И вся эта безумная глупость – в обреченном мире и обществе, которое еще вчера было самым цветущим в галактике! Те из нас, кто еще заботится о своем духе, уже склонны сожалеть, что человечество не предпочло благопристойное самоубийство, прежде чем началось это моральное разложение. Но, разумеется, иначе случиться и не могло. Поставленная задача должна быть завершена. Потому что Рассеивание Семян стало для каждого из нас почти высшим религиозным долгом. Даже те, кто постоянно пренебрегают этим, осознают, что это последняя служба человека, такое случилось с нами потому, что мы пережили свое время и вынуждены наблюдать собственное падение из духовной возвышенности в то звериное состояние, из которого человек так редко вырывался.
Однако почему мы упорствуем в этой отчаянной попытке? Если даже, при удаче, семя сможет где-то пустить корни и начать разрастаться, не будет ли конец его дерзновенной попытки если не в быстром огне, то в финальном противоборстве с жесточайшим холодом? Наш труд будет самым лучшим из посевов для обильной жатвы смерти. Кажется, не существует никакой разумной защиты от этого, если не считать за благоразумие безрассудное выполнение до конца той цели, что была задумана в прежнем, более просвещенном состоянии.
Но мы не чувствуем уверенности в том, что на самом деле мы были намного просвещенней. Сейчас мы оглядываемся назад, на свою собственную, прежнюю сущность, с удивлением, но также и с непониманием и с опасением. Мы пытаемся припомнить то величие, что, казалось, было открыто каждому из нас в совокупности расового разума, но почти ничего не помним о нем. Мы не можем подняться до того более простого блаженства, которое однажды было в пределах досягаемости беспомощного индивидуума, до той ясности и чистоты восприятия, которая, казалось, должна бы быть ответом духа на любое трагическое событие. Оно ушло из нас. Оно не только невозможно, но и невероятно. Теперь мы созерцаем наше личное бедствие и всеобщую катастрофу как исключительно ужасные. Да, после столь долгой борьбы за становление человеку предстоит оказаться сожженным заживо, как пойманной в мышеловку мыши для развлечения безумца! Как в этом может заключаться какая-то красота?
Но не в этом состоит наше последнее слово, обращенное к тебе, житель прошлого. Потому что хотя мы и пали, все-таки еще есть в нас что-то такое, оставшееся от давно прошедших времен. Мы стали слепыми и слабыми; но именно осознание того, что мы вот такие, вынуждает нас к великой попытке. Те из нас, кто еще не совсем пал, объединяются в братство для взаимного укрепления, чтобы истинный человеческий дух мог поддерживаться немного дольше, пока семя не будет посеяно и смерть не станет угрожать человечеству. Мы пытаемся быть преданными друг другу, нашему общему предприятию и тому видению, которое больше уже не посетит нас. Мы посвящаем себя утешению всех бедствующих, кто, тем не менее, еще остался в живых. Мы посвящаем себя рассеиванию семян. И даем себе обещание сохранять дух живым и бодрым до самого конца. Время от времени мы встречаемся небольшими группами или многочисленными компаниями, чтобы ободрить себя взаимным присутствием. Иногда в этих случая мы можем лишь просто сидеть в тишине, набираясь утешения и сил. Иногда произнесенное слово проносится среди нас, проливая короткий свет, но слишком мало тепла в душу, что стынет в изнывающем от зноя мире.
Но среди нас есть один, переходящий с места на место и меняющий компанию за компанией человек, чей голос слышен постоянно. Он молод; он последний, родившийся среди Последних Людей – он был последним зачат перед тем, как мы узнали о нашем роковом конце и прекратили всякие зачатия. Будучи последним, он при этом еще и достойнейший. Не только мы так воспринимаем его, но и все его поколение полагается на его волю: он, самый молодой, отличается от остальных. В нем есть дух – казалось бы, всего лишь особая одухотворенность – дающий силу выстоять против вспышки солнечной энергии гораздо дольше, чем остальные из нас. Это похоже на то, будто само солнце затеняется яркостью его духа. Как будто наконец в нем и только лишь на один день исполнилось обетование человеку. Потому что хотя, подобно другим, он и страдает телом, но всегда он выше своего страдания. И хотя он больше, чем остальные из нас, чувствует страдания других, он выше какой-либо жалости. Его успокаивающее воздействие – как свежая добродушная шутка, способная заставить страдающего улыбнуться собственной боли. Когда этот самый молодой наш собрат вместе с нами в глубокой задумчивости созерцает наш умирающий мир и крушение всех человеческих устремлений, он не погружается, подобно нам, в смятение и страх, а спокоен. В присутствии такого спокойствия отчаяние переходит в умиротворенность. Его рассудительная речь, и даже один лишь звук его голоса, открывает наши глаза, а сердца загадочно наполняются ликованием. Тем не менее, часто слова его бывают крайне жестокими.
Давайте и закончим этот рассказ не моими, а его словами: «Велики звезды, а человек мал перед ними. Но человек – это яркий живой дух, порожденный звездой и звездой убиваемый. Он величественней, чем их яркие слепящие сонмы. Потому что, хотя у них и есть безмерное могущество, у него есть способность к успеху – небольшая, но вполне реальная. По-видимому, слишком скоро он придет к своему концу. Но когда он будет уничтожен, он не превратится в ничто, так, будто его никогда не было, потому что он навсегда останется красотой в вечной гармонии мироздания.
Человек был окрылен надеждой. Он имел в себе силы идти дальше, чем этот быстрый взлет, что вот-вот закончится. Он даже предполагал, что должен стать Украшением Всех Вещей, что должен научиться стать Всезнающим и Всевосхищающим. Вместо этого ему суждено быть уничтоженным. Он всего лишь неоперившийся птенец, захваченный лесным пожаром. Он очень мал, очень прост, очень слаб в понимании сущего. Его знания об огромной массе вещей не больше знаний птенца. Его восхищение – это восхищение птенца перед вещами, отзывчивыми к его собственной малой натуре. Он восторгается лишь пищей и призывным приглашением к ней. Музыка же сфер проносится над ним, проносится сквозь него, но остается неслышима им.
Однако она использует его. Вот и сейчас она использует гибель. Великим, ужасным и очень прекрасным предстает Единое; и для человека самое прекрасное – что оно должно воспользоваться им.
Но воспользуется ли оно им на самом деле? Действительно ли станет лучше красота Единого от нашей агонии? И так ли уж оно прекрасно на самом деле? И что такое красота? На всем пути своего существования человек стремился услышать музыку сфер, и ему иногда казалось, что он уловил несколько ее аккордов или даже смутный контур всей ее формы. Однако он никогда не мог быть уверен ни в том, что слышит именно ее, ни в том, можно ли вообще услышать столь совершенную музыку. Таким образом, несомненно: если она и существует, то явно не для него, из-за его малости и ничтожества.
Но одно очевидно. Человек и сам, по меньшей мере – это музыкальная бравурная тема, превращающая музыку в широчайший аккомпанемент, матрикс для бурь и для самих звезд. Человек сам в своем роде навечно остается красотой в вечном облике вещей. Большое счастье быть человеком. И поэтому мы должны идти вперед, с улыбкой в душе, умиротворенные и благодарные за прошлое и за нашу собственную смелость. Нам еще предстоит совершить нечто, достойное для финальных аккордов той недолгой музыкальной композиции, что есть человек».


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48