надушенный.
– Я заперла дверь только потому, что не хочу, чтобы Джордж Ринг сюда входил. Он со странностями. Брызгает духами, знаете ли, свое нижнее белье. Мы зовем его Мимолетное Облако.
– Не стоило класть ключ туда, куда вы его положили, – сказал Самюэль. – Я мог бы повалить вас и выудить его. Окажись я таким человеком.
– Плевать.
Хотя бы она улыбнулась, говоря это. Но она выглядела так, будто ей действительно плевать, повалит он ее на пол или сядет на край купели и дотронется своей бутылкой до утки. Утка описывала круги в несвежей, грязной воде.
– Тебя как зовут?
– Сэм.
– А меня Мэри. Но они зовут меня Полли. Для краткости.
– Не намного короче.
– Абсолютно одинаково.
Она села рядом на краешек ванной. Он не знал, о чем говорить. Была запертая дверь, как он часто представлял в своих историях, лежа в кровати на Мортимер-стрит, и был теплый спрятанный ключ, и девушка, способная на что угодно. Только ванная комната должна была оказаться спальней, а девушка – без очков.
– Сними очки, Полли.
– Если хочешь. Только я не смогу глядеть вдаль.
– Тебе незачем глядеть вдаль. Комната совсем маленькая. Меня видишь?
– Конечно вижу. Ты же рядом. Я теперь тебе больше нравлюсь?
– Ты красивая, Полли.
– Красотка Полли, – сказала она, не улыбнувшись. «Ну, – сказал он себе, – вот ты, вот она, и на ней нет очков».
– На Сьюэлл-стрит ничего не случается. – Она взяла его руку и положила палец с бутылкой к себе на колени.
«Вот ты, и твоя рука у нее на коленях».
– Там, откуда я приехал, тоже ничего не случается. Я думаю, все происходит там, где нас нет. С другими может случиться все что угодно. Так говорят.
– Мужчина, снимавший комнату через дверь от моей, вот так перерезал себе горло, – сказала она. – Перед завтраком.
В первый с рождения день свободы Самюэль сидел с беспутной девчонкой в запертой ванной над чайной лавкой, грязные занавески были задернуты, а его рука лежала на ее коленях. Но он ничего не чувствовал. «Господи, – подумал он, – дай мне почувствовать хоть что-нибудь, почувствовать то, что я должен наконец-то ощутить, ведь что-то происходит, а я сижу тупой и бесстрастный, как человек в автобусе. Дай мне вспомнить все мои фантазии. Я сжимаю ее в объятиях, мое сердце бьется рядом с ее сердцем, ее тело дрожит, рот приоткрылся, как цветок. Лотос Озириса открылся солнцу».
– Послушай этих старых птичек, – сказала она, а он увидел, что горячая вода льется через край купели.
«Я, наверное, импотент», – подумал он.
– Почему он перерезал себе горло, Полли? Из-за любви? Если бы я страдал от любви, я бы напивался бренди, виски и мятным ликером и этой штукой, которую делают с яйцом.
– Мистер Шоу сделал это не из-за несчастной любви. Я не знаю, из-за чего. Миссис Бентли говорила, что кровь была повсюду, повсюду, часы были залиты кровью. На полке он оставил маленькую записку, где говорилось только, что он собирался сделать это с октября. Смотри, вода сейчас протечет прямо на кухню.
Он завернул кран. Птицы сразу замолчали.
– Может, он правда любил. Может, он любил тебя, Полли, но не признался в этом. Любил на расстоянии.
– Бог с тобой, он был хромой. Профессор кислых щей. Сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Неправда.
– Ну почти.
– Неправда.
Потом они молча посидели еще какое-то время, его рука покоилась на ее коленях. Свою бледную руку она опустила в воду. Птицы снова запели.
– «Бледные руки, что я люблю…»
– Это «Неподалеку от Шалимара». Правда, Сэм? Ты любишь мои руки? Это очень интересно. – Она уныло посмотрела на длинную плавучую водоросль и устроила волну, – Здесь кажется, что уже вечер.
– Вечер в деревне. Птицы поют, и вода. А мы сидим на берегу реки.
– Устраиваем пикник.
– А потом мы снимем одежду и искупаемся. Ну и замерзнем же! Ты услышишь всех рыбок, которые плещутся вокруг.
– Еще я слышу сорок седьмой автобус. Люди едут домой пить чай. А без одежды холодно, да? Потрогай мою руку, она как снег, только не такая белая. «Бледные руки, что я люблю», – начала она петь. – Любишь ли ты меня всю?
– Не знаю. Я никогда ничего такого не чувствовал. Я вообще никогда ничего не чувствую, пока все не кончится и не станет слишком поздно.
– Сейчас еще не поздно. Еще не поздно, Сэм. Мы одни. Полли и Сэм. Я поплаваю с тобой, если хочешь. В старой грязной речке с уткой.
– Ты когда-нибудь улыбаешься, Полли? Я ни разу не видел твоей улыбки.
– Ты знаешь меня всего двадцать минут. Я не люблю много улыбаться, мне кажется, серьезной, как теперь, я выгляжу лучше. – Она сделала печальными глаза и рот. – Я трагическая актриса. Я плачу, потому что мой возлюбленный мертв. – Ее глаза медленно наполнились слезами. – Его звали Сэм, и у него были зеленые глаза и каштановые волосы. Он был невысокого роста. Милый, милый, милый Сэм, он умер. – Слезы покатились по щекам.
– Не плачь, Полли. Пожалуйста, не плачь. Не растравляй себя. – (Но она была безутешна.) – Не надо, Полли, красотка Полли. – Он обнял ее за плечи. И поцеловал в щеку. Щека была теплая и мокрая. – Никто не умер, Полли, милая.
Она плакала, со стоном произнося его имя, отдаваясь придуманной утрате, пытаясь разорвать глубокий вырез платья, откидывала волосы и поднимала мокрые глаза к клеткам с птицами и потрескавшимся небесам потолка.
– У тебя отлично получается, – сказал он, в отчаянии тряся ее за плечи. – Никогда не видел, чтобы так хорошо плакали. Остановись, Полли, пожалуйста, пока ты еще можешь остановиться.
«Человеческое тело на девяносто восемь процентов состоит из воды», – подумал он. Полли Дейси состояла из соленой воды на все сто. Она сидела рядом с ним, как наводнение в переднике.
– Я сделаю все, что ты захочешь, если только ты перестанешь. Ты же себя потопишь.
Она вытерла глаза рукой:
– Я же не на самом деле умирала от горя, дурачок. Я это только изображала. Так что ты собирался сделать? Все что угодно? Я могу изобразить, что я счастлива, потому что на самом деле мой возлюбленный не умер. Военное ведомство допустило ошибку.
– Все что угодно. Я хотел бы, чтоб ты была счастлива, завтра. Нельзя же делать такие переходы.
– Мне это ничего не стоит. Я могу делать все по очереди. Я могу рожать ребенка и при этом быть худой, или…
– Побудь тихой. Тихой леди, сидящей у водоема, Полли.
– Ладно, если ты со мной искупаешься. Ты обещал.
Она поправила прическу.
– Где?
– Прямо здесь. Ты первый, давай. Ты же не можешь нарушить обещание.
«Джордж Ринг, – прошептал он, – мчись сюда и скажи ей какую-нибудь гадость через дверь. Она хочет, чтобы я в костюме и с бутылкой на пальце сел в грязную воду в полутемной ванной с издевающимися надо мной птицами».
– У меня новый костюм, – сказал он.
– Так сними его, дурачок. Я не хочу, чтобы ты купался в одежде. Слушай, я закрою чем-нибудь окно, и ты сможешь раздеться в темноте. Потом я тоже разденусь. И искупаюсь с тобой. Сэм, ты боишься?
– Не знаю. Может, просто снимем одежду, а в воду не полезем? Ну, то есть если мы, конечно, вообще собираемся раздеваться.
1 2 3 4 5 6 7