Масса новых идей вторглась в мысленный мир многих тысяч людей, – так родилась «светская» наука, не имевшая ничего общего с той, которая была исключительным достоянием духовного сословия. Местами, преимущественно в Италии, эти усиленные заняты классицизмом привели как бы к новому язычеству и к весьма легкомысленному миросозерцанию, но в других странах, и в особенности в Германии, они возбудили дух серьезного исследования, который уже не мог успокоиться и вскоре оказался не совсем удобным для сторонников старого мировоззрения.
Оппозиция
Вскоре выяснилось, что Церкви уже не представляется более возможности с прежним спокойствием пользоваться своим достоянием: повсеместно стало высказываться недовольство теми вымогательствами денег, которые производились повсюду от имени Церкви. Князья жаловались на конкуренцию духовных судов с их, светскими, города – на поборы монастырей, расположенных в городском округе или в области, крестьяне – на непрерывное приращение духовных имений. В общем, все имели повод жаловаться на многие существовавшие церковные положения: на пренебрежительное отношение к проповеднической деятельности, к пастве, на безнравственный образ жизни многих духовных лиц. Многие даже не скрывали своего недовольства и высказывали его в весьма резкой форме латинской сатиры, в которой не затруднялись придавать корыстолюбию духовенства и монашества самые нелестные эпитеты. И действительно, в то время, когда император и все другие сословия торговались и спорили из-за каждого гроша, громадные суммы ежегодно, без малейшей затраты труда, поступали в Рим. Обвинения такого характера обратились наконец в постоянный параграф при политических сношениях, непрерывно по разным направлениям скакали государственные гонцы с подобными жалобами, которые император Максимилиан в 1510 году приказал еще раз собрать воедино. Стало очевидно, что этим жалобам не будет конца. Широко распространившаяся к тому времени оппозиция находила себе поддержку и выражение в объемистых произведениях печати, в литературе, которая в подобные периоды призвана играть особенно важную роль.
«Epistolae obscurorum virorum»
Обычно, в этом именно смысле указывают на заслуги троих выдающихся деятелей: Иоганна Гейлера фон Кейзерсберга, Эразма Роттердамского и Ульриха фон Гуттена. Первый из них (он был проповедником в Страсбургском соборе, умер в 1510 году) держался в своих проповедях сатирического направления и был юмористом оппозиции – заметим, кстати, одним из многих, ибо едва ли какая-нибудь эпоха литературы была настолько же богата сатирой, как конец XV и первая половина XVI века. По отношению к тем злоупотреблениям, которые общество не могло вывести, оно старалось утешить себя шуткой, сатирой, карикатурами. И даже те, которые были этой сатирой задеты за живое, вероятно, громче всех смеялись над такой забавной шуткой. К этой популярной литературе можно в некотором смысле причислить и наиболее резкую из всех политических сатир того времени, так называемые «Письма темных людей» («Epistolae obscurorum virorum»), хотя они и были писаны по-латыни (1516 г.). Латынь, на которой эти «темные люди» друга с другом переписывались, не требовала никакого возвышенного разумения, и те положения, в которых они выставляли себя перед читателями, были достаточно ясны. Главным автором этих писем был некто Crotus Rubianus (Иоганн Иегер из Тюрингии); но в них принимал участие и Ульрих фон Гуттен, не столько сильный в сатире, сколько в патетической речи, влагаемой ему в уста правдивым негодованием. Ульрих в ту пору оказывал влияние главным образом на рыцарские кружки; но все противники старого, схоластического обскурантизма, стремились к одной цели и работали рука об руку.
Гейлер фон Кейзерсберг
Эразм Роттердамский
Портрет-медальон Эразма Роттердамского
Языком нового времени и новой науки изящнее всех владел Дезидерий Эразм (род. в Роттердаме в 1415 или 1467 г.), который, несмотря на самые неблагоприятные внешние обстоятельства, благодаря своему литературному таланту, вскоре сделался европейской знаменитостью. Это был небольшой человечек, белокурый, колченогий, рожденный быть ученым; для него ничто не могло быть выше науки, т. е. спокойного исследования истины. Ему обязаны мы первым критическим изданием греческого текста Священного Писания Нового Завета. И он также обладал сильным сатирическим талантом, а условия духовной жизни и веяния того времени были таковы, что мудрено было бы не писать сатиры человеку его склада. Особенно удачно было его произведение, изданное в 1508 году, под заглавием «Похвала глупости» («Encomium moriae»), которое выдержало 27 изданий и разошлось по белу свету во множестве переводов.
В этой книге он отдает предпочтение наивной глупости и здравому взгляду на жизнь перед ограниченным самообольщением и умничанием, а затем заставляет дурачество обозревать различные сословия и области жизни, причем, конечно, порядком достается и богословам, и монахам, и епископам, и кардиналам, и папам. Эразм был самым блестящим представителем оппозиционной литературы, что не мешало ему пользоваться благорасположением высших слоев общества, так как они тогда (как всегда и везде) проявляли себя горячими сторонниками оппозиции, конечно, лишь до тех пор, пока это не было опасно. Его глубокие сведения, высокие связи, в которые он успел вступить во время своих путешествий, его изящная латынь и обширная ученость – все привлекало к нему общее уважение, а так как его сатира и порицания не особенно были резки и даже подавали надежду на то, что всякого рода злоупотребления не трудно будет устранить, Эразм своими сочинениями привлек на сторону прогресса не только множество благомыслящих, но и несколько боязливых умов, которых легко могло бы запугать более сильное и более радикальное порицание старых начал.
Процесс Рейхлина
В это время внимание всего общества привлек прогресс, при котором обскуранты и либералы как бы мерялись силами. Средневековая система воззрений имела своих наиболее мрачных представителей в доминиканском конвенте в Кёльне. Эти монахи нашли себе, совершенно во вкусе времени, подходящие предметы для своих инквизиционных вожделений в преследовании евреев: они ходатайствовали у императора, чтобы он приказал евреям выдать им талмуд и позволил бы им поступать с евреями, как с еретиками. Императорские советники обратились тогда к лучшему знатоку этого дела в то время – к составителю первой еврейской грамматики (1506 г.), к Иоганну Рейхлину. Рейхлин (род. в 1455 г.) пользовался уже в это время громкой известностью, как юрист и ученый гуманист. Он уже успел, кроме вышеупомянутой еврейской грамматики, составить латинский словарь и греческую грамматику, потому и слыл за первейшего знатока и почитателя гомеровской поэзии, знакомство с которой было тогда далеко не так просто, как ныне. Его приговор оказался в пользу еврейских книг, изучению которых он был столь многим обязан. Тогда вся злоба кёльнской коллегии, в которой видную роль играл крещеный еврей Иоганн Пфеферкорн, обратилась на дерзновенного представителя новейшей науки. Доминиканцы составили целый инквизиционный суд (1513 г.) и отправили воззвания к своим сторонникам в Эрфуртский, Майнцский и Лёвенский университеты. Однако всюду общественное мнение, даже мнение высокопоставленных духовных лиц, оказалось не на стороне доминиканцев; под председательством епископа Шпейерского собрался суд, который и наложил на обвинителей Рейхлина «вечное молчание», да еще присудил им уплату судебных издержек (1514 г.), а когда те обратились с жалобами в Рим, то и там не добились успеха: из Рима последовало приказание – замять дело.
Подобного рода препирательства, конечно, затрагивали и волновали руководящие круги, но нимало не проникали в глубь народной жизни. Затронуть и расшевелить массу предначертано было такому деятелю, который сам вышел из народа, вырос среди противоположных течений своего времени и был одарен такими способностями, которые давали ему возможность подняться на голову выше своего времени и среднего уровня своих современников. Глубоко проникнутый предрассудками своего времени, он сумел их сам в себе преодолеть и был как бы самой судьбою избран служить орудием для борьбы во имя решения весьма мудреной задачи. Первым поприщем начавшегося нового движения, вызванного этим деятелем, был один из германских университетов.
Мартин Лютер
Этот университет был младшим среди тех учебных заведений, которые вызывались к жизни постоянно возраставшим влечением к образованию. В 1502 году курфюрст Фридрих Саксонский основал его в Виттенберге на Эльбе. При учреждении университета особенное влияние было оказано двумя деятелями либеральной партии, доктором Мартином Поллихом (одновременно медиком, юристом и богословом) и викарием августинского ордена Иоанном Штаупицом; последний в 1508 году ввел в университет молодого монаха из Эрфуртской августинской конгрегации, некоего Мартина Лютера, о котором он имел весьма высокое мнение. Лютер был сын тюринского бергмана (род. 10 ноября 1483 г. в Эйслебене), и ему было в ту пору 25 лет. Все детство свое Лютер провел в семье, постоянно занятой работой и заботами о хлебе насущном. Он рос окруженный сестрами-подростками, при строгой домашней выдержке, а воспитывался под гнетом варварской дисциплины, господствовавшей в средней школе маленького городка. Жизнь улыбнулась ему несколько приветливее в Эйзенахе, где у него были родственники. Там он и был помещен в школу, после краткого пребывания в Магдебурге.
Счастливая случайность привела его в дом весьма почтенной семьи Котта. В 1501 году он поступил в Эрфуртский университет, который тогда пользовался громкой известностью. Отец Лютера тем временем успел добиться весьма хорошего положения и очень желал, чтобы сын его, оказавшийся весьма способным юношей, занялся юридическими науками; однако Лютер, совершенно неожиданно, избрал иное поприще: в 1506 году, по влечению, которое он долго в себе старался побороть, он по ступил в местный августинский монастырь.
Здесь пережил он многое, чего обыкновенные люди не могут себе даже и представить... Ревностно принявшись за науку, посвящая ей все свое время, он иногда целые ночи проводил без сна, стараясь выполнять все предписания монастырского устава, исполнение которых было замедлено или запущено его научными занятиями. Однажды случилось так, что дверь его кельи пришлось даже взломать, и его нашли в ней распростертым на полу без сознания от крайнего истощения сил. Строго соблюдая все обязанности, возложенные на него орденом, он в то же время овладел в совершенстве всем запасом современного школьного богословия, но не мог найти в нем удовлетворения своей духовной жажды. Он переживал тяжкую внутреннюю борьбу, но не уклонялся от влияния добрых и разумных людей, как, например, вышеупомянутого Штаупица, который был другом его отца.
Ознакомившись (уже довольно поздно) с сочинениями блаженного Августина и в совершенстве изучив Библию, он весьма медленно и постепенно выработал себе, наконец, более спокойное, более свободное и более сообразное с духом евангельского учения религиозное воззрение. Отец присутствовал на первой мессе сына, примирившись, наконец, с его монашеством. На кафедру вступил он впервые в Виттенберге, где сначала как магистр читал лекции об Аристотеле, а затем в 1509 году возведен был в бакалавры богословия. Покровитель его Штаупиц предсказывал ему большую будущность. «У этого брата нашего взгляд на все глубокий, и можно ожидать от него дивных измышлений, – так высказывался он о Лютере. – Он в Церковь внесет большие преобразования и всех наших ученых богословов с толку собьет, – говаривал он не раз».
Временно Лютер был в Эрфурте и учителем, а затем, по возвращении в Виттенберг, по поручению своего ордена, в 1511 году, предпринял вместе с одним из августинских монахов паломничество в Рим. При виде священного города, он пал наземь и воскликнул: «Привет тебе, священный Рим!», а затем с усердием выполнил все то, что странствовавшие в Рим богомольцы почитали своей обязанностью – даже на коленях вполз вверх по так называемой лестнице Пилата (Scala Santa) в Латеране. Само собой разумеется, что из своего четырехнедельного пребывания в Риме он вынес еще и многие другие впечатления. Не укрылось от его прозорливого взгляда и то, что в этом центре христианского мира господствовали самые ужасные пороки, существовали самые крупные злоупотребления. Обогащенный новыми знаниями, новыми впечатлениями и новым опытом, он вернулся в свой монастырь в Виттенберге и в 1512 году, возведенный в ученую степень доктора богословия, вновь принялся за свою академическую деятельность.
На своих лекциях он разбирал псалтирь, объяснял послания к римлянам, к галатам и в то же время проповедовал и в монастырской церкви, и в городской приходской. Проповеди его привлекали всеобщее внимание. Он уже и тогда в такой степени владел языком религиозного мышления, как ни один немецкий проповедник ни до него, ни после. В его проповеди сказывалось удивительное равновесие светлого ума, велико лепной научной подготовки, ясного практического взгляда на жизнь, смелой, образной фантазии, несколько даже склонной к мистицизму. Отрекшись от ветхого церковнического схоластицизма и глубоко усвоив сущность и простоту евангельского учения, он в то же время демонстрировал в своих проповедях свежесть и подвижность исследователя, докопавшегося до истины. Хотя в ту пору он уже вполне уяснил себе главную основу учения о спасении, и по творениям блаженного Августина, и по Св. Писанию, но все же еще не мог вполне отрешиться и от авторитета Церкви в ее тогдашнем составе и строе.
И вдруг, помимо его собственной воли и сознания, он занялся деятельностью, которая привела к весьма серьезным и важным историческим последствиям.
Индульгенции
Дело в том, что с 1516 года в приэльбских городах стали появляться распространители и продавцы папских индульгенций. Учение Западной Церкви, на котором основывалась раздача и продажа этих «отпустительных» грамот, было довольно искусно и ловко придумано: паписты опирались на то, что Христос и святые совершили гораздо больше добрых дел, нежели требовалось для спасения их душ или для достижения блаженства. Из этого-то избытка будто бы образовалось сокровище излишнего, преизобильного блага – и этим благом располагает Церковь на пользу верующих. Из этого пресловутого «Сокровища Церкви» (Thesaurus Ecclesiae) папа и извлек то право избавления грешников от тягчайших видов покаяния, которые даже после его сердечных сокрушений, после устного сознания и после отпущения его грехов священником, все же налагались на кающегося. Если же верующий по мере сил способствовал доброму и великому церковному делу, то наложенное на него тягчайшее покаяние могло быть изменено на более легкое, или даже вовсе отменено. То, что подобное воззрение неизбежно должно было породить впоследствии ряд грубейших злоупотреблений – не подлежало ни малейшему сомнению, как ни старались потом благороднейшие представители Западной Церкви выставлять только лучшие стороны этого учения.
Это учение, постепенно развиваясь и видоизменяясь под влиянием условий практической жизни, привело в конце концов к чудовищным крайностям: «Thesaurus Ecclesiae» обращен был в доходную статью, а сами индульгенции – в косвенный налог, к которому все чаще и чаще стали прибегать (1500, 1501, 1504, 1509 гг.). На этот раз деньги были нужны именно на постройку церкви Св. Петра, которую задумали папа Юлий II (1503-1513 гг.) и Лев X (1513-1521 гг.), из рода Медичисов. Всем было объявлено, что всякий, кто окажет помощь этому богоугодному делу, должен при помощи папской индульгенции получить не только отпущение грехов, но даже избавление от чистилища, как для себя лично, так и для своих близких, так как, по новейшим церковным воззрениям, власть папы простиралась уже и на эту область плача и скорби.
Продажа индульгенций
Конечно, для получения этой великой папской индульгенции требовалось предварительное раскаяние и исповедь в грехах своих, и даже ставилось непременным условием получение ее, но, в сущности, люди не слишком добросовестные пытались получить ее и без всех подобных предварительных действий. Продажа индульгенции была просто финансовым предприятием, так на него и смотрело высшее духовенство. Курфюрст Альбрехт Бранденбургский занял даже 30 000 гульденов у одного из аугсбургских торговых домов, чтобы взять на откуп из 50% валового дохода распространение индульгенций по Германии. Один из его агентов, доминиканец Иоганн Тецель, осенью 1517 года явился в Ютербон и собрал около себя большую толпу народа. Так как он умел отлично рекламировать и предлагать всем и каждому свои индульгенции, то и торговал ими довольно бойко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88