Машина производит робота.
— В качестве своего раба, — отчеканил мистер Хамфриз. — Заметьте: не своего хозяина.
— Вот именно. То-то и оно. Тирания механизмов, мистер Хамфриз. А расплачиваться за все живому человеку.
— Кому ещё налить?
Мистер Робертс перевернул свой стакан вверх дном.
— У нас в Лланелли это означало: «Я тут любого уложу одной левой». Но, если серьезно, мистер Эванс прав: старомодный индивидуалист сейчас — как квадратный гвоздь в круглой дырке.
— И никаких гвоздей! — сказал мистер Томас.
— Возьмите хотя бы наших национальных — как на той неделе выразился Наблюдатель — недолидеров.
— Возьмите их себе, мистер Робертс, мы уж как-нибудь нашими крысами обойдемся, — сказал мистер Эванс и нервно хохотнул.
Кухня затихла. Мод управилась с хозяйством.
— Наблюдатель — Nom de plum Бэзила Дорс-Уильямса, — сказал мистер Хамфриз. — Кто-нибудь знал?
— Nom de guerre. Видели, как он разделал Рэмзи Мака? «Овца в волчьей шкуре»?
— Знаю я его! — скривился мистер Робертс. — И блевать я на него хотел.
Миссис Эванс услышала последнюю ремарку, входя в комнату.
Это была тощая женщина с горестными морщинами, усталыми руками, остатками прекрасных темных глаз и надменным носом. Женщина незыблемая, она однажды в сочельник полтора часа выслушивала мистера Робертса, описывавшего свой геморрой, и, не протестуя, позволяла ему характеризовать последний как «гроздья гнева». В трезвом виде мистер Робертс к ней адресовался «сударыня» и ограничивал свою речь темами погоды и насморка. Он вскочил, уступая ей свой стул.
— Нет, благодарю вас, мистер Робертс, — сказал она жестким, четким голосом. — Я сейчас же иду спать. Не выношу этот холод.
Иди-ка ты спать, дурнушка Мод, — подумал мистер Томас.
— Не хотите ли немного согреться, миссис Эванс, перед тем как нас покинуть? — сказал он.
Она покачала головой, кисло улыбнулась друзьям и сказала мистеру Эвансу:
— Прибери за собой, прежде чем лечь.
— Спокойной ночи, миссис Эванс.
— Мы позже двенадцати не засидимся, Мод. Я обещаю. Самбо я выпущу.
— Спокойной ночи, сударыня.
Спи покрепче, воображала.
— Я не буду больше вас беспокоить, господа, — сказала она. — То, что оставлено от померанцевой на Рождество, — в обувном чулане, Эмлин. Зря её не лейте. Спокойной ночи.
Мистер Эванс поднял брови и присвистнул.
— Фью, ребятки! — Он сделал было вид, что обмахивается лопастью галстука. Но рука застыла в воздухе. — Она привыкла к большому дому, — сказал он. — Со слугами.
Мистер Робертс вытащил карандаши и вечные перья из бокового кармана.
— Где бесценные манускрипты? Темпус фугает.
Мистер Хамфриз и мистер Томас, положив на колени блокноты и вооружась карандашами, следили за тем, как мистер Эванс открывает дверцу напольных часов. Под качающимися гирями, перевязанная голубой лентой, лежала пачка бумаги. Мистер Эванс её положил на стол.
— Внимание, — сказал мистер Робертс. — Где мы остановились? У вас зафиксировано, мистер Томас?
— «Там, где течет Toy», — сказал мистер Томас. — Роман из провинциальной жизни. Глава первая: краткое описание города, доки, трущобы, пригороды и прочее. С этим мы разобрались. Название, на котором мы остановились: «Глава первая. Социальная жизнь города». Глава вторая будет называться «Частные судьбы», и мистер Хамфриз предложил следующее: «Каждый соавтор избирает один персонаж из одной из социальных групп или общественного слоя и представляет читателю его краткую историю до того момента, с которого мы начинаем наше повествование, то есть до зимы сего года». Эти биографии персонажей, далее рассматриваемых как главные действующие лица романа, и составят вторую главу. Есть вопросы, господа?
Мистер Хамфриз полностью согласился со своим предложением. Его герой был школьный учитель с тонкой душой и передовыми взглядами, недооцениваемый и теснимый.
— Вопросов нет, — сказал мистер Эванс. В его ведении был пригород. Он шуршал бумажками и выжидал, когда можно будет начать.
— Я ничего ещё не написал, — сказал мистер Робертс. — Все в голове. — Он избрал трущобы.
— Лично я, — сказал мистер Томас, — стою перед выбором: официантка или шлюха?
— Почему б, например, не официантка и шлюха в одном лице? — предложил мистер Робертс. — Или, может, нам каждому взять по нескольку персонажей? Я бы про члена муниципалитета написал. И про гетеру.
— Кто их выдумал, мистер Хамфриз? — спросил мистер Томас.
— Греки.
Мистер Робертс толкнул локтем мистера Эванса и шепнул:
— Я вот придумал тут себе вводную фразу: «На шатком столике, в углу загроможденного, бедного жилища, незнакомец мог разглядеть в трепещущем свете огарка, воткнутого в бутылку из-под джина, надтреснутую чашку, наполненную кремом или блевотой».
— Да будет вам, Тед, — засмеялся мистер Эванс. — Она же у вас записана.
— Нет, честное слово! Только что припорхнула! Вот так-с. — Он прищелкнул пальцами. — А кто читал мои записи?
— Сами-то вы что-нибудь уже написали, мистер Томас?
— Пока нет, мистер Эванс. — Он сочинял всю неделю историю про кота, который прыгнул на женщину в ту минуту, когда она умирала, и превратил её в вампира. Он дошел до того места, когда женщина, живая и невредимая, взята гувернанткой к детям, но не постигал, как её всадить в роман.
— Мы ведь не обязаны полностью исключать фантастику, правда? — спросил он.
— Минуточку, минуточку! — сказал мистер Хамфриз. — Давайте лучше придерживаться рамок реализма. А то мистер Томас понапустит нам в роман сплошных Синих Птиц, пока мы с вами и ахнуть не успеем. Итак, по порядку. У кого-нибудь уже есть биография персонажа? — У него в руке была его биография, написанная красными чернилами. Бисерным, четким, интеллигентным почерком.
— Персонаж у меня, собственно говоря, готов, — сказал мистер Эванс. — Только вот не все записано. Придется в бумажки заглядывать и кое-что сочинять по ходу пьесы. Ужасно смешная история.
— Тогда, конечно, вы начинайте, — сказал разочарованно мистер Хамфриз.
— Биографии смешные у всех, — сказал мистер Робертс. — Лично моя — на смех курам.
Мистер Хамфриз сказал:
— Тут я позволю себе с вами не согласиться. Жизнь этого мифического общего знаменателя, среднего человека, — уныла, как стоячая вода, мистер Робертс. Капиталистическое общество превращает его в клубок подавляемых нервов и вялых привычек под божественным символом среднего класса — под котелком. — Он быстро отвел глаза от бумажек на ладони. — Непрестанный труд ради хлеба с маслом насущного, пугало безработицы, мелкотравчатые претензии, ложь супружеских лож. Супружество, — сказал он и стряхнул на ковер пепел, — это узаконенная моногамная проституция.
— Тпр-ру! Тпр-ру! Приехали!
— Мистер Хамфриз сел на своего конька.
— Боюсь, — сказал мистер Эванс, — что я не смогу тягаться в красноречии с нашим другом. Пожалейте бедного любителя. Мне заранее стыдно за свой скромный опус.
— Ну а я все равно думаю, что жизнь обыкновенного человека в высшей степени необыкновенна, — сказал мистер Робертс. — Взять, например, мою…
— Как секретарь, — сказал мистер Томас, — предлагаю послушать мистера Эванса. Надо постараться закончить «Toy» хотя бы до весны.
— А мое «Завтра-завтра-завтра» опубликовали летом, в самую жару, — заметил мистер Хамфриз.
Знаменитая фраза Макбета: «Мы вечно шепчем: «завтра-завтра-завтра»». Макбет, V, 5. Надо полагать, мистер Хамфриз написал литературное исследование под таким названием.
Мистер Эванс кашлянул, глянул на огонь и начал:
— Зовут её Мэри, но это не настоящее имя. Я так называю её потому, что это реальная женщина, а мы же никого не собираемся тут выводить. Она живет в доме под названием «Бельвью». Название, конечно, изменено. Название виллы остается открытым, мистер Хамфриз. Я выбрал Мэри в качестве действующего лица потому, что история её жизни — маленькая трагедия, притом не без проблесков юмора. Что-то, знаете, чуть ли не в русском духе. Мэри — сейчас она Мэри Морган, хотя была Мэри Филлипс до того, как вышла замуж, но это уже потом, это оставим на закуску — не была девушкой скромного происхождения, не выросла под сенью котелка, как вы да я. Как я во всяком случае. Я родился в «Тополях», сейчас я в «Ловенгро». От котелка к котелку. Правда, кстати, о разоблачениях мистера Хамфриза — хотя лично я первый приветствую его взгляды, — должен заметить, что изучать характер среднего человека не менее увлекательно, чем копаться в изысканных неврозах какого-нибудь поэта-блумсберийца.
— Напомните мне, чтоб я не забыл пожать вашу честную руку, — сказал мистер Робертс.
— Это вы воскресные газеты читаете! — сказал мистер Хамфриз изобличительно.
— Вы ещё успеете обсудить подобные темы, — сказал мистер Томас. — Когда бык бывает полководцем? Можно ли обуть обывателя? Но что же Мэри?
— Мэри Филлипс… — продолжал мистер Эванс, — ещё раз интеллигенция меня перебьет, и я вам предоставлю слушать рассказ мистера Робертса про его операции, мой приговор кассации не подлежит, — жила в Кармартене, точно где, не скажу, и отец её был вдовец. Денег у него была уйма, и он пил как сапожник, но при этом оставался джентльменом. Ну-ну! Оставим классовую борьбу, я вижу, она уже тлеет. Он происходил из очень хорошего почтенного семейства, но заливал за галстук, этим все сказано.
Мистер Робертс сказал:
— Охота, рыболовство, пьянство.
— Нет, он был не то чтобы в полном смысле слова такой помещик, но и не нувориш. Не какой-нибудь Филлипштейн, хоть я не антисемит. Вспомним Эйнштейна и Фрейда. И среди христиан тоже бывают плохие люди. Он был именно, как я определяю, с вашего позволения, конечно, из породы крепких хозяев, наживших хорошее состояние, и он, грубо говоря, его тратил.
— Ликвидировал.
— У него была единственная дочь, то есть Мэри, и она была настолько строгих правил, что не выносила его в пьяном виде. Каждый вечер, когда он приходил домой, а приходил он всегда в пьяном виде, она запиралась у себя и слушала, как он метался по дому, звал её и бил посуду — иногда. Но именно что иногда, а её он ни разу в жизни пальцем не тронул. Представьте ее: лет так восемнадцать, в полном соку, ну, конечно, не кинозвезда, совершенно не тип мистера Робертса, и она страдала, возможно, эдиповым комплексом, но отца своего она ненавидела и стыдилась.
— И какой же это, интересно, мой тип, мистер Эванс?
— А то вы сами не знаете, мистер Робертс? Мистер Эванс имеет в виду тех, кого вы затаскиваете к себе, чтоб показать коллекцию марок.
— Я бы попросил тишины, господа, — сказал мистер Томас.
— Я па-апрашу, асспада, — сказал мистер Робертс. — Так это произносится. Мистер Томас опасается, очевидно, что его заподозрят в якшании с простонародьем.
— Обижаете, мистер Робертс, — сказал мистер Хамфриз.
— И вот мисс Филлипс влюбилась в одного молодого человека, которого я здесь назову Марк Дэвид, — продолжал мистер Эванс, уставясь в огонь, пряча глаза от друзей, адресуясь к сгорающим образам, — и она сказала отцу: «Отец, мы с Марком хотим обручиться. Я его как-нибудь приглашу к нам ужинать, а ты должен обещать, что явишься трезвый». Он сказал: «Я всегда трезвый», — но он не был трезвый, когда это говорил, а попозже он ей обещал. «Если ты нарушишь свое слово, я тебя никогда не прощу», — сказала Мэри.
Марк был сын богатого фермера из соседнего округа, такой буколический Валентино, ежели, конечно, вы в состоянии себе представить подобное. Она его пригласила ужинать, и вот он приходит — красивый, волосы напомажены салом. Слуг отпустили. Мистер Филлипс в то утро отправился на торги и ещё не возвращался. Она сама открывает дверь. Зимний вечер.
Вообразите сцену. Строгая, благовоспитанная сельская девушка, вся из комплексов и фобий, надменная, как герцогиня, застенчивая, как доярка, открывает дверь возлюбленному и видит его в угольно черном дверном проеме, робкого и прекрасного. Это у меня записано.
Будущее её висело в тот вечер на волоске. «Войдите», — говорит она. Они не целуются, но он, по её желанию, склоняется и припадает губами к её руке. Она проводит его в дом, который для этого случая убирали и чистили, показывает ему горку с валлийским фарфором. За неимением портретной галереи, показывает ему в гостиной снимки матери и фотографию отца, высокого, юного, трезвого, в снаряжении для охоты на выдр. И все это время, гордо демонстрируя свои богатства, пытаясь доказать Марку, чей отец мировой судья, что и она не лыком шита и годится ему в невесты, она с трепетом ждет появления отца. «О Господи, — молила она, когда они сели за холодный ужин, — только бы он пришел в потребном виде». Вы можете сколько угодно называть её снобкой, но не следует забывать, что жизнь сельского дворянства, ну или почти дворянства, издавна обусловлена тотемными правилами и подчинена своеобразным фетишам. За ужином она рассказывает ему о своем родословном древе и надеется, что ему пришлась по вкусу еда. Конечно, лучше был бы горячий ужин, но она не рискнула показать ему слуг, старых и грязных. Отец не хотел их прогонять, потому что они издавна были при нем. Вот вам пример аристократического консерватизма в несколько неожиданном социальном срезе. Короче говоря (я придерживаюсь сути дела, мистер Томас), они уже почти отужинали, разговор стал более доверительным, она почти забыла про отца, и тут распахивается входная дверь и в прихожую вваливается мистер Филлипс, пьяный в стельку. Дверь столовой приоткрыта, и они его прекрасно видят. Не берусь описать вихрь чувств, проносящихся в душе у Мэри, пока отец её шатается и хрипло бормочет в прихожей. Он был огромный, да, я забыл сказать — чуть не два метра, чуть не сто килограмм. «Живо! Живо под стол!» — шепчет Мэри, тянет Марка за руку, и они скорчиваются под столом. Что перечувствовала бедная Мэри в эти минуты, нам не дано узнать.
Мистер Филлипс входит, никого не видит, садится за стол и приканчивает ужин. Обе тарелки вылизал. И они под столом слышат, как он чертыхается и рыгает. Как только Марк начинает дергаться, Мэри шепчет: «Тс-с!»
Покончив с едой, мистер Филлипс выходит из комнаты. Они видят его ноги. Потом он кое-как взбирается по лестнице, пересыпая свою речь в разных падежах словом, вгоняющим Мэри под столом в дрожь. Слово из трех букв.
— Берусь догадаться с трех попыток, — сказал мистер Робертс.
— И вот они слышат, как он входит к себе в спальню.
Они с Марком вылезают из-под стола и садятся перед своими пустыми тарелками. «Уж и не знаю, как оправдываться, мистер Дэвис», — говорит она чуть не плача. «Ничего особенного, — говорит он, будучи, безусловно, терпимым юношей. — Ну был человек на ярмарке в Кармартене. Я сам недолюбливаю тех, кто капли в рот не берет». — «Пьянство превращает мужчину в мерзкое животное», — говорит она.
Он говорит, чтоб она не беспокоилась, все хорошо, и она предлагает ему фрукты. «Что вы теперь о нас подумаете, мистер Дэвис? Я никогда его таким не видела».
Этот маленький эпизод сблизил их, скоро они уже улыбались друг другу, её раненое самолюбие было почти исцелено, как вдруг мистер Филлипс распахивает свою дверь и, сотрясая дом, всей своей стокилограммовой тушей низвергается вниз по лестнице.
— Уходите! — нежно крикнула Мэри. — Пожалуйста, уходите, пока он не вошел!
Но времени уже не было. Мистер Филлипс, в чем мать родила, стоял в прихожей.
Снова она потянула Марка под стол и зажмурилась, чтоб не видеть своего отца. Она слышала, как он шарит под вешалкой, ищет зонтик, и поняла, что он хочет делать. Он собрался во двор, чтоб уступить зову природы. «О Господи, — молила она, — помоги ты ему найти этот зонтик и выйти! Только не в прихожей! Не в прихожей!» Он орал и требовал зонтик. Она открыла глаза и увидела, как он тянет на себя дверь. Сорвал с петель, поднял плашмя над головой и шагнул в темноту. «Скорей! Скорей, пожалуйста! — сказала она. — Оставьте меня, мистер Дэвис». И она его вытолкала из-под стола. «Пожалуйста, уходите, — сказала она. — Больше мы никогда не увидимся. Оставьте меня наедине с моим позором».
И она расплакалась, и Марк выбежал из дому. И она сидела под столом всю ночь.
— И все? — сказал мистер Робертс. — Очень трогательная история, Эмлин. Как вы на неё набрели?
— Как это — все? — сказал мистер Хамфриз. — Еще совершенно неясно, каким образом Мэри Филлипс попала в «Бельвью». Мы её оставили под столом в Кармартене.
— По-моему, этот Марк глубоко противный тип, — сказал мистер Томас. — Я бы на его месте не оставил девушку в таком положении, а вы, мистер Хамфриз?
— Под столом! Прелестная деталь! Положеньице. Перспектива, — сказал мистер Робертс, — иначе выглядела в те времена. Узкое пуританство отжило свой век. Вообразите под столом миссис Эванс. Ну и что же дальше? Она умерла от судорог?
Мистер Эванс отвернулся от огня, чтобы сделать ему внушение:
— Вам хорошо хихикать, но на самом деле подобный катаклизм не мог не оставить глубокий след в душе такой гордой, тонко чувствующей девушки, как Мэри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
— В качестве своего раба, — отчеканил мистер Хамфриз. — Заметьте: не своего хозяина.
— Вот именно. То-то и оно. Тирания механизмов, мистер Хамфриз. А расплачиваться за все живому человеку.
— Кому ещё налить?
Мистер Робертс перевернул свой стакан вверх дном.
— У нас в Лланелли это означало: «Я тут любого уложу одной левой». Но, если серьезно, мистер Эванс прав: старомодный индивидуалист сейчас — как квадратный гвоздь в круглой дырке.
— И никаких гвоздей! — сказал мистер Томас.
— Возьмите хотя бы наших национальных — как на той неделе выразился Наблюдатель — недолидеров.
— Возьмите их себе, мистер Робертс, мы уж как-нибудь нашими крысами обойдемся, — сказал мистер Эванс и нервно хохотнул.
Кухня затихла. Мод управилась с хозяйством.
— Наблюдатель — Nom de plum Бэзила Дорс-Уильямса, — сказал мистер Хамфриз. — Кто-нибудь знал?
— Nom de guerre. Видели, как он разделал Рэмзи Мака? «Овца в волчьей шкуре»?
— Знаю я его! — скривился мистер Робертс. — И блевать я на него хотел.
Миссис Эванс услышала последнюю ремарку, входя в комнату.
Это была тощая женщина с горестными морщинами, усталыми руками, остатками прекрасных темных глаз и надменным носом. Женщина незыблемая, она однажды в сочельник полтора часа выслушивала мистера Робертса, описывавшего свой геморрой, и, не протестуя, позволяла ему характеризовать последний как «гроздья гнева». В трезвом виде мистер Робертс к ней адресовался «сударыня» и ограничивал свою речь темами погоды и насморка. Он вскочил, уступая ей свой стул.
— Нет, благодарю вас, мистер Робертс, — сказал она жестким, четким голосом. — Я сейчас же иду спать. Не выношу этот холод.
Иди-ка ты спать, дурнушка Мод, — подумал мистер Томас.
— Не хотите ли немного согреться, миссис Эванс, перед тем как нас покинуть? — сказал он.
Она покачала головой, кисло улыбнулась друзьям и сказала мистеру Эвансу:
— Прибери за собой, прежде чем лечь.
— Спокойной ночи, миссис Эванс.
— Мы позже двенадцати не засидимся, Мод. Я обещаю. Самбо я выпущу.
— Спокойной ночи, сударыня.
Спи покрепче, воображала.
— Я не буду больше вас беспокоить, господа, — сказала она. — То, что оставлено от померанцевой на Рождество, — в обувном чулане, Эмлин. Зря её не лейте. Спокойной ночи.
Мистер Эванс поднял брови и присвистнул.
— Фью, ребятки! — Он сделал было вид, что обмахивается лопастью галстука. Но рука застыла в воздухе. — Она привыкла к большому дому, — сказал он. — Со слугами.
Мистер Робертс вытащил карандаши и вечные перья из бокового кармана.
— Где бесценные манускрипты? Темпус фугает.
Мистер Хамфриз и мистер Томас, положив на колени блокноты и вооружась карандашами, следили за тем, как мистер Эванс открывает дверцу напольных часов. Под качающимися гирями, перевязанная голубой лентой, лежала пачка бумаги. Мистер Эванс её положил на стол.
— Внимание, — сказал мистер Робертс. — Где мы остановились? У вас зафиксировано, мистер Томас?
— «Там, где течет Toy», — сказал мистер Томас. — Роман из провинциальной жизни. Глава первая: краткое описание города, доки, трущобы, пригороды и прочее. С этим мы разобрались. Название, на котором мы остановились: «Глава первая. Социальная жизнь города». Глава вторая будет называться «Частные судьбы», и мистер Хамфриз предложил следующее: «Каждый соавтор избирает один персонаж из одной из социальных групп или общественного слоя и представляет читателю его краткую историю до того момента, с которого мы начинаем наше повествование, то есть до зимы сего года». Эти биографии персонажей, далее рассматриваемых как главные действующие лица романа, и составят вторую главу. Есть вопросы, господа?
Мистер Хамфриз полностью согласился со своим предложением. Его герой был школьный учитель с тонкой душой и передовыми взглядами, недооцениваемый и теснимый.
— Вопросов нет, — сказал мистер Эванс. В его ведении был пригород. Он шуршал бумажками и выжидал, когда можно будет начать.
— Я ничего ещё не написал, — сказал мистер Робертс. — Все в голове. — Он избрал трущобы.
— Лично я, — сказал мистер Томас, — стою перед выбором: официантка или шлюха?
— Почему б, например, не официантка и шлюха в одном лице? — предложил мистер Робертс. — Или, может, нам каждому взять по нескольку персонажей? Я бы про члена муниципалитета написал. И про гетеру.
— Кто их выдумал, мистер Хамфриз? — спросил мистер Томас.
— Греки.
Мистер Робертс толкнул локтем мистера Эванса и шепнул:
— Я вот придумал тут себе вводную фразу: «На шатком столике, в углу загроможденного, бедного жилища, незнакомец мог разглядеть в трепещущем свете огарка, воткнутого в бутылку из-под джина, надтреснутую чашку, наполненную кремом или блевотой».
— Да будет вам, Тед, — засмеялся мистер Эванс. — Она же у вас записана.
— Нет, честное слово! Только что припорхнула! Вот так-с. — Он прищелкнул пальцами. — А кто читал мои записи?
— Сами-то вы что-нибудь уже написали, мистер Томас?
— Пока нет, мистер Эванс. — Он сочинял всю неделю историю про кота, который прыгнул на женщину в ту минуту, когда она умирала, и превратил её в вампира. Он дошел до того места, когда женщина, живая и невредимая, взята гувернанткой к детям, но не постигал, как её всадить в роман.
— Мы ведь не обязаны полностью исключать фантастику, правда? — спросил он.
— Минуточку, минуточку! — сказал мистер Хамфриз. — Давайте лучше придерживаться рамок реализма. А то мистер Томас понапустит нам в роман сплошных Синих Птиц, пока мы с вами и ахнуть не успеем. Итак, по порядку. У кого-нибудь уже есть биография персонажа? — У него в руке была его биография, написанная красными чернилами. Бисерным, четким, интеллигентным почерком.
— Персонаж у меня, собственно говоря, готов, — сказал мистер Эванс. — Только вот не все записано. Придется в бумажки заглядывать и кое-что сочинять по ходу пьесы. Ужасно смешная история.
— Тогда, конечно, вы начинайте, — сказал разочарованно мистер Хамфриз.
— Биографии смешные у всех, — сказал мистер Робертс. — Лично моя — на смех курам.
Мистер Хамфриз сказал:
— Тут я позволю себе с вами не согласиться. Жизнь этого мифического общего знаменателя, среднего человека, — уныла, как стоячая вода, мистер Робертс. Капиталистическое общество превращает его в клубок подавляемых нервов и вялых привычек под божественным символом среднего класса — под котелком. — Он быстро отвел глаза от бумажек на ладони. — Непрестанный труд ради хлеба с маслом насущного, пугало безработицы, мелкотравчатые претензии, ложь супружеских лож. Супружество, — сказал он и стряхнул на ковер пепел, — это узаконенная моногамная проституция.
— Тпр-ру! Тпр-ру! Приехали!
— Мистер Хамфриз сел на своего конька.
— Боюсь, — сказал мистер Эванс, — что я не смогу тягаться в красноречии с нашим другом. Пожалейте бедного любителя. Мне заранее стыдно за свой скромный опус.
— Ну а я все равно думаю, что жизнь обыкновенного человека в высшей степени необыкновенна, — сказал мистер Робертс. — Взять, например, мою…
— Как секретарь, — сказал мистер Томас, — предлагаю послушать мистера Эванса. Надо постараться закончить «Toy» хотя бы до весны.
— А мое «Завтра-завтра-завтра» опубликовали летом, в самую жару, — заметил мистер Хамфриз.
Знаменитая фраза Макбета: «Мы вечно шепчем: «завтра-завтра-завтра»». Макбет, V, 5. Надо полагать, мистер Хамфриз написал литературное исследование под таким названием.
Мистер Эванс кашлянул, глянул на огонь и начал:
— Зовут её Мэри, но это не настоящее имя. Я так называю её потому, что это реальная женщина, а мы же никого не собираемся тут выводить. Она живет в доме под названием «Бельвью». Название, конечно, изменено. Название виллы остается открытым, мистер Хамфриз. Я выбрал Мэри в качестве действующего лица потому, что история её жизни — маленькая трагедия, притом не без проблесков юмора. Что-то, знаете, чуть ли не в русском духе. Мэри — сейчас она Мэри Морган, хотя была Мэри Филлипс до того, как вышла замуж, но это уже потом, это оставим на закуску — не была девушкой скромного происхождения, не выросла под сенью котелка, как вы да я. Как я во всяком случае. Я родился в «Тополях», сейчас я в «Ловенгро». От котелка к котелку. Правда, кстати, о разоблачениях мистера Хамфриза — хотя лично я первый приветствую его взгляды, — должен заметить, что изучать характер среднего человека не менее увлекательно, чем копаться в изысканных неврозах какого-нибудь поэта-блумсберийца.
— Напомните мне, чтоб я не забыл пожать вашу честную руку, — сказал мистер Робертс.
— Это вы воскресные газеты читаете! — сказал мистер Хамфриз изобличительно.
— Вы ещё успеете обсудить подобные темы, — сказал мистер Томас. — Когда бык бывает полководцем? Можно ли обуть обывателя? Но что же Мэри?
— Мэри Филлипс… — продолжал мистер Эванс, — ещё раз интеллигенция меня перебьет, и я вам предоставлю слушать рассказ мистера Робертса про его операции, мой приговор кассации не подлежит, — жила в Кармартене, точно где, не скажу, и отец её был вдовец. Денег у него была уйма, и он пил как сапожник, но при этом оставался джентльменом. Ну-ну! Оставим классовую борьбу, я вижу, она уже тлеет. Он происходил из очень хорошего почтенного семейства, но заливал за галстук, этим все сказано.
Мистер Робертс сказал:
— Охота, рыболовство, пьянство.
— Нет, он был не то чтобы в полном смысле слова такой помещик, но и не нувориш. Не какой-нибудь Филлипштейн, хоть я не антисемит. Вспомним Эйнштейна и Фрейда. И среди христиан тоже бывают плохие люди. Он был именно, как я определяю, с вашего позволения, конечно, из породы крепких хозяев, наживших хорошее состояние, и он, грубо говоря, его тратил.
— Ликвидировал.
— У него была единственная дочь, то есть Мэри, и она была настолько строгих правил, что не выносила его в пьяном виде. Каждый вечер, когда он приходил домой, а приходил он всегда в пьяном виде, она запиралась у себя и слушала, как он метался по дому, звал её и бил посуду — иногда. Но именно что иногда, а её он ни разу в жизни пальцем не тронул. Представьте ее: лет так восемнадцать, в полном соку, ну, конечно, не кинозвезда, совершенно не тип мистера Робертса, и она страдала, возможно, эдиповым комплексом, но отца своего она ненавидела и стыдилась.
— И какой же это, интересно, мой тип, мистер Эванс?
— А то вы сами не знаете, мистер Робертс? Мистер Эванс имеет в виду тех, кого вы затаскиваете к себе, чтоб показать коллекцию марок.
— Я бы попросил тишины, господа, — сказал мистер Томас.
— Я па-апрашу, асспада, — сказал мистер Робертс. — Так это произносится. Мистер Томас опасается, очевидно, что его заподозрят в якшании с простонародьем.
— Обижаете, мистер Робертс, — сказал мистер Хамфриз.
— И вот мисс Филлипс влюбилась в одного молодого человека, которого я здесь назову Марк Дэвид, — продолжал мистер Эванс, уставясь в огонь, пряча глаза от друзей, адресуясь к сгорающим образам, — и она сказала отцу: «Отец, мы с Марком хотим обручиться. Я его как-нибудь приглашу к нам ужинать, а ты должен обещать, что явишься трезвый». Он сказал: «Я всегда трезвый», — но он не был трезвый, когда это говорил, а попозже он ей обещал. «Если ты нарушишь свое слово, я тебя никогда не прощу», — сказала Мэри.
Марк был сын богатого фермера из соседнего округа, такой буколический Валентино, ежели, конечно, вы в состоянии себе представить подобное. Она его пригласила ужинать, и вот он приходит — красивый, волосы напомажены салом. Слуг отпустили. Мистер Филлипс в то утро отправился на торги и ещё не возвращался. Она сама открывает дверь. Зимний вечер.
Вообразите сцену. Строгая, благовоспитанная сельская девушка, вся из комплексов и фобий, надменная, как герцогиня, застенчивая, как доярка, открывает дверь возлюбленному и видит его в угольно черном дверном проеме, робкого и прекрасного. Это у меня записано.
Будущее её висело в тот вечер на волоске. «Войдите», — говорит она. Они не целуются, но он, по её желанию, склоняется и припадает губами к её руке. Она проводит его в дом, который для этого случая убирали и чистили, показывает ему горку с валлийским фарфором. За неимением портретной галереи, показывает ему в гостиной снимки матери и фотографию отца, высокого, юного, трезвого, в снаряжении для охоты на выдр. И все это время, гордо демонстрируя свои богатства, пытаясь доказать Марку, чей отец мировой судья, что и она не лыком шита и годится ему в невесты, она с трепетом ждет появления отца. «О Господи, — молила она, когда они сели за холодный ужин, — только бы он пришел в потребном виде». Вы можете сколько угодно называть её снобкой, но не следует забывать, что жизнь сельского дворянства, ну или почти дворянства, издавна обусловлена тотемными правилами и подчинена своеобразным фетишам. За ужином она рассказывает ему о своем родословном древе и надеется, что ему пришлась по вкусу еда. Конечно, лучше был бы горячий ужин, но она не рискнула показать ему слуг, старых и грязных. Отец не хотел их прогонять, потому что они издавна были при нем. Вот вам пример аристократического консерватизма в несколько неожиданном социальном срезе. Короче говоря (я придерживаюсь сути дела, мистер Томас), они уже почти отужинали, разговор стал более доверительным, она почти забыла про отца, и тут распахивается входная дверь и в прихожую вваливается мистер Филлипс, пьяный в стельку. Дверь столовой приоткрыта, и они его прекрасно видят. Не берусь описать вихрь чувств, проносящихся в душе у Мэри, пока отец её шатается и хрипло бормочет в прихожей. Он был огромный, да, я забыл сказать — чуть не два метра, чуть не сто килограмм. «Живо! Живо под стол!» — шепчет Мэри, тянет Марка за руку, и они скорчиваются под столом. Что перечувствовала бедная Мэри в эти минуты, нам не дано узнать.
Мистер Филлипс входит, никого не видит, садится за стол и приканчивает ужин. Обе тарелки вылизал. И они под столом слышат, как он чертыхается и рыгает. Как только Марк начинает дергаться, Мэри шепчет: «Тс-с!»
Покончив с едой, мистер Филлипс выходит из комнаты. Они видят его ноги. Потом он кое-как взбирается по лестнице, пересыпая свою речь в разных падежах словом, вгоняющим Мэри под столом в дрожь. Слово из трех букв.
— Берусь догадаться с трех попыток, — сказал мистер Робертс.
— И вот они слышат, как он входит к себе в спальню.
Они с Марком вылезают из-под стола и садятся перед своими пустыми тарелками. «Уж и не знаю, как оправдываться, мистер Дэвис», — говорит она чуть не плача. «Ничего особенного, — говорит он, будучи, безусловно, терпимым юношей. — Ну был человек на ярмарке в Кармартене. Я сам недолюбливаю тех, кто капли в рот не берет». — «Пьянство превращает мужчину в мерзкое животное», — говорит она.
Он говорит, чтоб она не беспокоилась, все хорошо, и она предлагает ему фрукты. «Что вы теперь о нас подумаете, мистер Дэвис? Я никогда его таким не видела».
Этот маленький эпизод сблизил их, скоро они уже улыбались друг другу, её раненое самолюбие было почти исцелено, как вдруг мистер Филлипс распахивает свою дверь и, сотрясая дом, всей своей стокилограммовой тушей низвергается вниз по лестнице.
— Уходите! — нежно крикнула Мэри. — Пожалуйста, уходите, пока он не вошел!
Но времени уже не было. Мистер Филлипс, в чем мать родила, стоял в прихожей.
Снова она потянула Марка под стол и зажмурилась, чтоб не видеть своего отца. Она слышала, как он шарит под вешалкой, ищет зонтик, и поняла, что он хочет делать. Он собрался во двор, чтоб уступить зову природы. «О Господи, — молила она, — помоги ты ему найти этот зонтик и выйти! Только не в прихожей! Не в прихожей!» Он орал и требовал зонтик. Она открыла глаза и увидела, как он тянет на себя дверь. Сорвал с петель, поднял плашмя над головой и шагнул в темноту. «Скорей! Скорей, пожалуйста! — сказала она. — Оставьте меня, мистер Дэвис». И она его вытолкала из-под стола. «Пожалуйста, уходите, — сказала она. — Больше мы никогда не увидимся. Оставьте меня наедине с моим позором».
И она расплакалась, и Марк выбежал из дому. И она сидела под столом всю ночь.
— И все? — сказал мистер Робертс. — Очень трогательная история, Эмлин. Как вы на неё набрели?
— Как это — все? — сказал мистер Хамфриз. — Еще совершенно неясно, каким образом Мэри Филлипс попала в «Бельвью». Мы её оставили под столом в Кармартене.
— По-моему, этот Марк глубоко противный тип, — сказал мистер Томас. — Я бы на его месте не оставил девушку в таком положении, а вы, мистер Хамфриз?
— Под столом! Прелестная деталь! Положеньице. Перспектива, — сказал мистер Робертс, — иначе выглядела в те времена. Узкое пуританство отжило свой век. Вообразите под столом миссис Эванс. Ну и что же дальше? Она умерла от судорог?
Мистер Эванс отвернулся от огня, чтобы сделать ему внушение:
— Вам хорошо хихикать, но на самом деле подобный катаклизм не мог не оставить глубокий след в душе такой гордой, тонко чувствующей девушки, как Мэри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14